сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)
Воздух вокруг него сгущается. Черты лица заостряются, мышцы напрягаются. Это так тонко, что я бы не заметила, если бы не смотрела на него так пристально.
Медленно его глаза опускаются и застревают на моих. В них скука, ужас, а теперь есть еще что–то. Что–то мерцающее за зеленью, воспаленное и нечитаемое. Мой мозг не может это расшифровать, но мое тело распознает опасность, и я делаю шаг назад.
Все происходит так быстро.
Ослепляющий свет смывает его черты. Небо вспыхивает от черного к оранжевому и обратно.
И звук. Он наполнен давлением, громкий и отвратительный.
Мир взрывается.
Прямо как в кино.
Глава 9
Рен
У нас с Рори есть схожий талант. Она может определить любую птицу по ее пению.
А я могу определить любую эмоцию по крику.
За миллисекунду я распознаю все звуки вокруг как крики коллективного ужаса. Гортанные и леденящие кровь, хор настолько громкий, что земля гудит у меня под ногами.
Габриэль бросается ко мне с такой скоростью, что у меня нет даже времени отшатнуться, и теперь мои ноги совсем не касаются земли. Его предплечье прижимает меня к его торсу, пока он несет меня назад сквозь мелькающий хаос. Блестят стразы, бьются бокалы. Оркестр больше не поет The Nolans.
Танцплощадка уменьшается за спиной Габриэля. Ветки царапают мои плечи. Когда свадьба исчезает за завесой деревьев, я понимаю, что мы в лесу. Я вытягиваю шею, глядя на кроны деревьев; клубы дыма вьются между листьями, а запах горящих вещей, которым гореть не положено, сгущается в воздухе.
Что происходит?
И, что более важно, где Рори и Тейси?
Мое учащенное дыхание гудит в ушах, пока я извиваюсь в хватке Габриэля, вглядываясь в толпу, пробегающую мимо. Я выискиваю спотыкающиеся силуэты, ищу бледно–розовое платье подружки невесты Тейси и белое платье Рори.
Не видя их нигде, я цепенею, и, наконец, шок уступает место ужасу.
– Где они? – кричу я. Он не отвечает. – Что происходит?
Его выражение лица грозовое, настолько напряженное, что скулы выпирают из–под кожи. Он сконцентрирован на виде позади меня. Хотя его рот сжат в твердую линию, губы подрагивают. На мгновение мне кажется, что он бормочет что–то себе под нос, но затем я замечаю его кулак под бородой под странным углом.
Он говорит в свои часы, прямо как инспектор Гаджет или кто–то в этом роде.
Я отсекаю хаос вокруг нас и сосредотачиваюсь на его голосе. Его горячее дыхание опаляет мою шею, а его грудь вибрирует о мою, но я не могу разобрать ни одного ключевого слова, которое объяснило бы, почему ночь погрузилась в безумие. На самом деле, я не могу разобрать ни одного слова вообще, и тогда я понимаю, что он говорит даже не на итальянском, не говоря уже об английском.
Все это слишком сюрреалистично, и я не могу ничего сделать, кроме как смотреть на него с неуместным заворожением. Хладнокровие, плавная походка. Решимость в его глазах. Он потусторонний. Недвижимая гора в шторме, и ирония не ускользает от меня: менее двадцати четырех часов назад рука, что держит меня сейчас, была той же рукой, что не позволяла мне покинуть мой дом, и все же я каким–то образом знаю, что цепляться за его тело – самое безопасное место.
Я впиваюсь в него сильнее.
Секунды тянутся в минуты; он ни разу не взглянул на меня. Боже, если Анджело мог поднять меня без единого стона, то Габриэль, кажется, поднял меня и забыл об этом.
Когда мы выходим на главную дорогу, я не успеваю осмотреться, как моя спина с силой ударяется о что–то твердое, новые руки обхватывают мою талию, и расстояние между мной и Габриэлем стремительно увеличивается.
Он рассеянно смотрит куда–то у меня над головой.
– Займись этой.
Затем он, не оглянувшись ни разу, направляется обратно к деревьям.
«Займись этой». Словно он портовый грузчик, а я – груз, неодушевленный предмет, который нужно перетащить с одного места на другое, прежде чем ему разрешат закончить смену.
Боже, Рен. Свадьба Рори разрушена, а я тут со своими эгоистичными мыслями. Теперь мне стыдно за то, что я обиделась. Я не могу долго на этом зацикливаться, потому что новые руки несут меня через дорогу. Я смотрю на море поверх крыши машины, и у меня в животе все сжимается.
Порт под скалами объят пламенем. Разрушение в своей самой жестокой форме свирепствует среди зданий, грузовиков, ящиков. Пожары выплевывают обломки в бушующее море, а яростные волны утягивают их в пучину. Крики, доносящиеся из дыма и пепла, леденят душу. Они глубже, громче, отчаяннее, чем те, что здесь, наверху.
Разрушение вырывает дыру в самой моей сердцевине. Эти крики принадлежат не безымянным лицам из новостей, а людям, которых я знаю. Мужчинам, которые каждую ночь заполняют бар Ржавый Якорь, чьих дочерей и сыновей я считаю друзьями. Невинные жизни разрушены, а может, и потеряны.
Как?
Мое единственное предположение – какая–то чудовищная случайность.
Рука отпускает мою талию, и я успеваю мельком увидеть, как она тянет за ручку двери. Я была так поглощена картиной ниже, что не заметила, как незнакомец, которому Габриэль меня передал, нес меня к ожидающей машине.
Задняя дверь распахивается.
В машине, в которую он пытается меня посадить.
Нет.
Нет, нет, нет.
Дыра в моем животе становится все шире. Снова накатывают эти эгоцентричные мысли, и мои руки взлетают, чтобы вцепиться в дверной проем.
– Садись в машину, – скрипит у меня за затылком хриплый голос.
Я упираюсь, чувствуя сильный толчок в поясницу.
Точно нет. Я переношу вес на ладони и блокирую локти, отчаянно пытаясь ногами найти землю. Вместо земли я нахожу голень, и мужчина, держащий меня, издает резкий шипящий звук. Когда он отпускает меня, я поворачиваюсь и ныряю под его руку, чтобы вырваться.
– Садись в машину! – рычит он, бросаясь ко мне.
Я почти не вижу его, потому что огромная черная пустота позади него раскрывается все шире и шире, угрожая поглотить меня целиком. Я не могу сесть в машину. Не могу. Каждая кость в моем теле трепещет, каждая мысль в мозгу кричит в протесте.
Мужчина хватает меня за руку и тянет вперед. Я впиваюсь каблуками в асфальт, не думая ни о своих новеньких туфлях–лодочках, ни о маникюре, который мне явно не по карману, пока мои ногти впиваются в любую плоть, которую могут найти. Я сделаю все что угодно – буду пинаться, кусаться, кричать. Рыдать, умолять, просить. Я пройду тысячи миль туда и обратно, если это значит, что мне больше не придется садиться в машину.
Когда открытая дверь становится ближе, мое отчаяние разгорается жарче. Я замахиваюсь кулаком; ни один удар не достигает цели. Откуда–то доносится знакомый голос, кричащий мое имя – это Рори, я знаю, но сквозь слезы я не могу ее разглядеть.
– Отпусти ее.
Приказ пронзает мое сознание, как горячий нож масло. Он спокоен, почти скучающий, но в голосе есть вес. Он принадлежит тому, кому никогда в жизни не приходилось повышать голос, потому что он еще не встретил того, кто будет достаточно глуп, чтобы ослушаться его.
Мужчина мгновенно отпускает меня, и я, пошатываясь, отступаю назад, обретая опору под ногами, пока он что–то бормочет себе под нос на незнакомом языке. Дверь машины с грохотом захлопывается за его спиной. Шины визжат, поднимая пыль, которая покрывает подол моего платья.
– Рен!
Снова голос Рори. Я оборачиваюсь, чтобы найти ее среди всех этих криков, и замечаю, что она высунулась из переднего пассажирского окна медленно движущегося черного седана. Ее кудри растрепаны, а лицо раскраснелось. Мой взгляд переходит на заднее сиденье, где Тейси бьет кулаком по стеклу, беззвучно выкрикивая мое имя.
– Иди с Габом! – кричит Рори, и отчаяние искажает ее голос. Ее большие карие глаза умоляют меня. Она кричит это снова и снова, пока машина не ускоряется и не уносит ее за пределы слышимости.
Стоя на дороге, я смотрю, как машина исчезает за поворотом. Хаос тоже ушел, и зловещая тишина опускается на разбросанные по земле забытые сумочки, туфли и носовые платки.
Это похоже на сцену из зомби–апокалипсиса. Все исчезли. Теперь осталась лишь одна угроза, и ее тень растекается в свете ближайшего фонаря.
Моя грудь наполняется отчаянием, когда я напрягаю боковое зрение и смотрю на тень. Она не двигается, и, возможно, если я буду идти очень медленно и очень тихо, он позволит мне уйти без лишних проблем.
До моего дома меньше десяти минут пешком. Восемь, если я скину эти каблуки, как только выйду из его поля зрения. Под ногами хрустит гравий, когда я делаю осторожный шаг. Затем еще один. Прежде чем моя третья ступня находит опору, глубокий приказ парализует мой позвоночник.
– Садись в машину.
Я вздыхаю – молча, само собой. В основном потому, что боюсь, что он услышит меня, но также потому, что я истощена. Я работаю на последних парах, и теперь этот ужасающий поворот событий забрал у меня последние силы.
Смирившись, я поворачиваюсь. В нескольких футах от меня Габриэль представляет собой зловещую фигуру. Я не знаю, что беспокоит меня больше: снова остаться наедине с ним на пустынной дороге или то, насколько комфортно он выглядит на фоне разрушений позади него. Как будто он вплетен в его ткань – его черный костюм является продолжением черного дыма, его раскаленный взгляд – самый яркий из угольков, танцующих под ночным небом.
Даже если бы он не был Бугименом, он мог бы обмануть весь мир одним лишь взглядом.
Он резким движением подбородка указывает налево. Я следую за его взглядом к одинокой черной машине, припаркованной на обочине, наполовину освещенной уличным фонарем.
– Садись в машину, – повторяет он с ледяной сдержанностью.
Я расправляю плечи и встречаю его взгляд с собственной долей сдержанности.
– Благодарю за предложение, но меня не нужно подвозить. Я с огромным удовольствием пройдусь пешком.
Раздражение заостряет его взгляд.
– Ты садишься на переднее сиденье, или отправишься в багажник.
Святые угодники.
Лед стынет в моих жилах. Я мало что знаю об этом мужчине, но я знаю, что его угрозы никогда не бывают пустыми. Не дожидаясь ответа, он подкрепляет свои слова, засовывая руку в карман. Раздается тихий звуковой сигнал, за которым следует двойное мигание фар. Крышка багажника с леденящим душу шипением приподнимается.
Сердце колотится в груди, и коктейль из разочарования и возмущения сжимает его. Я не знаю, как выпутаюсь из этой переделки, но точно знаю, что это произойдет не на четырех колесах.
Я оглядываюсь через плечо в сторону своего дома, лихорадочно придумывая план. Несмотря на ежегодные благотворительные забеги, у меня нет ни скорости, ни выносливости, чтобы пуститься наутёк. Я не смогла бы убежать от него, даже если бы на мне были кроссовки, – просто исходя из ширины его шага.
А любая попытка дать отпор была бы смехотворной. Мужчина вдвое меньше него таскал меня, как тряпичную куклу, – Габриэль разорвал бы меня на части, как разрывают такую куклу, и от меня остались бы лишь пуговицы и наполнитель.
Что ж. Пожалуй, попробую по–старинке – просто отказаться.
– Нет.
В голове это прозвучало увереннее, но вырвалось жалким, дрожащим и невесомым шепотом. Я думаю прочистить горло и повторить, но затем он делает шаг ко мне.
– Я закричу.
Его глаза вспыхивают черным.
– Хорошо.
Он приближается ко мне, пока я неуклюже пячусь. Еще несколько шагов – и он на расстоянии вытянутой руки – или хватательной, судя по яростному огню в его глазах, – так что я делаю единственное, что приходит в голову.
Слова матери звонят у меня в ушах, когда я падаю на землю.
Влага просачивается сквозь ткань платья на заднюю поверхность бедер. Камешки впиваются между лопаток. Я стараюсь не думать о том, какой урон нанесла этому милому платью, и, зажмурившись, заставляю каждую мышцу в теле расслабиться.
Его шаги замирают менее чем на удар сердца. Затем возобновляются – такие же неторопливые и тяжелые, как тогда, когда он шел за мной по моему коридору. Кажется, он никогда не спешит расправиться с добычей.
Когда носок его ботинка касается моего бедра, а его тень темнеет у меня под веками, я перестаю дышать.
– Какого хуя ты делаешь? – рычит он.
– Притворяюсь мертвой, – шепчу я.
Боже. Зачем я ему это сказала? Это был инстинкт, реакция на острый край его вопроса, укорененная в страхе, что молчание или ложь разозлят его еще сильнее.
Мертвые тела тяжелее. Они безвольно обвисают, и перемещать их гораздо сложнее, чем живых. Прижаться к асфальту казалось блестящей идеей десять секунд назад, но теперь, когда я вжимаюсь в грязь и с каждой секундой замерзаю все сильнее, я не могу не чувствовать себя дурой.
Мой взгляд застревает на его сжимающемся и разжимающемся кулаке.
– Не заставляй меня делать это, – бормочет он.
– Что делать?
Схватив меня грубо за бедро и за бок, он поднимает меня в воздух. Он перекидывает меня через плечо, как мешок с картошкой, и, когда я открываю глаза, то смотрю вдоль его спины.
Отлично. Что теперь? Вежливый отказ и игра в мертвую не сработали. Полагаю, придется попробовать вариант с сопротивлением.
Я бью ногами по его груди; он прижимает их своим предплечьем. Я колочу кулаками по его спине; он даже не вздрагивает. Он просто продолжает свою неторопливую походку, направляясь к машине, словно таскает на плече нежелательных пассажиров каждый божий день.
Боже, прости меня – леди не кусаются, но, учитывая обстоятельства, я уверена, Он выдаст мне пропуск. Я поворачиваю голову, пытаясь вонзить зубы в его шею, но мой взгляд застревает на открытом багажнике, и челюсть отвисает.
Это?..
Не может быть.
О боже. Так и есть.
При тусклом свете уличного фонаря я едва могу разглядеть содержимое багажника – веревку, рулон мусорных пакетов и какую–то зловещую сумку, лопающуюся по швам.
Это же набор убийцы, не так ли? Место преступления, ожидающее своего часа. Не хватает только жертвы. То есть меня.
– Стой! – пищу я, пытаясь соскользнуть с его плеча на землю. – Я сяду на переднее сиденье! Сяду на переднее!
Черта с два, но я готова сказать что угодно, лишь бы он опустил меня, и тогда я попробую последний вариант – убежать от него, будь прокляты сломанные лодыжки. Это все равно лучше, чем оказаться заткнутой в багажник фургона–убийцы Габриэля Висконти.
Он невосприимчив к моим мольбам. Они превращаются из криков в визг, а затем в откровенные стоны, когда мои икры прижимаются к холодному заднему бамперу, и все это пропадает впустую.
– Пожалуйста, – хнычу я.
Его руки скользят от моего бедра к моим бокам.
– Я сделаю что угодно!
Он стаскивает меня вниз, пока моя грудь не прижимается к его груди.
Мои руки взлетают, чтобы схватить его за лицо. Его борода царапает мои ладони, пока пальцы впиваются в его скулы.
– Но я спасла тебе жизнь! – кричу я.
Что–то в этих пяти словах действует на него, и мир перестает вращаться. Габриэль замирает под моим прикосновением, и тяжесть плохого решения сковывает мои мышцы. Мои руки соскальзывают обратно вниз, и я, окаменев, уставилась на татуировку между раздвинутым воротником его рубашки.
Я не смею поднять взгляд. Если его выражение лица хоть отдаленно похоже на то, каким было, когда я произнесла эти слова ранее, то сейчас я слишком близко к нему, чтобы выжить.
Пока напряжение вокруг нас нарастает и спадает, я осознаю все точки, где мое тело соприкасается с его. Тепло перетекает от его торса к моему; твердая застежка его часов впивается мне в поясницу. Он горячий там, где я холодна, его дыхание ровное между моими прерывистыми вздохами. Наши сердцебиения не синхронны. Они сталкиваются друг с другом в груди, его ритм медленный и сильный, мой – нервный и сбивчивый.
Ощущение его пульса ничуть не очеловечивает его. Оно лишь оставляет горький привкус во рту, потому что уже во второй раз за последние минуты мои мысли обращаются к моей матери.
Сердцебиение всегда напоминает мне о ней.
Все мысли лопаются, как мыльные пузыри, когда его предплечья ослабляют хватку на моей талии, и мое тело со скрежетом скользит по его. Каждая пуговица его рубашки цепляется за мое сатиновое платье на пути вниз, пока мои ноги наконец не обретают опору.
Он отступает, оставляя мне ровно столько места, чтобы дышать. Я украдкой, робко взглянула на него из–под ресниц. Он проводит рукой по челюсти, словно мое прикосновение было грязным, и его взгляд наполняется ненавистью. При этом оранжевом свете я не могу сказать, направлена ли она на меня или на него самого, но это взгляд настолько ядовитый, что может убить.
Но ни один взгляд в мире не вызывает такого тошнотворного чувства, как его следующая команда.
– Иди.
Глава 10
Рен
Кровь даже не успевает вернуться в мои пальцы на ногах, как я уже переминаюсь с ноги на ногу.
Счищая пятнышко грязи с щеки, я щурюсь на него. Я оптимистична до бредовых фантазий, но даже я не знаю, почему все еще ищу хоть след доброты или юмора на его лице. Потому что, сюрприз, их там нет. Та же самая окаменевшая раздраженность, которую нарушает лишь этот угрожающий шрам.
– Идти куда?
Он коротко кивает в сторону лесной опушки.
