сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)
Я запираю дверь и оседаю на пол – ниже, ниже, ниже, словно сдувающийся воздушный шар.
И остаюсь там до самого рассвета.
Глава 6
Габ
Единственный раз, когда я стою спиной к комнате, – это когда меня больше волнует то, что происходит за её пределами.
На лужайке перед домом царит хаос. У ворот выстроилась вереница машин у импровизированного пропускного пункта. Алек проверяет номера, а Максим прочёсывает салоны.
Какой–то дальний дядя стоит, упёршись ладонями в капот своей машины, пока Йеми обыскивает его в поисках оружия. А на подъездной аллее организатор свадьбы ковыляет по гравийной дорожке со стопкой коробок, опечатанных красной лентой – знаком, что их уже проверили. Она поскальзывается на траву, и цементовоз, сдающий задом к котловану, чуть не задевает её.
– Бенни трахнул нашу троюродную сестру на свадьбе Миралес на прошлых выходных.
– Вот же блять. Откуда мне было знать? У тётки была другая фамилия.
– Узнаешь через девять месяцев, когда она объявится на твоём пороге с трёхглазым ребёнком на руках.
Комната наполняется хриплым смехом. В отражении окна я вижу, как мой кузен Бенни бьёт своего брата Нико в живот исподтишка.
Проведя рукой по своим коротко стриженым волосам, я с силой выдыхаю сквозь стиснутые зубы.
Если снаружи – хаос, то внутри – заблуждение в своей самой безумной форме. Раф открывает третью бутылку виски, а Кас, склонившись над хьюмидором, треплется о сигарной коллекции. И почему–то какой–то мудак с сантиметром на шее щиплет подол моих брюк.
Мне постоянно приходится сдерживать позыв дать ему резкий пинок в челюсть.
Раф появляется рядом со мной, наклоняя бутылку к моему бокалу.
– Подлить? – Он хмурится, заметив, что мой виски нетронут. – Что, с похмелья что ли?
Конечно, нет. Алкоголь – не мой выбор, когда нужно притупить мысли.
Кроме того, как я могу пить в такое время?
Но отсутствие часов на его запястье и небрежные подписи на документах, которые я утром взял из его стола и сжёг, говорят об обратном.
В ухе раздаётся грубый арабский: «Эмиль – Командиру. Приём».
Окинув взглядом территорию, я нахожу Эмиля у грузовика. Он смотрит на меня в ожидании. Я киваю. Он в ответ кивает мне, дважды хлопает по дверце кабины, и барабан сзади с скрипом оживает.
Раф с отвращением смотрит, как цемент выплёвывается из жёлоба.
– Именно сегодня нужно работать на лужайке.
– Именно сегодня нужно было устраивать гребаную свадьбу, – хрипло отвечаю я.
Он усмехается и в третий раз с утра поправляет мой галстук–бабочку.
– Возьми день отгула, брат. Ты же знаешь Данте. Он не смог бы организовать оргию даже в борделе.
В глубине моего языка зарождается горький привкус.
Мои братья... они мои братья, но, чёрт возьми, иногда они такие невежды.
Рафаэль Висконти сделал именно то, для чего, по словам нашего отца, он родился: взял серебряную ложку в рот и превратил её в золотую. Теперь он проводит дни в бриллиантовом пузыре, где всегда светит солнце, его казино всегда прибыльны, а его самая большая забота – царапина длиной в дюйм на машине, которую он поцарапал, потому что ездит как мудак.
Он слишком занят залами заседаний и женщинами, чтобы понять: если бы я взял выходной, его бы убили раз десять. Из всех возможных дней взять выходной сегодня – точно не вариант. Не тогда, когда Анджело решил надрать задницу дяде Альберто и через несколько недель жениться на его невесте.
Моё раздражение смещается с Рафа на Анджело, нашего старшего брата и Главу группировки в Дьявольской Яме. Он был рождён, чтобы вести за собой, и, как выяснилось, рождён, чтобы быть занозой в моей заднице.
Он мог бы отложить свадьбу. Мог бы провести её за закрытыми дверями или по зуму, мне всё равно. Но нет, он захотел грандиозное мероприятие с шампанским, сигарами и виски. Посреди чёртова Национального заповедника, где больше сорока мёртвых зон и шестнадцать входов, которые нужно охранять, и со списком гостей, включающим всех дальних родственников, с которыми мы вообще поддерживаем связь. Он захотел приглашения с партнёрами, оркестр и ужин из восьми блюд от шефа, прилетевшего из Италии, – и всех их нужно было проверить, обыскать и прослушать.
Это логистический кошмар.
Но ни Анджело, ни Раф об этом не подумали.
Не для этого они были рождены.
– Кстати, что ты делаешь там внизу?
Раздражение вспыхивает у меня за рёбрами. Раф обожает дурацкие шутки. Они составляют каждую вторую строчку его свадебной речи, но по его пустому взгляду я понимаю, что на этот раз он не шутит.
Я смотрю на портного, тот отвечает мне нервной улыбкой, затем я перевожу взгляд на Рафа. Вот почему его чистильщик бассейна в итоге оказался связанным в багажнике моей машины. У него нет проблем болтать лишнее при персонале, а потом он удивляется, куда они постоянно пропадают.
– Совершенно секретно.
– Ага, – бормочет он о край своего бокала. – Габ Висконти и его тайная комната.
Я бы рассмеялся от того, как его комментарий бьёт в цель, но этот ген прошёл мимо меня. Даже если бы нет, война на пороге. И в этом нет ничего смешного.
Раф хлопает меня по спине, бормочет что–то саркастичное насчёт отличной беседы и направляется к Касу, который теперь развалился в кресле, проводя носом вдоль кубинской сигары.
Я похрустываю шеей, но это почти не снимает сковавшее её напряжение. Я заведён до предела и горю изнутри, и не потому, что жду выстрелов в любую секунду – для меня это уже фоновый шум.
Это Она.
– Знаешь, что мне нужно? План рассадки. – Бенни дёргает за пробку графина с виски. – С большими зелёными галочками напротив имён всех тёлок, с которыми у нас нет родства.
Нет, Бенни нужно допить курс антибиотиков. У него снова гонорея, уже второй раз за год, и с восемнадцатью его бывшими пассиями в списке гостей на свадьбе, скоро будет и третий.
– Ага, и большие красные кресты напротив всех тёлок, на которых заведены запретительные приказы, – протяжно говорит Раф.
Кас разражается громовым хохотом, хотя утром в понедельник он его проглотит, когда его русская невеста вручит ему его собственный запретительный приказ. Её братья не настолько глупы, чтобы вмешиваться в брак по расчёту с Висконти, и её четырёхдневная голодовка не сработала, так что теперь она пробует удачу в американской правовой системе.
Я смотрю вниз.
– Вы закончили?
Портной зажимает иглу в уголке рта и перебирается к моей другой ноге.
– Э–э, почти, сэр. Мне нужно всего лишь немного ослабить ткань, и я не буду вам мешать. – Я задираю брючину на дюйм. Его взгляд падает на клинок у меня на лодыжке, и кровь отливает от его лица. – Неважно. Всё готово, – говорит он и пускается бегом в более безопасное место.
Умный мужик.
Пока Раф компостирует мне мозги, а этот придурок жужжит у моих ног, я отстаю от проверок. Сканирую периметр, убеждаясь, что никто из моих людей не нарушил строй. На пункте пропуска теперь четыре машины, все я узнаю, как мало рисковые. Все коробки, которые проносят в дом и из дома, опечатаны красной лентой, что означает допуск, а быстрый взгляд на часы подсказывает мне, что Фез следит за Анджело и Рори в заднем саду.
Хорошо.
Я сжимаю затылок и выпускаю напряжённый выдох. Раф прав, Данте и правда не отличит левую руку от правой. Теперь, когда дядя Альберто мёртв, его заставили занять его место во главе группировки в Дьявольской Бухте на два десятилетия раньше срока. Он неподготовлен и перегружен, и даже если бы это было не так, у него просто нет яиц, чтобы быть Капо. Парень не может и спусковой крючок нажать, не спросив разрешения, не то что приказать это сделать другому. У него и так едва хватает людей, чтобы охранять периметр Дьявольской Бухты. Было бы идиотизмом скормить их моим волкам так рано.
Кроме того, мстить сегодня, из всех дней, было бы предсказуемо.
А я давно усвоил, что Данте Висконти может быть кем угодно, только не предсказуемым.
Моя грудь начинает гореть, а зрение мерцает. Прошло три года, но воспоминание о той ночи до сих пор ослепляет меня яростью. Я сглатываю, заталкиваю его в самую глубь и продолжаю осмотр.
Когда мой взгляд скользит вдоль кованых оград, он цепляется за пешеходный вход, а затем сужается на знакомой блондинке рядом с ним.
Кстати, о той ночи.
Она передаёт Арбену для досмотра маленькую сумочку. Размером с почтовую марку и до неприличия розовую, как и всё остальное в ней. Розовые локоны. Розовая водолазка, выбивающаяся из–под воротника розового пальто. Розовые сапоги до колен. Даже под холодным серым небом я вижу, что дорожная сумка через её руку – бледно–розового оттенка, и я готов поставить всё своё оружие, что внутри неё – тоже что–то розовое.
Розовое. Розовое. Розовое.
Господи. Я бы не подумал, что возможно так сильно ненавидеть какой–то чёртов цвет.
Проведя ладонью по челюсти, я с силой выдыхаю через нос и перехожу к другим проверкам.
Я выдерживаю от силы десять секунд, прежде чем снова уставиться на неё.
Я знал, что она будет на свадьбе, она подружка невесты Рори, но после того, как я вселил в неё страх божий прошлой ночью, я не думал, что она будет так, блять, жизнерадостна.
Я не имею привычки терроризировать молодых девушек, но я понял в тот миг, когда она показала мне свой чёртов язык на парковке «Катакомб», что мне нужно пресечь это дерьмо на корню, если мы собираемся сосуществовать на одном Побережье. Что это лишь вопрос времени, когда она узнает меня. Заговорит со мной.
Прикоснётся ко мне.
Раздражение жжёт мне шею, и я дёргаю за дурацкий галстук–бабочку, пытаясь ослабить хватку.
Угроза вырезать язык не сработала, так что мне пришлось надавить сильнее. Но я был глупцом, потому что явился к ней домой в попытке преподать ей урок на тему старой как мир истины «шутишь – получай», но вместо этого я получил урок, узнав, каковы её тяжёлые вздохи на моей ладони и как пахнут её волосы, когда они только что вымыты.
Жар в моей груди пополз ниже, и я выталкиваю его из своего тела сдавленным шипением, прежде чем он достигнет паха, раздражённый тем, что он там вообще возник. Я ненавижу своего отца по миллиону причин, но не за то, что он выбил из меня способность испытывать вожделение.
Женщины делают тебя слабым. Позволишь им провести руками по твоему телу, и они найдут каждую трещинку и расщелину, раздерут их до размеров каньона, а затем найдут наглость смотреть тебе прямо в глаза и называть это любовью.
Лучше изначально не позволять им до себя дотрагиваться.
Я стряхиваю с челюсти призрак её прикосновения и снова смотрю на неё сверху вниз.
Я не знаю, бесит ли меня больше то, что она не распознала опасность три года назад, когда столкнулась с ней, или то, что за прошедшие годы она так и не научилась её распознавать. Какого хрена её дверь была не заперта, и почему она просто стояла там, с отвисшей челюстью и вытаращенными глазами, в самом тонком халате на планете, вместо того чтобы бежать, спасая свою жизнь?
Мой взгляд сужается на ней с невольным любопытством. Она получила свою сумку обратно, так почему до сих пор стоит там и смеётся?
Её смех звучит как солнце и гелий, такой лёгкий и громкий, что долетает через лужайку, проникает сквозь пуленепробиваемое стекло и обрушивается на мою грудину, как слабый удар.
Она смеётся над Арбеном, из всех гребаных людей. Словно он вообще может быть смешным. Словно у него нет «Глока» за поясом, электрошокера в кармане и самого сильного удушающего приёма, который я когда–либо видел.
Виски пульсируют, и навязчивая мысль пронзает меня, зарываясь глубже и прокладывая путь обратно во времени.
Она тогда тоже прикоснулась ко мне. Это было мягко. Как и её голос. Как и её дыхание, скользнувшее по моей верхней губе.
«Можно я расскажу тебе секрет?»
Что–то сжимается у меня в грудине, и я поднимаю бокал с виски, осушая его одним глотком в попытке распутать этот клубок.
Добрая самаритянка и её маленький секрет.
Проведя языком по зубам, я смотрю на неё и Арбена через край бокала. Он тоже смеётся. Запрокинул голову, растянувшись в беззубой улыбке, обнажающей последствия того раза, когда он меня допёк.
Должно быть, в том напитке что–то было, потому что, прежде чем здравый смысл успевает меня остановить, я вызываю его канал на часах и подношу их ко рту.
– Поделись шуткой, Арбен. Мне сегодня не помешает хороший смех.
Он вздрагивает и хватается за наушник, словно от удара током. Возможно, потому что я перешёл на английский. Его виноватый взгляд мгновенно находит меня, но её взгляд скользит по фасаду дома, пытаясь понять, что его так напугало.
Когда она замечает меня, то замирает. Осознание смывает весь свет с её лица, и чёрное заливает синеву её глаз.
Вместо того чтобы отвести взгляд, как я ожидал, она набирается наглости и поднимает подбородок. Чем дольше она смотрит, тем жарче разгорается её гнев и тем сильнее бьётся моё сердце. На мгновение мне кажется, что она снова покажет мне язык.
Адреналин заливает меня, и глубоко укоренившаяся во мне болезнь надеется, что она это сделает. В этот раз блефа не будет; я бы вырезал его медленно, десертной ложкой, а затем, в зависимости от того, как сильно она будет сопротивляться, затолкал бы его ей в глотку, чтобы заглушить её крики.
Она смотрит на меня с ненавистью.
Стекло трескается в моём кулаке.
Она отворачивается.
Хотя последнее, на что у меня есть время, – это очередной визит к ней, разочарование отравляет лёгкое удовлетворение, что я чувствую. Я всегда любил вырезать языки. Если избегать язычной артерии и держать их в вертикальном положении, они истекут кровью за три–четыре дня.
Она что–то открывает на телефоне и показывает Арбену, и мои мышцы дёргаются, готовя тело к тому, чего ему не следует делать. Не по отношению к ней, а к нему. Мне не нужно слышать, как эта девчонка треплет языком, чтобы понять, что не её слова – причина его умиления.
Мои люди столь же тщательно отобраны, сколь и её «солнечная» личность. Они лучшие в своём деле, и я тренировал, пытал и травмировал их, чтобы они стали ещё лучше.
К несчастью, у них всё ещё есть члены и животное желание засунуть их во что–нибудь миленькое.
Он рассмеялся не потому, что она показалась ему смешной, нет, он увидел белокурые волосы, личико–сердечко и то, как морщится её нос пуговкой, когда она улыбается. Он увидел широкие глаза и задался вопросом, сможет ли он растлить ту невинность в них. И когда она коснулась его, он подумал, что у него есть шанс узнать, так ли туго то, что скрывается под её ярко–розовым плащом, насколько на это намекает её силуэт.
Он потеряет остальные зубы сегодня вечером.
А я сойду с ума из–за её секрета.
Тихий звук шагов возвращает меня в комнату. Я склоняю голову, прислушиваясь. Тяжёлая поступь, решительные шаги. Лёгкий упор на левую пятку.
Даже прежде, чем дверь распахивается, я знаю, что это Анджело.
Он тоже взвинчен.
– Слушайте и слушайте внимательно, потому что это ваше первое и последнее предупреждение. Никаких драк, никаких трахов, никаких нарушений субординации. Сегодня день моей свадьбы, и если кто–то из вас, идиотов, всё испортит, вы будете мертвы раньше, чем успеете запищать своё «прости». Поняли? Отлично. А теперь – нахуй отсюда.
По комнате проносится ухмылка, приправленная саркастичным «Есть, босс» от Бенни.
Она проносится и во мне, потому что мой брат редко бросает угрозы. Обычно он сразу переходит к самой интересной части в слепой ярости, а потом звонит мне, чтобы я разбирался с последствиями.
Анджело Висконти был рождён, чтобы вести за собой. Он был рождён и для того, чтобы хорошо выглядеть в костюме, потому ему так долго и сходила с рук роль законопослушного гражданина. После смерти наших родителей он сел в самолёт до Лондона, вместо того чтобы встать на место нашего отца, и попытался вытрясти из себя мафиозника.
Я всегда знал, что он вернётся к Коза Ностре – задолго до того, как его взгляд упал на невесту нашего дяди.
Нельзя убежать от того, для чего ты был рождён.
Он захлопывает дверь резким пинком и плюхается в кресло за своим столом.
Раф подносит ему виски, насвистывая.
– Братец, выглядишь шикарно. Волнуешься?
– Нет. Параною, – сквозь зубы бросает тот, разглаживая полы смокинга.
– Что Рори не придёт?
Он фыркает с сухим смешком, его взгляд скользит к фотографии, где она улыбается рядом с его ноутбуком.
– Я бы притащил её к алтарю за её же локоны, если бы пришлось.
– Как романтично.
– М–м. – Анджело осушает свой бокал в два глотка, с силой ставит его и указывает подбородком на меня. – Мы готовы?
Я киваю.
– Хорошо. А теперь скажи мне, какого хуя ты перекапываешь мой передний двор в день моей свадьбы.
– Это, видимо, секрет, – с усмешкой говорит Раф, усаживаясь на край стола.
Мой взгляд опускается на Эмиля, который разравнивает бетон обратной стороной лопаты.
Секреты. Самое мощное оружие Злодея.
Нашему отцу не нужно было тратить дыхание, чтобы озвучить восьмое правило. Он подавал пример.
