сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)
Но я слишком занят тем, что разглядываю её рот, чтобы осознать ту чушь, что из него сочится.
– Чёрт, ты красивая.
Я не собирался говорить это вслух. Видимо, смерть размягчает не только душу, но и заставляет литься словесный понос.
Её крылья вздрагивают под светом, когда она склоняет голову и дарит мне широкую улыбку. Я словно смотрю на само солнце.
Сквозь меня пробивается горькая усмешка.
– Тебе это постоянно говорят.
– Да, но повтори ещё раз.
Мой смех вырывается слабым хрипом. Припев в ушах заглушает его, и когда её пальцы снова скользят по моей щеке, я внезапно перестаю чувствовать даже её жжение.
Она меняет траекторию, проводя линию от брови до подбородка.
– А этот шрам откуда?
Я сглатываю.
– Мой барбер был не прочь выпить.
Её смех теплее ветра. В другой реальности он бы согревал; сегодня он ощущается горько–сладким.
– А крылья откуда?
– Эх, да просто заказала на Амазоне, – щебечет она, и в глазах играют искорки.
Я качаю головой, на губах играет улыбка. Я всё ещё вижу её глаза, когда закрываю свои.
Под звуки ABBA в ушах и её прикосновения на коже меня окутывает странное спокойствие. Оказывается, в чистилище тоже есть покой. Никогда не чувствовал его при жизни, и уж точно не почувствую в мире ином.
Так что я лежу в лимбе. Пламя ада опаляет спину, прикосновение ангела ласкает лицо. Она послана небесами, я обречён на ад, и вот мы здесь, пересеклись посередине.
Когда музыка обрывается на полуслове, я снова открываю глаза.
Что–то в её выражении изменилось. Буря, потрясшая спокойствие в её взгляде.
Она выдыхает дрожащим шёпотом:
– Ты и вправду умираешь, да?
– С таким–то настроем – обязательно.
На её лице мелькает улыбка, но до глаз она не доходит. Они слишком полны чем–то другим, чем–то тёмным и тяжёлым. Её рука соскальзывает с моего лица и сжимает ткань моей рубашки.
Она наклоняется ближе. Так чертовски близко, что крадёт один из моих последних вздохов. Ещё на дюйм и я почувствую её губы на своих, и вкус клубничного блеска.
– Могу я рассказать тебе секрет?
Что?
Мои мысли пузырятся, и живот сводит. Секрет. Сама идея секрета вдыхает в меня новую жизнь, но тут голос отца развеивает её.
Правило восьмое: секрет – самое мощное оружие Злодея.
– Нет, – вырывается у меня, и я вырываюсь из её хватки. Она лишь сильнее сжимает пальцы и притягивает меня обратно. Слабая искра вспыхивает во мне, когда её нос касается моего.
– Пожалуйста, – шепчет она, и в её тоне звучит настоятельность. – Ты умираешь. Мне просто нужно кому–то рассказать. Ты унесёшь это с собой в могилу.
Тьма поднимает свою уродливую голову.
Если бы мы встретились в другую ночь, при других обстоятельствах, я бы запустил руку ей в глотку и вырвал её секрет голыми пальцами. Я бы велел разузнать о ней всё. Я бы нашёл её имя, возраст, адрес. Её чёртов знак зодиака. Я бы вскарабкался на её семейное древо и тоже стряс бы все секреты с его ветвей.
Это то, что я делаю. Я беру секреты и превращаю их в оружие.
Но впервые за всю мою чёртову жизнь я не хочу знать. Этот момент слишком идеален, она слишком идеальна. Я разрушаю всё, к чему прикасаюсь, и я не хочу разрушать её.
Я качаю головой, но она всё равно решает мне рассказать.
Её секрет колышется в горле и перекатывается через язык. Он проходит сквозь зубы, а затем умирает на губах.
Её взгляд скользит вверх, следуя за звуком нарастающего рёва. Он приближается, трепля её волосы и колыша крылья.
Она вскакивает на ноги и начинает кричать.
На кратчайший миг мне кажется, что это Бог явился забрать её. Я вглядываюсь в небо и размышляю о последствиях воровства у Него. Затем вертолёт прорезает линию моего взгляда, и сквозь меня просачивается усмешка.
Это не Бог. Это Денис.
Чёртов Денис.
Правило девятое: Злодей должен усвоить, что доверие – это слабость, а не союзник.
Мой отец не мог ошибаться сильнее.
Девушка опускается на колени, и облегчение изливается из неё, словно солнечный луч.
– Видишь! Я же говорила, что скоро кто–то проедет.
Руки, хватающие меня под мышки, сильные и знакомые. Но как–то так вышло, что пальцы, сжимающие мой бицепс, ощущаются куда более желанными.
– Постой! – кричит она, заглушая рёв лопастей. – Я не спросила, как тебя зовут!
Впервые с тех пор, как умерла мама, все три слога поднимаются по моему горлу.
– Габриэль.
Она прикрывает глаза рукой и улыбается.
– Габриэль, как ангел?
Я смеюсь. Она смеётся.
– А меня – Рен.
Рен.
Денис тащит меня назад, и знакомый фортепианный пассаж снова взрывается в моём ухе. На этот раз на полной громкости. Рен становится всё меньше и меньше, золотое сияние вокруг неё сжигает тьму.
Я наблюдаю за ней через окно. Даже когда двери с грохотом захлопываются. Даже когда Денис отрывает ткань, прилипшую к моему торсу. Даже когда земля исчезает под нами, и она становится розовой точкой света, я не могу оторвать от неё глаз.
Рен.
Её имя врезается в моё сердце и врезается в кожу. Надеюсь, Дьявол разрешает сувениры в аду, потому что, чёрт возьми, я заберу его с собой.
Мы поднимаемся над верхушками деревьев, и она скрывается из виду. Наушник захлёбывается помехами, пока «Dancing Queen» не обрывается на полуслове.
Рёв ветра. Приглушённый гул неотвратимого.
И затем голос моего отца.
Правило десятое: Злодей никогда не получает девушку.
Глава 1
Рен
Сладкое обещание счастливого завершения рисует клуб в идеальном розовом свете. Оно заливает румянцем мои щеки, окрашивает моё настроение, преследует меня в лифте и цепляется за полы моего пальто, когда я вырываюсь из парадной под крышу веранды.
И тут в кармане пальто звенит мобильный, и ночь вновь окрашивается в чёрный.
Нет.
Нет, нет, нет.
Я перегибаюсь пополам под светом тепловой лампы. Моя «SOS»–сумка соскальзывает с плеча, клатч выпадает из–под мышки, и обе с тяжёлым стуком падают на бетон. Почему удар под дых всегда такой сокрушительный? Прошло три года. Каждый день, вот уже три года, а я всё ещё не научилась смягчать его.
Проходит несколько секунд, прежде чем жгучая боль отступает, уступая место здравому смыслу. Затем я выпрямляю спину, разглаживаю искусственный мех на пальто и подхожу к краю веранды, где оранжевое сияние фонаря растворяется в бесконечной ночи.
Ледяной вдох освежает лёгкие и расслабляет плечи.
Я слишком драматизирую. Не хочу хвастаться, но, наверное, у меня куча уведомлений, ведь я провела несколько часов под землёй, в ночном клубе Дьявольская лощины, без связи. Сообщения из всех групповых чатов, лайки и комментарии к моему последнему посту в Instagram и, вероятно, пара сообщений от дяди Финна с вопросом, как вечер.
Даже если это была почта, возможно, это не то письмо. Дурная привычка к онлайн–шопингу и ещё более худшая – ставить галочки в случайных полях на странице оплаты означают, что я подписана на миллион рассылок, и один Бог знает, на сколько уведомлений о поступлении товара я подписалась.
Это может быть что угодно. Возможно, даже ещё не полночь. Но телефон в кармане тяжёлый, как камень, и я не могу заставить себя достать его и проверить. Вместо этого я сжимаю руки в кулаки и перевожу взгляд на беззвёздное небо.
– Который час, Лия?
Вопрос срывается с моих губ в заиндевевшем шёпоте. Тишина затягивается на несколько секунд, и я уже думаю, что она меня не расслышала или её тут вообще нет. Но вот на бетоне отдаются неуверенные шаги, и тень, поймавшаяся на дорожке, приближается, чтобы слиться с моей.
– Чуть больше десяти. А что?
Десять. Всего лишь десять часов.
И просто так я снова на одно предложение – пять слов, двадцать букв, включая пробелы, легче. Кайф накрывает так сильно, что мне уже плевать, что облегчение гарантировано всего на два часа.
Но мне становится не плевать, когда Лия делает два шага ко мне, я не успеваю отскочить на два шага назад, как она складывается пополам и блюёт мне на ботинки.
– Фу!
Все мысли о полуночных письмах и неоконченных фразах вылетают из головы, когда я выпрыгиваю из зоны поражения и переключаюсь на действия. Я захватила свою SOS–сумку из гардероба, когда выходила из клуба за Лией. Хотя она и сказала, что ей просто нужен глоток свежего воздуха, я сама видела, как она махнула три стопки текилы одну за другой. И я провела достаточно времени, придерживая волосы подружкам и вытирая им слёзы у входа в ночные клубы, чтобы знать: на всём этом Побережье нет ни одной девчонки, которой такое сошло бы с рук.
Лию снова рвёт. К счастью, на этот раз подальше от моих розовых ботиночек с блёстками. Я достаю два вида салфеток: антибактериальные для своих каблуков и косметические для её размазанной помады и резинку для волос.
– Не бойся, она спиральная, не оставляет заломов, – успокаиваю я её, собирая её длинные каштановые пряди в небрежный пучок. Она собирается что–то сказать, возможно, «спасибо», но вместо слов наружу вырывается очередная порция рвоты.
– Всегда пожалуйста, – щебечу я в ответ, оттирая ботинки, пока она украшает веранду своим «творчеством».
Лия – не первый человек, которого стошнило на меня, и не последний. И, наверное, я этого заслуживаю. Ведь хоть я и работаю в Ржавом якоре в Дьявольской Яме, где отмывать блевоту от пива с заднего патио по вечерам зарплаты – практически должностная обязанность, я ещё и волонтёрствую в местах, где людей тошнит с завидной регулярностью. Мне не платят за то, что я стою по субботам на набережной Бухты Дьявола, высматривая нетрезвых гуляк, которым нужна помощь добраться до дома. Как и за смены в больнице Дьявольской Лощины, где рвота – это та телесная жидкость, о которой я меньше всего беспокоюсь.
Сегодняшний вечер – редкий вечер, когда я не работаю и не занимаюсь волонтёрством. Это девичник Рори, и, как её самоназначенный организатор, я чёрт возьми не проведу всю ночь тут.
Пора вызывать Лии такси и возвращаться к веселью. Я швыряю салфетки в ближайшую урну и достаю телефон, что теперь легко, ведь я знаю, что никакого проклятого письма меня пока не ждёт. Одной рукой я звоню в «Береговое такси», а другой глажу Лию по спине.
Утешительные фразы сами срываются с языка, и я бормочу те, что все хотят слышать, когда их выворачивает наизнанку у входа в пафосный ночной клуб. Мы все когда–то блевали. Честно, никто даже не видел, как ты ушла.
Мне хочется добавить, что надо было застелить желудок теми бутербродами, что я приготовила, вместо того чтобы воротить от них нос, но я оставляю это при себе. Никто не любит зануд, которые говорят «а я предупреждала».
Не успеваю я сказать Лие, что такси уже в пути, как дверь клуба с скрипом открывается и с грохотом захлопывается, на мгновение заперев в своих петлях звуки поп–хитов нулевых и пьяный хохот.
Я поднимаю взгляд и встречаюсь глазами с вышибалой, которого раньше не видела. Его взгляд стальной. Он смотрит на Лию, на веранду, потом на меня.
Я сияю улыбкой.
– Такой холодный вечер, не правда ли? Надеюсь, под курткой на вас что–то тёплое.
Иней хрустит под ботинком, когда я переминаюсь с ноги на ногу.
– Как думаете, в этом году будет белое Рождество?
Спина Лии выгибается под моей ладонью, и её рвёт с таким звуком, будто кошка отрыгивает шерсть. Моя улыбка становится ещё шире, я делаю вид, что не замечаю.
– Пожалуй, ещё рано строить прогнозы.
Я не разобрала, что он пробормотал себе под нос, заходя обратно, но тон был скверный. И поскольку моя кожа по толщине сравнима с однослойной туалетной бумагой, это меня задело.
– Грубиян, – фыркаю я, чувствуя, как лицо горит под тепловой лампой. Грубиян и странный. На всём этом Побережье нет ни одного вышибалы, который был бы не рад меня видеть.
Должно быть, он новенький.
– Он что, выгонит меня? – булькает Лия, сползая по стене.
Я убираю выбившуюся прядь волос за её ухо.
– Конечно нет, милая.
Это не ложь, ну, не совсем. Какой бы ворчливый вышибала ни был, сегодня ему придётся стиснуть зубы и терпеть все «прелести» девичника, потому что невеста выходит замуж за члена семьи Висконти.
Мне было одиннадцать, когда дядя Финн перевёз нас из Сиэтла на запад, на Побережье Дьявола. Первое, что я усвоила – что он выбрал худший из трёх городков для жизни. Второе – это фамилию Висконти. Кажется, им принадлежит здесь всё. Этот клуб, а также все остальные клубы, бары, рестораны, отели. Лия могла бы дать пощёчину матери этого вышибалы, и он, вероятно, всё равно пустил бы её обратно на вечеринку.
Я, с другой стороны, выпроваживаю Лию. Я вставала в шесть утра, пекла сотню кексов и надувала в два раза больше шариков не для того, чтобы Лия блевала на весь мой тяжкий труд.
– Я вызвала тебе такси, хорошо?
Я думаю, она сейчас станет возражать, но вместо этого её плечо напрягается у моего.
– Рен?
– Ага?
Она выдыхает прерывисто:
– Кто–то смотрит на нас.
– А? Кто?
– Я... я не знаю.
Я несколько секунд смотрю на её профиль, а потом провожаю её взгляд и вглядываюсь в ночь. За пределами круга тепловой лампы – лишь чернота. Даже когда несколько раз моргаю, я не могу разглядеть гравийную парковку клуба, которая, я знаю, должна быть там, ни ряд ив, отделяющих её от тихой главной дороги.
Я медленно выдыхаю и складываю руки вместе, чтобы согреть их.
Я никогда не боялась темноты, хотя поучительные истории и фильмы ужасов учат нас, что это необходимо. С самого детства нам твердят, что именно в ней расцветает всё дурное. Там живут монстры, множатся грехи, а секреты хоронят на шестифутовой глубине в мягкой земле. Я боюсь многого: умереть, так и не встретив Того Самого, рукотворных объектов на дне океана, Рори, когда она проверяет, как я сортирую мусор, – но только не темноты.
Вот только я не могу вспомнить, почему.
– Я никого не вижу.
Лия шмыгает носом рядом со мной.
– Я тоже. Но я это чувствую.
Я уже собираюсь спросить, не вдыхала ли она или не глотала ли чего–то запрещённого, как вдруг я тоже это чувствую. Ощущение, будто чья–то шершавая рука провела против шерсти по всем волоскам на моём теле. Живот сжимается. Я щурюсь до рези в глазах, вглядываясь в пустоту.
Ничего.
– Ты говоришь глупости, – шепчу я, хотя теперь отчётливо чувствую, как ярко и жарко под этой лампой и как темно и холодно там, снаружи. Я приглаживаю ладонью чёлку и тереблю полы пальто.
– Я никого не вижу.
– Спорим, это Бугимен?
– Ладно, теперь ты точно несешь чушь. – Мой смех дрожит от облегчения. Пьяные люди говорят самое странное, честное слово. И всё же навязчивое чувство тревоги прилипло к коже, и я не могу от него избавиться. Я достаю блеск для губ из клатча, чтобы отвлечься. – Ты пересмотрела фильмов ужасов.
Взгляд Лии обжигает мне щёку.
– Ты его никогда не видела?
– Бугимена? Из того фильма? – Наношу блеск на губы и смыкаю их с характерным звуком. – Ужасы – не моё. К тому же, разве у него не четвёрка на IMDB?
– Не–е–ет… – протяжно отвечает она. – Я не про фильм, я про него. Бугимена Побережья Дьявола.
Я медленно закручиваю колпачок на блеске, сузив глаза на Лию. Она дурачится. Я знаю всех на Побережье, хотя бы по прозвищам. Отчасти потому, что это всего лишь короткая береговая линия с тремя городками, а отчасти потому, что я самый любопытный человек на ней.
– Ну, и как он выглядит?
Она наклоняет голову ко мне. Её кислое дыхание заставляет мой нос сморщиться.
– Как твой самый страшный кошмар.
И затем она снова складывается пополам и награждает мои ботинки свежей порцией рвоты.
Подавляя вздох, я возвращаюсь к утешению, мысленно взывая к небесам, чтобы такси уже появилось на парковке. Она не в состоянии поддерживать беседу, но это ничего. Я умею говорить за двоих. Я рассказываю ей о симпатичном парне не из наших, который заходил в Ржавый Якорь на прошлых выходных, и о новых собаках–терапевтах, которых привезли в детское отделение больницы. Я уже почти заканчиваю зачитывать свой рождественский виш–лист из приложения «Заметки» на телефоне, когда сквозь деревья пробиваются фары и скользят по гравию.
О, слава богу. Я уже пропустила как минимум три песни ABBA и одну игру. Перекидываю руку Лии через плечо и помогаю ей сойти с освещённой веранды в темноту, по направлению к машине. Увидев, кто вылезает из–за руля, я расплываюсь в улыбке.
Роджер Берроуз – из тех стариков, которые считают, что быть ворчуном – это суперкруто. Ворчание для него – второй язык, борода – четвёртый ребёнок, и если он не жалуется на спорт, политику или состояние газонов у соседей, то, вероятно, спит.
Иногда мне кажется, что он единственный сотрудник «Берегового такси», который работает не только по субботам, потому что именно его присылают каждый раз, когда я звоню.
– Думал, у тебя сегодня выходной? – ворчит он, засовывая руки под мышки.
– Что ж, и тебе добрый вечер, Роджер. А я прекрасно провожу время, спасибо, что спросил, – звонко отвечаю я. – Как Лу?
Игнорируя и мой сарказм, и мой вопрос о его жене, он дёргает за ручку и распахивает заднюю дверцу. Он смотрит с явным неодобрением на Лию, которая вползает на сиденье, как крокодил на берег.
