Текст книги "Муж и жена"

Автор книги: Уильям Уилки Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 44 страниц)

Я опять пошла в городской суд и рассказала мою историю – теперь другому мировому судье. Я молила только об одном: пусть сделают так, чтобы мой муж оставил меня в покое.

«Я не хочу никого обременять, – сказала я. – И поступать хочу только как положено. Я даже не жалуюсь на то, как безжалостно меня использовали. Я прошу лишь об одном: позвольте мне честно зарабатывать себе на жизнь. Неужели закон не в состоянии дать мне такую возможность?»

Суть ответа сводилась к следующему: закон в состоянии защитить меня, но я должна заплатить за то, чтобы более высокий суд разрешил мне расстаться со своим супругом. Выходит, сначала закон позволяет моему мужу в открытую ограбить меня, забрать единственную мою собственность – мебель, а потом, когда я взываю к нему в постигшей меня беде, он не бросается мне на помощь, а протягивает руку – плати! Все мои сбережения составляли три с половиной шиллинга, а заработай я больше, явится муженек и с разрешения закона все у меня заберет – хороша перспектива! У меня оставался только один выход – выиграть время, чтобы как-то устроиться и снова от него сбежать. На месяц я от него освободилась, подав на него в суд за побои. Мировой судья (молодой и неопытный) не стал его штрафовать, а посадил за решетку. Я за это время взяла в клубе рекомендацию, а также рекомендательное письмо от благочестивого мистера Бэпчайлда. Эти бумаги помогли мне найти место домашней работницы в семье – на сей раз в загородном доме.

Наконец-то я оказалась в тихой гавани. Меня окружали достойные, добросердечные люди, они сочувствовали моей беде и были ко мне в высшей степени снисходительны. И правду сказать, сколько на мою долю выпало невзгод, а одно оставалось постоянным. Я заметила, что, когда человек попадает в беду, другие часто проявляют к нему истинное сострадание. И еще – люди почти всегда видят, какие плохие, жестокие, неправедные дела вершатся в стране, процветанию которой они помогают. Но предложи им не сидеть сложа руки и не ворчать, а перейти от слов к делу, восстановить порядок – и что же? Они окажутся беспомощными, как стадо овечек, – вот что.

Прошло больше шести месяцев, и мне удалось снова отложить небольшую сумму.

Как-то вечером, когда мы уже собрались ложиться, громко зазвенел колокольчик. Дверь открыл лакей, и в холле я услышала голос мужа. Он разыскал меня, ему помог знакомый полицейский; и пришел, чтобы заявить о своих правах. Я предложила ему все свои скромные сбережения, лишь бы он оставил меня в покое. Его попробовал урезонить мой добрый хозяин. Все бесполезно. Он ничего и слышать не хотел, только вовсю буянил. Если бы не я убежала от него, а он от меня, может быть, какая-то возможность защитить меня и была (так мне объяснили). Но он клещом вцепился в жену. Тянул из меня жилы, пока я могла заработать хотя бы фартинг. Я его жена и не имею права оставлять его; я обязана идти туда, куда идет мой муж; и нет мне от него спасения. Я простилась с хозяевами. Их доброту я помню и по сей день.

Муж увез меня в Лондон.

Пока были деньги, он знай себе пьянствовал. Кончились – пришел черед побоев. Как избавиться от этой напасти? Одно средство – снова сбежать от него. И почему я не упрятала его под замок? Хотя какой смысл? Через месяц-другой выпустят; заявится трезвый, с покаянной головой, будет божиться, что исправится, – до следующего запоя; а там снова буйный дикарь, какой до смерти надоел. Сердце у меня исстоналось – неужто положение мое такое безнадежное? Мрачные мысли одолевали меня все чаще, особенно по ночам. Я начала говорить себе: «Избавить меня от этих мук может только смерть – его или моя».

Бывало, после наступления темноты я выходила на мост, стояла и смотрела на воду. Нет. Я не из тех женщин, которые сводят счеты с жизнью подобным образом. Кровь должна пениться в жилах, голова охвачена пламенем, – так я себе это представляю, – тебя так и тянет туда, одним махом разрубить все узлы. Но мои беды никогда на меня так не действовали. Они не разжигали мне кровь, а наоборот, леденили. Смею сказать, хорошего тут мало; но уж какая есть. Горбатого могила исправит, барсу не дано переменить пятна свои.

Я еще раз сбежала от него, еще раз нашла хорошую работу. Как, где – не важно. Весь мой рассказ – перепев одной и той же песни. Так что лучше поближе к концу.

На сей раз, правда, было кое-что новенькое. Я устроилась работать не в семью. К тому же в свободное время мне позволили обучать кулинарному искусству молодых женщин. Это было мне крепким подспорьем, да и муж отыскал меня здесь не скоро, поэтому дела мои на этом месте шли – о лучшем нечего и мечтать. После работы я уходила ночевать в свое жилище. У меня была лишь своя спаленка; я сама обставила ее – отчасти из экономии (за меблированную комнату пришлось бы платить вдвое дороже), а отчасти для большего порядка да чистоты. Беды бедами, а я всегда любила, чтобы вокруг меня был порядок – чисто, аккуратно и хорошо.

Чем все кончилось – и так ясно. Он снова меня отыскал – в этот раз меня угораздило столкнуться с ним на улице.

Он был в лохмотьях, полуголодный. Но тут сразу воспрянул духом. Еще бы – сунул руку мне в карман и взял оттуда все, что ему надо. В Англии на плохого мужа нет управы, он волен измываться над женой, как хочет, если только сам не убежит от нее. Сейчас у него достало хитрости понять, что, если он сорвет меня и с этой работы, в проигрыше будет прежде всего он сам. Какое-то время все шло более или менее гладко. Я сделала вид, что работы у меня невпроворот; и сбегала из дому (потому что, честно признаюсь, видеть не могла его ненавистную рожу), чтобы поспать где-нибудь на работе. Но на долго его не хватило. Пришло время очередного запоя; и он явился и учинил скандал. Как и раньше, порядочным людям такое пришлось не по вкусу. Как и раньше, им было жаль со мной расставаться. Как и раньше, место я потеряла.

Наверное, другая женщина от всего этого лишилась бы рассудка. Пожалуй, на волосок от того, чтобы потерять рассудок, была и я.

Когда я взглянула на него той ночью, забывшегося в пьяном сне, я подумала об Иаиль и Сисаре (смотри Книгу Судей; глава 4; стихи с 17 по 21). Иаиль, сказано там, «взяла кол от шатра, и взяла молот в руку свою, и подошла к нему тихонько, и вонзила кол в висок его так, что приколола к земле; а он спал от усталости – и умер». Она совершила это, чтобы избавить свой народ от Сисары. Окажись в ту ночь в комнате молот и кол, я, наверное, поступила бы, как Иаиль, с той разницей, что избавление я принесла бы себе самой.

К утру от этих мыслей не осталось и следа – на время. Я пошла к адвокату.

Большинство людей на моем месте уже изверились бы в законе. Но я из тех, кто пьет чашу до дна. Адвокату я сказала примерно следующее.

«Я пришла испросить вашего совета об одном сумасшедшем.

Как я понимаю, сумасшедшие – это люди, утратившие власть над собственным мозгом. Порой вследствие этого у них возникают приятные галлюцинации; порой же они совершают деяния, ведущие к пагубным последствиям для других или для себя. Мой муж полностью утратил власть над собой из-за неукротимой страсти к крепким напиткам. Его нужно удерживать от спиртного, как других сумасшедших от попыток покуситься на собственную жизнь или жизнь окружающих. Он начинает буйствовать и не властен над собой, точно как и сумасшедшие. Для них есть лечебницы по всей стране, вполне доступные, если выполнишь кое-какие условия. Я готова их выполнить – избавит ли меня закон от прискорбной обязанности быть женой сумасшедшего, чье сумасшествие заключено в пьянстве?»

«Нет, – таков был ответ адвоката. – По английским законам беспробудное пьянство не является причиной для того, чтобы упрятать человека под замок; по английским законам жены и мужья таких людей оказываются в безвыходном положении, никто не может помочь им в их страданиях, кроме их самих».

Поблагодарив этого джентльмена, я вышла. Это была последняя надежда, но и она рухнула.

8

Мысль, однажды посетившая меня, теперь вернулась; и с тех пор не покидала меня почти никогда. Избавление я найду только в смерти – его или моей.

Она денно и нощно не давала мне покоя; в храме божьем, за его стенами – все равно. Я читала историю об Иаили и Сисаре так часто, что Библия стала сама открываться на этом месте.

Законы моей страны, должные защищать меня как честную христианку, оставили меня совершенно беспомощной. И не было у меня близкого человека, кому я могла бы открыть душу, раз уж законам нет до меня дела. Я была словно заперта в себе самой. А моим мужем был он. Подумайте – ведь я человек – и вы скажете: а не слишком ли тяжкое испытание выпало на ее долю?

Я написала благочестивому мистеру Бэпчайлду. Без подробностей; просто рассказала, что меня одолевает искушение, и умоляла его приехать и помочь мне. Он был прикован к постели болезнью; и поддержать меня мог лишь добрым советом. Но им не так-то легко воспользоваться – надо, чтобы впереди маячило хоть какое– то счастье, это вознаградит тебя за твои усилия. Религия сама должна давать такую награду и говорить нам, несчастным смертным: творите добро и на небеса попадете. Но мне-то никакое счастье не маячило. Про себя я поблагодарила мистера Бэпчайлда (хотя и не без уныния), но не извлекла из его письма ничего для себя полезного.

В свое время одного слова моего старого пастыря было достаточно, чтобы наставить меня на путь истинный, но теперь… Я стала сама себя бояться. Если Джоэл Детридж еще раз поднимет на меня руку, я за себя не ручаюсь: возьму и избавлюсь от него самолично; такие мысли донимали меня все чаще.

Этот страх, словно подстегнул меня – и я впервые решила пойти на поклон к родственникам. Я написала им покаянное письмо; да, их мнение о моем муже оказалось верным; я умоляю их помириться со мной, хотя бы позволить мне изредка их навещать. Мне казалось, что, если я увижу старый дом, поговорю о былых временах, взгляну на такие хорошо знакомые лица, на душе у меня полегчает. Мне почти стыдно в этом признаться, но будь у меня что отдать, я отдала бы это не задумываясь, лишь бы вернуться к матушке на кухню и как когда-то приготовить для всего семейства воскресный ужин.

Увы, приехать туда мне было не суждено. Незадолго до того, как я написала это письмо, мать умерла. И вину за это родственники свалили на меня. Она хворала несколько лет кряду, и доктора сразу сказали, что дело безнадежное, но в ее смерти они обвинили меня. Одна из сестер мне так прямо и написала – несколько сухих, жалящих слов, вот и все письмо. А отец на мой зов вообще не откликнулся.

9

Мировые судьи и адвокаты; родственники и знакомые; стойкость к побоям и оскорблениям, долготерпение, надежда, работа до седьмого пота – все это я испробовала, и все впустую. В какую сторону ни глянь, пути для меня были закрыты.

К этому времени у мужа появилась кое-какая работа. Однажды вечером он явился домой в дурном настроении, и я его предупредила: «Знай меру, Джоэл, не испытывай мое терпение, тебе же будет лучше», – вот все, что я сказала. В тот день во рту у него не было ни капли; и, кажется, в первый раз мои слова как-то дошли до него. Минуту он смотрел на меня тяжелым взглядом. Потом сел в угол и весь вечер был тих, как овечка.

Это был вторник. А в субботу он получил деньги и снова напился до чертиков.

В следующую пятницу я немного припозднилась домой – совсем заработалась, знакомый хозяин таверны попросил меня приготовить стол для званого ужина. Прихожу, а мужа нет, как нет и мебели, которую я купила за свои кровные. Второй раз он украл у меня мою собственность и превратил ее в деньги, чтобы их пропить.

Я не стала кричать, причитать. Просто смотрела на пустую комнату. Я едва понимала, что во мне происходит, да и теперь не берусь описать. Помню только, что вскоре собралась на улицу. Я примерно знала, где можно найти мужа; и в меня словно дьявол вселился, подуськал отыскать мужа во что бы то ни стало. В коридор вышла домовладелица, она пыталась меня остановить… Женщина она была крупная, куда сильнее меня. Но я стряхнула ее с себя будто ребенка. Сейчас-то я понимаю: где ей было показать свою силу? Вид у меня был такой, что она просто струхнула.

Я нашла его. И сказала… ясно, что может сказать женщина, когда она вне себя от ярости. Чем кончилось – догадаться не трудно. Он меня ударил.

Дальше – какое-то помутнение, провал в памяти. Помню только, что сознание ко мне вернулось через несколько дней. Трех зубов как не бывало, но это не самое страшное. Упав, я ударилась головой, и что-то во мне (кажется, нерв) повредилось, да так, что пострадала моя речь. Нет, дара речи я не лишилась, но вдруг оказалось, что говорить – это для меня целая работа. С длинным словом приходилось мучиться, будто я снова стала малым ребенком. Меня отвезли в больницу. Когда медики прослышали, что со мной, они стали ходить ко мне толпами. Видно, я была им интересна, как другим людям интересна захватывающая книга. Фокус был в том, что никто не знал, чем это кончится: то ли я стану совсем немой, то ли речь ко мне вернется – шансы были примерно равны. Чтобы выздороветь, надо было выполнить два условия. Во-первых, мне требовалась хорошая питательная диета. Во-вторых, полный душевный покой.

С диетой все было не так просто. Я с радостью буду есть хорошие питательные продукты, но ведь на них нужны деньги! Что до моего душевного состояния, тут трудностей не было. Если муж ко мне вернется, я его убью – дело решенное.

Я знаю, это звучит омерзительно, прекрасно знаю. Никому на моем месте и в голову не пришло бы замышлять такое злодеяние. Любая другая женщина в подлунном мире, доведись ей испытать то, что испытала я, выдержала бы это испытание с честью.

10

Я уже говорила, что люди (если не считать моего мужа и родственников) были почти всегда добры ко мне.

О моей печальной судьбе прослышал владелец дома, который мы снимали, когда только поженились. Он поручил мне присматривать за одним из его пустующих домов и положил мне за это небольшое недельное жалованье. Кое-какая мебель в верхних комнатах (она не понадобилась прежнему съемщику) была оставлена для оценки, если ею захочет воспользоваться новый съемщик. В двух спальнях для прислуги (в мезонине), расположенных по соседству, было все, что требуется. Итак, у меня появилась крыша над головой, кровать на выбор, деньги, чтобы прокормиться. Снова все хорошо – только слишком поздно. Если бы этот дом умел говорить, он мог бы порассказать обо мне такого!

Врачи велели мне упражнять речь. Я была совсем одна, и говорить мне было не с кем, разве что иногда заглянет домовладелец или служанка из соседней комнаты, скажет: «Хороший день сегодня, верно?», «Не скучно тебе?» или что-то в этом роде; я каждый день покупала газету и читала себе вслух – как еще мне было упражнять речь? Однажды я наткнулась на заметку о женщинах, у которых пьяницы-мужья. В ней приводились слова лондонского следователя, который вел дела об убийствах (в низших слоях общества) и в смерти мужей имел основания подозревать жен. Досмотр тела (говорил он) этого не доказывает; не следует это и из показаний свидетелей; тем не менее он полагал вполне возможным, что в некоторых случаях, когда женское терпение достигало последнего предела, жена брала влажное полотенце, ждала, когда одурманенный алкоголем муж забывался в глубоком сне, потом накидывала ему на нос и рот полотенце – и делу конец, да такой, что комар носа не подточит. Я отложила газету и крепко задумалась – уж не пророчество ли это? «Эта заметка, – сказала я себе, – не случайно попалась мне на глаза: это значит, что мне суждено снова встретиться с мужем».

Было часа два – я только недавно пообедала. В тот же вечер, едва я погасила свечу и легла, в дверь с улицы раздался стук. Прежде чем зажечь свечу, я сказала себе: «Вот и он».

В спешке набросив на себя одежду, я наконец зажгла свечу и пошла вниз. Крикнула через дверь:

«Кто там?»

И его голос ответил:

«Отвори, это я».

Я села на стул в коридоре и затряслась, будто меня разбил паралич. Не от того, что испугалась мужа, от собственного пророчества. Я поняла – наконец-то час пробил. Разум подсказывал – мне никуда от этого не деться, я принуждена совершить это сейчас. Я сидела на стуле в коридоре и тряслась; я по одну сторону двери, он – по другую.

Он постучал еще раз, еще раз и еще раз. Я знала, что мешать неотвратимому бесполезно, но решила попробовать. Сказала себе – сколько смогу его не впускать, не впущу. Пусть поднимает соседей – может быть, они встанут между нами? Я поднялась наверх и подошла к открытому окну на лестнице, прямо над входной дверью.

Откуда-то взялся полицейский, появились соседи. Соседи в один голос кричали: в полицию его, в полицию! Полицейский уже взял его за руку. Но его быстро оставили в покое; он просто показал на меня, стоявшую у окна, и сказал им, что я – его жена. И соседи разошлись по домам. Полицейский отпустил его руку. Получалось, это он был в своем праве, а я – нет. Как это я не впускаю мужа? Пришлось сойти вниз и открыть ему дверь.

В ту ночь ничего не произошло. Я распахнула для него дверь соседней спальни, а сама ушла в свою комнату и заперлась на ключ Он целый день прошатался по улицам, без единого пенса в кармане, и смертельно устал. Кровать для ночлега – большего в ту ночь ему не требовалось.

На следующее утро я предприняла новую попытку: попыталась повернуть вспять волну, которая неотвратимо накатывалась на меня, заранее зная, что толку от этого не будет. Я сказала, что готова отдавать ему три четверти моего скудного недельного жалованья – эти деньги он может получать в конторе домовладельца, – лишь бы он оставил меня в покое и не появлялся в этом доме. Он рассмеялся мне в лицо. Он мой муж и, если захочет, может забрать мое жалованье целиком. А уходить из этого дома он не собирается, раз уж я подрядилась поддерживать здесь порядок, он согласен здесь жить, кстати говоря, бесплатно. Домовладелец не посмеет разлучить мужа с женой.

Больше я ничего говорить не стала. Чуть позднее приехал домовладелец. Он сказал: если мы поладим и будем жить в мире и согласии, он не станет вмешиваться – у него нет на то права, ни желания. Но если начнутся скандалы, ему придется нанять другую женщину, чтобы присматривала за домом. Идти мне было некуда, никакая другая работа меня не ждала. А если бы я, несмотря ни на что, напялила бы шляпку и ушла, муж отправился бы за мной следом. И все достойные люди похлопали бы его по плечу и сказали: «Так и надо, добрый христианин, так и надо».

И вот он оказался, по собственной воле и с одобрения окружающих, под одной крышей со мной.

Я ничего не сказала ни ему, ни домовладельцу. Ничто уже не могло меня взволновать. Я знала, что неизбежное свершится; и терпеливо ждала – когда же? Видимо, во мне произошла какая-то заметная перемена, – хотя сама я ее не ощущала, – которая поначалу озадачила моего мужа, а потом и устрашила. Во всяком случае, с наступлением следующей ночи я услышала, как он тихонько запер свою дверь на ключ. Это меня нимало не тронуло. Когда придет роковой час, указ судьбы не остановят и десять тысяч замков.

На следующий день я получала еженедельное жалованье и приблизилась к развязке еще на шаг. Он заберет деньги и сможет напиться. На сей раз он пустился на хитрость – начал пить постепенно, малыми дозами. Домовладелец (честнейшая душа, он жаждал наладить мир между нами) предложил ему кое-какую работу по дому – мелкий ремонт там и сям. «Вы обязаны этим, – сказал он, – моему желанию как-то подсобить вашей несчастной жене. Я помогаю вам ради нее. Покажите, если сможете, что достойны помощи».

Он сказал, как бывало не раз, что готов все начать сначала. Слишком поздно! Время ушло. Он был обречен, как была обречена и я. И что он говорил, уже не имело значения. Как не имело значения и то, что перед сном он опять заперся на ключ.

Назавтра было воскресенье. Ничего не произошло. Я пошла в церковь. Просто по привычке. Легче мне не стало. Он продолжал потихоньку пить, но все с той же хитростью – постепенно, малыми дозами. Я уже знала по опыту – запой будет долгий и тяжелый.

В понедельник он должен был взяться за мелкий ремонт по дому. Он достаточно протрезвел, чтобы приняться за работу, но был достаточно навеселе, чтобы со злорадным удовольствием поиздеватъся над женой. Он вышел, принес все нужное для работы и кликнул меня. Искусному мастеру вроде него (так он сказал) нужен подмастерье. Кое-что искусному мастеру не положено делать по штату, это ниже его достоинства. Но нанимать человека или брать с улицы мальчишку он не собирается – им же придется платить. А ему надо за бесплатно – и он решил сделать подмастерье из меня. То ли навеселе, то ли трезвый, он что-то плел в таком духе, а сам раскладывал поудобнее инструменты. Потом выпрямился и велел мне делать то-то и то-то.

Я выполняла его распоряжения, стараясь изо всех сил. Что бы он ни говорил, что бы ни делал, я знала – прямехонькой дорожкой он идет к смерти, и смерть эту ему принесу я.

В доме развелось полно крыс и мышей, да и вообще он сильно обветшал. Надо было бы начать ремонт с пола на кухне; но (будучи приговоренным) муж начал с пустых комнат первого этажа.

Эти комнаты были отделены друг от друга стеной из оштукатуренной дранки. Крысы ее не пощадили. В одном месте они прогрызли ее насквозь, испортили обои; в другом покуражились чуть меньше. Домовладелец велел обои не срывать – у него были запасные, чтобы залатать поврежденные места. Муж начал с того места, где обои были целы. По его указаниям я сделала смесь – какую именно, не скажу. С ее помощью он отделил обои от стены, нимало их не повредив, они повисли длинной полосой. Под ними оказалась штукатурка и дранка, в некоторых местах проеденная крысами. Вообще-то по профессии он был обойщик, – но и штукатурная наука была ему знакома. Он удалил гнилую дранку, отодрал штукатурку; потом (опять-таки по его указаниям) я замешала новый раствор, передала ему новые рейки и смотрела, как он их крепит. Но и об этом я умолчу.

Тут у меня есть причина хранить молчание, причина, я бы сказала, довольно жуткая. Заставляя меня в тот день делать то или другое, муж показывал мне (сам того не подозревая), как его убить, чтобы ни одна живая душа – из полиции или откуда угодно – меня не заподозрила.

К вечеру мы эту стену закончили. Я пошла выпить чашку чая, а он – приложиться к бутылке джина.

Пока он наливался спиртным, я пошла прибраться на ночь в наших спальнях. Место, где стояла его кровать (раньше я в ту сторону и не смотрела), сейчас, если так можно выразиться, прямо-таки приковало к себе мое внимание.

Спинка кровати у изголовья упиралась в стену, отделявшую его комнату от моей. Оглядев кровать, я занялась осмотром стены. Решила выяснить, из чего она сделана. Постучала по ней костяшками пальцев. По звуку поняла, что под обоями нет ничего, кроме штукатурки и дранки. Точно такую стену мы ремонтировали внизу. Там мы здорово расчистили себе путь – в местах, больше всего нуждавшихся в ремонте, – добрались до обоев в соседней комнате, едва их не прорвали. Я вспомнила, как муж предупредил меня, когда мы продвинулись так далеко: «Смотри, чтобы твои руки не оказались в соседней комнате». Да, так и сказал, слово в слово. И вот здесь, наверху, в его спальне, я все повторяла про себя эти слова, а сама не сводила глаз с ключа, который он оставил в замочной скважине изнутри, чтобы запираться на ночь, и вдруг в мозгу моем будто молния сверкнула. Я посмотрела на стену, на кровать, на свои руки – и задрожала, будто попала на трескучий мороз.

Не знаю, сколько часов я провела в тот вечер наверху, но мне они показались минутами. Я совсем потеряла счет времени. Когда муж оторвался от бутылки и поднялся в свою комнату, он застал там меня.

12

Намеренно оставляю нерассказанным то, что было дальше, и перехожу к событиям следующего утра.

Ни один смертный, кроме меня, не прочтет эти строки. И все же есть вещи, в которых женщине трудно исповедоваться даже себе самой. Скажу только вот что. Я испытала последнее и худшее из унижений от рук моего мужа – в то самое время, когда впервые увидела со всей очевидностью, как лишить его жизни. К полудню следующего дня он вышел из дому и отправился обходить пивные; а я тем временем окончательно решилась: вечером, когда он вернется, избавлюсь от него навсегда.

Инструменты, какими мы пользовались в прошлый день, остались лежать внизу, в одной из комнат. В доме я была совсем одна, и никто не мешал мне попытать свои силы, пользуясь преподанным им уроком. Я оказалась способной ученицей. На улицах еще не зажгли фонари, а у меня все было готово (в моей спальне и в его) – мои руки достанут его, когда он запрется на ночь.

Все эти часы мне не было страшно, меня не мучили сомнения. Я присела съесть легкий ужин, и аппетит у меня был не лучше и не хуже обычного. Впрочем, сколько помню, кое-какая перемена во мне все-таки произошла, а именно, возникло странное желание: избавиться от одиночества, скоротать с кем-то время. Но пригласить друзей я не могла – у меня их просто не было, – а потому подошла к входной двери и смотрела на идущих мимо людей.

Ко мне, озабоченно обнюхивая воздух, подбрела какая-то дворняга. Вообще я не очень жалую собак, да и прочую живность. Но эту псину я зазвала в дом, скормила ей ужин. Видно, ее где-то научили сидеть на задних лапах и просить пищу; во всяком случае, именно так она дала мне понять, что не наелась. Я расхохоталась – сейчас, в воспоминаниях, это кажется невероятным, но это чистая правда, – я хохотала, пока по щекам не потекли слезы, а маленькая псина сидела на задних лапах, навострив уши и склонив голову набок, исходя слюной от желания подкрепиться. Может быть, я слегка тронулась умом? Не знаю.

Когда собака наелась до отвала, она заскулила, требуя выпустить ее снова бродяжничать по улицам.

Когда я открыла дверь, вернуть этому существу желанную свободу, я увидела, – к дому через дорогу идет муж. «Держись от меня подальше (сказала ему я); именно сегодня – держись подальше». Но где ему было услышать меня – он здорово перебрал. Прошел мимо и, спотыкаясь, потащился наверх. Прислушиваясь, я последовала за ним. Он открыл дверь своей спальни, хлопнул ею и заперся изнутри. Я подождала немного, поднялась еще на пару ступенек. Услышала, как он бухнулся на постель. Уже через минуту из его комнаты доносился заливистый храп.

Все складывалось – лучше не придумаешь. Через две минуты, не навлекая на себя ни малейших подозрений, я могла задушить его. Я вернулась в мою комнату. Взяла заранее приготовленное полотенце. Вот, сейчас… и вдруг что-то на меня нашло. Что – сама не знаю. Знаю лишь, что меня охватил какой-то ужас и, подталкивая в спину, выгнал из дому.

Я надела шляпку, сунула в карман ключ от входной двери. Была только половина десятого – самое большое, без четверти десять. Все мысли в голове перепутались, ясной была разве что одна – бежать без оглядки и никогда сюда не возвращаться, никогда больше не видеть ни этого дома, ни мужа.

Я пошла по улице – вернулась. Пошла в другую сторону – опять вернулась. Попыталась уйти в третий раз, сделала по кварталу несколько кругов – и снова вернулась. Никуда мне не деться. Я прикована к этому дому, как пес к своей конуре. И спасения от него мне нет. Нет спасения, хоть ложись и умирай.

Когда я уже собиралась вернуться в дом, мимо прошла веселая компания молодых мужчин и женщин. «Шире шаг, – крикнул один из мужчин, – театр совсем рядом, мы как раз успеем на фарс». Я повернулась и пошла за ними. Будучи воспитанной в религиозном духе, за свою жизнь я ни разу не была в театре. И сейчас мне втемяшилось в голову: если увижу что-то совсем для меня непривычное, новое, если услышу что-то такое, от чего у меня возникнут новые мысли – вдруг это поможет мне освободиться от своих пут?

В театре они прошли в партер; я – за ними.

То, что они назвали фарсом, уже началось. На сцену выходили мужчины и женщины, они кривлялись и вертелись, о чем-то говорили и снова убегали за кулисы. Скоро все, сидевшие вокруг меня, надрывали животы от смеха и вовсю хлопали в ладоши. Шум, который они производили, меня только рассердил. Даже затрудняюсь описать свое тогдашнее состояние. Глаза, да и уши отказались мне служить, я не видела и не слышала то, что видели и слышали остальные. Наверное, мозг мне застлало пеленой, которая встала между мной и тем, что происходило на сцене. Внешне пьеса казалась вполне безобидной; но где-то на втором плане таилась опасность, таилась смерть. Актеры разговаривали, смеялись с одной целью – надуть публику, на самом же деле их не покидала мысль об убийстве. Но никто, кроме меня, этого не видел, а когда я хотела рассказать об этом соседям, оказалось, что язык мой прилип к гортани. Я поднялась и выбежала из театра. Едва ступила на тротуар, ноги сами понесли меня к дому. Я остановила кеб и велела кучеру везти меня как можно дальше (на шиллинг) в противоположную сторону. Наконец он велел мне слезать – куда он меня завез, я не представляла. Через улицу над открытой дверью светилась какая-то надпись из огней. Кучер сказал, что это – танцевальный салон. На танцах я за свою жизнь была столько же раз, сколько и в театре. У меня оставался еще один шиллинг; я заплатила его и вошла в салон – может, это зрелище меня как-то отвлечет? Вся огромная комната была залита стекавшим с потолка светом, будто в ней горел гигантский костер. Оглушительно грохотала музыка. Повсюду в объятьях друг друга вихрем кружились мужчины и женщины, и картина эта привела меня в какое-то оцепенение. Сама не знаю, что там со мной произошло. Громадная волна света с потолка вдруг красно-кроваво заалела. Человек, стоявший перед музыкантами и машущий палочкой, вдруг обрел сходство с сатаной, каким я его видела на картинке в нашей семейной Библии. А мужчины и женщины все кружились вихрем, и лица их были лицами мертвецов, а тела окутаны саванами. Я вскрикнула от ужаса; кто-то взял меня под руку и вывел за дверь. Тьма улицы пошла мне на пользу: стало как-то уютно и покойно, будто на пышущий жаром лоб легла прохладная рука. Я шла сквозь эту тьму, не ведая куда; пыталась внушить себе, что заблудилась и что рассвет застанет меня за много миль от дома. Вскоре я почувствовала, что не могу идти – слишком устала; и присела передохнуть на крылечке какого-то дома. Немного вздремнула, проснулась. Поднявшись на ноги, чтобы двинуться дальше, я случайно обернулась на дверь дома. На ней стоял тот же номер, что и на нашей двери. Я присмотрелась внимательнее. Боже правый, да я сидела на ступеньках собственного дома! Перед собственной дверью!