Текст книги "Исход. Том 1"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 45 страниц)

И в этот момент девушка внезапно вспомнила, что Мэри Беш-Гош мертва и что ее возможность стать косметологом или декоратором для звезд умерла вместе с ней… как и все остальное. Это осознание, казалось, поразило ее и вылилось в более искреннее проявление печали. Однако это не было ударом молнии, а, скорее, легким проблеском зарницы.

Когда ручей слов стал понемногу пересыхать – по крайней мере на текущий момент, – Джулия захотела «сделать это» снова. Ник покачал головой, и девушка надула губки.

– Может, я вовсе не захочу ехать с тобой, – сказала она.

Ник пожал плечами.

– Глухой-глухой-глухой, – неожиданно резко произнесла Джулия. Глаза ее горели от злости. Затем она улыбнулась. – Я не хотела. Я просто шутила.

Ник взглянул на нее без всякого выражения. Его обзывали и похуже, но в Джулии было нечто такое, что ему очень не нравилось. Какое-то беспокойство и нестабильность. Если она разозлится, то не станет орать или бить тебя по лицу; только не эта девушка. Эта выпустит все коготки. С внезапной уверенностью Ник вдруг понял, что она солгала насчет своего возраста. Ей было не семнадцать, и не четырнадцать, и не двадцать один. Ей было столько лет, сколько хотелось вам… пока вы хотели ее больше, чем она хотела вас, нуждались в ней больше, чем она нуждалась в вас. Она возникла как воплощение сексуальности, но Ник подумал, что ее сексуальность была проявлением чего-то другого в ее личности… симптомом. «Симптом» – это то слово, которое применяют к больным людям. Однако была ли она таковой? Считал ли он ее больной? В какой-то степени да, и вдруг неожиданно Ник испугался того, какое впечатление Джулия может произвести на Тома.

– Эй, твой дружок проснулся! – сказала Джулия.

Ник оглянулся. Да, теперь Том сидел на скамье, запустив пятерню в воронье гнездо своих волос и изумленно оглядываясь вокруг. Ник сразу же вспомнил о пентобисмоле.

– Привет всем! – выкрикнула Джулия и побежала по улице к Тому, ее грудь мягко подпрыгивала под плотно облегающей тело кофточкой. Глаза у Тома и так были огромными и выпуклыми, а тут и вообще чуть не вылезли из орбит.

– Привет? – полувопросительно произнесла девушка и посмотрела на Ника, как бы ожидая поддержки или разрешения.

Пряча неловкость, Ник пожал плечами и кивнул.

– Я Джулия, – сказала она. – Как поживаешь, сладенький?

В глубоком раздумье – с тяжестью на душе – Ник снова вошел в аптеку взять то, что было нужно Тому.

– Не-а, – сказал Том, тряся головой и пятясь назад. – Не-а, не хочу. Том Каллен не любит таблетки, нет, они такие горькие.

Ник разочарованно, с отвращением взглянул на Тома, зажимая в руке трехграммовый пузырек с пентобисмолом. Он посмотрел на Джулию, и та поймала его взгляд, но в нем он заметил тот же мучительный свет, как и тогда, когда девушка обозвала его глухим – это были не просто искорки, это было гнетущее, безрадостное сияние. Такой же взгляд появляется в глазах человека, не обладающего чувством юмора, когда он или она готовятся дать ему отпор.

– Правильно, Том, – сказала она. – Не пей, это ведь отрава.

Ник изумленно посмотрел на нее. Она только улыбнулась в ответ, уперев руки в бока. Возможно, это был ее маленький, пакостный реванш за то, что ее второе предложение «делать это» было отвергнуто.

Ник снова перевел взгляд на Тома и сам проглотил таблетку из пузырька, чувствуя, как его охватывает раздражение. Он протянул пузырек Тому, но того это не убедило.

– Нет, ни за что, Том Каллен не пьет отраву, – сказал он, и с возрастающей злостью на девчонку Ник увидел, что Том действительно напуган. – Папа не разрешал мне. Папа сказал, что раз уж это убивает крыс в сарае, то наверняка убьет и Тома Каллена! Никакой отравы!

Ник резко развернулся к Джулии, не в силах переносить ее самодовольную ухмылку. Он ударил ее по лицу, ударил очень сильно. Том испуганно наблюдал за происходящим.

– Ты… – начала она, но не смогла сразу подобрать нужное слово. Щека у нее слегка порозовела, моментально Джулия превратилась в костлявую, испорченную, порочную девчонку. – Ты глухой дефективный придурок! Это же была просто шутка, дерьмовая твоя голова! Ты не имеешь права бить меня! Не имеешь, будь ты проклят!

Джулия стала надвигаться на него, и Ник оттолкнул ее. Девушка плюхнулась на тротуар, пачкая в пыли свои выгоревшие шорты, с ненавистью глядя на него и шевеля губами.

– Я оторву тебе яйца, – выдохнула она. – Ты не имеешь права поступать так.

Дрожащими руками Ник вытащил ручку и нацарапал несколько слов огромными кривыми буквами. В голове пульсировала кровь. Он оторвал листок и передал ей. С горящими от злости и ярости глазами она отшвырнула записку в сторону. Ник подобрал листок, схватил Джулию за шею и ткнул ее лицом прямо в листок. Девушка завопила:

– Ладно! Я прочту ее! Я прочту твои закорючки!

Там было всего четыре слова: «Ты не нужна нам».

– Черт с тобой! – выкрикнула Джулия, вырываясь из его рук. Она попятилась назад. Глаза у нее были такие же огромные и голубые, какими были в аптеке во время их встречи, но теперь они пылали ненавистью. Ник почувствовал огромную усталость. Из всех возможных людей почему именно она?

– Я не останусь здесь, – объявила Джулия Лори. – Я пойду за вами. И ты не сможешь остановить меня.

Но он мог. Неужели она до сих пор не поняла этого? Нет, подумал Ник, не поняла. Для нее все это было сценкой из голливудского сценария, настоящего фильма ужасов, в котором ей была отведена главная роль. Это было кино, в котором Джулия Лори, известная также как Ангельское Личико, всегда получала то, что хотела.

Ник достал пистолет из кобуры и прицелился ей в ноги. Девушка замерла, кровь отхлынула с ее лица. Выражение ее глаз изменилось, да и вся она стала какой-то другой, какой-то настоящей, возможно, впервые в жизни. В ее жизнь вторглось нечто, чем она не могла, по крайней мере без посторонней помощи, манипулировать по собственному усмотрению. Оружие. Внезапно Нику стало плохо.

– Я не хотела, – быстро сказала она. – Я сделаю все, что ты захочешь, клянусь Богом.

Ник движением пистолета приказал ей уходить. Джулия развернулась и побрела прочь, оглядываясь через плечо. Она шла все быстрее и быстрее, а затем побежала. Завернув за угол, она исчезла из вида. Ник убрал пистолет. Он дрожал всем телом, чувствуя себя подавленным и грязным, как будто Джулия Лори была нечеловеческим созданием, более грязным и неприятным, чем копошащиеся в навозе личинки, от одного вида которых у некоторых людей стынет в жилах кровь.

Ник обернулся, надеясь увидеть Тома, но и тот скрылся из вида. Ник бросился бежать по залитой солнцем улице, в голове у него неимоверно стучало, ныл глаз, поврежденный Реем Бутом. Минут двадцать он разыскивал Тома. Тот сидел, скорчившись, на крыльце черного хода какого-то дома в двух кварталах от деловой части города. При виде Ника он прижал к груди свои машинки, заплакал и выкрикнул:

– Пожалуйста, не заставляй меня пить это, пожалуйста, не заставляй Тома Каллена пить отраву, нет, Господи, папа сказал, что если это убивает крыс, то меня убьет и подавно… по-жа-а-а-а-луйста-ааа!

Ник увидел, что до сих пор держит в руке флакончик с пентобисмолом. Он отшвырнул пузырек и протянул пустые руки к Тому. Ну что ж, теперь расстройство желудка отыграется на Томе. Огромное спасибо, Джулия.

Том, бормоча под нос, спустился с крыльца:

– Извини, – повторял он снова и снова. – Извини, Том Каллен просит прощения.

Вместе они вернулись на Мейн-стрит… и оба замерли, пораженные увиденным. Оба их велосипеда были перевернуты. Шины были изрезаны. Содержимое рюкзаков разбросано по улице.

И вдруг что-то с огромной скоростью пролетело мимо щеки Ника – он почувствовал это, – а Том вздрогнул и побежал. Ник постоял в растерянности, оглядываясь по сторонам. Оказалось, что он смотрит как раз в нужном направлении, так как увидел вспышку второго выстрела. Он вырвался из окна второго этажа отеля «Пратт». Что-то наподобие быстро движущейся швейной иглы впилось в ткань воротника его сорочки.

Ник повернулся и побежал за Томом.

Он не знал, стреляла ли Джулия снова; единственное, что он знал наверняка, когда догнал Тома, это то, что никто из них не был ранен. По крайней мере, мы выбрались из этого ада, подумал он. Но это оказалось правдой лишь наполовину.

В ту ночь они заночевали в сарае в трех милях севернее Пратта. Том все время просыпался от снившихся ему кошмаров и будил Ника, пытаясь найти у него успокоение и поддержку. Часов в одиннадцать на следующее утро они добрались до городка Юка и в магазине под названием «Мир спорта и велосипедов» выбрали два подходящих велосипеда. Ник, который наконец-то начал отходить после разборок с Джулией, подумал, что все остальное они смогут подобрать для себя в Грейт-Бэнде, куда они доберутся самое позднее часа в два пополудни.

Но где-то в четверть второго 12 июля он заметил какое-то поблескивание в зеркальце заднего обзора, прикрепленном к левой дужке руля. Он остановился (Том, ехавший позади Ника и витавший в облаках, задел Ника колесом по ноге, но тот даже не обратил на это внимания) и оглянулся назад. Мерцание, поднимавшееся из-за косогора как раз позади них, походило на дневную звезду и радовало глаз – Ник с трудом верил в реальность увиденного. Это был старенький фургончик «шевроле», отличная катящаяся детройтская железка, медленно и одиноко пробирающаяся по шоссе № 281, избегая столкновений с покинутыми автомобилями.

«Шевроле» проехал мимо них (Том бешено махал руками, но Ник был способен только стоять, расставив нош в стороны и удерживая между ними велосипед; это чувство было сродни параличу) и остановился. Последней мыслью Ника до того, как в окне появилась голова водителя, было то, что это обязательно окажется Джулия Лори со своей порочной ухмылочкой мнимого триумфа. У нее будет пушка, из которой она пыталась убить их, а с такого близкого расстояния у них не было ни одного шанса, что она промахнется. Ад не изобрел ничего худшего, чем разъяренная, оскорбленная женщина.

Но появившееся лицо принадлежало мужчине лет сорока в соломенной шляпе с перышком, прикрепленным к бархатному околышу, а когда он улыбнулся, то лицо его словно осветилось солнцем. И сказал он следующее:

– Боже праведный, рад ли я встретить этих юношей? Конечно, рад. Забирайтесь ко мне, а там уж мы решим, куда нам направиться.

Вот так Ник и Том повстречали Ральфа Брентнера.

Глава 44

«Он свихнулся – детка, разве ты этого не знаешь?»

Это была строчка Хью «Пианино» Смита, которую он только что вспомнил. Вернулся назад. Прорыв из прошлого. Хью «Пианино» Смит, помнишь, что там дальше? Ах-ах-ах-ах, де-е-е-йо… дуба-дуба-дуба-дуба… ах-ах-ах-ах. И так далее. Остроумный, мудрый социальный комментарий Хью «Пианино» Смита.

– Черт с ним, с этим социальным комментарием, – сказал он. – Хью Смит жил задолго до меня.

Спустя много лет Дженни Риверс записал одну из песен Смита «Рок-пневмония и буги-вуги-грипп». Именно эту песню особенно четко помнил Ларри Андервуд, и ему она показалась особенно подходящей в данной ситуации. Старина Джонни Риверс. Старина Хью «Пианино» Смит.

– Черт с ним, – еще раз выругался Ларри. Выглядел он ужасно – бледный, хилый призрак, бредущий по одному из шоссе Новой Англии. – Верните мне шестидесятые.

Конечно, шестидесятые, вот это было времечко. Середина шестидесятых, конец шестидесятых. Расцвет Силы. Борьба за чистоту членов. Энди Вархолл в своих очках в розовой оправе и с боксерскими повадками. Бархатный Андеграунд. Норман Спинред, Норман Майлер, Норман Томас, Норман Рокуэлл и старина Норман Бейтс из «Бейтс-мотел», хей-хей-хей. Дилан свернул себе шею. Барри Мак-Гир прохрипел свой «Вечер Разрушения». Дайана Росс завладела сознанием каждого белого подростка Америки. Все эти чудесные группы, смутно проносилось у Ларри в уме, вот что дадут мне шестидесятые, а восьмидесятые засуньте себе в задницу. А если уж говорить о рок-н-ролле, то именно шестидесятые стали его золотым веком. «Крим». «Раскел». «Спунфул». «Эарплейн» с Грейс Сликвокал, Норман Мейлер – соло-гитара и старина Норман Бейтс – ударные. «Битлз». «Ху». Смерть…

Ларри упал, ударившись головой. Мир потонул во мраке, а затем вернулся яркими вспышками. Ларри провел ладонью по виску. Ладонь стала мокрой от крови. Не важно. Трах-тиби-дох, как приговаривали в середине шестидесятых. Что такое падение и удар головой по сравнению с последней неделей, когда его постоянно мучают кошмары и он просыпается с криком, застрявшим в горле? Если закричать вслух и проснуться от этого, то испугаешься еще больше.

Сны, в которых он снова находился в туннеле Линкольна. Кто-то был позади него, только в снах это была не Рита. Это был сам дьявол. Он подкрадывался к Ларри с мрачной застывшей ухмылкой. Темный человек не был ходячей смертью, он был еще хуже, чем воплощение смерти. Ларри бежал, охваченный засасывающей паникой, присущей ночным кошмарам, перепрыгивал через невидимые трупы, знал, что они взирают на него остекленевшими глазами окоченевших трофеев из склепов своих машин, застрявших в замершем потоке дорожного движения, он бежал, но какой от этого был толк, если черный дьявол во плоти, мистическое создание, видел в темноте, обладая всепроникающей силой зрения? А потом этот темный человек начинал проникновенно напевать: «Давай, Ларри, давай, мы добьемся этого вмес-с-с-сте, Ла-а-ар-ри…» Он уже чувствовал дыхание темного человека на своем плече и именно в этот момент начинал пробиваться сквозь сон, покидая черноту кошмара, и крик застревал у него в горле, как горящая кость, или был почти готов сорваться с его губ, такой громкий, что мог поднять и мертвого.

Днем видение темного человека оставляло его. Чернокожий работал строго в ночную смену. А днем безграничное одиночество охватывало его, вгрызаясь в мозг острыми зубами некоего неутомимого грызуна – крысы или ласки. Днем мысли его постоянно возвращались к Рите. Прекрасной Рите, точке отсчета. В своих мыслях Ларри снова и снова переворачивал ее и видел щелочки глаз, напоминающие глаза животного, умершего в муках боли и удивления, рот, который он целовал столько раз, теперь наполненный зловонной зеленой массой. Она умерла так легко, ночью, в том же самом спальном мешке, а теперь вот он…

Ну что ж, свихнулся. Так ведь? Именно это случилось с ним. Он свихнулся.

– Безумие, – простонал Ларри. – О Господи, я схожу с ума.

Часть его, еще сохранившая остатки рационального мышления, признавала, что это вполне возможно, но в данную минуту он страдал от теплового удара. После того что произошло с Ритой, Ларри был не в состоянии управлять мотоциклом. Он был просто не способен на подобное: в его мозгу образовалась некая блокирующая зона. Он постоянно видел себя буквально размазанным по шоссе. Поэтому, в конце концов, он прекратил все попытки ехать. С тех пор он шел пешком – сколько дней? Четыре? Восемь? Девять? Он не знал. Уже в десять утра было, наверное, не меньше девяноста градусов, теперь же, в четыре часа дня, солнце палило что есть мочи, а у него даже не было шляпы.

Ларри не мог вспомнить, сколько дней назад он бросил мотоцикл. Не вчера и, возможно, даже не позавчера (может быть, но, скорее, нет), да и какое это имело значение? Он слез с мотоцикла, нажал на сцепление, затем покрутил ручку газа и выжал сцепление. Мотоцикл вырвался из его дрожащих, ослабленных рук, как дервиш, и помчался, виляя, по шоссе, куда-то на восток от Конкорда. Он подумал, что городок, в кагором он угробил свой мотоцикл, кажется, назывался Госсвилл, хотя и это не имело никакого значения. Дело в том, что мотоцикл ему больше не подходил. Ларри не осмеливался ехать со скоростью больше пятнадцати миль в час, но даже при такой скорости ему снились кошмары, в которых он видел себя перелетающим через руль и проламывающим себе череп или заворачивающим за угол и врезающимся в перевернутый грузовик и превращающимся в огненный шар. А потом наступила эта чертова жара, и он почти видел слово «ТРУС», начертанное на придорожных указателях. Действительно ли были те времена, когда он воспринимал мотоцикл не только как нечто само собой разумеющееся, но и наслаждался ездой на нем, ощущая скорость, когда рассекал лицом ветер и видел полосу расплывающегося тротуара в шести дюймах от ступней? Да. Когда с ним была Рита, пока Рита не превратилась в ничто со ртом, набитым зеленой гадостью, и с глазами-щелочками, он действительно наслаждался этим.

Итак, он предоставил мотоциклу разбиться, а затем долго смотрел на него с настороженным ужасом и страхом, как будто мотоцикл мог каким-то образом подняться и напасть на него, Ларри. «Давай, – подумал он, – замри, сосунок». Но мотоцикл продолжал жить очень долго. Очень долго он ревел и грохотал; на дне оврага заднее колесо его бесполезно крутилось, голодная цепь вбирала в себя пожухлую траву и прошлогоднюю опавшую листву, выдыхая облака коричневой, горько пахнущей пыли. Голубой дымок вздымался из поблескивающей хромом выхлопной трубы. И даже когда Ларри был уже достаточно далеко, он все равно продолжал думать, что в этом было нечто сверхъестественное, что мотоцикл сможет самостоятельно подняться из своей могилы и поглотить его… или однажды он оглянется и увидит свой мотоцикл, эту проклятую железку, которая так и не смогла заглохнуть и умереть спокойно, с грохотом надвигающуюся на него по шоссе, а над рулем склонится тот самый темноликий мужчина, тот твердый орешек, а на заднем сиденье, с развевающимся на ветру белым шелком брюк, будет ехать Рита Блэкмур, с лицом белее мела, с глазами-щелочками, с иссушенными, мертвыми, как стебли травы зимой, волосами. Пока эти видения мелькали в голове Ларри, мотоцикл наконец-то стал затихать, гикать, кашлять, стреляя выхлопной трубой, а когда окончательно замер, Ларри взглянул на него вниз с сожалением, как будто это была убита некая часть его самого. Без мотоцикла у него не было ни малейшей возможности разорвать и победить тишину, а молчание в некоторой степени было даже хуже, чем страх смерти или страх получить увечья в автокатастрофе. С тех самых пор Ларри шел пешком. Он миновал несколько маленьких городишек, в них были магазинчики с велосипедами и мотоциклами, их образцы были выставлены в витринах с ключами наготове, но если Ларри смотрел на них слишком Долго, то перед ним вставало яркое и четкое видение себя, лежащего на обочине дорога в луже крови, это было как сцена из тех кошмарных, но таких притягательных фильмов ужасов Чарльза Бенда, где люди умирают под колесами огромных грузовиков или становятся добычей гигантских, не известных природе червей, которые вскармливаются и растут в их теплых внутренностях и, наконец, прорываются наружу, освобождаются, выворачивая живую трепетную плоть, и Ларри, весь дрожа, проходил мимо, смиряясь с тишиной. Он проходил мимо, остро чувствуя, как пот выступает над его верхней губой, а в висках стучит.

Ларри похудел – разве могло быть иначе? Он шел безостановочно целыми днями, каждый день, с восхода и до заката. Он почти не спал. Кошмары будили его в четыре, он зажигал фонарь и скрючивался вокруг него, ожидая, когда же появится солнце, станет достаточно светло, и он дерзнет продолжить свой путь. И он продолжал идти, пока не становилось так темно, что он уже не различал дороги, тогда Ларри быстро разбивал лагерь и разводил костер со скоростью, достойной бывалого бродяги. С костерком он мог долго не спать, чувствуя себя таким возбужденным от страха, будто в жилах его бродило по меньшей мере два грамма кокаина. О детка, дрожи, греми и катись. Он, совсем как заядлый наркоман, почти ничего не ел; он не чувствовал голода. Кокаин не возбуждает аппетит, как и страх. С той самой памятной вечеринки Ларри не притрагивался к кокаину, но он все время боялся. Он вздрагивал даже от тишайшего вскрика ночной птицы в лесу. Предсмертный стон маленького животного, попавшего в лапы более крупному, доводил его до того, что душа у него уходила в пятки, а сердце едва не выпрыгивало из груди. Ларри уже прошел стадии похудения, худобы и теперь превращался в костлявый скелет. Теперь он балансировал на некоей метафорической (или метаболической) грани между истощением и дистрофией. Ларри отпустил бороду, она была довольно-таки странной, рыже– коричнево-золотистой, на два тона светлее, чем его шевелюра. Глаза ввалились; они сверкали из глубоких глазниц, как растерянные зверьки, попавшие в капкан.

– Безумие, – снова простонал Ларри. Отчаяние, прозвучавшее в этом стоне, испугало его. Неужели дело зашло так далеко? Когда-то давным-давно жил-был Ларри Андервуд, выпустивший хитовую пластинку, мечтавший стать Элтоном Джоном своего времени… о Боже, вот посмеялся бы Джерри Гарсиа над этим… а теперь тот приятель мутировал в это сломленное существо, ползущее по горячему асфальту шоссе № 9 где-то на юго-востоке Нью-Гэмпшира, – ползущая, извивающаяся гигантская змея, вот что он такое теперь. Тот, другой Ларри Андервуд, конечно же, не имел никакого отношения к этому ползущему ничтожеству, к этой дешевке… этому…

Он попытался встать, но не смог.

– Как это все смешно и глупо, – сказал он, всхлипывая и смеясь.

А через дорогу, на холме в двухстах ярдах как прекрасный мираж сверкал беленький фермерский домик Новой Англии. У него была зеленая обшивка, сверкающая зеленая крыша и аккуратный зеленый заборчик живой изгороди. А позади него открывался вид на зеленую лужайку, уже приобретающую неухоженный вид. Вдоль лужайки бежал небольшой ручеек; Ларри слышал его бормочущее журчанье, чарующий звук. Каменная стена, сооруженная вдоль луга, возможно, обозначала границы владения, к ней на равном расстоянии вплотную подступали огромные тенистые вязы. Он мог бы установить свой Мировой Рекорд Восхождения Туда и посидеть в тени, вот какой великий подвиг мог совершить он. А когда он почувствует себя немного лучше… когда все покажется ему лучше… он встанет на ноги, дойдет до ручья, чтобы напиться прохладной воды и обмыться. От него, наверное, ужасно пахнет. Однако кому какое дело? Кто будет принюхиваться к нему теперь, когда Рита мертва?

Лежит ли она все так же в той палатке? Вздулась? Привлекла тучи мух? Все больше становится похожей на того черного протухшего мужчину из кабинки туалета в Центральном парке? А где же еще, черт побери, ей находиться? Играть в гольф в Палм-Спрингсе с Бобом Хопом?

– Господи, это ужасно, – прошептал Ларри и пополз дальше. Наконец он оказался в тени, и ему показалось, что теперь он сможет подняться на ноги, но для этого нужны были неимоверные усилия. У него хватило сил только глянуть назад на проделанный путь, дабы удостовериться, что мотоцикл не преследует его.

В тени было градусов на пятнадцать прохладнее. Ларри издал продолжительный вздох облегчения и удовольствия. Он приложил ладонь к шее – туда, куда весь день било солнце, и тут же отдернул ее от боли. Солнечный ожог? Достаньте мазь. И прочее отличное дерьмо. Унесите этого человека из-под обжигающих лучей солнца. Сгорел, детка, сгорел. Воттс. Помнишь Воттса? Еще один прорыв в прошлое. Вся человеческая раса, все это в прошлом, в далеком и неповторимом Золотом Веке.

– Приятель, ты болен, – прошептал Ларри, прислонился головой к шершавой коре вяза и закрыл глаза. Под закрытыми веками замелькали красно-черные круги солнечного света. Журчание ручейка успокаивало, навевая дремоту. Через минуту он спустится вниз, напьется и умоется. Через минутку.

Ларри задремал. Минуты летели, а его дремота превратилась в первый по-настоящему крепкий за столько дней сон без сновидений. Руки его безвольно отдыхали на коленях. Его тщедушная грудь приподнималась и опускалась, а борода делала его озабоченное лицо одинокого беженца, выбравшегося из ужаснейшей переделки, настолько худым, что в это было невозможно поверить, Мало-помалу складки, прорезавшие его загоревшее до черноты лицо, стали разглаживаться. Он кружил по спирали, погружаясь в самые глубинные уровни бессознательного, и отдыхал там, словно маленький речной бобр, прячущийся от солнца в своей прохладной норке. Солнце уже начинало садиться.

Вдруг рядом с изгибом ручья негромко зашуршали густые заросли кустарника, как будто что-то осторожно пробиралось сквозь них, замирало, затем продолжало движение. А немного погодя из кустов вышел мальчик. Ему было лет тринадцать, а может, и десять – просто он был высоковат для своего возраста. На нем были только шорты. Кожа мальчика приобрела ровный оттенок красного дерева, но у пояса шорт тело было молочно-белым. Весь он был искусан комарами, некоторые укусы были старыми, другие новыми. В правой руке мальчик держал нож для разделки мяса. Лезвие длиной в целый фут, остро отточенное, ярко сверкало в лучах заходящего солнца.

Неслышно ступая, слегка согнувшись, мальчик подбирался к вязу у каменной стены, пока не оказался прямо позади Ларри. У него были сине-зеленые, цвета морской волны глаза со слегка приподнятыми уголками, что придавало ему восточный вид. Это были скрытные глаза, в них проглядывала скрытая жесткость. Мальчик взмахнул ножом.

Женский голос, тихий, но твердый, произнес:

– Нет.

Подросток обернулся на звук голоса, все так же занося нож.

– Понаблюдаем, а там видно будет, – сказал женский голос.

Мальчик замер, переводя взгляд, горящий желанием осуществить задуманное, с ножа на Ларри и снова на нож, а затем отступил, проделав весь путь обратно, и скрылся в кустах.

А Ларри продолжал спать.

Первое, что понял Ларри проснувшись, было то, что чувствует он себя хорошо. Второе – он был голоден. Третье – солнце располагалось как-то неправильно, казалось, оно проделало по небу обратный путь. Четвертое – извините за нескромность, он хотел писать, как скаковая лошадь.

Прислушиваясь к деликатному журчанью, Ларри понял, что он не просто вздремнул – он проспал всю ночь. Взглянув на часы, он понял, почему солнце располагалось неправильно. Было уже девять двадцать утра. Голоден. В этом белом огромном доме должна быть еда. Консервированный суп, а может, и мясо. В желудке у него заурчало.

Прежде чем подняться к дому, он, сбросив одежду, склонился над ручьем и стал брызгать на себя водой. Только теперь Ларри заметил, каким тощим он стал – как обглоданная кость. Он выпрямился, обтерся рубашкой, натянул брюки. Пара камней высовывала свои влажные черные спины из ручья. По ним Ларри и перебрался на другую сторону. Вдруг он замер, напряженно вглядываясь в плотную стену зашуршавших кустов. Страх, дремавший в нем со времени пробуждения, внезапно вспыхнул, как подброшенная в костер сосновая щепка, а затем так же молниеносно затух. Это была всего лишь белка или другой зверек, может быть, лиса, вот и все. И ничего больше. Ларри развернулся и пошел по лугу к белеющему невдалеке дому.

Но на полдороге на поверхность сознания Ларри, как пузырек воздуха, всплыла мысль и тут же лопнула. Возникла она случайно, но ее смысл завел Ларри в тупик.

Мысль была такой: «Почему ты не едешь на мотоцикле?»

Ларри замер посередине лужайки, на равном расстоянии от дома и ручья, изумленный простотой вопроса. Он шел пешком с тех пор, как пустил под откос свой «харли». Шел, изматывая себя, и в конце концов вырубился от солнечного удара или чего-то настолько близкого к этому, что разница не имела никакого значения. А мог бы и ехать, пусть даже на небольшой скорости, и теперь, возможно, был бы уже на побережье, выбрав для себя летний домик и обустраиваясь в нем.

Ларри рассмеялся – сначала тихо и осторожно, немного пугаясь звука собственного голоса в абсолютной тишине. Смех, когда рядом не было никого, с кем можно было бы посмеяться, был еще одним призраком в его безвозвратном путешествии в сказочную банановую страну прошлого. Но смех звучал настолько искренне и реально, так чертовски здорово и так напоминал смех прежнего Ларри Андервуда, что он просто выпустил его на волю. Ларри кружился, раскинув руки, запрокинув голову в небо, и просто разрывался от смеха над своей собственной непроходимой глупостью.

Позади него в живописных зарослях, там, где у ручья кусты были погуще, настороженные зелено-голубые глаза наблюдали за этой сценой, они следили за тем, как Ларри пересек лужайку, все еще посмеиваясь и качая головой. Они наблюдали за тем, как он взобрался на крыльцо, подергал входную дверь и открыл ее. Они наблюдали за тем, как Ларри скрылся внутри. Затем кусты зашевелились, издавая то легкое шуршание, которое так насторожило Ларри. Мальчик в шортах прокладывал себе дорогу, все так же сжимая в руке нож для разделки мяса.

Но тут появилась другая рука и похлопала мальчика по плечу. Тот немедленно остановился. Вышла женщина – высокая, необыкновенная, она шла, казалось, абсолютно не задевая кустов. Волосы ее напоминали густой, великолепный черный поток с ослепительно белыми прожилками; красивые, поразительные волосы. Они были закручены толстым жгутом, перекинутым через плечо и иссякающим У возвышения груди. При первом взгляде на эту женщину сразу обращал на себя внимание ее великолепный рост, а затем взгляд, как магнитом, притягивало к этим дивным волосам, мысленно так и ощущалась их волнующая тяжесть и шелковистость. И если вы мужчина, то непременно поймали бы себя на мысли о том, как эта черноволосая газель выглядела бы с распущенными, вырвавшимися на свободу волосами, разметавшимися по подушке в лунном сиянии. Вас начала бы преследовать мысль, какова она в постели. Но она никогда не подпускала к себе мужчину. Она была чиста. Она ждала. Ей снились сны. Однажды в колледже она видела его. И теперь она снова раздумывала, не ее ли это мужчина.

– Подожди, – приказала она мальчику.

Она повернула его гневное лицо к своему, сияющему необыкновенным спокойствием, и сказала:

– С домом все будет в порядке. Зачем ему разрушать дом, Джо?

Мальчик отвернулся и обеспокоенно взглянул на дом. А она добавила:

– Когда он выйдет, мы последуем за ним.

Подросток яростно закивал головой.

– Да, мы должны. Я должна. – Она ощущала это необычайно четко и ясно. Возможно, он не был ее суженым, но даже если это и так, то он был связующим звеном в цепи, по которой она так долго шла и которая теперь приближалась к своему венцу.

Джо – это было не настоящее имя мальчика – свирепо взмахнул ножом, как бы вонзая его в женщину. Но она не сделала ни малейшего движения, чтобы защититься или увернуться, и он медленно опустил свое оружие. Затем, повернувшись к дому, замахнулся ножом в том направлении.

– Нет, ты не сделаешь этого, – сказала она. – Потому что он живое существо и он приведет нас к… – Женщина замолчала. «Другим человеческим существам», – хотела сказать она. Он человеческое существо, и он приведет нас к другим человеческим существам». Но она не была уверена, что имела в виду именно это или, даже если это и так, то было ли это все, что она хотела сказать. Она и так уже чувствовала, что ее тянуло в противоположные стороны, и начинала сожалеть, что они вообще встретили Ларри. Она попыталась погладить мальчика по голове, но тот со злостью отдернул ее. Он опять бросил взгляд на дом, глаза его пылали ненавистью и ревностью. Немного погодя он скрылся в кустах, с осуждением оглядываясь на женщину. Она последовала за подростком, желая убедиться, что он будет вести себя нормально. Пройдя немного, мальчик вдруг лег на землю, свернувшись клубочком и прижимая нож к груди. Он засунул палец в рот и закрыл глаза.