Текст книги "Муж и жена"

Автор книги: Уильям Уилки Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 44 страниц)

Что касается сторонников этого постыдного положения, то они защищают свою позицию следующими соображениями: Шотландия не желает, чтобы Англия вмешивалась в ее дела (!). Нерегулярные браки заключаются безо всяких материальных затрат (!!). Их становится все меньше, а стало быть, есть надежда, что с течением времени они совсем исчезнут (!!!). Такие браки в некоторых случаях могут служить западней для бесчестных обманщиков (!!!!). Вот такой возвышенный взгляд на шотландские браки разделяют некоторые из самых почтенных и ученых юристов Шотландии. Введение закона, позволяющего мужу продать опостылевшую жену или жене продать мужа, которого она, «право же, не может больше выносить ни минуты», будет логическим завершением матримониальной неразберихи в Северной Британии. Справедливость требует добавить: из всех опрошенных свидетелей (устно или письменно) половина расценивают шотландские нерегулярные браки как должно цивилизованному человеку и христианину и полностью присоединяются к выводу авторитетной Комиссии, что подобные браки должны быть запрещены.

У. К.

Глава двадцать первая
СВЕРШИЛОСЬ!

Арнольд был несколько удивлен сухостью ответа друга.

– Сэр Патрик был не очень любезен? – спросил он.

– Сэр Патрик сказал мне именно то, что я и ожидал.

– Никаких затруднений с женитьбой?

– Никаких.

– Бланш может быть спокойна?

– Во всяком случае, она не пошлет тебя в Крейг-Ферни. Я за это ручаюсь!

Последние слова Джеффри произнес особенно веско, взял со стола письмо брата, надел шляпу и вышел из библиотеки.

Его друзья, изнывавшие от безделья на зеленой лужайке, бурно приветствовали его. Он прошел мимо, не ответив на приветствия и даже не бросив взгляда в их сторону. Дойдя до розария, он остановился и вынул из кармана трубку; потом вдруг раздумал гулять среди роз, повернулся и зашагал по первой попавшейся аллее подальше от дома. Вряд ли он сможет побыть один в розарии в это время дня. А ему сейчас невыносимо видеть людей – кажется, убил бы любого, кто подошел бы к нему и заговорил. Понурив голову и нахмурившись, он шел по аллее, гадая, куда она приведет его. Аллея уперлась в плетеную калитку, за которой начинался огород. Здесь уж никто не нарушит его уединения, кого привлекут грядки салата и петрушки. Он пошел прямо к высокому каштану, росшему посреди огорода, под ним стояла скамейка, а вокруг зеленела широкой розеткой лужайка. Оглядевшись кругом, Джеффри сел на скамью и зажег трубку.

– Скорей бы покончить со всем этим! – проговорил он.

Он сидел, упершись локтями в колени, куря трубку и тяжело думая. Спустя немного, гонимый каким-то внутренним беспокойством, он поднялся со скамьи и стал кружить вокруг дерева по зеленой траве, как зверь, запертый в клетке.

Что означало это снедавшее его беспокойство? Может, его мучила совесть, ведь он решился на предательство друга, оказавшего ему помощь и доверившегося ему? Ничуть не бывало. Совесть мучила его не больше чем вас в эту минуту, когда глаза ваши пробегают по этим строчкам. Он был во власти лихорадочного нетерпения – скорее достигнуть желанной цели и при этом самому выйти сухим из воды.

Почему его должна мучить совесть? Угрызения совести рождаются под влиянием двух чувств, не ведомых естественному человеку. Первое чувство – воспитанное в каждом из нас уважение к себе, второе – впитанное с молоком матери уважение к другим. В высшем своем проявлении уважение к себе возвышается до любви к Богу. А уважение к другим – до любви к Человеку. Я причинил вам зло, и я раскаиваюсь. Зачем раскаиваться? Ведь, причинив вам зло, я споспешествовал собственной выгоде, зная при этом, что вы не ответите злом и бояться мне нечего. Но я буду раскаиваться, потому что знаю: причинив ближнему зло, я причинил его и себе. Это понятие, смягчающее инстинкты, не свойственно естественному человеку. И потому угрызения совести не мучили Джеффри Деламейна, ибо Джеффри Деламейн был человек естественный.

Когда ум его узрел неожиданный путь к спасению, Джеффри на первых порах был поражен и даже напуган его новизной и неслыханной дерзостью. Явное волнение, проступившее в нем за конторкой в библиотеке, было отзвуком его внутренней сумятицы, не более. Но вот первое впечатление улеглось, мысль окончательно созрела, и он, поуспокоившись, стал видеть на этом пути трудности и осложнения. Но они были простые и понятные и мало его тревожили. Что до моральной стороны – явной подлости и жестокости задуманного, то это его нимало не заботило. Он относился к спасенному им человеку как хорошо выдресированный пес. Благородное животное, спасшее вас из воды, может десять минут спустя вцепиться вам в горло, если его заставят обстоятельства. Прибавьте к безусловному рефлексу животного рассчетливую хитрость человека, вспомните не раз слышанное замечание: «Подумать только, не поленился когда-то поднять эту мелочь, и вот на тебе – пригодилась». И вы поймете, что думал и чувствовал Джеффри, вспоминая о прошлом или заглядывая в будущее. Простодушные вопросы Арнольда вызывали в нем только сильнейшее раздражение – вот и весь набор эмоций, волнующий душу Джеффри Деламейна.

Что до Анны, то и тут совесть его молчала, благодаря все той же каменной нечувствительности и первобытному отсутствию нравственных устоев. «Наконец-то я свободен!» – была его первая мысль. «Теперь у нее и без меня есть опора», – была вторая мысль. Ни жалости, ни упреков себе. Ему и в голову не пришло, что, выбирая между собственной гибелью или заявлением прав на Арнольда – ее единственным спасением, она предпочтет первое. Сам бы он, разумеется, выбрал второе.

Он хотел одного – чтобы все это скорее кончилось. Он как безумный кружил и кружил по зеленой полоске травы – скорей бы уж со всем этим разделаться. Вырваться отсюда, уехать к другой женщине, начать тренировки, – вот все, что ему надо. Они будут страдать? Черт бы их обоих побрал! Это я из-за них страдаю! Они мои злейшие враги! Они оба стоят на моем пути!

Как же от них избавиться? Вот главная трудность. Он принял решение сегодня же все кончить. Но как к этому приступить?

Нельзя затевать ссоры с Арнольдом. Если начать с него, то в виду его отношений с Бланш скандала не миновать. А скандал может повредить ему во мнении миссис Гленарм. Начинать надо с женщины: Анна одинока, у нее нет друзей; ее пол, ее двусмысленное положение удержат ее от скандала. Надо начинать с нее. Развязаться с ней раз и навсегда. Арнольд рано или поздно сам все узнает и пусть выкручивается, как хочет.

Как сообщить ей эту новость до вечера?

Пойти в гостиницу и назвать ее прямо миссис Арнольд Бринкуорт? Ни в коем случае! С него хватит разговоров с ней здесь, в Уиндигейтсе. Самое простое – написать ей письмо и отправить с кем-нибудь в Крейг-Ферни. Но она может тут же явиться сюда, последовать за ним в дом брата, может даже обратиться к отцу. Впрочем, теперь это не имеет значения. Теперь она у него в руках. «Вы замужняя женщина», – вот его главный козырь, с ним он может отрицать все.

В голове его составилось письмо к ней. «Вы, наверное, удивлены, что я так и не приехал. Вините в этом себя. Я знаю, что произошло между ним и Вами в гостинице. Я говорил с юристом. Вы жена Арнольда Бринкуорта. Будьте счастливы и прощайте навсегда». «Пожалуй, недурно, – с удовлетворением думал Джеффри. – Адресую миссис Арнольд Бринкуорт; отдам слуге, пусть отнесет поздно вечером и скажет, что ответа не нужно. А утром пораньше уеду к брату. И дело сделано!»

Но и тут возникало препятствие – последнее, но способное довести до исступления.

Если Анна как-то назвалась в гостинице, то не иначе как миссис Сильвестр. Письмо, адресованное миссис Арнольд Бринкуорт, скорее всего, даже не возьмут в дверях гостиницы. А если возьмут и отнесут ей, она может сказать, что письмо не ей. Человек с более быстрым умом сообразил бы, что имя на конверте ничего не значит, если это письмо ждут. Но ум Джеффри цеплялся за пустяки, и они вырастали в непреодолимое препятствие. Ему втемяшилось, что письмо и внутри и снаружи должно быть безукоризненно. Раз он объявляет ее женой Арнольда Бринкуорта, он должен адресовать его миссис Арнольд Бринкуорт, иначе треклятый шотладский закон может придраться, и он росчерком пера опять загонит себя в ловушку! Чем больше он думал об этом, тем больше удивлялся своей сообразительности и тем сильнее разъярялся.

Из всякого тупика можно выбраться. Наверняка можно выбраться и из этого. Только вот как? Вот уж истинно тупик! Преодолеть столько трудностей и споткнуться на таком пустяке. Это, наверное, от того, что он слишком много думал сегодня, а думать он вообще не привык. Даже голова закружилась – попробуй походи столько вокруг дерева. Он со злости повернулся спиной к каштану и зашагал от него прочь по какой-то тропинке, решив немного отвлечься, чтобы потом с новыми силами наброситься на эту неразрешимую задачу.

Получив волю, его мысли тотчас переключились еще на один злободневный предмет – Фулемский бег. Через неделю надо закончить все приготовления и начать тренировки.

На этот раз придется взять двух тренеров. Один приедет сюда и будет тренировать его в доме брата. Другой, оценив его свежим взглядом, примется за него в Лондоне. Он перебирал в памяти предыдущие выступления грозного противника. Из двоих Джеффри был менее быстрый. На него ставили из-за небывало длинной дистанции, уповая на его нечеловеческую выносливость. Сколько времени можно держаться позади противника? На какой минуте выгоднее догнать его? Когда надо вырваться вперед перед финишем, чтобы обойти противника и первым закончить бег? Все это очень важно. Надо обратиться к своим тайным советчикам. Дело слишком ответственно. Пусть и они раскинут умом. Кому он может довериться? Пожалуй, мистеру А и мистеру Б – оба почти профессионалы и оба – люди надежные. Вот мистер В, как профессионал – лучше не найдешь, зато человек дрянь. На мистере В мысли Джеффри опять застопорились. Ладно, обойдусь советами А и Б. Пусть В катится к чертям. Лучше совсем выбросить его из головы и думать о чем-то другом. О чем же? Миссис Гленарм? Пропади пропадом женщины, все они одна другой стоят. Смех смотреть, бегают – точно гусыни, вперевалку. И что за привычка перед обедом наливаться жидким чайком – единственная их отличительная черта. Во всем остальном они просто жалкие подобия мужчин. Пусть тоже катятся к чертям. Лучше выбросить их из головы и думать о чем-то другом О чем-нибудь очень достойном и важном. Пожалуй, о том, что пора бы набить трубку.

Он вынул кисет и приступил к этому достойному и важному делу, но скоро остановился.

Что за фигура маячит справа от карликовых груш? Какая-то женщина, по платью судя, прислуга, стоит спиной к нему, вот нагнулась, видно, что-то рвет, скорее всего, какую-нибудь зелень к обеду, но что именно – с такого расстояния не разглядишь.

А что это у нее привязано сбоку? Грифельная доска? Кажется да. На кой черт ей грифельная доска? В голове у него шевельнулась какая-то мысль. Ага, вот что! Ему нужно чем-то развлечься. Он сейчас и развлечется. Благо, появилась эта женщина с черной дощечкой, привязанной к поясу.

– Эй! – окликнул он женщину.

Та выпрямилась и медленно двинулась навстречу. Это была Эстер Детридж – ее отмеченное страданием лицо, ее ввалившиеся глаза, ее каменное безучастие.

Желание развлечься у Джеффри заметно поубавилось. Он меньше всего ожидал, что судьба выберет мишенью его плоских и грубых шуток это живое олицетворение скорби.

– Для чего тебе грифельная доска? – спросил он, не зная, что еще сказать.

Женщина поднесла руку к губам, коснулась их пальцем и покачала головой.

– Немая?

Женщина кивнула.

– Кто ты?

Женщина написала что-то на доске и протянула ее ему поверх грушевого деревца. Он прочитал: «Кухарка».

– Ты что, кухарка, родилась немой?

Эстер отрицательно покачала головой.

– Почему ты стала немой?

Женщина написала на доске: «От удара».

– Кто тебя ударил?

Эстер опять замотала головой.

– Не хочешь сказать?

Эстер опять кивнула.

Глаза женщины, пока он расспрашивал ее, глядели на него холодно, тупо, недвижно, как невидящие глаза трупа. Как ни были крепки его нервы, каким невосприимчивым он ни был – в обычное время – к любому мыслимому впечатлению, сейчас он чувствовал: взгляд немой кухарки входит в него как стальное лезвие кинжала. Полосы зашевелились у него на голове, по спине подрало морозом. Ему вдруг захотелось сию же минуту бежать отсюда. Чего проще – сказать ей «пока», повернуться и уйти. Он сказал «пока», но не мог двинуться с места. Опустил руку в карман, чтобы дать ей денег, надеясь, что это будет расценено как приказание уйти. Она уже протянула руку за монеткой, но внезапно вздрогнула, и рука ее замерла в воздухе. Устрашающая перемена произошла в ее застывших, будто скованных смертью чертах – сжатые губы медленно разлепились. Пустые глаза расширились, взгляд их оторвался от его лица, устремился куда-то в сторону, остановился и, напряженно блестя, вперился во что-то за его плечом. Было очевидно, глазам Эстер Детридж предстало некое ужасное видение.

– Какого дьявола ты там разглядываешь? – рявкнул Джеффри и резко обернулся.

За его спиной никого не было. Он опять повернулся к женщине. Она быстро уходила от него, точно ее гнал панический страх. Она почти бежала, несмотря на свои годы, – бежала от одного его вида, как будто самый его вид грозил погибелью.

«Сумасшедшая какая-то», – подумал он и тоже пошел прочь.

Он опять очутился, неведомо как, под большим каштаном на зеленой лужайке. Его крепкие нервы скоро успокоились, теперь он мог бы посмеяться над тем странным впечатлением, какое безумная женщина произвела на него. «Испугался первый раз в своей жизни, – подумал он, – и кого, какой-то немой старухи! Ну, если уж дошло до этого, значит, правда пора начать тренировки…»

Он взглянул на часы. Время близилось ко второму завтраку, а он все еще не придумал, как адресовать письмо Анне.

Но в воображении опять возникла эта немая женщина с каменным лицом и пустыми ввалившимися глазами и помешала сосредоточиться на письме. Уф! Какая-то выжившая из ума старуха, наверное, старая кухарка, которую господа держат в доме из милости. И ничего больше. Вон, вон ее из головы!

Джеффри лег на траву и задал себе серьезную работу. Если адресовать письмо миссис Арнольд Бринкуорт, как потом узнать, получила ли Анна письмо? – кружилось у него в голове. Тут, однако, опять вмешалась немая кухарка.

Он зажмурился, надеясь, что темнота поглотит ее. Но негодница не поддавалась. Он ясно видел ее сквозь сжатые веки, даже, кажется, о чем-то ее спросил; она в ответ стала что-то писать на дощечке, но что, разобрать было нельзя. Все это заняло не больше секунды. Он вскочил на ноги, изумляясь самому себе. И в тот же миг его точно молнией ударило – он отчетливо увидел, как справиться с этой последней трудностью, даже не делая сверхчеловеческих усилий.

Два конверта, конечно же, два конверта – внутренний, незаклеенный, со словами «Миссис Арнольд Бринкуорт» и внешний, запечатанный, адресованный миссис Сильвестр. Вот задача и решена. Поистине, самая простая задача, какую когда-нибудь приходилось решать безмозглой голове.

Почему же он так долго бился над ней? Невозможно объяснить.

Но как же сейчас-то додумался?

В воображении замаячила немая старуха, и его осенило, точно решение было каким-то образом связано с ней.

Первый раз в жизни Джеффри встревожило его состояние. Вдруг этот навязчивый образ немой кухарки – признак надорванного здоровья, не зря же его во всеуслышание предупредил Лондонский врач. Может, его голова немножко свихнулась? Или он слишком много курил на пустой желудок и много ходил после ночи, проведенной в поезде, не выпив своей обычной пинты эля.

И Джеффри тотчас отправился в дом проверить справедливость второго предположения. Если бы публика видела его сейчас, то, пожалуй, на него не было бы поставлено ни одной ставки. Вид у него был осунувшийся, встревоженный, и не без причин. Его нервы, без всякого предупреждения, вдруг заявили о себе и на незнакомом языке изрекли: «А вот и мы».

Выйдя из парка, Джеффри увидел в цветнике лакея, передающего распоряжение хозяйки одному из садовников, и спросил у него, где дворецкий, единственный человек, который мог бы ему сейчас помочь.

Последовав за лакеем в буфетную, Джеффри велел дворецкому подать ему кувшин самого старого эля и в качестве подкрепления добрый ломоть хлеба с сыром.

Дворецкий вытаращил на него глаза: подобное чудачество, а он повидал немало за свою службу у сильных мира сего, было для него внове.

– Завтрак готов, сэр. Уже накрывают на стол.

– А чем будут кормить?

Дворецкий прочитал список аппетитных кушаний и редких вин.

– К черту все ваши манже-бланже, – взревел Джеффри. – Подайте мне кувшин старого доброго эля и ломоть хлеба с сыром.

– Куда прикажете подать, сэр?

– Разумеется, сюда. И чем быстрее, тем лучше.

Дворецкий с примерной готовностью распорядился. Поставив требуемое перед именитым гостем, он в немом изумлении взирал на то, как отпрыск уважаемого лорда и национальная знаменитость, сидя за его столом, жадно поглощает хлеб с сыром, запивая эту скромную снедь элем. Улыбнувшись, дворецкий отважился на маленькую фамильярность:

– Я поставил на вас шесть фунтов, – погладив в кармане книжку для пари, сказал он.

– Отлично, старина! Считай, что деньги уже твои.

С этими словами достопочтенный Джеффри похлопал дворецкого по спине и протянул стакан за новой порцией эля. Наполняя стакан пенящейся влагой, дворецкий чувствовал себя трижды англичанином. Пусть другие народы делают у себя революции! Пусть свергают своих аристократов! Английская знать пребудет вечно в сердцах простых англичан!

Доказал ли Джеффри себе, что верно его второе предположение? Без сомнения, доказал. Пустой желудок и действие крепкого табака – вот причина того странного нервного состояния, которое овладело им сегодня у огородных грядок. Немой старухи с каменным лицом как и не было. Сейчас он ощущал только приятное кружение в голове, ласкающее тепло во всем теле и безграничную готовность оправдать надежды своих болельщиков. Словом, Джеффри опять стал самим собой.

Не мешкая, он направил свои стопы в библиотеку, чтобы написать Анне письмо и навсегда с ней разделаться. Туда как раз сошлись гости, чтобы скоротать последние минуты перед принятием пищи. Появись он там сейчас, отбоя ему от поклонников не будет. Даже не заглянув в библиотеку, Джеффри поспешил прочь. Вот удалятся гости ублажать чрево, он вернется и в одиночестве составит послание. Да и слугу легче будет найти и, не привлекая ничьего внимания, отправить его с письмом в Крейг-Ферни. После чего он пойдет прогуляться часа на два, на три – пусть Арнольд думает, что он отправился на свидание с Анной.

Джеффри вышел из дому и зашагал по аллее, ведущей в глухую часть парка.

Гости в библиотеке перебрасывались ничего не значащими фразами, только Бланш с сэром Патриком, отойдя в сторону, вели важную и содержательную беседу.

– Дядюшка, я наблюдаю за вами уже минуты две или три, – многозначительно произнесла Бланш.

– Для человека моих лет, Бланш, это очень приятный комплимент.

– И вы знаете, что я увидела?

– Пожилого джентльмена, у которого от голода сосет под ложечкой.

– Я увидела пожилого джентльмена, который явно чем-то озабочен. Чем, если не секрет, дядюшка?

– Подагра беспокоит, милая племянница.

– Этим вы от меня не отделаетесь. Я хочу знать…

– Стой, Бланш! Молодая девушка, которая хочет знать, становится на опасный путь. Ева тоже хотела знать, и помнишь, к чему это привело. Да и Фауст хотел знать и оказался в очень скверной компании.

– Вас что-то тревожит, – настаивала Бланш. – И кроме того, сэр Патрик, ваше поведение становится необъяснимо.

– Когда, например?

– А когда вы с мистером Деламейном спрятались вон за той портьерой. Я видела, вы сами его завели туда, пока я мучилась с этими приглашениями.

– Мучилась с приглашениями? А у самой ушки на макушке! Интересно, есть ли на свете хоть одна женщина, которая могла бы делать дело, не отвлекаясь на пустяки?

– Оставьте в покое женщин, сэр Патрик. Какие у вас могут быть дела с мистером Деламейном? И почему вдруг у вас не лбу появилась морщинка, если Деламейн больше вас не волнует? Этой морщинки не было до вашего тайного разговора.

Прежде чем ответить, сэр Патрик прикинул, можно ли поведать племяннице зародившиеся у него подозрения. Чтобы опознать безымянную леди из рассказа Джеффри, ему придется, пожалуй, наведаться в Крейг-Ферни и обратиться к Анне с прямым вопросом. Бланш, так хорошо знающая Анну, могла бы оказать ему неоценимую услугу. И конечно, он может положиться на ее скромность во всем, что касается интересов мисс Сильвестр. С другой стороны, у него еще так мало фактов, что надо соблюдать предельную осторожность. И осторожность на этой раз взяла верх. Сэр Патрик решил сначала побывать в гостинице, посмотреть, что из этого выйдет.

– Мистер Деламейн советовался со мной об одной чисто юридической закавыке, милая Бланш, – ответил, не моргнув глазом, сэр Патрик. – Мы говорили с ним о его друге. Твое любопытство устремлено на предмет, недостойный внимания леди.

Проницательность Бланш нельзя было обмануть такими сомнительными отговорками.

– Почему прямо не сказать, что вы не хотите говорить об этом со мной? – возмутилась она. – Вы уединились с мистером Деламейном обсудить чисто юридическую закавыку? А после разговора у вас такой отсутствующий и озабоченный вид! Какая же я несчастная, – огорченно вздохнула Бланш. – Я почему-то вызываю недоверие у любимых мной людей. Анна не захотела поделиться со мной своей тайной. А теперь и дядюшка не хочет сказать мне, чем озабочен. Вы меня совсем не жалеете. Пойду лучше поищу Арнольда.

– Подожди минутку, Бланш, – сэр Патрик взял племянницу за руку. – Что с мисс Сильвестр? У тебя есть какие-нибудь известия от нее?

– Никаких известий. Я умираю от беспокойства.

– А если кто-нибудь пошел бы в Крейг-Ферни и выяснил причину ее молчания, ты бы не стала говорить, что тебя не жалеют?

Бланш вспыхнула от удивления и радости. И прижала к губам руку дядюшки.

– Неужели вы правда готовы пойти туда, дядюшка?

– Разумеется, я не должен был бы этого делать, помня о непослушании племянницы, нарушившей обещание не ходить в Крейг– Ферни, но прощенной по мягкости характера. И я опять проявляю слабость, поступаясь своими принципами, потому что моя дорогая племянница расстроена и несчастна. Так не пристало вести себя главе семейства. Тем не менее, если ты одолжишь мне свою двуколку, я, возможно, и решусь на эту мало приятную поездку и попробую поговорить с мисс Сильвестр, если ты хочешь что-нибудь ей передать.

– Что-нибудь ей передать? – повторила Бланш. Она обняла дядюшку за шею и стала шептать ему на ухо бесконечное послание. Сэр Патрик слушал, и интерес к предстоящему расследованию все сильнее в нем укреплялся. «Женщина, способная внушить такую привязанность, – подумалось ему, – должна обладать каким-то особенным благородством».

Пока Бланш нашептывала свое послание дядюшке, в холле за дверью происходило еще одно тайное совещание, касающееся чисто домашних дел, – между леди Ланди и дворецким.

– Очень сожалею, ваша милость, – обратился дворецкий к свой госпоже, – но должен сообщить, что Эстер Детридж опять не в себе.

– Что это значит?

– Полчаса назад она пошла в огород нарвать зелени, и все было хорошо. А вернулась, и на нее опять нашло. Просит дать ей сегодня выходной. Говорит, очень устала от такого множества гостей. И правда вид у нее – краше в гроб кладут.

– Не говорите глупостей, Роберт! Эта женщина упряма, ленива и груба. Вы ведь знаете, она через месяц получит расчет. Если она решила этот последний месяц бездельничать, она не получит рекомендации. Я не могу сегодня отпустить ее. Кто будет вместо нее готовить обед?

– Боюсь, все-таки, ваша милость, сегодня придется готовить младшей кухарке. Эстер очень упряма, когда начинает чудить, как вы изволите называть ее припадки.

– Если Эстер Детридж бросит сегодня кухню на младшую кухарку, Роберт, она сегодня же покинет мой дом. И я не хочу больше ничего слышать об этом. А будет упорствовать, пусть оставит на моем бюро в библиотеке свою расчетную книжку. После завтрака я туда пойду и, если увижу книжку, пойму, что это означает. Вы получите распоряжение, как с ней рассчитаться, и выпроводите ее. Пора завтракать. Звоните в колокол.

Услышав колокол, гости потянулись из библиотеки в большую столовую. Сэр Патрик шел последним, ведя под руку Бланш. Дойдя до двери столовой, Бланш вдруг остановилась и спросила дядюшку, может ли она ненадолго покинуть его.

– Я тут же вернусь, – обещала она. – Я забыла наверху одну важную вещь.

Сэр Патрик вошел в столовую один, и лакей затворил за ним двери. Бланш вернулась в библиотеку. Верная обещанию ожидать Анну в библиотеке каждый день десять минут, она три дня кряду под тем или иным предлогом опаздывала на завтрак, шла в библиотеку и ждала. В этот четвертый день она опять села в кресло одна в огромной комнате, и – преданная душа – устремила нетерпеливый взор на зеленую лужайку перед домом.

Прошло пять минут. Никто не появился, только птицы весело прыгали на траве.

Истекла еще минута, вдруг уха Бланш коснулось легкое шуршание шелка о траву. Она бросилась к ближайшей двери, выглянула в сад и захлопала в ладоши. Из груди ее вырвалось радостное восклицание. Хорошо знакомая фигура быстро приближалась. Анна не изменила их дружбе, она выполнила уговор!

Бланш поспешила Анне навстречу и провела ее в библиотеку.

– Ты прощена, сестра! Ты ответила не письмом, а гораздо лучшим способом – пришла сама.

Она усадила Анну в кресло, откинула с ее лица вуаль и в ярком полуденном свете увидела, как сильно изменилась ее подруга.

Анна выглядела сейчас много старше своих лет. Черты ее были неподвижны, их сковывала тупая, оцепенелая покорность, на что без слез невозможно было смотреть. Три дня и три ночи одиночества и тоски, три дня и три ночи ни с кем не разделенного, сводящего с ума ожидания сломили ее нежную душу, иссушили ее нежное сердце. В ней погас озарявший ее огонь, – жил и двигался только ее внешний облик, – жалкое подобие прежней Анны Сильвестр.

– Анна! Милая сестра! Что, что с тобой случилось? Ты кого-то боишься? Не бойся, никто нам не помешает. Гости в столовой, завтракают, слуги у себя обедают. Мы здесь совсем одни. Ты так бледна, слаба, давай я что-нибудь тебе принесу.

Анна притянула к себе голову Бланш и поцеловала, но как-то вяло, мертво, не проронив ни слова, ни слезинки и даже не вздохнув.

– У тебя очень, очень усталый вид. Ты шла сюда всю дорогу. Обратно ты пешком не пойдешь. Я велю заложить двуколку.

Собравшись с силами, Анна наконец-то заговорила. Голос ее был ниже и глуше, чем обычно, и гораздо печальнее, но его природная красота, чистота и мягкость пережили крушение всего остального.

– Я туда больше не вернусь, Бланш. Я совсем покинула гостиницу.

– Покинула гостиницу! Вместе со своим мужем?

Анна ответила на первый вопрос, как будто не расслышав второго.

– Я не могу туда вернуться, – сказала она. – Я больше не могу там быть. Меня точно преследует злой рок. Где бы я ни была, всюду из-за меня ссоры и несчастья, хотя, видит бог, я не хочу этого. Старый слуга в гостинице был по-своему добр ко мне, и они с хозяйкой из-за этого поссорились. Ссора была ужасная, и он потерял место. Хозяйка во всем обвинила меня. Она – грубая, недобрая женщина. После ухода Бишопригса стало еще хуже. У меня потерялось письмо. Я, должно быть, бросила его на пол и забыла о нем. Потом вспомнила, проискала вчера весь вечер и не нашла. Спросила о нем хозяйку. Она накинулась на меня, не выслушав до конца. Кричала, что я считаю ее воровкой, осыпала оскорблениями – я даже не могу повторить их… Не умею я ладить с такими людьми, да и чувствую себя плохо. И я почла за лучшее сегодня утром уйти из Крейг-Ферни. Надеюсь, что никогда больше не увижу это ужасное место.

Анна описывала свои злоключения, не проявляя каких-нибудь эмоций. Кончив рассказ, она в изнеможении откинулась на спинку кресла.

У Бланш на глазах заблестели слезы.

– Я не буду мучить тебя вопросами, Анна, – сказала она мягко. – Пойдем наверх в мою комнату, ты там отдохнешь. Тебе сейчас нельзя никуда ехать. Я позабочусь, чтобы нам никто не мешал.

Часы на уиндигейтской конюшне пробили без четверти два. Анна резко выпрямилась на стуле.

– Сколько пробило? – спросила она.

Бланш ответила.

– Я не могу остаться. Я пришла, чтобы выяснить одну вещь. Ты не будешь ни о чем расспрашивать меня, Бланш? Не расспрашивай, умоляю тебя, ради нашего прошлого.

Бланш отвернулась – сердце ее разрывалось на части.

– Я ничем, ничем не огорчу тебя, – прошептала она и, взяв руку Анны, уткнулась лицом в ладонь, чтобы скрыть заструившиеся по щекам слезы.

– Мне надо кое-что узнать. Ты мне скажешь это, Бланш?

– Конечно.

– Кто из мужчин гостит сейчас в Уиндигейтсе?

Бланш подняла голову и взглянула на Анну с изумлением и даже тревогой. Уж не повредился ли у Анны рассудок от обрушившихся на нее страданий.

– Назови мне их поименно, – настаивала Анна. – Мне очень важно это знать.

Бланш стала перечислять гостей, последними упомянув тех, кто последний приехал.

– Сегодня утром приехали еще двое – Арнольд Бринкуорт и этот мерзкий мистер Деламейн, его друг.

Анна опять откинулась на спинку кресла. Она узнала, не вызвав подозрений у Бланш, то, ради чего вернулась в Уиндигейтс. Значит, он опять в Шотландии, приехал из Лондона только сегодня утром. Вряд ли он успел отправить письмо в Крейг-Ферни, до того как она ушла оттуда, он ведь так не любит писать! Значит, он не так уж и виноват: нет никаких причин, ровным счетом никаких, считать, что он бросил ее. Сердце застучало сильнее у несчастной женщины: первый раз в эти четыре дня блеснул для нее луч надежды. Под влиянием этого известия сильная дрожь сотрясла вдруг все ее тело, лицо вспыхнуло и тут же мертвенно побледнело. Бланш, со страхом наблюдавшая за ней, подумала, что Анне надо немедленно выпить что-нибудь подкрепляющее.

– Я сейчас принесу вина, Анна. Не дай бог, с тобой будет обморок. Один глоток вина – и тебе станет легче. Я сию минуту вернусь. Не бойся, никто ничего не заподозрит.

Она придвинула кресло Анны к открытой двери в сад – и побежала в буфетную.

Едва Бланш закрыла дверь, ведущую в холл, через дверь из сада вошел Джеффри.

Занятый мыслями о письме, он не спеша направился к ближайшей конторке. Анна, услышав шаги, в испуге обернулась. Увидав Джеффри, она почувствовала, как силы снова возвращаются к ней. Она встала и, зардевшись легким румянцем, быстро пошла ему на встречу. Он посмотрел в ее сторону. Взгляды их встретились. Они были в двух шагах друг от друга, и совсем одни.