сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)
Дьявольское Побережье – безопасное место. Настолько безопасное, что можно оставлять машину незапертой, а незнакомцу предлагать подвезти. В отличие от Сиэтла или других больших городов, здесь нет преступности, банд, никакого таинственного убийцы со зловещим прозвищем, разгуливающего на свободе. Результат налицо: я хожу по этому маршруту почти каждые выходные, и ничего плохого никогда не случалось.
Единственный раз, когда я была близка к опасности, – это та ночь.
Пока мы идём, мой взгляд поднимается к мигающему фонарному столбу, а затем к грозному силуэту церкви через дорогу от него. Шпили, сглаженные тенями, разбитые витражи, отбрасывающие водянистые цвета на надгробия внизу.
И вдруг я снова вижу его, закутанного в чёрное и окровавленного, выползающего из света фонаря, с кулаками, скребущими гравий, с хриплым дыханием, едва слышным под рокот прибоя и завывание ветра.
Моё имя касается моего затылка. Затем – хватка на моём локте.
– Рен?
Я моргаю и встречаю обеспокоенный взгляд дяди. Когда я снова смотрю на дорогу, она пуста. Господи, я, должно быть, устала.
Я делаю глубокий вдох и выдыхаю нервный смешок.
– Показалось, будто медведя увидела, – бормочу я.
Жалко, я знаю, но Финн лишь цокает языком, бормочет что–то о том, что медведи – ещё одна причина, по которой мне нужна машина, и идёт за мной, когда я сворачиваю на тропу, ведущую к нашей земле.
В отличие от главной дороги, путь к Клубничной ферме хорошо освещён и ухожен. Гирлянды обвивают пихты по обеим сторонам, и нельзя пройти и трёх футов, не попав в сияние одного из многочисленных фонарей в викторианском стиле. В конце стоит белая калитка с нарисованной деревянной табличкой. Под ней – ещё более крупный знак, предупреждающий нарушителей, что в них будут стрелять, хотя я сомневаюсь, что дядя Финн когда–либо держал в руках оружие, не то что нажимал на курок.
Я уже не живу с Финном. Мой домик стоит на краю участка – уютный двухэтажный коттедж с белой дощатой обшивкой и розовой входной дверью. Это был его подарок мне на восемнадцатилетие и, по его словам, его самый амбициозный проект на сегодняшний день. Я никогда не спрашивала, как он построил его так быстро или почему я видела точно такой же дом, транспортируемый в двух частях по автостраде; я была просто счастлива иметь своё собственное место, которое могу обустроить, как хочу, и назвать своим.
Финн провожает меня по гравийной дорожке, поднимается на три ступеньки на крыльцо и включает Бэт–сигнал – единственную розовую лампочку, висящую над входной дверью, которую видно из любого окна его фермерского дома напротив. Он установил её после того, как я слишком много раз забывала написать ему, когда добиралась домой.
Он засовывает руки в карманы, толкает коленом качающуюся скамейку–качели, и та с скрипом раскачивается взад–вперёд.
– Надеюсь, завтра ты прекрасно проведёшь время. Мне будет грустно это пропустить.
– Ага. Не уверена, что твои курсы стоят того, чтобы пропустить свадьбу века, но я уверена, что они будут очень познавательными. – Я вглядываюсь в его глаза в поисках искорки неискренности, но он лишь торжественно кивает. Из адвокатов и правда выходят величайшие лжецы.
– Я обязательно сделаю много фотографий, – добавляю, зажимая клатч под мышкой и снимая SOS–сумку с его плеча, вешая её на своё. – Если, конечно, не встречу Того Самого, тогда мне будет не до этого. Ты знал, что исследования показывают: двадцать два процента женщин встречают любовь всей своей жизни на...
Короткая вибрация в моём клатче обрывает мою речь. Зрение плывёт, и знакомый удар под ложечкой, резкий и знакомый.
Нет.
Мой дрожащий выдох уплывает с крыльца в темноту. Я бы хотела, чтобы он забрал меня с собой. Куда угодно, лишь бы незаконченные предложения и письма с отказом не могли меня больше ранить.
Я с трудом выдавливаю вопрос, хотя уже знаю ответ.
– Который час?
Финн оттягивает рукав пальто и смотрит на свои безумно дорогие часы, предположительно предназначенные только для дней рождений и свадеб. Когда он поднимает на меня взгляд, его челюсти сжаты.
Его голос сжат ещё сильнее.
– Ты же обещала прекратить это, Рен.
В глазах у меня начинают жечь слёзы. Как я могу остановиться, если я только об этом и думаю? Когда это одно предложение – пять слов, двадцать букв, включая пробелы, управляет каждой секундой моей жизни?
Горячая тяжёлая слеза скатывается по моей холодной щеке, и частое моргание не в силах помешать ей упасть. Финн следит за ней с выражением неодобрения, а затем переводит взгляд на ночь, ища спасения от того дискомфорта, который ему всегда приносят мои эмоции.
– Если бы ты поступила в юридический, когда собиралась, всё это уже бы осталось позади, – бормочет он.
Видно, из адвокатов выходят ещё и величайшие бессердечные люди.
Я вытираю мокрую щеку тыльной стороной ладони и разворачиваюсь на каблуках, пока остальные слёзы не хлынули наружу.
– Спокойной ночи, дядя Финн.
Хотя я вовсе не желаю ему спокойной ночи.
Глава 5
Рен
Уважаемый(ая) User3569,
Ваша правка была отклонена.
Причина: Пристрастность.
Если вы считаете, что ваша правка была отклонена по ошибке, вы можете обжаловать это решение через Службу поддержки. Живая поддержка доступна с 9:00 до 17:00 с понедельника по пятницу. Запросы, отправленные в нерабочее время, будут рассмотрены в следующий рабочий день.
С уважением,
Дэмиен Кросс
Сжав кулаки по обе стороны от ноутбука, я уставилась на имя внизу письма, пока глаза не начали слезиться, а пиксели не поплыли.
Я не из тех, кто разбрасывается оскорблениями, но Дэмиен Кросс – мудак. На всей Земле есть только два человека, которых я ненавижу, и, хотя о нём я знаю лишь то, что у него зернистое фото профиля в приватном профиле Инстаграма, этот мужчина – один из них.
Мое надувное кресло противно запищало, когда я плюхнулась на его спинку и вздохнула. Адреналин и глупая искра надежды гнали меня вверх по лестнице, перескакивающей через две ступеньки, чтобы прочесть письмо на экране большем, чем у телефона, на всякий случай. Я даже не сняла пальто и кроссовки.
Почему я ожидала чего–то иного, не знаю. Что бы я ни говорила, сколько бы новостных статей ни присылала, сколько бы новых аккаунтов ни создавала и с каких бы устройств, полуночное письмо всегда одно и то же.
Я навела курсор на ссылку Службы поддержки, кончики пальцев уже чесались написать гневное обращение. Но в этом нет смысла. Это лишь заставит меня снова тревожно ждать нового письма, шаблонного ответа с просьбой предоставить больше доказательств, так что я с размаху захлопываю ноутбук и отшвыриваю его по розовому ковру с длинным ворсом так сильно, что он исчезает под кроватью.
Пожалуй, я просто попробую снова завтра.
Со стоном с трудом поднимаюсь на ноги, сбрасываю с себя одежду и меняю её на шёлковую ночнушку и пушистые тапочки. Затем я делаю то, что делаю всегда, когда гнев и отчаяние грозят обернуться чем–то более тёмным: заглушаю и отвлекаюсь.
Открываю Spotify. Включаю ABBA. Хожу из комнаты в комнату, зажигаю каждую свечу на каждой поверхности и включаю каждую гирлянду, пока мои розовые и кремовые стены не начинают излучать тепло и пахнуть, как в Bath & Body Works.
Уход за кожей. Десятиступенчатый ритуал, ну, теперь двенадцатиступенчатый, раз я плакала. Я наклеиваю патчи под глаза в свете ламп моей ванной, и к тому времени, как начинается бит в «Gimme! Gimme! Gimme!», мои плечи опускаются на пару дюймов, а сердце уже не так наполнено тяжестью.
К чёрту Дэмиена Кросса. Моя лучшая подруга выходит замуж завтра, и я, чёрт возьми, не позволю ему и его дурацкому сайту омрачить этот день.
Горячий душ смывает остатки вечеринки, бигуди надёжно закреплены, веки отяжелели. Взглянув на экран телефона, я понимаю, что уже почти два часа ночи.
Боже. Время и правда летит, когда занимаешься собой.
Затянув пояс ночнушки на талии, я начинаю свой ночной ритуал: обхожу дом и гашу свечи. Начинаю с ванной, потом спальня, затем кухня и, наконец, гостиная.
Что–то не так.
На каминной полке стоят три свечи, и ни одна не горит. На мгновение я думаю, что, возможно, забыла их зажечь, но затем доносится запах горелого фитиля, и медленные завитки дыма поднимаются навстречу лунному свету, пересекающему стену.
Позвоночник деревенеет, но я игнорирую неприятное покалывание на затылке и смотрю на окно. Оно закрыто, значит, сквозняк откуда–то ещё. Это проблема будущей Рен, потому что шляться сегодня ночью в его поисках – значит красть драгоценные часы сна.
Я отмахиваюсь от этого, мысленно отмечая рассказать дяде Финну, когда он вернётся со своих «курсов столярного дела», и наклоняюсь над журнальным столиком, чтобы задуть последнюю свечу.
И тут я чувствую это. Ужасное, тяжёлое предчувствие беды приковывает всю кровь в моём теле к ступням. Чувство неминуемой опасности, таящейся в темноте, а я слишком медлительна, слишком запоздала и слишком беспомощна, чтобы что–то предпринять.
Кресло с ленцой поскрипывает, и из тени появляется лицо.
Татуировки.
Шрам.
Зелёный.
Я провела достаточно времени на задворках чужих страхов, чтобы знать, как он звучит: леденящие душу крики и последние мольбы о пощаде. Но сейчас я понимаю, что мне ещё никогда не приходилось по–настоящему чувствовать его. Не этот останавливающий сердце, ледяной страх, что сотрясает самые глубины костей и на чисто стирает все мысли.
Господи, теперь я знаю, что они чувствовали.
С Габриэлем Висконти в моей гостиной, развалившимся в моём цветочном кресле, и лишь тремя футами стола и свечой с ароматом корицы между нами – вот что это такое.
Он шевелится, кладёт предплечья на бёдра и осматривает меня безразличным взглядом.
– Ты всегда оставляешь свою входную дверь незапертой, чтобы любой мог войти?
Его голос – грубый, неспешный, протяжный хрип. Я выискиваю в нём спокойствие, и тошнота переворачивает мой желудок. Это голос мужчины, который уверен, что имеет полное право быть здесь, в моей гостиной, в два часа ночи.
Хотя вряд ли незаконное проникновение – его новое хобби, я понимаю, что он прав. Дверь... я захлопнула её за собой в спешке, убегая от дяди Финна наверх, к ноутбуку, и не заперла.
Что–то в этом заставляет чувствовать меня только хуже.
Моё горло отказывается функционировать, так что я просто смотрю в ответ, наблюдая, как отблески пламени пляшут в его бороде. Они лишь на мгновение выхватывают изгиб его рта и контрастируют с темнотой в провалах под скулами.
Даже свет слишком напуган, чтобы касаться его.
Ожидание потрескивает, словно статическое электричество, над журнальным столиком, и я понимаю, что он и вправду ждёт ответа.
Я качаю головой.
Похоже, его это устраивает. Его взгляд отпускает мой и медленно, так же неторопливо, как его голос, скользит вниз по моему халату. Моя кожа под тонкой тканью затекает мурашками с каждым сантиметром, который он охватывает, и до меня вдруг доходит: есть судьба похуже смерти.
Мой мозг снова включается, взрываясь яркими кадрами. Я, прижатая к кремовому ковру стеной из мышц. Татуированная рука, заглушающая мои рыдания. Всё, что я берегла для Того Самого, от моего первого поцелуя до первой ночи, вырванное у меня этим чудовищем.
Из моих губ вырывается звук, глухой и гортанный. Он поднимает на меня взгляд, безучастный, и кладёт на стол перед собой что–то, завёрнутое в чёрную кожу.
Взмахом запястья он разворачивает свёрток, обнажая сверкающие на свету серебряные лезвия. Разной формы и размера. Все с острыми краями.
Набор ножей.
Сейчас было бы хорошее время, чтобы моё тело заработало – хотя бы часть его. Мои ноги, мой голос или моя способность здраво мыслить.
– Выбирай.
Мой взгляд резко взлетает к нему.
– Ч–что?
– Я предупреждал.
Пульс яростно стучит в висках, когда я вспоминаю его недавнюю угрозу. «Если ты ещё раз покажешь мне язык, я вырежу его из твоей головы».
Боже мой. Это была не пустая угроза.
Мы смотрим друг на друга. Я – в поисках хоть намёка на того мужчину, которого встретила три года назад, он – в ожидании ответа.
Часы в прихожей отсчитывают каждое напряжённое мгновение. Где–то наверху ABBA перешли к «Dancing Queen». Это моя любимая песня, и теперь она звучит как какая–то больная шутка.
В его взгляде мелькает раздражение, и затем, не отрывая глаз от моих, он наклоняется ближе к свече.
И задувает её.
Комната погружается во тьму, и где–то в ней я нахожу свою волю к жизни. Я разворачиваюсь на пятках и бегу, теряя бигуди где–то у телевизора, а тапочки – у подножия лестницы. Прихожая расстилается передо мной, но розовый свет крыльца в окне не становится ближе, как бы быстро я ни двигалась.
Время замедляется, подстраиваясь под неторопливую поступь за моей спиной. Он не спешит.
Он знает, что мне не уйти.
Пока его тень ползёт по дверному косяку, я думаю развернуться и умолять о пощаде. Глубоко внутри я всегда знала, что умру ужасной смертью. Чем–то долгим и жестоким, потому что так будет правильно. Благие дела пришли слишком поздно, а розовый цвет жевательной резинки и бойкий нрав не могут скрыть гниль внутри меня. Мне следовало знать: карма всегда ведёт счёт, и она всегда возвращается за теми, кто заслужил её гнев.
Мои пальцы скользят по дверной ручке. Когда я с силой дёргаю её на себя, ледяной ветер приносит вкус свободы в щель, но закованная в перчатку рука протягивается у меня над головой и с лёгким щелчком захлопывает дверь.
Нет.
Другая рука сжимается у меня на губах.
Пожалуйста, Боже, нет.
Я судорожно выдыхаю в тёплую кожу. Хотя я понимаю, что при его габаритах борьба бесполезна, я всё равно беспорядочно бью конечностями, пытаясь вывернуться и вырваться из его хватки. Мой локоть врезается в твёрдые мышцы; пятка бьёт по голени.
Его сила вызывает тошноту.
Как и мои мысли.
Уставившись смерти в лицо, я могу думать лишь о том, что происходит позади. Тепло его торса, просачивающееся сквозь тонкую ткань моего халата, холодный жёсткий металл пряжки его ремня, впивающийся мне в поясницу. Моё сердце бешено колотится, грудь тяжело вздымается, и на краткий, ироничный миг я чувствую себя живой.
Невозможно мыслить здраво, находясь так близко к смерти, но я всегда знала, что не смогу мыслить трезво, также находясь так близко к мужчине. Даже к тому, который убьёт меня.
Его рука соскальзывает с двери, и тяжёлая рука обвивает мою талию, прижимая к нему с такой силой, что у меня перехватывает дыхание. Электричество потрескивает вдоль его мускулистого предплечья, гудя во мне в тех местах, которых оно не должно касаться. Когда его другая рука смещается ниже моего рта, ток бьёт новой волной искр.
Он сжимает мою челюсть.
Мой рот послушно раскрывается, наполняя прихожую моими влажными, прерывистыми вздохами.
О, Боже, он и вправду сделает это. Бугимен убьёт меня.
Любая искра оптимизма вылетела в окно в тот миг, когда эти ножи сверкнули в мою сторону с журнального столика. Это не диснеевский мультфильм и не сериал «Анатомия страсти». Он вырежет мой язык, и я не переживу этого. Я не стану загадочной немой девушкой с печальной предысторией, я буду мертва. Я рухну на колени и истеку кровью на своём коврике с надписью «Спасибо за музыку – и за то, что вытираешь ноги!». Я стану эпизодом подкаста о настоящих преступлениях или одним из тех документальных сериалов на Netflix, о которых все говорят в Твиттере. Они скажут, что у меня были одни пятёрки в школе и что я освещала любую комнату, в которую входила.
И хуже всего: это испортит свадьбу Рори.
Боже, свадьба.
Рука Габриэля скользит по моему животу и задерживается на бедре, прежде чем отпустить.
Металл звякает о металл.
Металл скользит по моей нижней губе.
Он шипит, словно дождь на раскалённом асфальте. Я не могла бы пошевелиться, даже если бы не была зажата в тисках этого чудовища.
Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, но, когда мой взгляд находит чёрное небо за розовым светом крыльца, я вижу лишь одно предложение. Пять слов, двадцать букв, включая пробелы
Горькая, ироничная мысль проплывает в пространстве между моих ушей.
По крайней мере, оно наконец будет закончено.
Он просовывает металл между моих губ и прижимает его к плоскости моего языка. Я закрываю глаза и замираю в ожидании боли.
Она не приходит.
Вместо этого гладкая кожа перчатки скользит к моему горлу. Он прижимает два пальца к моей ключице, а затем моя макушка с силой ударяется о его ключицу.
Жёсткая щетина его бороды касается мочки моего уха, а его горячее дыхание пробегает по пульсирующей жиле.
– Закрывай свои чёртовы двери на замок, – рычит он.
Я стою там, застывшая, с открытым ртом и тяжело дыша. Даже когда его тень отступает от моей, и ветер кусает мою обнажённую грудь. Даже когда он захлопывает дверь с такой силой, что содрогается весь дом.
Даже когда его силуэт растворяется в темноте за моей садовой дорожкой, я стою, не смея поверить в произошедшее.
Часы за моей спиной снова начинают тикать, секунды складываются в минуты, а может, и в часы. Сверху снова доносится ABBA, играя трек за треком, ни о чём не подозревая.
Лишь когда вкус металла заполняет весь мой рот до тошноты, и я боюсь, что он меня задушит, я выплёвываю его на ладонь.
Это ключ от моего дома.
