Текст книги "Тайная Миссия (ЛП)"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

И тогда, смеясь и танцуя в лучах подплывшей к зениту полной луны, он обернулся и крикнул во весь голос:

– Глядите! Вот он – седьмой!

И Триффан из Данктона остановил свой бег в тени седьмого, так и не найденного ими прежде Камня, того самого, который и теперь мог видеть лишь глаз просвещенного. Повернулся, высоко поднял лапу и бросил Камень Покоя в лунку с другими камнями. Сверкающей дугой взметнулся он высоко-высоко, к самым звездам и луне, а затем пал на землю, а с ним, постепенно затихая, ушел в землю и Звук Безмолвия.

Многим из тех, кого позже встречали Триффан и Спиндл, довелось наблюдать это явление – внезапную яркую дугу, прочертившую темное небо. Среди них были последователи Слова, с которыми, увы, Спиндлу и Триффану предстояло встретиться очень скоро. Но главным образом это стало событием для потерянных и гонимых. Свет Седьмого Камня зажег в их сердцах искру надежды на грядущие перемены к лучшему; на то, что их силы, как бы малы они ни были, еще могут быть востребованы. Но вот свет погас, оставив по себе лишь память и трепетную тайну.

Итак, почти у них на глазах воссоединился с землею Камень Покоя. И снова стало темно. Немного спустя резкий ветер донес до них глухой стон; он постепенно перерос в свирепый рев. Это были голоса многих кротов, разъяренных и беспощадных. Этот страшный, зловещий звук заставил Триффана и Спиндла инстинктивно прижаться друг к другу; чуть поодаль от них, в тени седьмого Камня, куда упал Камень Покоя, Босвелл – великий Белый Крот – распрямил плечи и властно произнес:

– Расскажи об этой ночи. Опиши все в деталях, чтобы каждый крот знал: здесь лежат и ждут своего часа Камни Покоя. Напиши: они ждут, чтобы их нашли те, кто ощутит в себе достаточно сил.

– Ты думаешь, такие найдутся? – прошептал Триффан, который все еще чувствовал на своих плечах непомерную тяжесть Камня.

– Первому всегда тяжелее других, – согласно кивнул Босвелл. – Ты, Триффан, и ты, Спиндл, уже сами поняли это: самое трудное – твердо верить, что ты способен сделать то, что до тебя никто не совершал. Потому так трудно дается первый шаг и первое «здравствуй», потому так мучительно начало исцеления и страшен первый бой. Веками кроты разыскивали Камни Покоя и относили их в Аффингтон. Теперь вы предали их земле. Те, кто придут вслед за вами, примут от вас это бремя, и им будет легче от сознания, что вам это уже однажды удалось.

– Куда же они понесут их дальше? – сосредоточенно хмурясь, спросил Спиндл: по своей натуре он любил выяснять все до конца.

Взгляд Босвелла потеплел, и он сказал с улыбкой:

– Они понесут их в край, где обитает та, чей звонкий веселый смех тебе посчастливилось услышать, Спиндл.

Спиндл изумленно раскрыл глаза, приподнял рыльце и втянул в себя воздух, словно пытаясь учуять, в каком направлении лежит этот чудный край. Луна осветила его худенькую вытянувшуюся мордочку и посеребрила мех.

– Где он находится? – спросил Триффан. – Может, это Вен? Или Верн? Или он в Шибоде?

– Укрепляй кротов в вере, как учил тебя я, – и ты найдешь этот край, Триффан. Говори им о Безмолвии, учи не склонять головы перед лицом опасности и не впадать в отчаяние; готовь их к приходу того, кто взовет к ним из Безмолвия, чей голос должны услышать они, как услышал его ты.

– Голос Крота Камня? – прошептал Спиндл, которому эта легенда была хорошо известна.

Босвелл сдержанно кивнул головой.

– Это та самая, которую я видел, да?

Голос Босвелла на миг утратил жесткое выражение, и он с живостью проговорил:

– Нет-нет! Думаю, не она. Та, что ты встретил…

Спиндл подался вперед, ожидая конца фразы, но Босвелл, видимо задумавшись о чем-то своем, вдруг беспокойно задвигался и замолчал. Потом спохватился, ласково взглянул на Спиндла и заговорил снова:

– Она – наша надежда, она опять вернется, и все прочие тогда будут знать, что им делать, и все до последнего крота уверуют в то, что Безмолвие может быть даровано каждому. И так будет отныне и вовеки! Я же между тем…

– Мы слушаем тебя внимательно, Босвелл! Продолжай! – попросил Триффан и ласково коснулся его лапы: он заметил, что Белый Крот вдруг погрустнел и как-то поник. – Что предпримешь ты?

– Я? – Босвелл встряхнулся, глаза его молодо блеснули. – Я просто старый дурак. Дурак-дурачина. Я… – И он вдруг заплакал.

Триффан заключил его в крепкие объятия: в этот миг ему показалось, что он утешает слабого, потерявшегося малыша. А еще – что этот миг решил его собственную дальнейшую судьбу.

Вслед за этим земля под ними наполнилась странным грозным гулом, затем оцепенение прошло, и Босвелл, резко отстранив от себя Триффана, уже с сухими глазами сказал:

– Пора уходить. Грайки нас ищут.

– Надо двигаться на юг, – убежденно проговорил Триффан.

Но Босвелл отрицательно покачал головой и указал на север, в сторону Аффингтона:

– Твой путь – туда, где находятся наши враги, Триффан. Тебе надлежит двигаться в этом направлении.

– Но… – попытался возразить Триффан.

Босвелл взял его лапу в свои и твердо сказал:

– Ты выполнил свой долг – сопроводил меня до Аффингтона, теперь мой черед: мне следует помочь вам выбраться отсюда. И – никаких «но», никаких колебаний у вас обоих быть не должно. Равноденствие настало, Камни Покоя лежат, где им надлежит. Теперь вас ждет не менее трудная миссия, но каждый из вас хорошо подготовлен ко всем неожиданностям. Я же собираюсь в целости и сохранности провести вас через Аффингтон и вывести к тропе, ведущей на север.

– Ты пойдешь вместе с нами! – бросил Триффан, и это прозвучало уже не как просьба, а как приказ.

– Следуйте за мной, – вместо ответа промолвил Босвелл.

Они двинулись на север, и серый рассвет тронул сединой темный мех на спинах молодых кротов.

❦

Зло, подобно черному покрову, нависло над Аффингтоном. Они ощущали это на каждом шагу, пока тайными тропами пробирались в самое сердце Священных Нор. Большая часть грайков, проследовавших мимо них накануне, уже ушли, оставив немногочисленную охрану. Но и тех, что все еще находились здесь, было более чем достаточно для них троих.

Мраком и дикостью повеяло на кротов, ибо ритуалы Весеннего Равноденствия были особенно жестоки. Именно в этот день совершали грайки убийства и казни через протыкание носа во имя и во славу торжества Слова. Сначала в жертву приносили калек, потом престарелых, затем – больных и наиболее хилых младенцев. Приверженцы Слова избавлялись от них, как от ненужного балласта, распиная на проволочных шипах или подвергая иным, не менее страшным мучениям. Наиболее отвратительным было то, что тем самым осквернялось само место, где совершались эти ритуалы. Такому осквернению подверглись все знаменитые своим великолепием мирные тоннели Аффингтона: пролитая кровь, крики мучеников и проклятия, которыми умирающие осыпали Камень за то, что не сумел защитить их, навсегда лишили это место прежнего величия.

Зло имело цвет и вкус крови; после расправы грайки ушли, предоставив истерзанных кротов их тяжкой участи – медленному умиранию и неминуемой смерти.

Триффан и Спиндл до конца дней своих не забывали об этом зрелище. Их наверняка захлестнула бы черная волна ненависти, если бы не Босвелл, который не уставал повторять:

– Помните: грайки – тоже кроты, обычные кроты, как мы с вами. Свет и мрак неразлучны. Помни об этом всегда, Триффан, и не проклинай, их. Веди других вперед не с ненавистью, ибо это путь во мрак, но с любовью и верою в Камень. Помни об этом, помни и не забывай никогда! Это нелегко, но это, пожалуй, самое главное. – Затем, повернувшись к Спиндлу, настойчиво произнес: – Напоминай ему об этом постоянно, помогай не забывать, научиться прощать, и тогда сияние Камня пребудет с тобою и с теми, кто пойдет за тобой.

Но научиться прощать было неимоверно трудно. В одном месте, уже на поверхности, они наткнулись на старого крота с развороченной грудью, лежавшего среди мертвецов.

– Ты из каких мест? – участливо спросил его Триффан, который подошел к нему, чтобы оказать посильную помощь: мать, а затем и Босвелл научили его врачевать раны.

– Из Эйвбери, – задыхаясь, прошептал несчастный. – Мы все… оттуда. Грайки захватили поселение… многих убили сразу… многих – по дороге. Погнали нас сюда в начале марта… Лучше уж убили бы сразу… Теперь не осталось никого – нет больше Эйвбери, – бормотал он, тщетно пытаясь остановить лапами сочащуюся кровь, а она все лилась, орошая сухую траву, на которой он лежал. Босвелл, Триффан и Спиндл оставались с ним, пока он не испустил дух.

Так, никем не замеченные, они прошли через Священные Норы. Казалось, Босвелл хотел, чтобы они лучше запомнили все, что сотворили грайки с Аффингтоном.

Однако на следующий день к вечеру один из стражей обнаружил их, сообщил остальным, и вскоре стало ясно, что грайки организовали поиски. Отряды стражников методически прочесывали тоннель за тоннелем, а также окружающую местность наверху. Они производили это деловито, с устрашающей четкостью, и путники были вынуждены выйти наверх, подальше от спасительных ходов. Кольцо поисковых групп, обшаривавших каждый клочок осыпей, стал неумолимо смыкаться. Отряды переговаривались между собою условной серией резких ударов лап о землю, и Триффан, как самый сильный из троих, взявший на себя роль защитника, серьезно забеспокоился. Ночь настигла их возле самой вершины Аффингтонского холма. На севере, за спинами их преследователей, уходила во тьму долина Белой Лошади, изредка освещаемая призрачным светом луны. Вокруг шумела под ветром сухая трава. Порывы ветра с каждой минутой становились сильнее, и ночные облака заметно ускорили свой бег. Ветер перемен… Время перемен настало для Аффингтона, для всего народа кротов… Внезапно с запада из темноты до них донесся еще один звук. Густой и торжественный, он длился всего какой-то миг. Это подал свой голос Поющий Камень.

– Ты знаешь, где мы сейчас находимся? – неожиданно спросил Босвелл.

– Конечно! – отозвался Триффан не без досады: он подумал, что, приведя их сюда, Босвелл без видимой необходимости подвергал их серьезной опасности. Здесь не было Камней Покоя, способных защитить их, не было вообще камней, за которыми можно было бы укрыться. Предоставленные самим себе, путники оказались беспомощными: вокруг было слишком много врагов.

Старческий голос Босвелла звучал ласково и безмятежно. Все трое стояли лицом к северу, откуда дул ветер. Сейчас Босвелл обратился к нему спиной и окинул взглядом ночной Аффингтон.

– Здесь были заложены священные традиции кротов, – начал он. – Здесь, в этом месте, хранили они свои секреты; здесь создавались правила и развивались науки. Здесь было сформировано и бережно хранилось то, что принято считать духом нашего народа, и здесь же впервые было услышано Безмолвие Камня. Здесь… – Голос Босвелла упал до шепота, и в нем зазвучала пронзительная печаль – печаль открытого сердца, привыкшего давать, а не отбирать, – и старческая тоска, тоска по тем временам, подумалось Триффану, когда так легко странствовалось по всему свету, когда не терпелось увидеть все собственными глазами… по тем временам, которые для Триффана еще только должны наступить. – Теперь и здесь… – произнес Босвелл.

«Теперь». Триффан вдруг осознал значение, которое вложил в это слово Босвелл. Страх отступил от Триффана, и, когда это произошло, ему стало слышно Безмолвие. Густое и надежное, оно обволокло Триффана, он вздохнул полной грудью, и на глаза набежали слезы. Безмолвие и было этим «теперь»; пребывание в настоящем – только это имеет значение, независимо от того, что именно вмещает это понятие настоящего времени.

Триффан обернулся к Спиндлу и почувствовал легкое замешательство, увидев, что тот безмятежно почесывается и даже зевает.

– Устал я, – сказал Спиндл. – Слишком много событий, слишком мало сна и сплошные передвижения. Да и страху я натерпелся вдоволь. По-моему, надо бы уносить отсюда ноги, пока целы, но если вы намерены еще разговаривать, то я пока лучше вздремну. – Что он и не замедлил сделать.

– Относись к нему бережно, Триффан, – тихо заговорил Босвелл. – Он всегда будет рядом, он будет любить тебя и помогать в твоем нелегком деле. Камень послал его тебе, как тебя – мне, для того чтобы я выучил тебя, для того чтобы ты вовремя напоминал мне о том, что я сам стал уже забывать, чтобы ты поддерживал меня своей верой, надеждой и заботой. И верный Спиндл, так же как ты для меня, станет тебе опорой в трудный час, именно тогда, когда ты не сможешь или не захочешь принять помощь ни от кого другого.

Босвелл ласково положил лапу на плечо Триффана и отвел его немного в сторону от того места, где улегся Спиндл. Земля странно вибрировала у них под ногами; давящая тьма нависла над Аффингтоном.

– Час нашего расставания близится, Триффан.

Тот попытался было возразить, но Босвелл только крепче сжал его плечо, призывая к молчанию, и продолжал:

– Ты хорошо усвоил все, чему я учил тебя…

– Но этого недостаточно! – прошептал Триффан. – Я почти ничего не знаю. Я пишу с трудом, мне еще столь-кому нужно научиться…

– Ты это сознаешь, что само по себе уже немало. Теперь слушай меня – и слушай хорошенько, ибо есть вещи, которые не следует повторять дважды: их нужно усвоить раз и навсегда. Когда учишься, самое важное – сосредоточить внимание. Ты сказал, что твои знания ничтожны. Давай-ка проверим все же, в чем они состоят.

Неожиданно Босвелл рассмеялся тем самым непосредственным, детским смехом, который Триффану доводилось столько раз слышать в первые месяцы их странствий, когда Триффан приставал к нему с вопросом, скоро ли Босвелл начнет учить его хоть чему-нибудь, а гот отвечал, что давно уже начал его обучать и в свое время Триффан это поймет.

– Чему же ты меня уже научил? – спросил тогда он.

– Ты поймешь это, когда перестанешь непрерывно думать о том, как бы поскорее научиться, – был ответ.

И вот теперь – именно теперь – Босвелл спрашивал: «Так чему же я научил тебя?»

Возможно, Босвелл чуть-чуть повысил голос, возможно, эта ночь просто не располагала к глубокому сну – только в этот момент Спиндл пошевелился, открыл глаза и незаметно для обоих говоривших стал прислушиваться к их беседе. Ему показалось, Босвелл догадался, что он не спит, а уж Камню это и подавно было ведомо; однако Спиндл чувствовал, что в этом нет ничего плохого, что именно так и надо поступать, ведь он – единственный свидетель того, как получает наставление Триффан – великий учитель нового поколения кротов; через него, Спиндла, об этом, возможно, станет известно всему народу.

– Так чему я научил тебя? – повторил свой вопрос Босвелл.

Триффан каждой лапою твердо уперся в землю, ставя их по очереди – одну за другою, – как учил Босвелл, и уверенно заговорил:

– Дабы помыслы стали чисты, кроту следует прежде всего отключить свое внешнее сознание.

Босвелл, полный таинственности, как тогда казалось Триффану, однажды приказал:

– Поставь сначала одну лапу, затем вторую, потом третью и наконец четвертую; твердо поставь, упрись ими в почву так, чтобы ты прочувствовал землю; думай только об этом, отринь от себя заботы, тревоги, мысли об усталости – все это пустое, все ложное. С чистыми помыслами всеми четырьмя лапами прочувствуй землю – и ты будешь знать, что делать дальше! Только об этом – никому ни слова, понял?

– Произноси первую заповедь, Триффан! – отрывисто и сухо приказал Босвелл.

И Триффан сам удивился своей уверенности и, в то же время в глубине души вовсе не пораженный этим, начал:

– Заповедь первая: там, где я нахожусь, – суть добро и свет, – именно там! Свет лишь ждет, чтобы ты узрел его – здесь и сейчас. И этот свет – благостный, и крот, узревший его, счастливо смеется, ибо он приложил столько усилий, чтобы обнаружить то, что всегда было у него под носом.

Босвелл удовлетворенно кивнул: ему было радостно оттого, что его тайну с ним теперь разделил еще кто-то.

– Продолжай! – требовательно сказал он.

– Заповедь вторая: тот, кто полагает защиту собственной норы, своего поселения, самой жизни своей делом более важным, нежели один шаг вперед к Безмолвию Камня, есть крот, пребывающий в вечном страхе. Пребывающему в вечном страхе не дано увидеть свет. Потому самое важное – это твой следующий шаг вперед.

Произнося эти слова, Триффан с улыбкой поднял вверх лапу, словно оружие в ожидании исполнения приказа.

– Куда следует поставить лапу? – раздался голос Босвелла.

– Вот сюда, – откликнулся Триффан, опуская лапу точно в то самое место, где она находилась прежде. – И да будет она следовать до самого края кротовьего царства, и да приведет она меня обратно?

– Совершенно верно. Страх делает шаги короткими; бесстрашие их удлиняет. Страх есть серость и тучевая завеса; в страхе глохнет звук и меркнет свет; это сумерки, в которых шаги неуверенны и каждый последующий труднее предыдущего.

Некоторое время они помолчали. Твердо упершись лапами в землю, оба думали о словах заповедей. Эти заповеди, составленные великими летописцами прошлого, хранились в тайне: обыкновенный крот, обманутый их кажущейся простотой, легко мог впасть в заблуждение, решив, что усвоить это так же просто, как научиться ловить червей. Однако именно эти поучения сделали крота тем, чем он стал и чем отличался от всех прочих. И Спиндл, слушая их, отдавал себе в этом полный отчет.

– Произнеси третью!

– Сейчас… Крот не может учиться в одиночку… ему надлежит узнать других, и чем больше кротов он узнает, чем шире распахнет навстречу им свое сердце, тем большему научится.

– И это истинно так, – отозвался Босвелл. – Именно поэтому у каждого из учеников-летописцев должен быть свой наставник, дабы наставлять словом и примером. Не столь важно, кто есть твой учитель, – важно лишь само твое желание научиться. Главное – сердце твое всегда должно быть открытым для красоты, любви и печали, что находится там, куда ступают все четыре лапы твои.

– Четвертая заповедь, – без запинки продолжал Триффан, сам поражаясь, откуда у него берутся такие слова, и думая, что, возможно, Босвелл знает какое-то колдовство и он, Триффан, только повторяет то, что мысленно приказывает ему Босвелл. – Дисциплина. Она являет собою центр, ибо четверка – это середина в ряду из семи: три цифры с одной стороны и три – с другой. Дисциплина составляет обе стены хода, ведущего в Безмолвие. Сама по себе, отдельно взятая, она не имеет ни смысла, ни значения; это не есть путь и не есть свет; она не понуждает к движению вперед, она лишь не дает кроту сбиться с истинного пути.

Босвелл согласно покивал и еще раз мягко коснулся плеча Триффана, словно стремясь показать, что сила крота – в сообществе, словно подтверждая своим прикосновением, что Триффан действительно все усвоил надлежащим образом и вполне готов наставлять других.

– Я учил тебя, и ты теперь знаешь все так же хорошо, как я. Дисциплины достигают путем молитв и размышлений о природе Камня и Безмолвия. Ты прав: дисциплина – словно стены, стены, невидимые глазу, немые, но надежные; она дает кроту силы противостоять различным внешним обстоятельствам, которые могут отвлечь его от истинного пути. Что до медитации, то она отнюдь не подразумевает замкнутость в себе, наоборот: это есть высшая степень открытости. Ее следует осуществлять, пристально вглядываясь во все, что происходит в мире. Замкнуться в себе – самое легкое, и временами это даже полезно делать. Помню, я сам однажды это осуществлял именно здесь, в Аффингтоне. Но знай: подлинной сосредоточенности требует от тебя всегда настоящий момент, чем бы ты ни был занят: именно он, этот момент, обусловливает поведение тех, кто окружает тебя. Крот всегда должен быть сосредоточен на том, где покоятся его четыре лапы. Таково правило, которому следует любой летописец.

– Но я не летописец! – протестующе воскликнул Триффан, однако Босвелл сделал ему знак продолжать.

– Пятая заповедь… пятая… – повторил с запинкой Триффан и неожиданно вспомнил, что Босвелл всегда особенно радовался восходу солнца: он обращал к нему мордочку и жадно оглядывался по сторонам, стремясь не упустить великое таинство нарождающегося дня с его радостью и новыми красками, прогоняющего темноту и тени… – Пятая заповедь, – теперь уже уверенно заговорил Триффан, – это умение выбрать путь, что ведет к большому солнцу на востоке, а не тот, что уходит к солнцу, заходящему на западе. Большинство же кротов довольствуется тенями заката, не ищет ничего, кроме укрытия, выбирает темноту, где сбивчивы мысли и обманчиво зрение. Восходящее же солнце несет свет и правду, а только так Камень может стать зримым и Безмолвие – слышимым. Такой свет надлежит почитать кроту, именно почитать, но не страшиться. Так ты учил меня, о Босвелл.

Босвелл кивнул, и они помолчали, думая о пятой заповеди, произнесенной Триффаном, и ощущая в своих сердцах тот самый свет, о котором только что говорил Триффан. Ибо, да будет это известно каждому, когда Триффан говорил о солнце, он подразумевал светило куда более величественное и яркое, чем обычное, реальное солнце. Он имел в виду тот свет, что озаряет сердце, чью подлинную славу можно постичь, лишь следуя праведным путем, избегая заманчивых темных закоулков Не овладевшему наукой сдерживать свои порывы они нередко кажутся прочным, надежным укрытием, когда на самом деле это ловушки – тоннели, ведущие и никуда.

Когда же Босвелл наконец заговорил, заговорил задумчиво и очень тихо, то удивительным образом перевел речь на самого Триффана и его судьбу.

– Великое озарение доступно каждому, но мало кто знает об этом, а еще меньше тех, кто верит в это. Твоя миссия, Триффан, – убедить их, повести за собой в дальнее странствие. Твой путь лежит на восток, к восходящему солнцу. Там ждут тебя те, кто живет прошлым, и те, кто думает о будущем. Многие и многие присоединятся к тебе по дороге, больше, чем ты можешь вообразить!

Триффан хотел прервать его, но снова Босвелл сделал ему знак молчать и продолжал свою речь. Теперь он стал говорить еще тише – так, будто беседовал сам с собою; как будто не был вполне уверен, что даже Триффан, которого он сам обучал науке писцов и любил, как собственного сына, способен понять его полностью.

– Но ты не должен забывать, что существует запад – сторона, где длинные тени ложатся на землю и где находится самая таинственная и мрачная из древних Семи Систем – Шибод. Туда направился твой отец; из Шибода произошло и имя твое. Оттуда будут красться тени: коварные и легкие, они могут представиться светлыми, но их яркий отраженный свет подернут чернотой, как глаз умирающего крота. В Шибоде у Ребекки родилось еще двое сыновей. Они твои сводные братья. Они и их родичи присоединятся к тебе, Триффан. В них – любовь Ребекки, и сила великого предка твоего Мандрейка, и кое-что от благочестивого Брекена. Так что они принесут пользу тем, кто последует за тобой. Но берегись: они сильны и подвержены вспышкам ярости. Не спускай с них глаз и старайся превратить их теневые стороны в светлые. Любящий всегда сумеет обратить мрак во свет и направить заблудшего на истинный путь – путь Камня. Да-да, прислушивайся, и скоро ты узнаешь их по шагам. Так же, как твой поход на восток, их исход из Шибода, свет и тени, которые они принесут с собой, тоже станут легендой. Так будет, так будет…

Спиндл слушал все это вне себя от изумления. Он всегда считал себя обыкновенным, ничем не примечательным. Он привык быть сам по себе, и после стольких лет одиночества постоянно ощущать рядом чье-то присутствие уже представлялось ему достаточно необычным. И уж совсем чудно и странно было то, о чем его спутники вели сейчас речь, – будто у него на глазах они сочиняли какую-то книгу. У него прямо лапы зачесались – так ему хотелось все немедленно записать. Но увы, он с трудом мог вывести собственное имя. Правда, пожалуй, он сумел бы написать «Триффан» и «Белый Крот Босвелл». В этом смысле для Спиндла в большей степени, чем для Триффана, само искусство письма обладало волшебной силой. Он подумал, что если напишет хотя бы свое имя и имя Триффана, то это вкупе с воспоминанием о ночном небе над головой и шуме ветра в сухой траве Аффингтонского Холма не даст ему позабыть о том, чему он стал сейчас свидетелем.

От охватившего волнения Спиндл, вероятно, шевельнулся. Босвелл перестал говорить, и оба повернулись в его сторону, дав понять, что знают о его пробуждении. Затем, близко наклонившись к Триффану, Босвелл сказал:

– Пять заповедей ты помнишь. А две последние? Они и вовсе таинственные, не так ли? – Ив ночи снова зазвучал его чистый, детский смех.

Триффану на миг показалось, что он вот-вот вспомнит шестую заповедь. Сейчас слова ее польются сами собой, и он уже произнес:

– Шестая – это… – и растерянно замолчал: он ничего не помнил. Однако на короткое время у него возникло ощущение, что он знает и последнюю, седьмую: она была как-то связана с Безмолвием, но речь там не совсем о нем… Седьмая, последняя – и она же первая с конца… Но суть ее пропала, исчезла, забылась, и от огорчения, от беспомощности Триффан задрожал и слезы покатились по его мохнатому рыльцу.

– Что в последних двух заповедях? О чем говорится в седьмой? – всхлипывал он.

– Не теперь, добрый друг, не теперь, – ласково сказал Босвелл. – Сердце твое знает их и знало всегда, даже до встречи со мной. Ты просто позабыл, но придет время – и я тебе их напомню.

– Ты сейчас уйдешь? – спросил Триффан. Он отчасти успокоился, но чувство тревоги и растерянности не проходило. Он понимал одно: пора учения для него окончилась, а знает он по-прежнему очень немного, за исключением того, что его миссия – противостоять грядущим невзгодам.

– Да. Тот Босвелл, которого ты знал, уйдет. Он должен уйти, и он уйдет. Помни же пять заповедей, которые ты произносил только что, а по пути отыщешь и остальные.

Что он говорит? О каких пяти заповедях? Триффан обнаружил, что не помнит ни одного слова из того, что сказал. Он невольно оглянулся, разыскивая глазами Спиндла, и тот успокаивающе кивнул: мол, он все слышал, и потом они вдвоем восстановят сказанное. Это проявление их дружбы так порадовало Босвелла, что он снова рассмеялся, и молодые кроты готовы были тоже рассмеяться, но Босвелл вдруг закашлялся и закряхтел.

– Старость! Что с ней поделаешь, – проворчал он с досадой, но тут же встряхнулся и весело воскликнул: – Так-так, Триффан! Думаешь, что уже забыл первые пять заповедей? Отлично, превосходно!

И тогда Триффан тоже заулыбался, ведь на самом деле эти заповеди должны храниться не в памяти, а в сердце. Они предназначались для тех, кого он встретит на пути своем, если они окажутся к ним готовы. Это было очевидно и до смешного просто. Крот, постигший эти заповеди, становился их живым воплощением, он просто не мог их забыть, даже если и не помнил точных слов, которыми они выражены.

– Вы кончили свои дела? – спросил Спиндл.

– Нет. Дел еще хватит на всех троих.

– Як тому, что грайки, кажется, приближаются.

И действительно: земля передавала грозный топот ног преследователей.

– Слышу. Пожалуй, ты прав. Надобно поспешить. Но теперь нам потребуется твоя помощь.

– Для чего? – оживился Спиндл.

– Для поручительства и засвидетельствования.

Триффан недоумевающе взглянул на Босвелла, но Спиндл, видимо, понял, о чем идет речь, и явно заволновался.

– Но я же… Я всего лишь… – забормотал он и торопливо стал отряхиваться и оглаживаться, будто собирался предстать перед почтенным собранием.

Триффан, по-прежнему ничего не понимая, все еще переводил взгляд с одного на другого, когда Босвелл, встав перед ним, поднял кверху здоровую лапу и, освещенный светом тысяч звезд, торжественно начал говорить:

– Внемли же, Триффан, словам моим. А ты, Спиндл, будь свидетелем того, что я буду делать, ибо придет час, когда кроты усомнятся в Триффане и сам он усомнится в себе. Тогда лишь ты один сможешь удостоверить, что именно сегодня он дал обет. И если будет на то воля Камня и если достанет у него самого сил и веры, то, исполнив этот обет, он прославит имя свое, и в грядущих поколениях будет жить память о нем до тех пор, пока существует правда на этой земле. Так что слушай, наблюдай и не забывай!

И Спиндл, не летописец, а простой крот, робея в обществе столь ученых мужей, послушно припал к земле, приготовившись слушать и наблюдать.

– Времени для повторений у нас нет, – продолжал Босвелл, теперь обращаясь непосредственно к Триффану, – так что постарайся усвоить все с первого раза. Много лет назад ты задал мне вопрос, станешь ли ты когда-нибудь писцом, и я тебе ответил: «Может быть». Ты хорошо учился, чем оказал честь не только мне, но и Камню. Ты умеешь читать и писать; ты первый, кто сумел овладеть грамотой вне стен Аффингтона. Но я всегда верил, верил и опасался, что на это есть особая причина. – С этими словами Босвелл огляделся вокруг, как бы удостоверяясь, что опасность действительно совсем рядом и грайки приближаются, и продолжал: – Теперь я понимаю, что такова была воля Камня. О том, что ты умеешь писать, знаем только я и Спиндл, а ему можно доверять. Кроме нас об этом не знает никто. И пусть оно так и остается. Твоя жизнь среди народа кротов и вера в Камень зависят от этого. Да-да, они будут зависеть от этого.

– Но я все же еще не писец, – смущенно проговорил Триффан. – И не могу им стать, пока не проведу испытательный срок в Библиотеке, пока глава обители, как принято, не введет меня в сан в окружении священных манускриптов. Теперь нет ни Библиотеки, ни ученых писцов. Как же я могу стать одним из них?!

– Предоставь Камню судить о достоинствах твоих. Быть введенным в сан по старому обычаю – не твоя забота и не твоя цель.

– Моя цель состоит в том, чтобы оберегать тебя, – упорствовал Триффан.

– Нет. Она состоит в служении Камню, а уж он убережет нас обоих, – мягко поправил его Босвелл.

Вероятно, то была игра причудливого ночного освещения, но Триффану вдруг почудилось, будто Босвелл стал огромных размеров, а мех его ярко заблестел.

– Подойди поближе, – снова раздался голос Босвелла. – Подойди и перестань бояться за меня и за себя. Теперь слушай, ибо первая часть твоего странствия завершена и ты выдержал испытание с честью. Слушай же… – Свет вокруг Босвелла стал еще ярче, и Триффан со смятением услышал слова, которые означают, что тот, к кому они обращены, вступает пожизненно в сан летописца. – Камень, дай силу твою; Камень, дай мудрость твою…

– Нет, Босвелл! Я не достоин! Я еще не готов! – воскликнул Триффан.

Камень, дай ему отвагу. Дай ему волю;

В долгом пути направь его, Камень,

Безмолвие да услышит он,

Безмолвию да внемлет он,

Безмолвие да познает он,

Безмолвие да возлюбит он,

Помогай, охраняй его, Камень.

– Клянешься ли ты, Триффан, записывать одну только правду?