Текст книги "Тайная Миссия (ЛП)"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

Однажды унылым пасмурным днем Триффан услышал смех и грубые шутки грайков: кого-то снова вели на допрос. Случилось так, что эта небольшая группа остановилась как раз в поле зрения Триффана, но охранники были слишком увлечены своей жестокой игрой, чтобы заметить, как он за ними наблюдает.

– Да что ты? – воскликнул один из них. – Говоришь, умеешь писать? Может, накарябаешь свое имя прямо на камне? Ха-ха-ха! Ай да молодец!

– Он у нас умник! Совсем заврался!

Триффан с трудом разглядел узника: даже в этом сумеречном свете было видно, что крот истощен до крайности. Он был настолько худ, что ребра и позвоночник резко проступали сквозь обтянувшую их кожу; мех был весь в колтунах и висел клочьями, рыльце опущено к самой земле, и было ясно, что каждый шаг причиняет ему мучения.

Еле слышным, полувнятным шепотом он повторял все одни и те же слова:

– Я есмь, да, да, да; я есмь, я существую.

Будто последним, отчаянным усилием воли несчастный пытался этими словами удержать себя от полной потери личности в этой обители страданий. Поначалу Триффан не разобрал, что именно тот говорит. Но когда это произошло, он моментально вспомнил, что точно так произносил эти же слова Босвелл. У Триффана замерло сердце, и он торопливо зашептал слова молитвы.

– Так что же ты такое, а, крот? Писец или врун, а может, и то и другое? – издевался охранник.

– Нет. Нет. Да, да, да! Я есмь, я есмь! – снова

раздался шепот.

– Тогда давай, напиши нам на камне! Обозначь мое имя – Барр. Давай, пиши на скале! Пускай про меня будут знать навечно!

– На скале – не могу! – прошелестело в ответ.

– Ах не можешь! – завопили они, осыпая его градом ударов. – А вот Глашатай Слова может! И если будет на то воля Слова, начертает и наши имена!

Они прижали его к стене тоннеля и заставили поднять лапу.

– Давай, крот, пиши! – со смехом закричали они, безжалостно обдирая его когти о черную блестящую поверхность.

Наблюдавший за ними Триффан увидел, что крот, даже в этот момент не переставая повторять свое «я есмь», умудрился другой передней лапой дотянуться до пола – то ли чтобы просто удержаться, то ли…

– Он пишет! – прошептал Триффан, не веря собственным глазам. Однако в полутьме со своего места он не сумел разобрать написанного.

Грайкам вскоре наскучила эта забава, и они потащили пленника дальше. Триффан же, не двигаясь, смотрел на слабые каракули, оставленные на меловой поверхности пола.

В следующий раз, когда его вели на допрос, Триффану удалось задержаться на том месте, где стоял тот крот и где на неподатливой, твердой почве остались едва различимые знаки. Он незаметно провел по ним лапой…

«Я существую, я есмь», – шептал тогда крот, и в тот самый миг, когда грайки издевались над ним за неспособность писать на камне, он изобразил на меловом полу свое имя, и Триффан, прочитав его, вздрогнул от радостной неожиданности, потому что на полу было начертано: «Брейвис». Так звали наставника Спиндла, того самого, кто рассказал аффингтонцам о Бакленде, своей родине. Брейвис был жив! Рядом с его надписью в те немногочисленные минуты, что ему удалось выкроить, притворившись обессиленным, Триффан приписал незаметно несколько слов ободрения – в надежде, что Брейвис заметит и прочтет.

Несколько дней прошло в напрасном ожидании, но однажды перед наступлением ночи он увидел, что Брейвиса выводят снова. Крот выглядел еще более слабым и с трудом передвигал свое изможденное тело. Он прошаркал по сделанной Триффаном надписи и на глазах у затаившего дыхание Триффана озадаченно провел по ней лапой еще раз, словно не узнавая написанного. Он уже двинулся было дальше, но вдруг приостановился, словно где-то в дальнем уголке его памяти промелькнул смысл надписи. Он даже сделал движение, чтобы вернуться назад, но тут послышался голос охранника.

– Давай, старик, двигай дальше, – сказал тот довольно миролюбиво.

– Позволь… Тут что-то есть… – озадаченно пролепетал Брейвис, желая вернуться, но боясь новых наказаний. Его увели, но Триффан надеялся, что его поведут с допроса этим же путем, и продолжал ждать. Действительно, много позднее, еще более обессилевшего, его снова повели мимо.

– Дайте отдышаться! Хоть чуть-чуть! – умоляюще прошептал Брейвис, останавливаясь у надписи.

– Ладно уж! Только недолго, – проворчал охранник.

Один, два… три раза провел Брейвис по той строке, что написал Триффан. Охранник насторожился, но не препятствовал. Он просто не знал, что это такое. Брейвис весь напрягся и застыл в недоумении; и тогда из своего каземата Триффан тихо произнес написанные им слова: это были слова на древнем языке, магическая формула приветствия. Триффан никогда в жизни не произносил ее вслух и не думал, что она ему может пригодиться: «Камень да царствует в сердце твоем!» – означали они. Брейвис обернулся к темному углу, откуда донесся до него голос Триффана, и на том же древнем наречии ответил ему как положено:

– Да пребудешь ты здрав и невредим!

– Того и сам желаю, – откликнулся Триффан, внутренне поражаясь тому, что охранник до сих пор не остановил их. Однако тот, видимо, просто ошалел от звуков незнакомого языка, на котором они заговорили, а возможно, и от того, каким спокойным достоинством звучала их речь. Но более всего он, очевидно, был поражен тем, что крот, который, казалось, только что едва дышал, буквально у него на глазах снова набрался сил. Его рыльце перестало клониться к земле, тело распрямилось, и последние слова приветствия он произнес звучным, исполненным чувства голосом – голосом, который лишил стражника дара речи, а у Триффана вызвал радостные слезы.

Сила и свет, исходившие от них обоих, были столь велики, что охранник не сразу смог оправиться от смятения.

– Довольно! Что вы тут затеяли? – наконец произнес он. – Вы же знаете правило: никаких разговоров!

– Он мой старый друг – подожди еще минуту! – отозвался из темноты Триффан. Камень придал его словам особую значительность, и страж уступил.

– Ладно, – буркнул он и даже отошел на некоторое расстояние, чтобы не мешать.

– Кто ты? – ошеломленно спросил Брейвис.

– Друг Босвелла. Мое имя – Триффан.

– Босвелл?! Неужели он жив?

– И будет жить, пока жива вера.

– Ты сказал, тебя зовут Триффан?

– Да. Триффан из Данктона. И другой, которого ты хорошо знаешь, тоже жив, он где-то здесь, в одной из камер. Его имя…

– Спиндл! Верный мой Спиндл! – воскликнул Брейвис вне себя от радости, хотя было заметно, что силы его на исходе и ему трудно стоять. – Я слышал его голос. Думал, мне показалось. Теперь знаю, что нет. Знал бы ты, о Триффан из Данктона, как горячо молился я, чтобы Камень дозволил мне дожить до этой минуты… Но скажи, разве ты… – И, не произнеся слова «писец», он молча указал на надпись.

– Да. Босвелл посвятил меня в Аффингтоне.

– Благословен будет тот день и тот час! Я уже считал, что остался последним.

– И я! Я тоже так думал о себе! – вырвалось у Триффана, и слезы брызнули из его глаз. Тут послышались тяжелые шаги караула, и он торопливо зашептал: – Не теряй надежды, Брейвис, ты здесь знаешь все ходы и выходы. Ты нам нужен! Не теряй веры!

– Пока я верю лишь в то, что в Летнее Солнцестояние меня повесят. Ради этого они меня здесь столько и держат.

– Значит, постараемся во что бы то ни стало тебя отсюда вызволить. Нам предстоит много важных дел. Ты особенно нужен именно теперь, когда нас осталось так мало!

– Им известно, кто ты? – шепнул Брейвис, когда охранник уже грубо схватил его за плечо, чтобы увести, – караул был совсем близко.

Триффан отрицательно покачал головой.

– Таково было желание Босвелла, – сказал он и, обращаясь к стражу, сурово добавил: – Не мучай его, иначе тебе придется держать ответ за это!

Он произнес последние слова тоном приказа, не подчиниться которому было невозможно. Они расстались, успев обменяться прощальным благословением. Затем Триффан упал без сил в своей камере и вознес горячую молитву Камню, подарившему ему этот счастливый день.

Глава двенадцатая

Надежда и радостное открытие, что Брейвис жив, в течение нескольких последующих дней поддерживали Триффана. Однако новых встреч не последовало. Брейвиса больше не проводили мимо него. Попытки расспросить охранников ничего не дали: о Брейвисе, как и о Спиндле, ничего не было известно им самим.

Триффана тоже перестали водить на допросы. Только теперь он понял, как необходимы были ему эти вызовы: они вносили хоть какое-то разнообразие в беспросветную монотонность его одиночного заточения. Несмотря на постоянную сырость, он догадывался, что лето уже вступило в свои права, потому что в камере сделалось немного теплее и блохи стали досаждать ему еще сильнее.

Именно тогда, когда радостный подъем после встречи с Брейвисом сменился глухим отчаянием, когда физическая слабость и истощение, казалось, достигли апогея, Феск и Сликит решили возобновить допросы. Снова его, едва живого, волокли охранники. Вновь и вновь его спрашивали об одном и том же: о Босвелле, о писцах Священных Нор, о Камнях Покоя, о Книге Слова, оригинал которой они разыскивали… Вместо прямых ответов, как впоследствии вспоминал сам Триффан, он начинал рассказывать им совсем о другом – о Безмолвии и о месте, где можно обрести его, то есть о Данктонском Лесе. Ему помнилось, что это очень злило обеих. Сликит, несмотря на свое участие в Семеричном Действе, была не менее жестока, чем Феск, когда отдавала охранникам приказы нанести Триффану очередной удар.

Настало время, когда избиения и издевательства перестали на него действовать: он ушел от них, ушел в свой собственный мир. Даже когда ему сообщили о смерти Спиндла, это не произвело на него никакого впечатления: в его памяти Спиндл продолжал жить, так же как Брекен, Босвелл, Ребекка, брат Комфри… Все они были вместе с ним, в его камере.

– Да нет же? – кричал он. – Спиндл не умер! Этого не может быть! Вот он – смотрите! Спиндл, скажи им что-нибудь сам!

Когда он начинал говорить подобные вещи, элдрен Феск уходила и более не возвращалась, так же, впрочем, как и агент Сликит: та окидывала его пристальным взглядом и тоже исчезала.

Итак, Триффан выжил. Выжил, хотя был период, когда он начал всерьез сомневаться, стоит ли бороться за жизнь. Он спас себя молитвами, а также тем, что дважды в день, когда в камеру проникал слабый отраженный свет, заставлял себя исписывать узкую полоску запыленного пола. Он чертил имена тех, кого любил, – Босвелла, Комфри, Ребекки, Брекена, Спиндла, – а также названия милых сердцу мест, где ему хотелось бы побывать еще раз, – Аффингтона, Священных Нор и, конечно же, Данктонского Леса… В какой-то миг его сознание просветлело, и он понял, что, кроме него, в камере никого нет. Все умерли. И Спиндл тоже. И Триффан зарыдал. В тот день он отказался принимать пищу.

Он силился употребить время заточения для размышлений о том, чему научился от Босвелла. Триффан был уверен: Босвелл на его месте поступил бы точно так же. Он вспоминал рассказы Босвелла о том, как в Аффингтоне некоторые кроты проводили годы в добровольном уединении, а иногда жили отшельниками, пока смерть не возвращала их Камню. Триффану помнилось, что пищи и воды они себя не лишали, особенно воды. Он поступал так же: слизывал воду с липких стен и стал съедать то, что давали. Старался выжить.

Именно в этот тяжкий период Триффан из Данктона, уже прошедший школу Босвелла, выработал для себя еще более суровую дисциплину. Благодаря ей, а также ежедневной медитации ему удавалось сохранять равновесие между духом и изнуренным страданиями телом.

В этот беспросветный период своей жизни Триффан неотступно думал о Спиндле. Он отказывался верить в его гибель и молился о том, чтобы Камень дал Спиндлу силы выжить. В самые же безысходные часы он позволял себе отдохнуть душою; вспоминал тепло и свет, окружавшие его в детские годы, когда солнце золотило березы на его любимых Данктонских Холмах, и листья, вначале маленькие и ярко-зеленые, а потом большие, потемневшие, но не менее великолепные, шелестели над ним, пока он обследовал окрестности вокруг родного дома.

– Как освобожусь из Бакленда, сразу вернусь туда… Я вернусь, я вернусь… найду себе там товарищей, они помогут… вернусь, обязательно вернусь… – бормотал он, не замечая, что говорит сам с собой. Мысли его стали путаться, наступал предел выносливости… – Вернусь, и Комфри выйдет встречать меня, и я снова увижу Босвелла и буду все показывать Спиндлу… Да, да, именно так, кажется, его звали… Точно, его звали Спиндлом… Я знал его когда-то, давным-давно…

Временами ему казалось, будто его кто-то зовет, иногда он принимал день за ночь, и луч солнца, проникавший в камеру, казался черным – да-да, именно черным! И личинки, и черви, которых ему бросали вместо еды, похоже, собирались пожрать его самого. Вот хорошо-то было бы! Ему хотелось смеяться, и он трясся в беззвучном хохоте… Он пытался вспомнить что-нибудь простое и понятное.

– Вроде оно начиналось на букву «Б»… Бос?.. Да-да, похоже, так, а еще чье-то имя на «Р»… Ре… Как же ее звали? Ага! Еще был такой Спиндл. Точно, такого крота он знал… Спиндл! – стал бормотать он.

– Спиндл! – выкрикнул он в слепящий свет, который вдруг проник в камеру. И почувствовал, что по щеке бегут слезы. – Спиндл!

– Триффан, Триффан! Ты меня слышишь? – издалека, из-за деревьев возле Данктонского Камня откликнулся ему знакомый голос.

– Триффан?

Это и вправду был Спиндл. Но не в дебрях Данктона, а перед ним, на пороге отпертой стражами камеры.

– Спиндл?

– Да, Триффан. Это я, Спиндл, твой друг.

И верно, это был Спиндл, каким он увидел его впервые, только еще более худой, со впалыми боками, весь в полузаживших шрамах; Спиндл, с обломанными, притупившимися когтями, со взъерошенным потертым мехом… совсем не тот Спиндл, каким он представлялся Триффану…

– Очнись, Триффан! Они нас отсюда выводят, и, мне сдается, не на казнь!

Лапы Триффана не желали двигаться, внутри у него все болело, и охраннику пришлось самому войти в камеру, чтобы помочь Триффану добраться до порога.

– Это ты, Спиндл? – Словно не доверяя собственным глазам, Триффан протянул лапу, дотронулся до него, и оба зарыдали, вознося хвалы Камню, что свел их снова вместе.

– Да, это я, – всхлипнул Спиндл.

– Нет! Ты же совсем старик! – с неожиданным возмущением воскликнул Триффан. – Ты не похож на себя!

– Так же, как и ты на себя, – с тенью улыбки отозвался Спиндл. – Пошли отсюда. Идем, Триффан, идем скорее!

И Триффан покорно дал вывести себя из камеры, которая столь долго была единственным миром, который он знал.

Триффан силился вспомнить нечто очень важное, о чем он непременно должен сказать Спиндлу, если только это действительно он… Про что-то, связанное с надписью.

– Брейвис! – вскрикнул он. – Я его видел! Он здесь, Спиндл!

– Да-да, знаю. Последнее время и к нему, и ко мне стали относиться мягче; мы с ним даже были в одной камере. Мне далеко до твоего мужества, Триффан, я плохо выносил одиночество, но сейчас мне уже лучше, намного лучше. И я узнал много полезного о Бакленде.

– Это хорошо. Очень хорошо, – сказал Триффан и остановился так внезапно, что охранник выругался.

Впереди на пол тоннеля падал солнечный луч: это и заставило Триффана замереть на месте. Луч, казалось, еще хранил в себе птичьи песни далекого прекрасного неба и радостный гул кипящей на поверхности земли жизни.

– Мы выжили, Спиндл, – зашептал Триффан. – Мы дышим! Заключение у грайков закалило нас. Видно, такова была воля Камня.

Спиндл с удивлением заметил, что к Триффану быстро возвращаются силы, и его голос прозвучал почти как раньше, когда он (хотя от слабости его бросало от стены к стене) оживленно сказал:

– Интересно, куда и зачем нас ведут?

Увы, вскоре они получили на это ответ: проделав путь по наклонным тоннелям, где каждый встречный норовил ударить и царапнуть побольнее, они снова были доставлены к элдрен Феск, в тот страшно памятный общий зал. Опять в нем толпились возбужденно переговаривавшиеся грайки. Все они что-то жевали: видимо, зрелище покаяния или казни вызывало у них повышенный аппетит.

Триффан поймал себя на мысли, что звуки оглушают его, что помещение кажется ему огромным, как и количество собравшихся в одном месте кротов. Видно, причиной тому было длительное одиночное заключение.

Элдрен Феск, как обычно, сидела в скрюченной позе. Рядом с нею – Сликит. Обе смотрели на них с холодной насмешкой. Триффан пристально всматривался в Сликит, надеясь уловить в ее взгляде хотя бы тень сострадания. Он не мог взять в толк, как после участия вместе с ними в Семеричном Действе, она могла остаться такой же безжалостной, какой была прежде. Может, ее испугало Безмолвие, которое дано было ей услышать тогда? «Наверное, так оно и есть, – подумал Триффан. – Безмолвие поначалу отпугивает многих кротов; чтобы воспринимать его, им требуется посторонняя помощь…»

– Что ж, прекрасно! Очень хорошо! – иронически проговорила Феск, подходя вплотную к Триффану: она прошлась когтями по его плечам и ребрам, намеренно выбирая самые болезненные места.

– Сдается мне, ваш Камень не очень-то вас защитил! Глядите все! – выкрикнула Феск, перекрывая шум в зале.

Головы повернулись в ее сторону, разговоры разом смолкли, глаза загорелись кровожадным огнем.

– Перед нами – два камнепоклонника. Они не желают внять Слову. Не желают даже слышать о нем. Я и агент Сликит допрашивали их; все, что могли, они нам уже сказали. Вот этот, к примеру, оказывается, знал одну из аффингтонских знаменитостей – самого Белого Крота, – не больше и не меньше. Я теперь думаю… – Для большего эффекта она понизила голос до шепота: – Я вот думаю, что с ними теперь делать?

Триффан и Спиндл невольно прижались друг к другу: враждебность окружающих, казалось, физически давит им на плечи.

– Подвесить подонков! – закричал кто-то.

– Подвесить за нос, чтобы подохли не сразу! – подхватил второй.

Оттолкнув стражей, к ним подошел верзила-грайк и, ощерив желтые вонючие клыки, процедил:

– Я сразу подумал, что вы сволочи, и сказал вам, что вы сволочи, так оно на поверку и вышло! Сволочи и подонки! – Это был все тот же грайк, который наскочил на них еще тогда, в первый раз, и требовал, чтобы его называли «господин». – Подвесить подонков! – закричал он, оборачиваясь к своим соратникам.

Когда нет надежды на спасение, страх действует парализующе. Именно такое влияние страх начал оказывать на Триффана и Спиндла.

– Да смилуется над нами Камень! – зашептал Триффан. – По сравнению с этим моя камера сейчас кажется тихим убежищем.

– Ой как мне все это не нравится! – пробормотал Спиндл. Его бока прерывисто вздымались от страха. – Чем тут Камень может помочь?!

«И правда – чем?» – подумалось Триффану. Стараясь противостоять волне отупляющего страха, он принял Позу Покоя: уперся всеми четырьмя лапами в пол и устремил взгляд поверх орущих голов, к серебристому кольцу на отливавших старой ржавчиной березовых корнях, что уходили вглубь. «Если Камень намерен оказать помощь, то должен сделать это через чье-то посредство… да-да, через другого крота. Одного из тех, кто сейчас в этом зале. Кто-то из присутствующих должен помочь им. Точно так же, как это сделал он сам, подарив надежду несчастному, которого предали смерти в этом самом месте», – подумал Триффан. Тотчас же страх сменился спокойной уверенностью в том, что, несмотря на рев разъяренной толпы, они не умрут. Во всяком случае, сегодня, сейчас. Он положил лапу на плечо Спиндла, и тот тоже успокоился, хотя крики достигли апогея, и все, как один, повернулись к Феск, ожидая ее решения.

– Камень спасет нас! – прошептал Триффан. – Не показывай им, что боишься.

Кто способен выполнить волю Камня? На кого может пасть его выбор? Триффан стал озираться по сторонам, но во всех глазах читал одно и то же: озлобление, ненависть, жажду крови. Он понимал, что тут нужен крот, обуреваемый сомнениями и страхом возмездия, тот, в чьем сердце тлеет хотя бы искра доброты. Близкий к отчаянию, Триффан обернулся туда, куда смотрели все грайки, и встретился со злорадным взглядом Феск. Тогда он снова обратил взор к вертикально уходившим вглубь корням березы за спиной Сликит. Несказанно прекрасные, они словно излучали серебристый свет, и этот свет падал на гладкий, блестящий мех Сликит, отчего он приобрел перламутровый оттенок… Такой тихий, такой ласковый… Триффан заглянул ей в глаза – и прочел в них сомнение, и увидел в них страх, и понял: вся надежда на спасение – в ней одной, волею Камня принявшей участие в Семеричном Действе. Но, как часто бывало с Триффаном, он усмотрел в этом еще один урок для себя на будущее. Если действительно от Сликит сейчас зависело их спасение – хотя он не мог представить себе, каким образом это могло произойти, – то это значило, что и успех возложенной на них миссии в дальнейшем всегда будет зависеть не столько от них самих, сколько от других. Его дело – лишь указать верную дорогу; другие помогут ему двигаться по ней, другие в конце концов достигнут той точки, где завершится их миссия.

Он же – простой писец, и более никто. Он всегда будет нуждаться в содействии других, так же как в этот момент они со Спиндлом нуждаются в помощи Сликит. И ему стал ясен смысл слов, сказанных ему однажды Босвеллом: «Мы – писцы и должны вести за собою, но мы и ведомые».

– Чего ты ждешь, элдрен? Прикажи – и мы подвесим их! Или пометим! Пометить их! Пометить!

Охранники один за другим стали поворачиваться в их сторону. Многие, для разминки, принялись вбирать и снова выпускать когти, некоторые уже примеривались, куда вернее нанести удар. Триффан увидел, как Сликит вся подобралась, словно решившись на что-то.

– Хватит! – рявкнула Феск, подняв лапу, и все замерло; остались только хриплое, возбужденное дыхание, горевшие, налитые кровью глаза, запах пота и слюна на клыках. – Ну, что будем делать? Все вы достаточно ясно выразили свое чувство отвращения к этим камнепоклонникам. Все, кроме одной. Что скажешь ты, милая?

С этими словами Феск обратила свои глаза-щелки на Сликит. Возбуждение толпы несколько изменило характер. Тайную разведку здесь недолюбливали, и сидим Сликит, пожалуй, более всех прочих: она внушала ужас. За ней стояла могущественная, непонятная до конца сила, и она располагала большей властью, чем сама Феск. Интересно, что предложит сидим Сликит?

Грайки, все как один, подались вперед, разинув рты. Едкий запах пота стал еще сильнее. Зал трясло в предвкушении расправы.

Сликит сделала шаг вперед. Немногим удалось поймать странное выражение, с которым она мельком взглянула на Триффана, но тут же ее взгляд сделался суровым, как всегда.

– Подвешивание, – начала она, и одно это слово заставило толпу всколыхнуться. – Подвешивание, – повторила Сликит вожделенное слово, доводя зал до садистского экстаза, – это слишком мягкое наказание для таких, как они.

Шумок разочарования пронесся по толпе и стих. Все обратились в слух: это подвешивание-то – слабое наказание?! Уж страшнее не бывает. Или, может, Сликит придумала что-то покруче?!

– Нет, это не для них, – продолжала Сликит. – Не для тех, кто причинил нам столько хлопот, кого мы так долго разыскивали, а потом были вынуждены допрашивать и выслушивать их лживые ответы. Нет, для них это слишком мягкая казнь: проткнул нос – и готово, глядишь, он уже и сдох…

– Тогда что же? – нетерпеливо спросила Феск: ей нравилось подвешивать за нос, а сейчас она, возможно, раньше других учуяла, что вмешательство Сликит лишит ее и других удовольствия увидеть немедленную смерть кротов. Глаза Феск зажглись недобрым огнем. Она полуобернулась к грайкам, словно желая найти у них поддержку, и вкрадчивым голосом сказала: – Надеюсь, ты не собираешься отменить немедленное их уничтожение?

Грайки восторженно взревели, и крики: «Да! Подвесить немедленно! Элдрен сказала свое слово!» – зазвучали опять. Казалось, еще мгновение, и толпу уже ничто не сможет остановить. Уже охранники повернулись к Триффану со Спиндлом, чтобы приступить к выполнению того, чего жаждала вся банда, когда Сликит сделала резкое движение. Она выбросила вверх обе лапы, странным образом вывернула их, все тело ее чудовищно напряглось, изогнулось так, что казалось, будто оно переплелось с березовыми корнями; рот ощерился, а глаза с показной ненавистью остановились на пленниках. Наступило тягостное молчание. И в напряженной тишине прозвучало всего одно страшное слово: «Зараза!» Дрожь ужаса и омерзения пробежала по рядам.

– Зараза! – крикнула она громко, и потом еще раз: – Зараза!

Грайки замерли. Она произнесла это слово настолько выразительно, что возникло ощущение, будто зараза уже в ведается в тело и мех начинает выпадать на глазах…

– Вот это и есть самое лучшее наказание, – продолжала она. – Заставим их умирать медленной смертью. И не где-нибудь, а в Помойной Яме. Отправим их гуда. Поместим вместе с чистильщиками. Пускай они узнают, что такое язвы от лысухи.

По толпе пробежал ропот. Грайки были явно разочарованы: они ожидали немедленной расправы, сейчас, сию минуту; они хотели видеть, как брызнет кровь этих жалких созданий. Предложение Сликит показалось им скучным: медленная смерть? Это не сулило никакой забавы. Волна недовольства постепенно стала набирать силу, однако Сликит вся подобралась, метнула вперед свое гладкое темное тело и заставила всех притихнуть.

– Дослушайте до конца! Что я предлагаю? Пусть они заразятся, а потом, в Самую Короткую Ночь, мы заставим чистильщиков самих осуществить подвешивание, чтобы нам не запятнать собственные когти в поганой крови непринявших Слова. Пусть сначала подхватят заразу, помучаются, а потом чистильщики сами их казнят! – Голос Сликит сорвался на истеричный вопль.

И снова стало тихо. Один за другим грайки стали переводить глаза с сотрясавшейся от ярости Сликит на Триффана и Спиндла: они смотрели на пленников так, будто те уже стали носителями заразы. Жажда крови сменилась омерзением, с каким глядят на прокаженных.

– Да! – крикнул кто-то.

– Да! Да! – подхватили все.

– Решено. В Помойную Яму их! Подхватят заразу, а потом казним их в присутствии Глашатая Слова!

Некоторое время спустя крики затихли. Грайки смотрели на старшину Феск. Скользнув по пленникам бесстрастным взглядом, она с плохо скрытой досадой сказала, обращаясь к толпе:

– Ладно, раз вы так решили. Выполняйте. Возможно, Глашатай Слова останется довольна, что мы проявили сдержанность и предоставили ей самой стать свидетелем наказания.

Она повернулась и ушла, оставив Сликит решать все остальное.

– Хвала Камню, – выдохнул Триффан, все это время державший Спиндла за плечо.

– Нашел время возносить хвалу! За что? – недоуменно прошептал Спиндл – он весь дрожал от страха перед неведомой болезнью.

– За то, что он надоумил Сликит. Она вняла Безмолвию и спасла нам жизнь. Придет день – и она станет одной из нас.

– Ты думаешь? – с сомнением отозвался Спиндл. Он осторожно оглянулся. Грайки, толкаясь, спешили покинуть пещеру. Сликит приступила к выбору охранников, которым предстояло препроводить пленников в Помойную Яму.

– Если ты так считаешь, может, так оно и есть. Только сам подумай, что нас ждет: Помойная Яма. Зараза. Подвешение за нос. Зачистка тоннелей! Ведь именно этим мы наверняка будем заниматься – вытаскивать трупы.

– А я-то считал тебя стойким в вере, Спиндл? – с мягкой насмешкой проговорил Триффан.

Между тем среди грайков возник спор насчет того, кому сопровождать пленников. Добровольцев не находилось. Никто не хотел близко подходить к гибельной Помойной Яме.

– Я такой и есть, – ответил Спиндл. – Однако в подобных обстоятельствах сам Босвелл и тот наверняка призадумался бы.

– Верь и надейся.

– Я верю, что Камень сохранил нам жизнь. Но, спрашивается, для чего? Для того, чтобы мы еще больше мучились, еще горше страдали, впали в полное ничтожество…

Триффан улыбнулся: несмотря на ворчливый тон, в голосе Спиндла уже не было паники. Спиндл стал держаться чуть более спокойно и уверенно, как и полагалось тому, кто только что избежал неминуемой смерти и для кого, следовательно, не все еще потеряно.

Грайки продолжали пререкаться, как вдруг Сликит крикнула:

– А ну, всем замолчать! – Споры немедленно прекратились. Несмотря на свой маленький рост, Сликит шала, как заставить подчинить себе. Она стала медленно обводить всех взглядом. – Очень плохо, когда страж отказывается от выполнения долга! – раздельно проговорила она. – Вот ты – выходи! Согласен? Ну и хорошо.

Один грайк стал рядом со Спиндлом.

– Теперь ты! – Второй вышел из рядов и подошел к Триффану.

– Нужен еще один! – сказала Сликит.

Грайки упорно отводили глаза в сторону.

– Вот ты. Почему сам не выходишь вперед?

– Из-за заразы, – отозвался страж, на которого пал ее выбор. – Ты сама ведь сказала, сидим Сликит, – там можно подхватить заразу.

Его голос показался Триффану знакомым, и Триффан пригляделся к нему повнимательнее. Это был Алдер, а рядом с ним – Маррам. Те самые кроты, которые сторожили их в гостевой норе.

– Вот именно. Пойдешь с ними и сам увидишь, что я была права, – охрипшим голосом сказала Сликит. – Ты будешь отвечать за крота Триффана. Если с ним что-нибудь будет не так, тебя ждет смертная казнь. А теперь – ступайте! Немедленно!

Сликит взмахнула лапой, и каждый вздохнул с облегчением, что не на него пал выбор.

Алдер подошел, сделав вид, будто никогда прежде с ними не встречался, хотя в глазах его мелькнуло довольное выражение. Когда он проходил мимо Сликит, Триффан подметил такое же выражение и в ее глазах, как будто ей удалось успешно выполнить нечто такое, о чем не должен был знать никто из остальных.

«Значит, она все это подстроила заранее!» – изумленно подумал Триффан.

– Пошевеливайся! – прикрикнул на него Алдер, толкая в бок. – Шевелись, ублюдок!

И под улюлюканье, гогот и грубые шутки грайков, обрадованных тем, что удалось избежать неприятного поручения, их вывели из зала. Алдер немного замешкался, так, что два других стража со Спиндлом оказались впереди, затем встал рядом с Триффаном, и они двинулись дальше. Триффан то и дело спотыкался: за время длительного заключения он совсем ослаб. Алдеру постоянно приходилось поддерживать его. По мере того как они углублялись в лабиринт голых баклендских тоннелей, группа, где были Спиндл и двое охранников, уходила все дальше вперед; Алдер и Триффан заметно отстали. Когда Алдер заключил, что их уже не подслушать, он быстро и тихо спросил:

– Тебе что-нибудь известно о месте, куда вас ведут?

– Очень немного. Только то, что там опасно.

– Долго вам там не продержаться. Погибнете, – убежденно сказал Алдер. – Вам надо бежать, и как можно скорее. Там кроты мрут, как мухи по осени. И потом, после того как вы туда попадете, к вам уже будут бояться подходить. Болезни косят всех подряд, а чистильщики – самые отъявленные бандиты. Поверхность над Помойной Ямой патрулируют те, кто работал когда-то в ней и выжил, а еще грайки, пораженные каким-нибудь недугом – или просто спятившие. Они вообще никому не подчиняются, готовы убить любого. Даже мы их побаиваемся. Зато они беззаветно преданы Слову и его Глашатаю. Так что вылезать наверх вам нельзя – прикончат, да еще и поизмываются всласть!