Текст книги "Муж и жена"

Автор книги: Уильям Уилки Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 44 страниц)

Глава пятьдесят третья

Как прошли часы ночной тьмы?

Именно с этой мыслью проснулась Анна на следующее утро, когда в окошко ее комнаты полился солнечный свет и разбудил ее.

Она тотчас накинулась с расспросами на служанку. Но девушка могла рассказать только о себе. Она ушла спать, и ночью ее покой ничто не потревожило. Господин, кажется, до сих пор в своей комнате. Миссис Детридж занята своими делами на кухне.

Анна отправилась на кухню. Эстер Детридж, как всегда в это время, готовила завтрак. Легких признаков оживления, замеченных Анной во время их последней встречи, в облике Эстер уже не было. В холодных, застывших глазах – снова угрюмый взгляд; во всех движениях – безжизненная апатия. На вопрос Анны, не случилось ли чего ночью, она медленно покачала своей невзрачной головой, медленно сделала рукой знак, означавший: «Ничего».

Выйдя из кухни, в саду перед домом Анна увидела Джулиуса. Она пошла к нему.

– Полагаю, я должен поблагодарить вас за заботу – вы позволили мне передохнуть несколько часов, – сказал он. – Я проснулся в пять утра. Надеюсь, у вас нет причин сожалеть, что вы отправили меня спать? Я пошел в комнату Джеффри и увидел, что он ворочается во сне. Я еще раз дал ему снотворное, и он утих. Сейчас жара нет. Он немного осунулся, побледнел, в остальном – ничего страшного. К вопросу о его здоровье мы еще вернемся. Но прежде хочу кое-что сказать вам о перемене, которая, возможно, произойдет в вашей жизни здесь.

– Он согласился разъехаться и жить врозь?

– Нет. Тут он продолжает упрямиться. Я обрисовал ему дело со всех углов зрения. И все же он отказывается, решительно отказывается от своей части наследства, которая позволила бы ему до конца жизни быть независимым человеком.

– Эта сумма схожа с той, лорд Холчестер, какую он мог бы получить…

– Если бы женился на миссис Гленарм? Нет. Мой долг перед матерью, а также положение, в которое меня поставила смерть отца, не позволяют мне предложить ему такие деньги, какими располагает миссис Гленарм. Но и этот доход совсем неплох, и отказываться от него – безумие. Я приложу все силы, чтобы заручиться его согласием. Он должен принять этот дар, и он его примет.

Его последние слова не прозвучали слишком обнадеживающе. Анна решила сменить тему.

– Вы хотели мне что-то сказать, – напомнила она. – Насчет предстоящей перемены.

– Верно. Здешняя домовладелица – весьма странная особа; и она совершила весьма странный поступок. Она уведомила Джеффри, что ему придется отсюда съехать.

– Съехать? – повторила Анна в изумлении.

– Да. Уведомила официальным письмом. Она передала его мне незапечатанным, едва я вышел из комнаты сегодня утром. Добиться от нее объяснения я не смог. Это несчастное безъязыкое существо лишь написало на своей дощечке: «Если хочет, пусть заберет назад свои деньги; но он отсюда уедет!» К моему немалому удивлению (ибо женщина эта в высшей степени ему антипатична), Джеффри отказывается уезжать – не раньше, чем истечет срок их договора. На сегодня я их как-то примирил. Весьма неохотно миссис Детридж согласилась дать ему еще сутки. Так обстоят сейчас дела.

– А какова причина? – спросила Анна.

– Выяснять ее бесполезно. Видимо, у хозяйки помутнение рассудка. Ясно одно – держать вас здесь Джеффри больше не может. Вот вам и перемена – вы распроститесь с гнетущей атмосферой этого дома. А это уже хорошо. И вполне возможно, что новые пейзажи, новое окружение к лучшему повлияют на Джеффри. Скорее всего, его поведение объясняется каким-то скрытым нервным заболеванием – иначе оно просто непостижимо, – выявить которое надлежит врачам. Я не намерен скрывать от себя или от вас, что ваше положение здесь достойно всяческого сожаления. Но прежде чем впадать в отчаяние, надо по крайней мере выяснить – а не объясняется ли нынешнее поведение брата нынешним состоянием его здоровья? Я размышлял о том, что вчера вечером сказал мне доктор. Прежде всего мы должны показать Джеффри самым лучшим врачам. Что вы об этом думаете?

– Я не осмеливаюсь сказать вам, лорд Холчестер, что я об этом думаю. Я постараюсь – это все, что я могу предложить вам за вашу доброту, – постараюсь взглянуть на свое положение вашими глазами. По-моему, врач, который вам сейчас нужен, – это мистер Спидуэлл. Именно он первым заметил, что здоровье вашего брата в опасности.

– Конечно, нам нужен именно он! Я попрошу его приехать сюда сегодня или завтра. Могу ли я быть вам еще чем-нибудь полезным? В городе я первым делом заеду к сэру Патрику. Что-нибудь ему передать?

Анна заколебалась. Приглядевшись, Джулиус заметил, что имя сэра Патрика заставило ее вспыхнуть.

– Передайте ему мою искреннюю благодарность за письмо, которое любезно согласилась передать мне вчера вечером леди Холчестер, и упросите его, от моего имени, не подвергать себя риску, который… – она замялась, но все-таки окончила предложение, опустив глаза к полу, – …может возникнуть, если он приедет сюда и будет настаивать на встрече со мной.

– У него есть такое намерение?

Она снова заколебалась. Нервный тик в уголке рта стал заметнее обычного.

– Он пишет, что пребывает в состоянии невыносимой тревоги и полон решимости увидеть меня, – негромко ответила она.

– Скорее всего, эта решимость приведет его сюда, – заметил Джулиус. – Когда мы виделись вчера, сэр Патрик говорил о вас с таким восхищением…

Он умолк. На ресницах Анны заблестели крупные слезы; одной рукой она нервно теребила нечто (возможно, письмо сэра Патрика), спрятанное под лифом платья.

– Я благодарна ему от всего сердца, – сказала она глухим, дрожащим голосом, – но лучше ему сюда не приезжать.

– Может быть, вы напишете ему?

– Мне предпочтительней, чтобы вы передали мои слова устно.

Джулиус понял, что эту тему лучше оставить. Письмо сэра Патрика чем-то сильно ее впечатлило, и, похоже, Анна – чувствительная натура – не хочет в этом признаваться даже себе самой. Они направились к коттеджу. Но их ждала неожиданность. В дверях им встретилась Эстер Детридж, в шляпке, одетая для выхода: она явно куда-то собралась в столь ранний час!

– Вы уже на рынок? – спросила Анна.

Эстер покачала головой.

– Когда вы вернетесь?

Эстер написала на дощечке: «Только к вечеру».

Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, она накинула на лицо вуаль и направилась к калитке. Вечером, проводив доктора, Джулиус оставил ключ в столовой. Сейчас Эстер держала его в руках. Она отперла калитку, прикрыла ее за собой, а ключ оставила в замке. Не успела хлопнуть калитка, как в коридоре появился Джеффри.

– Где ключ? – спросил он. – Кто это вышел?

Его брат ответил. Джеффри переводил настороженный взгляд с Джулиуса на Анну.

– Куда ее понесло в такую рань? – спросил он. – Или она специально ушла из дому, чтобы не встречаться со мной?

Джулиус подумал, что такое объяснение похоже на правду. Джеффри, хмурясь, вышел к калитке, запер ее, положил ключ в карман и вернулся к ним.

– Я вынужден держать калитку запертой, – сказал он. – Квартал кишит попрошайками и бродягами. Если вы захотите выйти, – добавил он, обращаясь непосредственно к Анне, – я сопровожу вас, как и надлежит хорошему мужу.

Быстро позавтракав, Джулиус собрался ехать.

– Твой отказ я не принимаю, – сказал он брату в присутствии Анны. – Я сюда еще приеду.

Но Джеффри остался стоять на своем.

– Приезжай хоть каждый день до конца жизни, – заявил он. – Ответ будет тот же.

Калитка за Джулиусом закрылась. Анна вернулась в свою опочивальню – камеру-одиночку. Джеффри вошел в гостиную, разложил перед собой тома Справочника Ньюгейтской тюрьмы и возобновил чтение, на которое у него не хватило сил прошлым вечером.

Час за часом он усердно вчитывался в дела об убийствах. Проглядев добрую половину жуткой уголовной хроники, он обнаружил, что внимание его заметно ослабело, стало трудно вникать в текст. Тогда он зажег трубку и вышел в сад – осмыслить прочитанное. При всем разнообразии зверств, с отчетами о которых он только что ознакомился, все они имели одну общую черту, не очень-то приятную, он и не подозревал о ее существовании, а она красной нитью пронизывала все дела об убийстве. Рано или поздно обязательно отыскивалось мертвое тело; и оно всегда было немым свидетелем – следы яда в организме, следы насилия – совершенного преступления.

Джеффри медленно шагал туда и обратно, так и сяк обдумывая мысль, впервые пришедшую ему в голову, когда он остановился под окном Анны во тьме ночного сада. «Как?» Вот какой вопрос мучил его с той самой минуты, когда адвокат похоронил его надежды на развод. Не отпускал он Джеффри и сейчас. Собственный мозг не мог подсказать ему ответа; равно как и книга, к которой он обратился. «Как?» А ведь здесь у него все условия, чтобы совершить задуманное. Ненавистная жена при нем, наверху, целиком в его власти – ради этого он отказался от предложенных Джулиусом денег. Место здесь абсолютно уединенное, ни с какой стороны не подглядеть, что делается внутри, – он твердо решил здесь остаться, даже после того, как домохозяйка послала ему оскорбительную записку с требованием немедленно уехать отсюда. Все было подготовлено для осуществления одной цели, все было принесено ей в жертву, но как добиться этой цели – это для него, как прежде, оставалось тайной за семью печатями!

Есть ли другой выход? Да, принять предложение Джулиуса. Другими словами, расстаться с мечтой отомстить Анне, отказаться от прекрасного будущего, которое все еще предлагала ему верная миссис Гленарм.

Ни за что! Надо вернуться к книгам. Он не прочитал их до конца. Вдруг на непрочитанных страницах он найдет какой-то скрытый намек, и его непроворный мозг сразу заработает в нужном направлении? Избавиться от нее так, чтобы не вызвать подозрений ни у одного живого существа, в доме или за его пределами, может быть, найти такой способ все-таки удастся?

Способен ли человек, занимающий такое положение в обществе, мыслить столь чудовищным образом? Может ли он вести себя столь безжалостно? Ведь наверняка мысль о том, что он намеревался совершить, ни на секунду не давала ему покоя!

Остановимся на мгновение – вспомним события из его недавнего прошлого.

Испытывал ли он угрызения совести, когда в саду в Уиндигейтсе замышлял предать Арнольда? Бог не наградил его способностью испытывать угрызения совести. И его теперешнее поведение естественно проистекает из поведения тогдашнего. На сей раз соблазн, куда более серьезный, толкает его к более серьезному преступлению. Устоит ли он? Он умеет искусно грести (как сказал сэр Патрик), проворно бегать, вынослив и показывает поразительные результаты в других физических упражнениях, но поможет ли ему все это одержать чисто духовную победу над собственным эгоизмом, собственной жестокостью? Нет! Он пренебрег развитием своего духа, души – чему негласно потворствовало столь популярное в наши дни поклонение золотому тельцу – и оказался во власти худших в нем инстинктов, самых низменных, гнусных и опасных элементов, входящих в состав, называемый человеческим естеством. У большинства ему подобных это не повлекло за собой неслыханный вред лишь потому, что на их пути не встретился неслыханный соблазн. А с Джеффри вышло иначе. На его пути неслыханный соблазн встретился. И с чем же он пришел к этой встрече? Он пришел к ней в том единственном состоянии, какое может быть у человека с его жизненным багажом, столкнувшегося с любым соблазном, – а именно, человеком беззащитным во всех смыслах этого слова.

Джеффри вернулся в коттедж. Служанка остановила его в коридоре и спросила, когда он желает поужинать. Вместо ответа он сердито спросил, где миссис Детридж. Оказалось, что миссис Детридж еще не вернулась.

Было далеко пополудни, а она ушла из дому рано утром. Такого никогда не случалось. Туманные подозрения, одно кошмарнее другого, окутали его мозг. Когда он изрядно выпил и у него начался жар, он (так сказал ему Джулиус) какое-то время бредил. Может, в этом состоянии он что-то выболтал? И это услышала Эстер? Не этим ли объясняется ее долгое отсутствие, уведомление о необходимости освободить жилье? Он решил – не показывая ей, что он ее в чем-то подозревает, – рассеять эти сомнения, как только домовладелица вернется.

Наступил вечер. Колокольчик зазвонил, когда часы уже пробили девять. Пришла служанка – за ключом. Джеффри поднялся, чтобы открыть калитку самому, но в последний момент передумал. Она (скорее всего, по ту сторону калитки стоит именно Эстер), в свою очередь, может что-то заподозрить, если калитку вместо служанки откроет он. Он отдал девушке ключ и скрылся из виду.

«Устала до смерти!» – сказала себе служанка, разглядывая хозяйку при свете фонаря над калиткой.

«Устал до смерти!» – сказал себе Джеффри, с подозрением наблюдая за Эстер, когда та прошла мимо него по коридору наверх, чтобы снять шляпку в своей комнате.

«Устала до смерти!» – сказала себе Анна, встретив Эстер на втором этаже и взяв у нее письмо от Бланш, которое хозяйке коттеджа передал почтальон, встретивший ее у калитки.

Передав Анне письмо, Эстер Детридж удалилась в свою спальню.

Затворив за собой дверь гостиной, в которой горели свечи, Джеффри перешел в столовую, где света не было. Дверь он оставил приоткрытой и стал ждать хозяйку – перехватить ее, когда она пойдет в кухню ужинать.

Эстер устало заперла дверь, устало зажгла свечи, устало положила на стол перо и чернильницу. После этого ей пришлось несколько минут посидеть, собраться с силами, отдышаться. Придя в себя, она сняла верхнюю одежду. Потом вытащила из потайного кармашка в корсете рукопись, озаглавленную «Моя исповедь», как и в прошлый раз, открыла последнюю страницу и под записанным вчера сделала новую запись.

«Утром я уведомила его о том, что он должен освободить жилье, и предложила вернуть ему деньги, если он настаивает. Он отказался уезжать. Он уедет завтра, или я подожгу крышу над его головой. Весь день я избегала его, пришлось даже уйти из дому. Душа моя не ведает покоя, сон не смыкает мне веки. Я смиренно буду нести свой крест, пока у меня хватит сил».

После этих слов ручка выпала из ее пальцев. Голова склонилась на грудь. Она испуганно вздрогнула. Сон – этого врага она страшилась: во сне ее мучают кошмары.

Отомкнув ставни, она выглянула во тьму. Сад был залит умиротворяющим лунным светом. Ясные глубины ночного неба успокаивали, радовали глаз. Но что такое? Почему все меркнет? Набежали облака? Погасли звезды? Нет! Она снова чуть не заснула. Эстер второй раз испуганно встряхнулась. Все в порядке – сад, как и прежде, залит ярким лунным светом.

Кошмары или не кошмары, но усталость берет свое, и сопротивляться ей нет смысла. Эстер закрыла ставни и легла в постель; свою «Исповедь» она положила туда, куда обычно клала на ночь, – под подушку.

Она оглядела комнату – и поежилась. В каждом углу таились жуткие воспоминания прошлой ночи. А что, если она, проснувшись от пытки ночного кошмара, увидит у своей постели наводящее ужас Привидение? Неужели нет никакого средства? Ничего, что могло бы счастливо оградить ее от всего этого и позволить ей мирно почивать? В голове мелькнула мысль. Правильная книга – Библия. Если под подушку положить Библию, все-таки есть надежда, что удастся провести ночь в мире и покое.

Она уже сняла халат и корсет, надевать их совсем не обязательно. Она закутается в шаль, вот и все. И свечу брать незачем. В этот час ставни окон первого этажа должны быть еще открыты; а если и закрыты, она найдет Библию и в темноте – на книжной полке в ее комнатке.

Из-под подушки она вытащила свою «Исповедь». Она брала ее, даже если выходила из комнаты всего на минуту, – ничего не могла с собой поделать. Сложив рукопись и спрятав ее в руке, она снова пошла вниз по лестнице. Колени ее дрожали. Свободной рукой приходилось держаться за перила.

Джеффри наблюдал за ней из столовой. Вот она спустилась по лестнице… Он решил посмотреть, что она будет делать, а уж потом показаться и заговорить с ней. Но вместо того чтобы пойти на кухню, она замерла – и шагнула в свою комнатку. Опять подозрительно! Что ей там делать, без свечи, в такую темень?

Она подошла к этажерке с книгами: в лунном свете, втекавшем в окно, ее темная фигура была едва заметна. Эстер пошатнулась, приложила руку ко лбу; видно, у нее закружилась голова от утомления. Но она тотчас встряхнулась и взяла с полки книгу. Прислонилась к стене. Наверное, хочет передохнуть, прежде чем подниматься наверх, – слишком устала. Ее кресло стояло рядом. Конечно, если решила передохнуть минутку-другую, лучше сесть в кресло, чем стоять у стены. Она тяжело опустилась на сиденье, положила книгу на колени. Одна ее рука свесилась через ручку кресла; кажется, она что-то сжимала.

Эстер уронила голову на грудь, тотчас вскинула и мягко положила ее на подушку на спинке кресла. Заснула? Да, ее быстро сморил сон.

Мышцы сжатой руки, свисавшей с ручки кресла, постепенно расслабились. Из руки выскользнуло что-то белое и в лунном свете упало на пол.

Джеффри снял тяжелые ботинки и в одних чулках бесшумно вошел в комнату. Подобрал с пола белый предмет. Это оказались листы тонкой бумаги, аккуратно сложенные и густо исписанные.

Исписанные? Пока не заснула, она прятала эти записи в руке. Но зачем их прятать?

Может быть, вчера, когда жар одурманил ему голову, он выболтал что-то компрометирующее его? А она это записала, чтобы его шантажировать? Охваченный болезненным недоверием ко всему, разум Джеффри даже это немыслимое допущение возвел в ранг возможного. Бесшумно, как и вошел, он вышел из комнатки и на цыпочках проник в гостиную – там горит свеча, и он прочтет оказавшуюся у него рукопись.

Аккуратно разложив на столе тонкие листы, разгладив их, он обратился к первой странице и прочел нижеследующие строки.

Глава пятьдесят четвертая
РУКОПИСЬ

1

«Моя исповедь: после моей смерти положить в гроб и захоронить вместе со мной.

Здесь рассказана история моего замужества. Здесь – не известная ни одному смертному, поведанная только самому создателю – чистая правда.

В великий день воскресения все мы поднимемся в телах наших, в коих жили на этом свете. И когда я предстану перед страшным судом, я предъявлю ему это.

О, высший судия, справедливый и милосердный, тебе известно, сколько претерпеть мне пришлось. С тобою вера моя.

2

Я была старшим ребенком в большой семье, родители были людьми набожными. Мы принадлежали к религиозному братству первометодистов.

Все мои сестры обзавелись мужьями раньше меня. На несколько лет я осталась с родителями одна. Со временем здоровье матери сильно пошатнулось; домашнее хозяйство вместо нее вела я. По воскресеньям, между службами с нами часто обедал наш духовный пастырь, благочестивый мистер Бэпчайлд. Он хвалил меня за то, как я веду хозяйство, особенно, как готовлю. Моей матери это было неприятно, в ней пробуждалась ревность – получалось, что я вытеснила ее с ее законного места. С этого и начались мои невзгоды в родном доме. Здоровье матери все плошало, а вместе с ним плошал и ее нрав. Отец был от нас за тридевять земель, все ездил по своим делам. На мою долю тогда выпало немало. И я начала подумывать: а не выйти ли замуж, как все мои сестры; и тогда благочестивый мистер Бэпчайлд в перерыве между службами сможет приходить на обед в мой собственный дом.

Пребывая в таком настроении, я познакомилась с молодым человеком, который посещал службы в нашей приходской церкви.

Звали его Джоэл Детридж. У него был очень красивый голос.

Когда пели церковные гимны, он смотрел слова в моем молитвеннике. Работал он обойщиком. Мы с ним часто вели серьезные разговоры. А по воскресеньям прогуливались вместе. Он был моложе меня на добрые десять лет; он был всего лишь поденщиком, стало быть, его мирской статус был ниже моего. Мать моя прознала о нашей привязанности. И когда приехал отец, рассказала ему об этом. А заодно и моим сестрам и братьям, которые обзавелись своими семьями. Они все сошлись на том, что моим отношениям с Джоэлом Детриджем надо положить конец, пока дело не зашло слишком далеко. Тяжело мне тогда пришлось. Мистер Бэпчайлд был сильно опечален, что все так повернулось. Он упомянул меня в проповеди – не назвал по имени, но я знала, для кого она предназначалась. Может, я бы и поддалась напору родни, не соверши они вещь вовсе недостойную. У врагов моего кавалера они выведали о нем грязные сплетни и выложили их мне за его спиной. После того как мы пели в церкви, глядя в один молитвенник, вместе гуляли, сходились во мнениях, обсуждая религиозные темы, вынести такого я просто не могла. Возраст мой позволял мне руководиться собственным суждением. И я вышла замуж за Джоэла Детриджа.

з

Все мои родственники от меня отвернулись. На мою свадьбу не пожаловал ни один из них. Особенно ярился мой брат Ребен, он-то и подбивал остальных, и вот он сказал: с этого дня меня для них больше нет. Мистер Бэпчайлд был огорчен до крайности; он прослезился, обещал молиться за меня.

Обвенчал нас незнакомый пастор, в Лондоне; там мы и поселились, преисполненные радужных планов. У меня были кое-какие деньги – моя доля суммы, которую оставила своим племянницам наша тетя Эстер, в чью честь меня и назвали. Триста фунтов. Около сотни я истратила на мебель: обставить небольшой домик, куда мы перебрались. Остальные деньги я передала мужу – пусть ждут своего часа в банке, когда он захочет открыть собственное дело.

Три месяца мы жили душа в душу, все шло более или менее прекрасно – за одним исключением. Мой муж и пальцем не шевельнул, чтобы открыть собственное дело.

Несколько раз я говорила ему: как же так, мы проживаем деньги, что лежат на счету в банке (ведь потом они могут понадобиться), надо браться за дело и зарабатывать на жизнь, но он только сердился. Благочестивый мистер Бэпчайлд, оказавшийся в это время в Лондоне, не уехал в воскресенье и между службами заглянул к нам отобедать. Он пытался примирить меня с моими родственниками, но впустую. По моей просьбе он поговорил с мужем, хотел внушить ему, что человеку надлежит прилагать усилия, трудиться. Муж воспринял это очень болезненно. Тогда я впервые увидела его по-настоящему разгневанным. Благочестивый мистер Бэпчайлд больше не сказал ничего. Видимо, случившееся его встревожило, и он, долго не засиживаясь, удалился.

Вскоре мой муж куда-то ушел. Я приготовила ему чай – к чаю он не вернулся. Приготовила ужин – не вернулся он и к ужину. Объявился он только после полуночи. В таком состоянии, что у меня поджилки затряслись. И по виду, и по голосу – будто другой человек; да и меня не узнает – лунатик лунатиком, подошел к постели и рухнул навзничь. Я сразу побежала за доктором.

Доктор подтащил его к свету, взглянул на него; понюхал его дыхание и снова бросил на постель; обернулся и смотрит на меня. «Что с ним, сэр?» – спрашиваю. «Вы что же, сами не знаете?» – отвечает мне доктор. «Нет, сэр, – говорю, – не знаю». – «Что же вы за женщина, – вопрошает он, – если не можете распознать мертвецки пьяного?» С этими словами он ушел, а я осталась стоять у кровати, дрожащая с головы до ног.

Так я впервые узнала, что прихожусь женой пьянице.

4

Я ничего не сказала о семье моего мужа.

Во время наших встреч он представил себя сиротой – в Канаде у него есть дядя и тетя, в Шотландии обосновался единственный брат. Незадолго до нашей свадьбы он показал мне письмо от брата. Тот писал, что, к сожалению, не сможет приехать в Англию и быть у нас на свадьбе, желал мне счастья и все такое прочее. Благочестивый мистер Бэпчайлд (которому я, опечаленная, втихомолку черкнула письмецо и поведала о том, что случилось) в ответном письме посоветовал мне немного подождать и посмотреть, повторится ли подобное.

Долго ждать не пришлось. Он явился под хмельком на следующий же день, и на следующий. Услышав об этом, мистер Бэпчайлд попросил меня переслать ему письмо, написанное братом моего мужа. Он напомнил мне кое-какие рассказы о моем муже до свадьбы, в которые я тогда отказывалась верить; он считал, что для пользы дела не худо бы навести справки.

Справки он навел, и выяснилось следующее. Совсем недавно брат моего мужа был тайно помещен (по собственной просьбе) в частную лечебницу на попечительство доктора, дабы излечиться от привычки к спиртному. Оказывается, любовь к крепким напиткам (так написал доктор) была присуща всем членам этой семьи. Месяцами они могут не брать в рот и капли спиртного, пить только чай. Потом внезапно начинается запой, и тут их не остановишь: целыми днями не просыхают, превращаясь в свихнувшихся и жалких отщепенцев.

Итак, вот кто достался мне в мужья. И ради него я обидела всех моих родственников, оттолкнула их от себя. Какое безрадостное у меня будущее, а ведь я провела в браке всего несколько месяцев!

Прошел год, и денег в банке как не бывало; а муж мой так и не имел постоянного заработка. Найти работу для него не составляло труда – в трезвом состоянии он был первоклассный мастер своего дела, – но он всегда терял ее, стоило ему запить горькую. Выехать из нашего маленького уютного домика, расстаться с моей добротной мебелью – эта мысль мне претила; и я предложила ему: что, если на работу устроюсь я – дневную, кухаркой, – на насущные нужды нам хватит, пока он не подыщет себе подходящее место? В тог момент он был трезв, полон раскаяния; и на мое предложение согласился. Мало этого, он дал зарок воздержания от спиртных напитков и обещал начать новую жизнь. Что ж, подумала я, дела наши идут на поправку. Ведь если нас и обременяют такие заботы, то только о себе самих. Ребенка мне господь не дал и как будто не собирался. И я была ему за это благодарна, хотя для большинства женщин нет беды больше этой. Но в моем положении (как выяснилось вскоре) стать матерью… моя нелегкая судьбина стала бы совсем тяжкой.

Работа, какую я желала получить, на каждом углу не валяется. Благочестивый мистер Бэпчайлд дал мне рекомендацию; а наш домовладелец, достойный человек (принадлежавший, как это не прискорбно, к папской церкви), замолвил за меня словечко управляющему в одном клубе. Все же потребовалось время, чтобы убедить людей, что я и вправду отличная кухарка. Минуло не меньше двух недель, прежде чем я нашла то, что искала. Я полетела домой на крыльях – обрадовать мужа – и застала там торговцев подержанными вещами, они выносили мебель, которую я купила на свои кровные, чтобы распродать ее с молотка! Я спросила: как они смеют прикасаться к вещам без моего позволения? Они ответили, ни в коей мере, надо признать, не выходя за рамки приличий, что выполняют распоряжение моего мужа; и у меня на глазах продолжали грузить мебель в повозку. Я взбежала наверх и на площадке нашла мужа. Он снова набрался. Нет надобности говорить, какая сцена произошла между нами. Упомяну лишь, что то был первый раз, когда он поднял кулак и ударил меня.

5

Ну, решила я, это уж чересчур, терпеть такое не намерена. И побежала в городской суд, что находился неподалеку.

Мало того что мебель была куплена на мои деньги, я платила и за жилище; да моими деньгами оплачивалось все, в том числе и налоги, которые требовала королева и парламент. И вот я пошла к мировому судье – пусть королева и парламент за эти налоги сделают кое-что для меня.

«Мебель записана на вас?» – спросил он, когда я рассказала ему, что случилось.

Я его не поняла. Он обратился к человеку, сидевшему на скамье рядом с ним.

«Это трудный случай, – сказал он. – Простые люди из низших слоев даже не знают, что такое брачный контракт. А если и знают, у многих ли есть деньги, чтобы заплатить за адвоката? – Затем он повернулся ко мне. – Ваш случай вполне обычный, – сказал он. – По нынешним законам я ничего не могу для вас сделать».

Я не могла в это поверить. Обычный мой случай или нет, а я все повторила ему сначала.

«Я купила эту мебель за мои собственные деньги, сэр, – пыталась втолковать ему я. – Они мои, достались мне честным путем, у меня есть счет и расписка в получении. А они забирают мою мебель силой, хотят продать против моей воли. Не говорите мне, что так повелевает закон. Мы живем в христианской стране. Разве такое возможно?»

«Любезнейшая, – сказал он, – вы замужняя женщина. Закон не позволяет замужней женщине называть что-либо своей собственностью – кроме случая, когда она специально, заранее (с помощью адвоката) заключила на этот счет соглашение со своим мужем – до вступления в брак. Вы такого соглашения не заключали. Стало быть, ваш муж, если желает, имеет право продавать вашу мебель. Мне вас очень жаль; но помешать ему я не могу».

Я заупрямилась.

«Пожалуйста, сэр, объясните мне вот что, – сказала я. – Люди, у которых мозгов побольше, чем у меня, говорили мне: мы все платим налоги королеве и парламенту, а королева и парламент в свою очередь создают законы, чтобы нас защищать. Я налоги плачу исправно. Почему же, ответьте, пожалуйста, нет закона, чтобы меня защитить?»

«Это мы обсуждать не будем, – говорит он. – Я принимаю закон таким, какой он есть; так должны принимать его и вы. У вас на щеке какая-то ссадина. Вас бьет муж? Если да, вызовите его сюда. За это я могу его наказать».

«Как именно, сэр?» – спрашиваю.

«Могу оштрафовать, – отвечает он. – Могу посадить в тюрьму».

«Что касается штрафа, – говорю я, – он заплатит его из денег, которые выручит от продажи моей мебели. А тюрьма… пока он будет там, что станется со мной, ведь мои деньги он протратил, вещи разбазарил; а когда он выйдет, опять-таки что станется со мной: явится муж, которого я же упекла под замок, и ему прекрасно это известно? Нет, сэр, мои дела и без того плохи, – сказала я. – Мои страдания этими синяками не измеришь. Всего доброго».

6

Когда я вернулась, не было ни мебели, ни мужа. Пустой дом, а в нем никого, кроме домовладельца. Что он мог сказать – несколько добрых слов, слов сочувствия. Потом ушел и он, а я заперла мой дорожный чемодан и, подождав темноты, уехала в кебе, нашла себе приют на ночь, лишь бы преклонить голову. Наверное, не было в ту ночь на свете существа более одинокого, более несчастного, чем я.

У меня был только один способ заработать себе на пропитание – пойти на работу, что мне предложили (в клубе, кухарить под началом повара). Меня тешила только одна надежда – что мужа я больше никогда не увижу.

Я пошла работать – и вполне преуспела, получила первое трехмесячное жалованье. Но что это за жизнь для женщины: друзей нет, совсем одна, вещи, которые составляли предмет моей гордости, проданы с молотка, и ничего радостного не ждет впереди. Я стала регулярно ходить в церковь; но сердце у меня все изболелось, какие– то мрачные предчувствия тайком навещали меня. Я чувствовала – вот-вот все переменится. Едва я получила жалованье, меня отыскал муж. Деньги от продажи мебели он все спустил. Он явился ко мне на работу и закатил скандал. Я смогла его утихомирить только одним – отдала ему все деньги, что отложила для своих личных потребностей. О скандале было доложено на заседании правления клуба. Они сказали: если такое повторится еще раз, меня уволят. Такое повторилось – через две недели. Распространяться об этом нет смысла. Очень жаль, сказали мне, но… Место я потеряла. Муж поехал со мной в мою ночлежку. Наутро я застигла его за черным делом – он рылся в моем кошельке с несколькими шиллингами, который вытащил из чемодана, затеялась свара. И он снова ударил меня – на сей раз сбил кулаком с ног.