сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)
– Но зачем?
Его ответ пропускается сквозь стиснутые зубы.
– Потому что я так сказал.
У меня в животе все опускается. Не может быть, чтобы Рори и Тейси были там. Они, вероятно, уже в поместье Анджело и Рори, скинули туфли, отогреваются у камина и пытаются понять, как вечер закончился таким образом.
Между деревьями темно. Прям «не–видно–собственного–носа» темно. И если моих друзей там нет, то есть лишь одна причина, по которой мужчина, известный всему побережью как Бугимен, хочет загнать меня в лес, и это, черт возьми, точно не пикник с плюшевыми мишками.
Странное спокойствие разливается от макушки, я засовываю замерзшие руки в карманы пальто и останавливаю взгляд на вздувшейся вене, пульсирующей на виске Габриэля.
Тик, тик, тик.
– Меня зовут Рен Харлоу, – шепчу я. – Мне двадцать один год, и я работаю барменом в Ржавом Якоре. – Я бросаю взгляд на дымку на горизонте. – Ну, работала. Не уверена, что он еще стоит. Я живу на Клубничной ферме, дом 1, которой владеет мой дядя Финн – он лучший друг вашего кузена Кастиэля. Вы, наверное, видели его; он светловолосый мужчина в очках, который притворяется плотником. – Вена продолжает пульсировать в ровном ритме. – Я люблю моду, макияж и ABBA. И помогать людям, конечно. По выходным я помогаю пьяным людям благополучно добраться домой в Дьявольской Бухте, а два раза в неделю я работаю волонтером в больнице Дьявольской Лощины. Э–э… – Я почесываю нос, лихорадочно перебирая в памяти остальные свои положительные качества. – В следующем сентябре я поступаю в университет на подготовительное отделение по юриспруденции. Знаешь, – добавляю я, украдкой взглянув на него, – потому что я люблю помогать людям.
Вена на его виске перешла от пульсации к настоящей дрожи. Каким–то образом мне кажется, что мой монолог не работает.
Я слышала нечто подобное, когда была маленькой, из своего укрытия под кухонным столом. Мужчина на коленях, спокойно пересказывал историю своей жизни. Даже в девять лет я понимала, что он делал: он пытался очеловечить себя, апеллировать к состраданию, которое живет глубоко внутри даже самых злых людей, в надежде, что это изменит его судьбу.
Это не сработало.
Мой взгляд притягивается к его едкому выражению лица. Он проводит языком по зубам, и свет скользит по резким чертам его лица, когда он поднимает подбородок.
– Иди.
Он говорит на децибел выше шепота, но твердо, как точка: конец разговора.
Ладно. Может, сострадание и не живет в каждом.
Я тяжело вздыхаю. Так вот как я на самом деле умру. Не без языка на своем коврике с тематикой ABBA, а будучи отконвоированной в лес мужчиной, которому я спасла жизнь.
Выходит, Тейси все это время была права: быть доброй – неблагодарная работа. Уверена, она будет разочарована, что я не проживу достаточно долго, чтобы услышать ее «я же говорила».
Габриэль отступает в сторону, и мои ноги–кисели несут меня с асфальта на почву. Бегство сейчас настолько невозможно, что даже не в одной колоде, но, полагаю, умереть на своих двоих лучше, чем быть сложенной в багажнике, как крендель.
Он встает позади меня, и его присутствие ощущается, как статическое электричество, бегущее по моей спине. Каждый мой шаг медленный и осторожный, я ищу все узловатые корни и канавы, которых не вижу в темноте.
Если у меня терпение святой, то у Габриэля, ясно дело, нрав Дьявола. Он выдерживает всего десять футов, прежде чем холодный рык касается моего затылка, и он наклоняется, чтобы снова поднять меня.
На этот раз он несет меня не как доску для серфа, а на руках, вытянутых вперед, словно я мешок с токсичными отходами, который нужно утилизировать как можно скорее. Напряжение сковывает меня там, где его предплечья касаются моих лопаток и подколенных сгибов, и я тоже замираю, когда мой взгляд поднимается к его профилю. Даже в темноте я могу разглядеть твердый очерк его челюсти под бородой. И даже если бы я не могла, презрение излучается от его тела беззвучной ударной волной.
Даже не удостоив меня боковым взглядом, он швыряет что–то мне на колени.
Это мой клатч – должно быть, я уронила его в борьбе. Я удивлена, что он потрудился поднять его – мертвой девушке не нужны ни ее блеск для губ, ни телефон.
Мой телефон.
Крошечная искра надежды вспыхивает в моей груди. Я начинаю рыться среди разбросанных салфеток, чтобы найти его.
Габриэль переступает через упавший ствол дерева.
– Нет сигнала.
Нажатие на экран подтверждает это.
Разочарование гасит ту крошечную искру надежды, и я смиряюсь со своей судьбой. Я обвисаю в руках похитителя, мои конечности болтаются, а волосы раскачиваются в такт его быстрым шагам.
Он перемещается по лесу с удивительной легкостью, даже неся меня и мое тяжелое сердце. Он наклоняется под низко свисающими ветвями, перепрыгивает через пни, словно запомнил каждый дюйм местности. Как будто он знает Заповедник лучше, чем Рори, так что, возможно, слухи правдивы – он действительно живет в пещере где–то внутри него.
Ах, Рори. Я больше никогда не увижу ни ее, ни Тейси. Или кого–либо еще, если на то пошло. Интересно, узнает ли Рори когда–нибудь, что ее психованный зять убил меня.
Громкий вздох вырывается из моих губ клубком пара, и грудь Габриэля напрягается у моего локтя.
– Прекрати, – сквозь зубы говорит он.
– Прекратить что?
– Дышать.
О.
Поняв, что его приказы имеют вес, я задерживаю следующее дыхание у основания горла. Когда оно начинает жечь, я выпускаю его коротким выдохом.
Он что–то бормочет себе под нос.
– Ты просто делаешь все, что любой мужчина тебе прикажет?
Я смотрю на него, моргая. Он все еще смотрит прямо перед собой, и свежий слой раздражения окутывает его черты.
– Э–э, когда они носят меня, как сумочку, то да.
Он проводит зубами по нижней губе, но не отвечает.
Мы движемся сквозь лес, кажется, мили напролет. Через поляны, через ручей, петляя и поворачивая, пока кроны над нами не становятся такими густыми, что даже лунный свет не касается лесной подстилки. Каждый шаг добавляет еще один кирпич надвигающейся гибели на мои плечи, пока вес не становится слишком тяжелым, чтобы его вынести.
– Ты собираешься убить меня?
– Нет времени, – выжимает он каждое слово, звуча почти сожалеюще, словно ему ничего не хотелось бы больше, чем вогнать пулю в мой череп и бросить в неглубокую могилу. Ни его тон, ни объяснение не могут остановить хлынувшее через меня облегчение.
– Не убьешь? – Я пытаюсь приподняться на его руках, но он со злым шипением сжимает кулак на спинке моей куртки, снова прижимая меня к себе. – Ты обещаешь?
Снова нет ответа, но мне все равно. Теперь есть надежда, настоящая, осязаемая надежда, и я буду цепляться за нее, как за спасательный круг, пока он не даст мне причину отпустить.
Мы томимся в тишине. Дрожащие ветви, хрустящая под ногами листва и контрастирующие сердцебиения сплетаются в ровный саундтрек. В других объятиях, при других обстоятельствах, и, если бы я действительно знала, куда иду, мне было бы почти комфортно.
Спустя некоторое время Габриэль приподнимает руку под моим коленом, чтобы посмотреть на часы, и ледяной ветерок пробегает по моему бедру.
От этого движения подол моего платья задрался. Я собираюсь поправить его, но, когда голова Габриэля наклоняется, что–то останавливает меня. Слишком темно, чтобы видеть, но мне и не нужно, потому что полоска обнаженной кожи покалывает в том месте, которого касаются его глаза. Медленно движущееся тепло скользит по мурашкам, вверх по внутреннему шву моего бедра, и останавливается на розовом шелке, собравшемся у меня на коленях. Мое дыхание замирает от дрожи, следующей за ним. Оно теплое, странное и неуместное, вторгается в самую мою сердцевину и заставляет соски напрячься.
Черт, прекрасно.
Внезапно ночь больше не кажется такой пронизывающе холодной.
В отсутствие света мои другие чувства обостряются. Я улавливаю теплый мужской запах его шеи, слышу сильную пульсацию его сердца и замедление его шагов. Я чувствую выпуклость его мышц, поддерживающих мое тело, и когда он загибает руку вверх, проводя шершавой ладонью по моему обнаженному бедру, я тоже чувствую, каково это – быть тронутой им.
Одним резким движением он стаскивает мое платье вниз. Это простой, почти неохотный жест, словно он вовсе не хотел прикасаться ко мне. Длится это мгновение, но жар от него остается. Из моих губ вырывается короткий выдох, и теперь я размышляю о несущественных вещах, например, есть ли у него жена или девушка. Будет ли он так же холоден с ней, или она такая же страшная, как и он.
Почему–то эта мысль зудит, пока не начинает раздражать.
Из темноты доносится грубый, медлительный голос и возвращает меня в лес.
– Ты веришь всем, кто говорит, что не убьет тебя?
Его слова задерживаются дольше, чем его прикосновение. Они просачиваются в мои поры, медленные и густые, и скручивают желудок. С ними приходит осознание, что он ссылается на свое более раннее обещание не убивать меня.
И вот так, я соскальзываю со спасательного плота, его вопрос – кирпич, привязанный к моей лодыжке. На этот раз раздражение и вихрь горьких воспоминаний выталкивают меня на поверхность.
Он играет со мной в психологические игры. Поманит надеждой, только чтобы вырвать ее и снова вернуть.
Я видела это раньше, в другой жизни, разыгранное другим психопатом. Я видела, как взрослые мужчины съеживались, а затем рыдали от облегчения. Смыть, повторить, повторить снова, пока они не станут ошеломленными, слабыми и отчаявшимися. Здесь нет правил и нет шанса на победу: исход всегда один и тот же.
Я устала плыть в угрозах этого мужчины и тонуть в его тени. Я не буду танцевать под дудку Дьявола или умолять о жизни просто ради его развлечения.
Я задираю подбородок и смотрю на него с вызовом.
– Можешь прекратить психологические пытки, ты не убьешь меня.
– Нет?
– Нет. Слишком много людей видели тебя со мной, включая твою невестку. Которая, кстати, будет интересоваться, где я.
Когда мы пересекаем полоску лунного света, пробивающегося сквозь лесной полог, я почти уверена, что вижу, как его губы изгибаются. От забавы или раздражения, я не знаю, но последовавшая тишина держит меня на острие ножа, заставляя затаить дыхание с комом в горле, который растет все больше, пока я жду его ответа.
Он наконец приходит. Глухой, зловещий ропот.
– Что было в темноте, остается в темноте.
Слова выходят из его рта тугим клубком пара. Я смотрю, как он танцует и рассеивается, и струйка холодной тревоги смывает жар моего раздражения.
Что, черт возьми, это значит? Это звучит как еще одна загадочная угроза, но в этой есть тревожный подтекст. Что–то более мягкое, более горькое, словно вытащенное откуда–то из глубин.
Мой мозг работает еще несколько минут, пока мои мысли не замедляются все больше и больше, и наконец не останавливаются.
У меня кончились силы. Я так устала. Мои конечности тяжелеют в хватке Габриэля, словно мое тело позволяет гравитации взять верх, готовясь скоро оказаться на шести футах под землей.
Когда он наконец останавливается, я понимаю, что мои веки тоже отяжелели. Осознание пробуждает меня, как коленный рефлекс, и я резко выпрямляюсь на его руках.
Затуманенным взглядом я осматриваю окрестности. Небо теперь светлее, и на мгновение мне кажется, что наступил рассвет. Но нет, это просто уличные фонари, их мягкий свет заливает большую гравийную парковку.
Я щурюсь и переориентируюсь. Мы у входа в «Виски под скалами», фешенебельный бар в Дьявольской Лощине. По периметру припаркованы машины, похожие на ту, в которой умчали Рори и Тейси, и, когда я бросаю взгляд на входную дверь, оттуда доносится приглушенный гул активности.
Хватка Габриэля ослабевает, и мои ноги касаются земли.
В замешательстве я смотрю на него, моргая. Он возвышается надо мной, свет от уличного фонаря над нами выхватывает высокие скулы, бросая остальную часть его и всю меня в тень.
Его глаза сверкают черным презрением, когда касаются меня.
– Иди.
Я отступаю, пошатываясь. Я иду задом, не решаясь отвести от него взгляд, на случай если это еще одна игра разума. Я устала от всего: от сжатых кулаков, от резкого движения кадыка, от неподвижности его позы и от того, как его глаза следят за моими движениями, словно лазерный луч.
Я думала, что увеличение дистанции между нами принесет мне облегчение. Нет. Я все еще привязана к нему невидимой нитью, сотканной из слов его более раннего зловещего заявления: «Что было в темноте, остается в темноте».
Это даже близко не самое безумное, что он сказал сегодня вечером, но оно засело. Не только потому, что это жуткая фраза, но и из–за того, как он ее произнес. Она имела иной вес, чем его другие угрозы, словно это вовсе и не была угроза.
Я не знаю. Я устала. Мне следует отпустить это, вбежать внутрь, обнять друзей и поблагодарить Господа, что я добралась от одного края леса до другого, не будучи убитой Габриэлем Висконти. Но каждый шаг назад лишь натягивает нить туже, и когда он поворачивается и выходит из света, исчезая из виду, она обрывается.
– Постой, – вырывается у меня.
Глухой звук его тяжелых шагов резко обрывается, и я делаю глубокий вдох. Почему–то мне нужно это сказать. Напомнить ли ему или самой себе, я не знаю.
– Что бы ни творилось во тьме, оно все равно выходит наружу, знаешь ли?
Неловкая тишина сочится из темноты и растекается по парковке. Как раз когда я думаю, что он не ответит, его слова доносятся из темноты и пронзают мое пальто, просачиваясь под кожу и тревожа каждую клетку, к которой прикасаются.
– Нет, если ты держишься в тени.
Глава 11
Габ
Полоска лунного света пробивается сквозь окно, едва не задевая мой темный угол комнаты. Далеко за стеклом ревут и разбиваются волны о скалы. В конце коридора тикают часы, а из–за двери ванной доносится приглушенный звук воды, льющейся на мрамор.
Какого черта душ все еще работает?
Терпение на исходе, я откидываюсь в кресле и вдавливаю каблуки своих испачканных грязью ботинок в ковер, сжимая в кулаке единственный наушник.
Тьма – мой друг, но тишина – враг.
Терпеть ее не могу. Тем более с тех пор, как я последовал за Анджело обратно на Побережье, потому что теперь моя жизнь проносится перед глазами не только когда я умираю, но и в эти карманы тишины тоже. Воспоминания прыгают от месяца к году, к десятилетию, бегут по спиралям и зигзагам.
А когда они устают, они возвращаются к Ней.
К Ней.
Моя рука дергается, чтобы вставить наушник обратно в ухо, заглушить ее голос убаюкивающими звуками греха.
Но нет. Сегодня ночью я должен оставаться настороже.
Лучше сверну сигарету.
Я кладу на колено гильзу и насыпаю табак вдоль сгиба. Пока провожу языком по клеевой полоске, я уже снова думаю о ней.
Черт. Я провел последние три года, думая о ней. Одержимый всем, что знаю, и сражаясь со всем, чего не знаю.
Можешь сохранить секрет?
– Хватит, – бормочу я, резко наклоняясь вперед. Упираясь локтями в колени, я смотрю на кровь, капающую с моих костяшек на ковер. Я считаю девять медленных капель, затем начинаю сначала. Снова и снова, и снова, пока ее голос не дробится и не растворяется в темных углах комнаты.
Когда пульс возвращается к норме, я прикуриваю самокрутку и делаю глубокую затяжку. Затем растираю обугленную спичку в ковре каблуком своего ботинка.
Сегодня вечером она без всякого повода выложила мне все, кроме ее чертового знака зодиака, и пошла со мной в темный лес только потому, что я ей так сказал.
Я мог бы быть кем угодно.
Мог бы сделать с ней что угодно.
Зачем я вообще повел ее в лес, вместо того чтобы запихнуть в багажник и сэкономить час своего времени? Не то чтобы у меня не было дел поважнее.
Я знаю почему, конечно, но ничего хорошего от размышлений на эту тему не выйдет.
– Просто прекрати, – шиплю я в никуда, кроме как своим демонам, потирая челюсть. Со мной что–то серьезно не так, помимо очевидного. У меня есть куда более важное дерьмо, из–за которого можно злиться, чем какая–то ветреная цыпочка без инстинкта самосохранения, которую я встретил три года назад. Например, атака Данте или идиотский план Рафа, который он вытащил из задницы в ответ, и тот факт, что Анджело его поддержал.
И все же я здесь, думаю о ней. Снова. Задаю себе вопросы, на которые клялся не искать ответы. Например, почему она не пьет крепкий алкоголь, почему она впала в панику при мысли сесть в машину.
Почему на ней так чертовски много розового.
Наконец, душ выключается, и облегчение приходит в виде дребезжания стекла и топота шагов, зажигая искру возбуждения в моей груди.
Дверь ванной открывается, на пол ложится треугольник света, а в нем – знакомый силуэт.
Я делаю последнюю затяжку и тушу сигарету о подлокотник.
– Тебе, конечно, требуется много времени, чтобы побрить свою киску.
Шаги резко обрываются. Тихая итальянская ругань пронизывает спальню, и, когда я поднимаю взгляд, из облака пара появляется Данте.
