Текст книги "Исход. Том 1"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 45 страниц)

– Нет, думаю, что нет, – сипло ответил он. – Извини.

– Итак, сколько? Ларри подсчитал.

– Семь кусков. Как было оговорено.

– Они платят, тебе четверть за сингл и половину за альбом?

– Правильно. Уэйн кивнул:

– Они нагревают руки, пока продолжается эта шумиха, сволочи. Хочешь сигарету?

Ларри взял сигарету и чиркнут зажигалкой.

– Ты знаешь, во сколько тебе обошлась эта вечеринка?

– Конечно, – ответил Ларри.

– Ты снял дом не меньше чем за тысячу.

– Да, это так. – На самом деле плата составила тысячу двести долларов плюс пятьсот за пользование мебелью. За износ он заплатил еще половину месячной платы, так что в общей сложности тысячу сто долларов, и остался должен еще шестьсот.

– Сколько на допинг? – спросил Уэйн.

– Послушай, нужно же хоть какое-то разнообразие.

– Марихуана и кокаин. Сколько? Говори!

– Пятьсот и пятьсот, – глухо произнес Ларри.

– И на второй день все уже кончилось.

– Да, черт побери! – раздраженно выкрикнул Ларри. – Я видел две коробки, когда мы выходили утром. Почти ничего не осталось, но…

– Приятель, разве ты не помнишь Колоду? – Неожиданно голос Уэйна стал удивительно похож на голос Ларри; он так же растягивал слова, подражая его манере говорить: – «Запиши это на мой счет, Дьюи. Следи, чтобы они были полными».

Ларри взглянул на Уэйна с возрастающим ужасом. Он вспомнил маленького вертлявого хлюста со странной прической, которую носили десять или пятнадцать лет назад, тщедушного парня со старомодной прической в футболке с надписью «ИИСУС ПРИШЕЛ И ОБОССАЛСЯ». Казалось, этот парень просто напичкан наркотиками. Он даже смог вспомнить, как сказал этому парню – Дьюи Колоде – наполнять коробки и записывать все на его счет. Но это было… это было так давно.

Уэйн заметил:

– Дьюи Колоде давненько не выпадала такая отличная возможность.

– Сколько он выкачал из меня?

– На травке не так уж и много. Травка дешева. Двенадцать сотен. А вот на кокаине восемь кусков.

Ларри показалось, что его сейчас вырвет. Он молча уставился на Уэйна. Потом попытался заговорить, но смог только выдавить из себя:

– Девяносто девять сотен?…

– На втором этаже был цветной телевизор. Кто-то запустил в него стулом. Я думаю, починка будет стоить сотни три. Деревянные панели снизу исписаны и изрезаны до неузнаваемости. Четыреста. И это еще будет большая удача. Цветной витраж разбит позавчера. Триста. Персидскому ковру в гостиной вообще хана – затушенные сигареты, пиво, виски. Четыреста. Я позвонил в винный магазинчик, они также довольны своим счетом, как и Колода своим. Шестьсот.

– Шестьсот долларов за выпивку? – прошептал Ларри. Черный ужас полностью охватил его.

– Скажи еще спасибо, что большинство твоих гостей пили пиво и вино. Твой счет в супермаркете составляет четыреста долларов, в основном за пиццу, чипсы и прочую дребедень. Но самое ужасное – это шум. Очень скоро появятся полицейские. Нарушение общественного спокойствия. К тому же у тебя веселилось четверо или пятеро наркоманов, которые сидят на героине. Купили три или четыре унции этого мексиканского дерьма.

– Это тоже записано на мой счет? – хрипло спросил Ларри.

– Нет. Колода не связывается с героином. Этим занимается мафия, и вряд ли Колоде улыбается перспектива опробовать подкованных сапог. Но если прибудет полиция, последствия нетрудно предугадать.

– Но я же не знал…

– Ну просто невинный агнец, – прервал его Уэйн – Общий счет за эту маленькую вечеринку превышает двенадцать тысяч долларов. Ты заберешь свой «датсунг» со стоянки и уедешь… сколько они тебе должны по контракту?

– Двадцать пять, – глухо ответил Ларри. Он едва сдерживался, чтобы не расплакаться.

– Итак, сколько у тебя осталось до следующего королевского счета? Пара тысяч?

– Где-то около того, – сказал Ларри, не смея признаться Уэйну, что у него осталось намного меньше: долларов восемьсот, в чеках и наличными.

– Ларри, послушай меня внимательно, ведь тебе не нужно повторять дважды. Здесь всегда ждут вечеринок. Многие только и живут за счет подобных дурачков. Они как воронье слетаются на падаль, выискивая добычу. Сейчас они здесь. Сбрось их с себя, и пусть они катятся на все четыре стороны.

Ларри вспомнил о целой дюжине гостей в доме. Едва ли он знал даже каждого третьего. От мысли, что ему придется выгнать всех этих незнакомых людей, у него перехватило в горле. Он потеряет их уважение. Но в противовес этой мысли всплыло видение: Дьюи Колода, пополняющий его запасы, вытаскивающий из кармана записную книжку и делающий приписку в конце счета. Ларри представил себе лицо Колоды, его старомодную прическу и претенциозную футболку. Уэйн спокойно наблюдал за ним, пока Ларри метался между двух этих видений.

– Приятель, я буду выглядеть как последний осел, – наконец сказал Ларри, ненавидя себя за обидные слова, вырвавшиеся из его уст.

– Да, они по-всякому назовут тебя. Они скажут, что ты собираешься в Голливуд. Что ты начал зазнаваться. Забываешь старых друзей. Но ведь среди них нет твоих друзей, Ларри. Твои друзья поняли, что происходит, еще три дня назад и уехали. Безрадостное зрелище наблюдать, как твой друг мочится прямо в штаны и даже не замечает этого.

– Ну так зачем ты говоришь мне все это? – неожиданно разозлясь, спросил Ларри. Гнев вырвался из него, когда он понял, что все его действительно добрые друзья уехали. Сейчас, оглядываясь назад, все их попытки объясниться выглядели неубедительными. Барри Григ отвел Ларри в сторонку, пытаясь поговорить с ним, но Ларри уже отъехал, только жевал губами и бессмысленно улыбался. Теперь он раздумывал о том, что же хотел сказать ему Барри. Может быть, то же самое? Это привело его в замешательство, мысль об этом вызвала новый приступ злости.

– Зачем ты говоришь мне все это? – повторил он свой вопрос – Мне кажется, я тебе и не очень-то нравлюсь.

– Нет… но и неприязни к тебе я не испытываю. Большего я не могу сказать, приятель. Я мог бы позволить тебе расшибить свой нос. Одного раза тебе было бы достаточно.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты выгонишь их. Потому что в тебе есть стержень. В тебе есть нечто, напоминающее удары по станиоли. Что бы ни было нужно для успеха – в тебе это есть. Ты сделаешь неплохую карьеру. Популярный певец средней руки, о котором не будут помнить уже через пять лет. Меломаны будут собирать твои пластинки. Ты сделаешь неплохие деньги.

Ларри сжал кулаки. Ему хотелось вмазать по этому спокойному лицу. Уэйн говорил вещи, от которых Ларри чувствовал себя куском собачьего дерьма у дорожного знака.

– Вернись в дом и очисти его, – мягко сказал Уэйн. – А потом садись в машину и уезжай. Просто уезжай, Держись подальше, пока не узнаешь, что тебя ожидает следующий королевский чек.

– Но Дьюи…

– Я найду человека для разговора с Дьюи. С превеликим удовольствием. Тот парень скажет Дьюи, что ему придется подождать с деньгами и быть пай-мальчиком, и Дьюи послушается его с радостью – Он замолчал, наблюдая за двумя бегущими по пляжу малышами в ярких купальных костюмах. Заливаясь радостным лаем, за ними бежала собака.

Ларри встал и заставил себя поблагодарить Уэйна. Морской бриз продувал его загрубевшие, несвежие плавки. Слова благодарности вырвались из его рта как кирпичи.

– Тебе нужно просто уехать и на досуге обмозговать происшедшее, – сказал Уэйн, вставая вслед за ним и все еще наблюдая за детьми, – Тебе многое нужно обдумать. Какой менеджер тебе нужен, какие гастроли тебе нужны, какой контракт ты хотел бы заключить после успеха «Карманного спасителя». Я думаю, альбом станет хитом; в нем есть все необходимое для этого. Если у тебя будет для всего этого время, ты решишь эти проблемы. Такие, как ты, всегда решают.

 
Парни, как ты, всегда решают.
Парни, как я, всегда решают.
Парни, как…
 

Кто-то барабанил пальцами по стеклу.

Ларри вздрогнул. Стрела боли пронзила шею, он поморщился от судороги, вновь вцепившейся в его плоть. Он заснул, а не просто задремал. Вспоминал Калифорнию. Но сейчас здесь был знакомый нью-йоркский рассвет, и пальцы снова забарабанили по стеклу. Опасаясь нового приступа боли, он осторожно повернул голову и увидел свою мать, заглядывающую внутрь. Несколько мгновений они просто смотрели друг на друга сквозь стекло, и Ларри почувствовал себя странно нагим, как животное, выставленное на обозрение в клетке зоопарка. Затем его рот искривился в улыбке, и Ларри опустил стекло.

– Мама?

– Я знала, что это ты, – подозрительно тихим голосом сказала она – Выходи, и дай я посмотрю, как ты выглядишь в полный рост.

Обе ноги его затекли: сотни иголок вонзились в каждую клеточку, когда он открывал дверцу и выбирался наружу. Ларри никак не ожидал встретиться с ней вот так, неподготовленным и разоблаченным. Он чувствовал себя часовым, заснувшим на посту и разбуженным неожиданным сигналом тревога. Он почему-то ожидал увидеть мать поменьше ростом, не такой самоуверенной; шутка, сыгранная над ним жизнью, когда прошедшие годы сделали его более заматерелым, а ее оставили прежней.

Но то, как она сейчас подловила его, было просто нечестно. Когда Ларри было лет десять, мать обычно будила его по субботам, когда считала, что он и так уже достаточно долго спит, барабаня пальцами в дверь его спальни. И точно так же она разбудила его четырнадцать лет спустя, спящего в новой машине, словно уставший ребенок, пытавшийся бодрствовать всю ночь и застигнутый дремотой в самый неподходящий момент.

И вот теперь он стоял перед ней со взъерошенными волосами, глупо улыбаясь. Ступни его все еще пронзали иголки, заставляя переминаться с ноги на ногу. Он помнил, что мать всегда спрашивала, не нужно ли ему в туалет, когда он переминался так, и поэтому он перестал топтаться, позволяя иголкам поступать по собственному усмотрению.

– Привет, мам, – сказал он.

Она молча смотрела на него, и ужас внезапно угнездился в его сердце, как дьявольская птица, возвратившаяся в родное гнездо. Это был страх того, что она может отвернуться от него, отказаться от него, повернуться к нему спиной в своем дешевеньком пальто и просто-напросто скрыться в метро, свернув за угол, оставляя его одного. Затем она вздохнула, как вздыхает человек, решивший взвалить на себя тяжелую ношу. А когда заговорила, голос ее был настолько естественным, таким нежным и приятным, что он туг же забыл о только что пережитом приступе ужаса.

– Привет, Ларри, – сказала она. – Давай поднимемся наверх. Я знала, что это ты, когда выглянула в окно. Я уже заскучала в этом доме. Я устала ждать.

Она повернулась, чтобы повести его по ступеням мимо останков разрушенных каменных псов. Он шел тремя ступенями позади нее, морщась от колющей боли в ногах.

– Мама?

Она повернулась, и он обнял ее. На миг страх исказил ее лицо, как будто она ожидала, что ее задушат, а не обнимут. Запах ее тела ударил ему в нос, пробуждая неожиданную ностальгию, неприязнь, радость и горечь. В какую-то секунду ему далее показалось, что она вот-вот расплачется, но Ларри знал, что она не сделает этого; это был Трогательный Момент. Через ее склоненное плечо он мог видеть дохлого кота, наполовину видневшегося из мусорного бачка. Когда она выпрямилась, глаза ее были сухими.

– Пойдем, я приготовлю тебе завтрак. Ты что, не спая всю ночь?

– Да, – хрипло ответил он сдавленным от нахлынувших чувств голосом.

– Ну пошли. Лифт не работает, но нам ведь на второй этаж. А вот миссис Хэлси приходится туговато с ее артритом. Она живет на пятом. Не забудь вытереть ноги. Если ты наследишь, мистер Фримен обозлится на меня. Клянусь Богом, у него просто нюх на грязь. Ну что ж, грязь – это его враг. – Теперь они уже поднимались по лестнице, – Ты съешь три яйца? Я еще сделаю тосты, если ты не боишься поправиться. Пойдем.

Ларри последовал за ней мимо разрушенных псов, с недоверием глядя на постаменты, чтобы уверить себя, что псы действительно исчезли, что десять лет не прошли даром. Мать толкнула дверь, и они вошли в подъезд. Даже темно-коричневые тени и кухонные запахи были точно такими же.

Элис Андервуд приготовила ему омлет, бекон, тосты, сок, кофе. Когда все, кроме кофе, было съедено, он закурил и откинулся на спинку стула. Она неодобрительно взглянула на сигарету, но ничего не сказала. Это вернуло ему немного былой уверенности – немного, совсем крохи. Мать всегда умела выжидать.

«Она не очень-то и изменилась, – думал Ларри. – Немного старше (теперь ей где-то около пятидесяти одного), немного поседела, но все равно в ее аккуратной прическе еще много черных прядей. Одета в простое серое платье, возможно, в то, в котором она ходит на работу.

Он хотел было сбить пепел с сигареты в кофейное блюдце, но она выдернула блюдце и заменила его пепельницей, обычно стоящей в серванте. Кофе пролился в блюдце, и ему казалось вполне естественным сбить туда пепел. Пепельница же была чистой, безукоризненно чистой, и Ларри сбил в нее пепел с неясными угрызениями совести. Мать умела выжидать и умела набрасывать маленькие лассо, пока истекаешь кровью и готов забормотать что-то в свое оправдание.

– Итак, ты вернулся, – произнесла Элис, засовывая очередную тарелку в посудомойку. – Что привело тебя домой?

«Видишь ли, ма, один мой друг сдернул меня с небес на землю – мир так и кишит подлецами, и в этот раз они обвели меня вокруг пальца. Не знаю, имел ли он право делать так. Он уважает мой музыкальный талант, как я уважаю «Фрутчем компани 1910». Но он заставил меня надеть походные сапоги, и разве не Роберт Фрост сказал, что дом – это такое место, где тебя всегда примут и ждут?»

Вслух же он произнес:

– Кажется, я соскучился по тебе, мам.

Она фыркнула:

– Именно поэтому ты так часто писал мне?

– Я не люблю писать. – Он поднял и вновь опустил сигарету. Кольца дыма поднялись от ее кончика вверх и растворились в воздухе.

– Можешь снова повторить это.

Улыбаясь, он сказал:

– Я не очень люблю писать.

– Ты все так же прекрасно выкручиваешься. Это не изменилось.

– Извини, – смутился он, – Как ты жила все это время, мам?

Она поставила Кастрюлю на сушилку и вытерла кружево мыльной пены с покрасневших ладоней.

– Не так уж и плохо, – сказала она, подходя к столу и усаживаясь рядом, – У меня немного побаливает спина, но я принимаю таблетки. Я принимаю их постоянно. Доктор Холмс следит за этим.

– Мам, эти экстрасенсы просто… просто шарлатаны. – Ларри прикусил язык, неуютно поежившись под ее колким взглядом.

Укоризненно посмотрев на него, мать сказала:

– Ты свободный, белый, тебе двадцать один. А если доктор помогает, что в этом плохого? – Вздохнув, она достала свои таблетки из кармана платья: – Увы, мне намного больше, чем двадцать один. И я чувствую это. Хочешь одну?

Ларри покачал головой, глядя на это снадобье. Она положила пилюлю себе в рот.

– Ты еще совсем девочка, – в своей прежней добродушно-льстивой манере сказал он. Раньше ей это нравилось, но теперь вызвало только, тень улыбки на ее губах.

– В твоей жизни появились новые мужчины?

– Несколько, – ответила она, – А у тебя?

– Нет, – серьезно сказал Ларри, – Никаких новых мужчин. Несколько девушек, но никаких новых мужчин.

Он надеялся, что она рассмеется, но в ответ снова получил такую же вымученную улыбку. «Она переживает за меня, – подумал он. – Вот в чем дело. Она не знает, что мне здесь нужно. Она не ждала, что через три года я снова заявлюсь сюда. Она предпочла бы, чтобы я затерялся где-то».

– Все тот же старина Ларри, – заметила она – Никогда не бывает серьезным. Ты не обручен? Встречаешься с кем-нибудь постоянно?

– Я как сорванный листок, ма.

– Как всегда. По крайней мере, ты никогда не придешь домой, чтобы сказать мне, что познакомился с порядочной католичкой и у тебя серьезные намерения. Но я прощаю тебя. Ты либо очень аккуратен, либо удачлив, либо слишком вежлив.

Ларри пытался сохранить серьезный вид. Впервые в жизни мать упомянула при нем о сексе, прямо или косвенно.

– Тебе нужно учиться, – сказала Элис – Говорят, у холостяков много развлечений. Но не так уж и много Просто стареешь, начинает сыпаться песок, характер становится скверным и нудным, таким как у мистера Фримена.

Ларри не смог сдержать смешок.

– Я слышала твою песню по радио. Я сказала знакомым, что это мой сын. Мой Ларри. Многие не верят мне.

– Ты слышала? – Он удивился, почему она не сказала об этом в самом начале, вместо всей этой нудной болтовни.

– Конечно, ее постоянно крутят по этим станциям, передающим рок-н-ролл, которые слушают молоденькие девчонки.

– Тебе понравилось?

– Точно так же, как и другие такие же песенки – Она твердо взглянула на него. – Мне кажется, кое-что в ней звучит зазывно. Непристойно.

Ларри заерзал на месте, потом заставил себя успокоиться.

– Предполагалось, что это должно выражать… страсть, мам. И все– Кровь прилила к его лицу. Он никогда не предполагал, что будет вот так сидеть в кухне отчего дома и обсуждать с матерью проблемы страсти.

– Место для страсти в спальне, – резко ответила она, обрывая дальнейшее обсуждение его песни. – А еще ты что-то сделал со своим голосом. Он звучит как у негра.

– Этат каричн-вы сын-н, каторово ан-на правелла, – произнес Ларри, подражая голосу Билла Уитерса и широко улыбаясь.

– Вот, именно так, – кивнула мать. – Когда я была еще девочкой, мы думали, что Фрэнк Синатра слишком дерзок. А теперь вот появился рэп. Кажется, именно так это называется – рэп. Визг – вот как это называю я. – Она нехотя взглянула на него: – Хорошо хоть, что на твоей пластинке нет завываний.

– Я получаю авторский гонорар, – сказал Ларри, – Определенный процент за каждую проданную пластинку. Это составляет около…

– Продолжай, – сказала мать, взмахивая рукой, как бы отгоняя стаю птиц. – Я абсолютно разучилась считать. Они уже заплатили тебе или ты купил эту маленькую машину в рассрочку?

– Они заплатили мне немного, – ответил Ларри, скатываясь ко лжи, но не переступая ее грань. – За машину я внес большую часть суммы, а остальное выплачиваю частями.

– Это все красивые слова, – мрачно заметила она – Именно так твой отец превращался в банкрота. Врач сказал, что он умер от инфаркта, но причина была в другом. У него разбилось сердце. Твоего отца свели в могилу красивые термины, заменяющие простое слово «кредит».

Это был старый, испробованный удар, и Ларри позволил ему пролететь мимо себя, кивая в нужных местах. У его отца был галантерейный магазин. Но неподалеку открылся «Робертхолл», и через год после этого отцовский бизнес начал угасать. В качестве утешения отец обратился к еде, набрав сто десять фунтов за три года. Он упал замертво в углу закусочной, когда Ларри было девять лет, так и не доев мясной рулет на стоявшей перед ним тарелке. На поминках, когда сестра пыталась утешать не нуждавшуюся ни в каких утешениях вдову, Элис Андервуд сказала, что все могло бы быть гораздо хуже, «Это могло, – сказала она, глядя поверх плеча сестры прямо на ее мужа, – случиться и из-за пьянства».

Дальше Элис воспитывала Ларри сама, доминируя в его жизни с помощью своих поговорок и суждений, пока он не ушел из дома. Последняя ее ремарка, высказанная в его адрес, когда Ларри и Руди Шварц уезжали на стареньком «форде» Руди, касалась того, что в Калифорнии тоже есть ночлежки для нищих. Вот так-то, сэр, такая уж у меня мамочка.

– Ты хочешь остаться здесь, Ларри? – мягко спросила она.

– Ты возражаешь?

– В квартире достаточно места. Твоя кровать по-прежнему стоит в спальне. Правда, я там составила ненужные вещи, но можно вынести несколько ящиков.

– Хорошо, – медленно произнес Ларри. – Если ты уверена, что хочешь этого. Я пробуду всего лишь пару недель. Я хочу навестить старых друзей. Марка… Галена… Дэвида… Криса…

– Ты можешь оставаться столько, сколько захочешь, Ларри. Возможно, я не умею выражать свои чувства, но я очень рада видеть тебя. Мы не слишком-то хорошо расстались. Мы наговорили друг другу много непристойного. – Она повернулась в нему лицом, выражение которого было все еще резким, но в ее глазах сквозила невыразимая любовь. – Я сожалею о сказанном. Я говорила так, потому что люблю тебя. Я никогда не знала, как это выразить, чтобы быть понятой, поэтому сделала это по-другому.

– Все нормально, – пробормотал Ларри, уставившись в стол. Он снова покраснел. Его щеки пылали все сильнее, – Послушай, я дам тебе денег на расходы.

– Ладно, если хочешь. Если не хочешь, то ты вовсе не обязан делать этого. Я же работаю. Многие не имеют даже этого. К тому же ты все еще мой сын.

Ларри вспомнил об окоченевшем коте, наполовину высунувшемся из мусорного бачка, и о Дьюи Колоде, с улыбкой пополняющем его запасы, и неожиданно разрыдался. Когда на его ладони упали первые слезинки, он подумал, что это все-таки ее реванш, а не его – ничего не получилось так, как он рассчитывал, ничего. Все-таки она изменилась. Изменился и он, но не так, как предполагал. Произошла неестественная перемена; она стала больше, а он как-то стал меньше. Он приехал к ней не потому, что ему нужно было куда-нибудь уехать. Он приехал домой, потому что боялся и ему нужна была мать.

Она стояла у раскрытого окна и смотрела на него. Влажный ветер раздул белую штору, опустив ее на лицо Элис, но не полностью скрыл его, а лишь сделал его очертания туманными, как у привидения. В окно доносился шум уличного движения. Она достала носовой платок из-за лифа своего платья, подошла к столу и положила платок на его опущенную руку. В Ларри была какая-то твердость. Она могла испытывать его, но до какого предела? Его отец был мягким, уступчивым человеком, и в глубине своего сердца она знала, что именно это свело его в могилу. Макс Андервуд разорился в основном из-за того, что занимал кредиты, а не потому, что брал их. Итак, когда же появилась эта твердость? Кого должен благодарить Ларри? Или обвинять?

Слезы не могли изменить этой проявившейся твердости его характера, точно так же как и летний ливень за один раз не может изменить форму скалы. У такой твердости были свои преимущества – она знала это, должна была знать как женщина, в одиночестве воспитавшая мальчика в огромном городе, где так мало заботятся о матерях и еще меньше об их детях, – но Ларри еще не понял этого. Он был тем, кем она и сказала: все тем же прежним Ларри. Он так и будет жить, не задумываясь над тем, что впутывает людей – включая и самого себя – в неприятные ситуации, а когда дела станут совсем плохи, будет обращаться за помощью к этому твердому стержню, чтобы выпутаться самому. А что же другие? Он будет оставлять их тонуть или выплывать самостоятельно. Скала вынесет многое, такая же выносливость была и в его характере, но он по-прежнему использовал ее только для разрушения. Она заметила это по его глазам, это читалось в каждой линии его фигуры, в каждом движении… даже в том, как он подкидывал свою канцерогенную палочку, чтобы получались кольца дыма. Он никогда не превращал этот свой стержень в стилет, чтобы поражать людей, а это уже хоть что-то, но когда возникала потребность, он все же прибегал к его помощи, как это делает ребенок – как к дубинке, чтобы выпутаться из ловушки, которую он сам же себе и устроил. Однажды она сказала себе, что Ларри может измениться. Она сказала: он сможет.

Но перед ней сидел вовсе не мальчик; это был вполне взрослый мужчина, и она испугалась, что его дни изменений – глубоких и основательных, которые ее духовник называл изменениями души, – прошли. В Ларри было нечто, заставлявшее горько сцепить зубы, как при проникающем внутрь звуке царапающего по школьной доске мела. Ларри был погружен в себя. Единственный, кого он пускал в свое сердце, был только он сам. Но она любила его. Она также подумала, что у него все в порядке, с ним все хорошо. Но это не имело никакого отношения к его минутной слабости. В этом не было никакой катастрофы; был только ее плачущий сын.

– Ты устал, – сказала Элис. – Вытри слезы. Я передвину ящики, а потом ты сможешь поспать.

Она прошла по маленькому коридору в его прежнюю спальню, и Ларри услышал, как она ворчит там, двигая коробки. Он медленно вытер глаза. Уличный шум долетал из окна. Ларри пытался вспомнить, когда плакал перед матерью в последний раз. Вспомнил о дохлом коте. Он устал. Никогда еще он не чувствовал себя таким уставшим. Он упал в постель и проспал почти восемнадцать часов.