сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)
– Её сейчас стошнит в моей машине?
– Да, – отвечаю я сладким голоском.
Он хмурится на меня.
Я в ответ сияю улыбкой.
Роджер любит эту дурацкую игру, где он притворяется, что я ему не нравлюсь. Точнее, ему не нравится, что я впихиваю пьяных девиц на заднее сиденье его такси и прошу отвезти их домой даром, «совсем в последний раз». Он ворчит и ноет, но всё равно делает это, да ещё и присылает мне колкое сообщение из одного слова, когда они благополучно оказываются за своей дверью. Под его слишком тесными клетчатыми рубашками бьётся золотое сердце. К тому же, я уверена, он хотел бы, чтобы кто–то поступил так же с его дочерью.
В глубине души я знаю, что он меня любит. По крайней мере, он точно любит домашние брауни, которые я раздаю у стоянки такси в Бухте Дьявола каждую субботу. Он всегда опускает стекло ровно настолько, чтобы выхватить их у меня из рук, словно голодный енот.
Мы ещё немного смотрим друг на друга, но в упорных взглядах я мастер, так что, конечно, Роджер отводит глаза первым. Он ругается на ветер, захлопывает дверь перед Лией и прислоняется к ней.
– Мне уже надоело быть твоим личным подручным, детка. Не пора бы тебе уже научиться водить? Могла бы тогда тратить своё чёртово время, а не моё.
Теперь моя очередь игнорировать его вопрос, а также то, как он заставляет мои щёки гореть, а в животе – всё сжиматься.
Я прочищаю горло и напряжённо улыбаюсь.
– Прошу прощения, – говорю я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. Я протираю пассажирскую дверь свежей антибактериальной салфеткой и стучу по стеклу: тук–тук–тук.
Когда Лия опускает стекло, я достаю из своей SOS–сумки бутылку с водой и кладу ей на колени.
– Пей маленькими глотками, не залпом. Когда доберёшься домой, не ложись в кровать, пока не выпьешь ещё два стакана воды и не съешь кусок сухого тоста. А, и не забудь снять макияж. Ты знаешь, что каждый раз, когда ты не снимаешь макияж, ты стареешь на десять дней?
Я услышала это в Тик Токе, так что, вероятно, это неправда, но угроза работает, её обычно хватает, чтобы большинство девушек хотя бы провели по лицу салфеткой, прежде чем рухнуть на подушку.
– Спи на левом боку, если всё ещё тошнит. Вообще, спи на боку в любом случае, потому что...
– Хватит с меня этого чёртова монолога, – хрипит Роджер, обходя машину и дёргая за ручку водительской двери. – Я слышал его от тебя так часто, что могу прочитать во сне.
Я ловлю его взгляд над крышей автомобиля и приподнимаю бровь.
– И это заметно. Сразу видно, что ты снимаешь макияж каждую ночь без пропусков.
Хотя свет фар почти не касается его лица, я уверена, что вижу, как уголок его губ приподнимается под усами–ручками. Но прежде, чем я успеваю поддеть его, его плечи резко напрягаются. Схватившись за дверной косяк, он поворачивается и вглядывается в ночь.
Леденящая тишина поползла по моей шее, поднимаясь к затылку. Затаив дыхание, я сжимаю салфетку в кулаке и смотрю на его окаменевшую спину. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем он снова посмотрел на меня, и, когда это наконец случилось, беспокойство в его взгляде заставило моё дыхание остановиться где–то в глубине горла.
– Не задерживайся тут, детка, – вот всё, что он говорит.
Та самая шершавая рука снова тянется ко мне, и я задаюсь вопросом, не ухватилась ли она и за него тоже.
Коротко кивнув, я отталкиваю паранойю и просовываю голову в окно к Лие. Вкладываю салфетку ей в руку и сочувственно похлопываю по плечу.
– К утру тебе станет лучше, обещаю.
Она слабо улыбается и икает.
– Ты такая добрая, Рен. Серьёзно, если бы Бог приставил пистолет к моей голове и велел назвать лишь одного человека, кто достоин Рая, это была бы ты.
Вот оно.
Мой смех искажается от восторга, и вдруг декабрьский холод теряет свою хватку, и я чувствую лишь тепло её слов.
«Ты такая добрая, Рен».
Как и все остальные в Дьявольской Лощине, она сказала это так же просто, как если бы говорила, что трава зелёная, а небо голубое. Как неопровержимый факт.
И хотя я не принимаю наркотиков, если не считать случайного тайленола, я знаю, что кайф от того, что тебя назвали доброй, сравним с ними. И я тоже не просто «балуюсь» добротой.
С восемнадцати лет я страдаю от самой настоящей зависимости.
Волонтёрство в больнице и сбор пьяных тусовщиков с набережной Бухты Дьявола – это лишь верхушка айсберга. Я делаю всё – от вязания комбинезончиков для недоношенных детей и ежедневных звонков пожилым соседям до организации печных распродаж для всех благотворительных фондов под солнцем. И всё это я делаю ради своей дозы доброты.
Добрая самаритянка. Ангел в розовом. Зануда, которая записывает номера машин всех посетителей бара, где работает, – на случай, если они проигнорируют её самодельную табличку «Не садись пьяным за руль». Мне всё равно, как жители Дьявольской Лощины называют меня доброй, лишь бы называли.
Но скромность обязывает, так что я отмахиваюсь от комплимента Лии взмахом руки.
– Доброта – это просто моя работа, милая!
После неохотного обещания написать, когда Лия будет дома в безопасности, Роджер выезжает с парковки. Я машу им вслед с сияющей улыбкой, но, когда фары тают, меркнут и исчезают, я оказываюсь одна в темноте с сердцем, которое медленно проваливается в пустоту.
Вот в чём загвоздка, когда кормишь свои зависимости: кайф всегда лишь временный.
Зажав клатч под мышкой и перекинув SOS–сумку через другую руку, я закрываю глаза и делаю такой глубокий вдох, что ночной мороз обжигает грудь. Я надеюсь, что он выжжет и чувство вины, что засело там же, но, когда этого не происходит, я пытаюсь переключить внимание на другие части тела. Приём, которому меня научил терапевт много лет назад, чтобы справляться, когда мысли уползают в темноту. Я нахожу ровный пульс на шее. Я чувствую вкус ночной влаги на кончике языка и запах земли. Мои уши улавливают звук шин на обледеневшем асфальте дороги неподалёку и шелест голых деревьев, что дрожат в лесу по ту сторону.
Хруст.
Что, чёрт возьми, это было?
Мои глаза распахиваются, впиваясь в темноту. Звук был похож на то, как под ногой ломается сучок, и раздался он совсем рядом.
– Эй? – шепчу я, сжимая ремень сумки. – Кто здесь?
Тишина.
Живот сжимается, пока я вглядываюсь в бесконечную пустоту. Она смотрит прямо в ответ, подкидывая лишь одно – противное ощущение, что за мной наблюдают.
Секунды ползут, отягощённые напряжением. Я смотрю, пока глаза не начинают болеть.
Ничего.
Порыв резкого ветра скользит за воротник, и я содрогаюсь так сильно, что это вытаскивает меня из ступора.
Я позволила Лие залезть себе в голову со всей этой чушью о «Бугимене» Дьявольского Побережья. Она была так пьяна, что, вероятно, галлюцинировала. Я веду себя глупо, и даже если нет, то чего я тут торчу? Я хоть и выберу ромком в любой день вместо ужастика, но даже я знаю, что глупая блондинка, которая делает что–то необдуманное (например, болтается одна на пустой парковке), всегда гибнет в первой же сцене.
Не тот тип фильма, в котором я мечтаю сыграть, спасибо большое.
С нервным смешком разворачиваюсь на каблуках. Успеваю сделать всего два шага по направлению к тускло освещённой веранде, как из темноты доносится новый звук – он будто протягивает руку и касается моего плеча.
Шшшшш. Пшшш.
Мой смех замирает на губах. Я резко разворачиваюсь, и теперь в самой сердцевине темноты мерцает огонёк. Спичка, всего лишь булавочный укол на громадном чёрном полотне. Огонёк движется вверх, и мои глаза следуют за ним, завороженные тем, как он пляшет на ветру. Я не могу разглядеть большую часть объектов, что сдвигаются и искажаются в его свете. Что–то узорчатое. Что–то металлическое. А потом нечто, от чего моё сердце замирает.
Сигарета.
А значит, там кто–то курит.
Я издаю короткий, прерывистый вздох. Пламя замирает под кончиком сигареты, и я почти не решаюсь поднять взгляд на то, что оно осветило. Скольжу взглядом по длине сигареты, по полным губам, между которых она зажата, поднимаюсь по резкой, прямой линии шрама через впалую скулу и останавливаюсь на тяжёлом, нависшем надбровье.
Он ли тот «Бугимен», о котором говорила Лия?
Он и правда похож на чудовище.
Взгляд мужчины отрывается от спички и сталкивается с моим. Внезапно воздух становится на десять градусов холоднее, леденит мою кровь и замедляет дыхание.
А теперь я и вовсе не дышу.
Я узнаю эти глаза, но это не то. Это странное, мимолётное чувство. Короткий, резкий рывок за воспоминание, о котором я не знала. Возможно, другая я видела их в другой вселенной или во сне, что ускользнул в момент моего пробуждения.
Этот взгляд... он стеклянный. Магнетический. Уверенный.
И тогда меня охватывает это медленное, сиропообразное чувство, что он нашёл меня не случайно.
Осознание отбрасывает меня назад. Один шаг, два – каблуки скользят по обледеневшему асфальту. Три – и я чуть не спотыкаюсь о приподнятый пол веранды. Четыре – и я снова под светом тепловой лампы, цепляясь за ручку двери ночного клуба.
Внутри меня кричит голос, требующий немедленно зайти внутрь. Я слышу его часто и почти уверена, что он принадлежит моей подруге Тейси – у неё есть привычка орать на меня о безопасности, а у меня – привычка в ответ закатывать глаза. Но, видимо, у звания самого любопытного человека на Побережье есть свои недостатки, и один из них – я никогда не могу устоять перед зовом любопытства.
Сердце колотится о рёбра, когда я медленно поворачиваюсь и прижимаюсь спиной к двери.
Он всё ещё там. Смотрит на меня. Пламя уже угасает, его умирающее отражение поймано в ловушку стен его холодного взгляда. В этой ловушке и я, застывшая между желанием рвануть внутрь и остаться, чтобы узнать, что случится, когда огонёк догорит до конца.
Мне недолго пришлось ждать. Пламя так и не коснулось кончика его сигареты. Оно и не потухло само. Чудовище убило его одним резким движением запястья, погрузив себя обратно во тьму.
Я моргаю, вглядываясь в ночь, напрягая слух в надежде зацепиться за что–нибудь, за любой звук в тишине.
Ничего.
Проходит мгновение, пока я переминаюсь с одного липкого ботинка на другой. Он всё ещё смотрит на меня; я это чувствую. Секунды растягиваются в минуты, и в конце концов мой пульс замедляется до привычного ритма. Мои лёгкие расширяются, и со следующим выдохом из меня вырывается смех – нервный и лёгкий.
Я вдруг вспомнила, почему не боюсь темноты.
Это потому, что я знаю: все эти поучительные истории и фильмы ужасов – просто вымысел.
В реальной жизни чудовища живут не во тьме, они живут при свете.
Они придерживают тебе волосы, когда тебя рвёт.
Они пекут торты, рисуют плакаты, работают волонтёрами в больницах.
И иногда они даже носят розовое.
Я показываю язык чёрному горизонту, разворачиваюсь на каблуках и бегу обратно в клуб.
Глава 2
Рен
Приглушённый свет, ещё более низкие потолки и воздух настолько сырой, что оседает в лёгких.
Бар «Катакомбы» в Дьявольской Лощине полностью оправдывает своё зловещее название. Впрочем, я с гордостью могу сказать, что сегодня вечером он выглядит менее мрачно, потому что я пришла на три часа раньше, чтобы придать помещению столь необходимый ему лоск. Теперь розовые гирлянды смягчают очертания неровных стен пещеры, а гроздья шаров цвета розового золота вспыхивают в её самых тёмных углах. Всё уродливое, но подвижное, я запихнула в задний офис, а всё уродливое и прибитое намертво искусно замаскировала скатертями и блёстками.
Лифт опускается в пещеру, и когда двери открываются, я с радостью вижу, что вечеринка ещё жива. Пробираюсь через танцпол под звуки классики Spice Girls, посылая воздушные поцелуи и раздавая небрежные объятия со словами «прости, что поздно» всем девушкам, с кем ещё не успела поздороваться.
Как раз в тот момент, когда я показываю Алессандре, что соломинка в виде пениса в её коктейле мигает, если сжать его яички, чья–то сильная рука хватает меня за локоть и оттягивает в сторону.
– Где, блять, твоя обувь?
Мне даже не нужно оборачиваться, чтобы понять, что это Тейси. Я узнаю её по матерному языку и запаху дорогих духов. Она смотрит с укором на мои носки с рюшами, и я шевелю пальцами ног для пущего эффекта. Быть босой не входило в мои планы на вечер, но я истратила все антибактериальные салфетки, пытаясь оттереть ботинки, а от них всё ещё пахнет рвотой с примесью текилы. У меня не было выбора, кроме как швырнуть их в гардеробную и молиться, что их ещё можно спасти. Они же розовые, с блёстками, на устойчивом каблуке, который позволяет мне пройти от Дьявольской Бухты до Дьявольской Ямы без единой мозоли. А откладывать на колледж с зарплатой бармена на минималке значит, что на новую пару мне точно не хватит.
Держась за плечо Тейси, я приподнимаюсь на носочки, чтобы крикнуть ей на ухо:
– Лию на них вырвало.
Огни дискотеки смешиваются с отвращением на её лице.
– Это та, что работает в закусочной в Дьявольской Яме?
– Нет, глупышка. Это Либби. Лия – та, что встречалась с...
– Плевать, с кем встречалась Лия. Меня волнует, что ты скачешь босиком по ночному клубу. А вдруг наступишь на иглу?
Нахмурившись, я окидываю взглядом море хохочущих и пританцовывающих девушек, размахивающих светящимися палочками.
– Не думаю, что кто–то из присутствующих – тот тип, что колется в туалете...
– У тебя же в этой твоей огромной сумке есть вьетнамки, да? Я принесу.
Я оттягиваю её за запястье, не давая уйти к лифту.
– Да, но последнюю пару я отдала Розали. Её каблуки на два размера меньше. Она сказала, что купила их на распродаже, так что... – я пожимаю плечами, – пришлось пойти на жертвы.
Музыка играет слишком громко, чтобы разобрать, какое именно ругательство бормочет Тейси, но её верхние зубы впиваются в нижнюю губу, так что можно предположить, что оно начинается с твёрдой «х».
– Ты слишком добрая, Рен.
Досада обжигает мне щёки. Я обожаю, когда меня называют доброй, но только не когда это делает Тейси. Она всегда говорит это с примесью неодобрения и в самые неподходящие моменты. Как сейчас, когда диджей как раз начал ставить «Ooh Aah… Just a Little Bit» Джины Джи.
Я тоскливо смотрю на пустое место на танцполе, где должна быть я, а затем перевожу взгляд на одну из двух моих лучших подруг.
Мы познакомились три года назад, вскоре после того, как я начала заниматься волонтёрством на набережной Дьявольской Бухты. Ну, если точнее, три года и два месяца назад, если считать все выходные, что она провела, пялясь на меня через стеклянный фасад своего тату–салона, прежде чем мы заговорили. Я тупо таращилась в ответ, отчасти потому, что она была новичком на Побережье, а отчасти потому, что не могла остановиться.
Когда она наконец вышла из своей мастерской и перешла дорогу, в руках у неё была бита. Она размахивала ею у головы пьяного мужчины, который пытался впихнуть меня в такси, которое я для него же и поймала. Пока он корчился на земле под острым каблуком её стилетов, она спросила меня, не проститутка ли я, и знаю ли я, что есть способы продавать своё тело и безопаснее.
Я объяснила, чем занимаюсь.
Она сказала, что я идиотка.
А потом назвала меня кое–кем похуже, когда я отказалась от её предложения подвезти меня домой.
Тейси совсем не похожа на одного из самых востребованных тату–мастеров в мире. На её теле нет ни капли чернил. Вместо этого она выглядит как одна из тех девушек с Пинтерест – горячая и неприступная. Сегодня на ней золотое атласное платье, но только потому, что я напомнила, что носить чёрное на всём, что связано со свадьбой, – дурная примета. Её длинные, цвета полночной тьмы, волосы ниспадают прямым водопадом до бёдер с безупречным пробором посередине, а её полные губы вечно подкрашены красным.
Я однажды спросила её, свои ли это губы или она за них заплатила, на что она ответила: «Не лезь не в своё хреново дело».
Спросить про её грудь я уже не осмелилась.
– Рен!
Мой взгляд следует за звуком моего имени и натыкается на массу белокурых локонов, подпрыгивающих над морем танцующих. Длинные конечности и блестящий клатч рассекают толпу, а затем чьё–то тело с размаху врезается в меня.
– Ой, прости. Кажется, та девушка меня толкнула, – бормочет Рори, оглядываясь через плечо. Тейси тоже бросает грозный взгляд в сторону толпы, хотя мы обе знаем, что Рори не может устоять на каблуках, не то что ходить, после двух шпритцеров с белым вином (прим. пер.: шпритцер – коктейль).
Обретя равновесие, она подтягивает подол платья и сияюще улыбается мне.
– Мы тебя повсюду искали. Где ты была?
– Лию стошнило на её ботинки, – кричит Тейси ей на ухо.
Рори хмурится, осматривая клуб.
– Та девушка из закусочной?
