сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)
Мне сразу же становится не по себе. Воздух в этом углу клуба ощущается по–другому. На несколько градусов теплее, на несколько дюймов гуще. Я замираю, разрываемая между желанием развернуться и найти безопасность в толпе и желанием остаться и узнать больше.
Не успев принять решение, я вижу, как луч стробоскопа возвращается, и теперь на его пути оказываюсь я. Когда он скользит по моему позвоночнику и отбрасывает мою тень на неровную стену, моё сердце проваливается в желудок.
Тень рядом с моей – всепоглощающая.
Она огромна в сравнении – и в высоту, и в ширину. Такая тень, которая не запускает реакцию «бей или беги», а парализует её. Мой взгляд становится таким же тяжёлым, как и конечности, когда он нехотя скользит вслед за лучом света влево.
– Эй.
Мелькнул зелёный цвет, ответа нет. Что ж, я практически пропищала это приветствие, так что, конечно, он не услышал. Я прочищаю горло, сжимаю кулаки и пытаюсь снова.
– Привет! Помнишь меня?
Ничего.
С ним всё... в порядке?
И тут до меня внезапно доходит. Кровь, клокочущее дыхание. Да, он выжил той ночью, но какой ценой? Это не значит, что он полностью восстановился.
От страха до болезненного любопытства – всего один короткий шаг, и я делаю его, слегка пройдя вперёд. Вернее, пытаюсь. Мой носок скользит по чему–то мокрому, и вот я уже падаю. Вперёд, всё глубже и глубже в бездну, словно Алиса, летящая в кроличью нору. Я протягиваю руку, чтобы схватиться за что–нибудь, за что угодно, чтобы удержаться, и мои пальцы скользят по чему–то твёрдому и горячему, но прежде, чем они успевают за что–то уцепиться, меня резко разворачивает.
Моя спина с силой ударяется о что–то твёрдое, вышибая из лёгких воздух. Какого чёрта?
Мы поменялись местами. Теперь он стоит спиной к танцполу, а я прижата к стене. Я смотрю на свои носки, словно они виноваты в произошедшем, но призрачное ощущение чьей–то железной хватки на моём плече говорит об обратном.
Я перевожу взгляд со своих ног на его. Теперь, подсвеченный сзади огнями дискотеки, его силуэт стал чётче, и я могу разглядеть очертания армейских берцев. Странный выбор для ночного клуба, но ладно. По крайней мере, он выдержал стиль в чёрных карго–штанах. Я скольжу взглядом по его мощным квадрицепсам и впитываю широкие линии плеч, напряжённых под такой же чёрной водолазкой.
Первый дюйм видимой кожи начинается у основания его горла, покрытого замысловатыми татуировками, детали которых я не могу разглядеть. Они расползаются по массивной челюсти и исчезают под густой тёмной бородой.
Я поднимаю взгляд, чтобы встретиться с его взглядом.
И жалею об этом.
Эти глаза. Вблизи они не зелёные, они чёрные. Чёрные и бездонные, словно поглощают свет, а не отражают его. Все точки моего пульса выбиваются из ритма, пока я изучаю его другие черты в поисках чего–то, что напомнило бы мне того человека с той ночи.
Но его рот, его нос. Впадины скул и глубина шрама. Всё не то. В нём одни углы и ни одной мягкой линии. Глубокие расщелины и опасный рельеф. В нём есть что–то поразительно нечеловеческое, будто он выбрался из преисподней.
Время, конечно, искажает воспоминания, но я уверена в двух вещах – эти глаза никогда бы не смягчились от моих дрянных, неуместных шуток, и они принадлежат мужчине, с которым мне никогда не следовало оказываться на тёмной дороге.
В поисках спасения я перевожу внимание на его рот. Пока я гадаю, что же, чёрт возьми, вылетит из моего, его губы шевелятся.
Мой взгляд взметнулся обратно вверх.
– Что?
Несмотря на тяжёлый бас и рёв в ушах, я расслышала его. Каждое слово было низким, медленным и недвусмысленным.
И его непоколебимый взгляд говорит мне, что он вложил смысл в каждый слог.
Я редко теряю дар речи, поэтому мой рот открывается по инерции, но я смыкаю губы, когда он делает шаг ко мне.
Чёрт, он близко. Настолько близко, что волокна его рубашки касаются моей груди. Моя голая кожа покалывает от исходящего от него жара, и я погружаюсь в это горячее, дурманящее ощущение.
Он наклоняется к моему уху. Я задерживаю дыхание и упираюсь ладонью в стену, ожидая, когда его борода коснётся моей щеки, но этого не происходит.
– Если ты ещё раз покажешь мне язык, я вырежу его из твоей головы.
Что?
Шок парализует меня на месте. Я расслышала его с первого раза и, конечно, подумала, что он шутит. Не все были благословлены хорошим чувством юмора. Но в его тоне нет и намёка на шутку; он монотонный, констатирующий. Будто он зачитывает число Пи до десятого знака после запятой.
Когда луч стробоскопа снова касается нашего угла, я следую за ним. Он выхватывает его кулак, сжатый в белой перчатке, и буквы на костяшках пляшут в такт движению. Я провожаю взглядом его руку, поднимаюсь по шее и закидываю голову, чтобы встретиться с его глазами. Может быть, в них–то и скрывается юмор. Но он слишком близок и чертовски высок, и всё, чего я добиваюсь, запрокинув голову, – это то, что мой нос касается его бороды, принося с собой запах обугленной древесины и старой кожи.
Головокружение усиливается.
Затем так же быстро, как он сократил дистанцию между нами, он отступает. Всё ещё сжав кулаки, он отходит в сторону и резко оглядывается через плечо. Это ощущается как посыл на хрен, и, Господи, ему не придётся делать это дважды.
С пылающими щеками и дрожащими ногами я подавляю позыв броситься бежать. Вместо этого я медленно выхожу на танцпол, где тепло, полно пузырьков веселья и звуки фальшивого пения успокаивают меня. Каждое потное плечо, которое задевает моё, понемногу оттаивает меня, и к тому времени, как я достигаю противоположного конца клуба, шок тает, уступая дорогу чему–то иному: раздражению.
Он что, действительно только что угрожал мне? Из–за чего–то столь невинного, как показанный ему язык?
О, я знаю его тип. Их пруд пруди на набережной Дьявольской Бухты: вышибалы и охранники, пьянеющие от капли власти, что у них есть. Он охраняет ключи от королевства Висконти, а не вход в ночной клуб, но подход всё тот же.
Раздражение шипит и перерастает в гнев. Он не Бугимен Дьявольского Побережья, он местный задира.
А с задирами есть только один способ справиться.
Достигнув дальнего края танцпола, я резко разворачиваюсь на каблуках. Ловлю его взгляд как раз в тот момент, когда луч стробоскопа выхватывает его, и снова показываю ему язык.
Меня так и подмывает добавить к этому средний палец, но это было бы грубо.
А Рен Харлоу никогда не бывает грубой.
Глава 4
Рен
Я была права: Анджело Висконти и впрямь может поднять тебя одной рукой без единого усилия.
– Воды, – объявляю я, в то время как он обвивает рукой мою талию, прижимает к себе и приподнимает на несколько сантиметров от земли. Я откидываюсь на его предплечье, чтобы смотреть на него сверху вниз. Надо убедиться, что он слушает. – Много–много воды. У вас есть регидрационные соли? Если нет, подойдёт обычная соль. – Я тыкаю пальцем в верхнюю пуговицу его рубашки. – Совсем чуть–чуть, иначе у неё может быть одутловатое лицо на завтра.
Он смотрит на часы.
– Это было бы трагедией.
– Господи, даже не произноси такое вслух. – Его плечо прижимается к двери клуба, и мы вываливаемся на ледяной ночной воздух. Я подтягиваю колени, чтобы носки не касались мокрого бетона веранды. – У неё же шёлковые наволочки, да? Проследи, чтобы она собрала волосы в свободный хвост – акцент на свободный – и спала на спине.
Бросив взгляд туда, где Рори усаживается в его машину, Анджело свободной рукой достаёт из кармана брюк телефон. Затем лениво проверяет сообщения и убирает его обратно.
– Шёлковый хвост. Понял.
Мой ледяной вздох овевает его скулу. Он не слушает.
– Знаешь что, может, мне сегодня лучше остаться у вас. Рори обычно не слишком усердствует с уходом за кожей, а уж когда она...
– Рен. – Анджело останавливается под тепловой лампой, его глаза излучают тихую усмешку. – Ты всегда желанная гостья в нашем доме. Всегда, но только не сегодня.
Наступает напряжённая пауза, прежде чем до меня доходит. Когда это происходит, мои уши начинают гореть.
– А, – бормочу я, теребя ремешок своей SOS–сумки. – Да, конечно. Что ж, эм, просто проследи, чтобы она пила достаточно.
– Есть, босс.
Я провожу пальцами по чёлке, затем одёргиваю подол платья. Хотя Анджело всегда вежлив и приятен, он человек немногословный, и я подавляю в себе желание заполнить комфортное молчание шквалом пустых вопросов. Я тяжёлая? Классный костюм, откуда? И тааак, ты волнуешься насчёт завтра?
Вместо этого я меняю положение на его бедре и вглядываюсь в глубины парковки в поисках дяди.
Такси подъезжают медленной вереницей, чтобы затем умчаться в ночь, увозя за стеклами поникшие силуэты. В нескольких шагах от веранды компания девушек потягивает из пустых бокалов и затягивается сигаретами, отчаянно пытаясь продлить ночь.
Я смотрю поверх всего этого на ветви, шуршащие на фоне чёрного неба. Порыв ветра доносит до моего уха шипение зажигаемой спички, и я вздрагиваю.
– Тебе холодно. Моя куртка на Рори. Я принесу тебе другую. – Анджело смотрит налево и делает короткий кивок подбородком кому–то в тени.
– Не надо.
Несмотря на голые ноги и то, что тепловые лампы отключились уже некоторое время назад, мне совсем не холодно. Мне жарко, душно, я на взводе и взвинчена после того разговора с грубым братом Анджело. На мгновение я думаю рассказать ему об этом. Можно было бы не упоминать нашу прошлую встречу, а просто сказать, что я попыталась представиться и мне тут же пригрозили. Но это похоже на ябедничество, и к тому же я не хочу устраивать семейные разборки в ночь перед его большим днём.
Когда Анджело снова кивает подбородком, он указывает на дядю Финна.
Тот шагает через парковку к нам, держа за пятки пару розовых кроссовок. Его взгляд падает на мои носки и наполняется неодобрением.
– Ты слишком добрая, Рен.
У меня сжимаются челюсти. Он звучит прямо как Тейси. Но я держу рот на замке. Он оказал мне услугу, привезя ночью обувь, не испачканную блевотиной. Я цепляюсь за руку Анджело для равновесия и всовываю ноги в кроссовки. Он обменивается с дядей Финном парой вежливых фраз у меня над головой, а затем слегка касается моего плеча.
– Ты же знаешь, я спрошу.
Моя улыбка дрогнула.
– А ты знаешь, что я вежливо откажусь. Но спасибо за предложение.
За те несколько месяцев, что он живёт на Побережье, я и счесть не могу, сколько раз он предлагал меня подвезти. Мой ответ всегда один и тот же.
Он кивает и желает нам доброго вечера. Мы желаем ему удачи завтра, после чего он направляется к машине, ждущей его в дальнем конце парковки.
Взгляд дяди Финна прожигает мне щёку. Я знаю, что сейчас последует. Это происходит всегда.
– Следующий сентябрь наступит быстрее, чем ты думаешь, знаешь ли.
Конечно, я знаю. Как я могу не знать? Этот сентябрь ударил меня, как оплеуха на скорости молнии, как и предыдущий. Следующие десять месяцев отслоятся, как обои под паром, а у меня закончились отговорки.
Теперь мне жарко и душно уже по другой причине, так что пора сменить тему.
– Ты хорошо выглядишь. – Я передаю ему свою SOS–сумку, теперь отяжелевшую от вонючих ботинок, и окидываю взглядом его шерстяное пальто. Его плечи напрягаются, а затем он затягивает шарф на шее.
Но уже поздно. Я уже разглядела кашемировый свитер под пальто.
– Хм. Ты выглядишь очень хорошо, – сужаю я глаза. Я наклоняюсь и обнюхиваю его, как любопытный пёс. – И пахнешь хорошо. Где ты был?
– Не меняй тему. Когда ты снова сядешь за руль?
Мы идём через парковку.
– Не меняй тему, говоря мне не менять тему. Где ты был?
Он смотрит на меня искоса поверх оправы своих дизайнерских очков.
– В своей мастерской, подгонял шиповые соединения для нового заказа. Коротал время, пока моя любимая племянница не закончит тусоваться, потому что она настаивает на том, чтобы рисковать жизнью, отправляясь пешком сорок пять минут по тёмной страшной дороге, вместо того чтобы поехать на машине.
Я смеюсь не потому, что я его единственная племянница, а потому, что он лжёт. Он был в загородном клубе Дьявольской Лощины, играл в шахматы и ел икру на миленьких маленьких крекерах.
Финнегана Харлоу часто принимают за моего отца, и не только потому, что он отчитывает меня как отец. У нас одинаковые солнечно–жёлтые волосы, тёмно–голубые глаза и широкая улыбка, хотя по нему и не скажешь, что он вообще способен улыбаться. Даже с вечной хмурой складкой на лбу он выглядит совсем не на свои сорок восемь, что, полагаю, позволяет ему говорить всем, кто спрашивает, что ему сорок два.
Он плотник. Ну, то есть, он прикидывается им, проводя часы в своей мастерской и покупая безумно дорогие инструменты. В прошлой жизни он был одним из самых высокооплачиваемых адвокатов Сиэтла с репутацией защитника дискриминируемых, подставленных и тех, чьи действия были оправданы. Нищие подростки, оказавшиеся не в то время не в том месте, домохозяйки, которые не могли вынести очередного избиения. Что–то вроде того.
Он был народным адвокатом.
Мне было одиннадцать, когда он начеркал свою подпись на моих документах об усыновлении и вывез меня из Сиэтла. Он сказал, что мы покидаем город не из–за мужчин с камерами, прячущихся в кустах перед газоном, а потому что более спокойный ритм жизни будет для нас полезнее. Его супруг, Оливер Харлоу, скоропостижно скончался от вызванного стрессом сердечного приступа несколькими месяцами ранее, и Финн подозревал, что его убил хаос большого города.
Финн вёз нас на запад со сжатыми челюстями. Я сидела, закинув ноги на торпедо, напевая в такт величайшим хитам ABBA на стерео и листая его экземпляр журнала «Country Living». Дьявольская Яма была первым местом, которое мы встретили и которое выглядело как картинки на его глянцевых страницах. К тому времени, как он понял, что городок был скорее ржавым, чем деревенским, и что, проехав мы по шоссе ещё несколько минут, то попали бы в куда более приятный городок, было уже поздно. Он уже купил десять акров сельхозугодий, записал меня в местную школу и записался на курсы столярного дела.
Я влюбилась в кривобокое очарование Дьявольской Ямы, но Финн так и не изжил в себе мышление большого города и привычку к роскоши, хотя он слишком упрям, чтобы признать это.
И вот уже последние десять лет мы играем в эту игру. Мы делаем вид, что я не знаю о винном погребе за фальш–стеной в его мастерской, или что он проводит большую часть дня в Дьявольской Лощине, общаясь с такими людьми, как Кастиэль Висконти, в загородном клубе. Что до всей этой самодеятельности с плотником – я никогда не видела, чтобы он что–то построил своими руками, кроме книжной полки, которую он сделал для меня несколько лет назад.
Она развалилась в тот же момент, когда я поставила на неё первую книгу в твёрдой обложке.
Финн оттягивает рукав пальто, чтобы посмотреть время на своих Rolex.
– Твоё упрямство в желании идти пешком ворует мой сон, ясно тебе? Мне нужно вставать ни свет ни заря.
Я хмурюсь.
– Чтобы делать что?
– Хозяйственные дела на ферме. Нужно управиться до того, как я завтра улечу в Колорадо на свои курсы столярного дела. – Он цокает языком.
– Какие дела на ферме?
– Фермерские штуки.
– Например?
– Ох, ну ты знаешь. Обычные.
Я прикусываю губу, предпочитая сосредоточиться на его блестящих часах, а не разбирать его паршивые познания в сельском хозяйстве.
– Я думала, ты надеваешь эту штуку только на дни рождения и свадьбы?
Он замирает, а затем его взгляд за очками становится теплее.
– От тебя ничего не скроешь, Рен. Из тебя выйдет прекрасный юрист.
Моя улыбка мерцает, словно проводка в моём мозгу дала сбой. Я не поддаюсь на это; я никогда не поддаюсь. И эта фраза остаётся лежать между нами, твёрдым и тяжёлым клином, пока мы сворачиваем на главную дорогу, ведущую домой.
Это длинная, безлюдная дорога, и единственная, что связывает все три городка на Побережье. Разбитая полоса асфальта меньше двадцати футов шириной, отделяющая край Национального заповедника от скалистого обрыва.
Дядя Финн ненавидит эту дорогу, и не только потому, что выбоины бессчётное число раз пробивали его шины. С одной стороны – Тихий океан с его неумолимым ветром, крутые обрывы и никаких ограждений. С другой – фонарные столбы, опутанные лианами, выползающими из леса, стоят редко, оставляя огромные участки во тьме, когда садится солнце.
Больше всего он ненавидит, что я иду по ней пешком всю дорогу от Бухты до Ямы, если опаздываю на последний автобус домой после ночных дежурств.
И я понимаю его. Милая девушка, идущая одна по тёмной, безлюдной дороге в полночь? Я смотрю новости. С таким же успехом можно нацепить на себя мигающую табличку «Похитьте меня!». Но я не только знаю каждый поворот, выступ, подъём и ухаб на этом пути, я знаю города, через которые он проходит.
