сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)
– Ага. Она сказала, что ты еще и очень красивая, и что не могла дождаться, чтобы увидеть, что ты наденешь, потому что у тебя всегда самые милые наряды.
– Да? – Я уже улыбаюсь, щеки пылают от гордости. – Что еще она сказала?
Тейси закатывает глаза.
– Что ты самый большой рыболов комплиментов на планете.
– Ну, я и правда купила самое милое платье, – размышляю я, игнорируя ее укол. – Было бы жаль потратить его впустую. – Я перебираю пальцами по дверному косяку и прикусываю нижнюю губу. – Кроме того, я бы не хотела подводить Пенни. Я правда хочу, чтобы мы с ней подружились, понимаешь?
Ухмылка расползается по лицу Тейси, словно она знает, что уже победила.
Я испускаю долгий, драматичный вздох.
– Что ж, полагаю, мне стало немного лучше.
Пока я сижу на нижней ступеньке, натягиваю ботинки и кричу Финну в коридор прощальные слова, я пытаюсь игнорировать кричащий голос в основании черепа. Он умоляет меня не идти, но я заглушаю его водянистыми оправданиями и пустыми обещаниями, вроде того, что Габриэля будет легко избежать.
Кроме того, мое платье было очень дорогим.
Глава 23
Габ
В мою первую ночь в Аду меня пытал сам Дьявол.
Он привязал меня к стулу в камере размером восемь на восемь, раздел догола, сбрил каждый квадратный дюйм моего тела, а затем прикрепил электроды к вискам, груди и паху. Кто–то вкатил старый магнитофон и нажал плэй. Из динамиков зашипела «Roxanne» The Police, и каждый раз, когда произносилось имя «Роксанна», он пропускал через меня ток.
Эту сучку упоминают двадцать шесть раз.
Он играл ее восемнадцать часов подряд.
Годами я думал, что это худшая пытка, какую только может вынести мужчина.
Но затем Раф начал устраивать вечеринки.
– Говорю тебе, чувак – у меня был сон.
Голосовой фрай жаром расходится у меня по спине. Мужчина за столом рулетки позади меня – не Мартин Лютер Кинг, а калифорнийский технарь, который изобрел приложение для каршеринга и думает, что тоже изменил мир.
– Да брось, мужик, – стонет его сооснователь. – Трип под кислотой – это не то же самое, что сон.
– Ладно. Тогда это было пророчество.
– Господи.
– Ага, мужик. Я и Его видел. Он тоже сказал, что тебе стоит поставить все на красное.
Тяжелая пауза, та, что предвещает плохие решения, затем:
– Ладно. Похуй.
Хор ликующих возгласов прокатывается по столу, за ним следует шелест фишек, скользящих по бархату. Шарик падает и гремит, словно зубы в стеклянной банке. Он подпрыгивает и звенит, замедляясь, замедляясь, замедляясь, прежде чем падает в ячейку с глухим, окончательным стуком.
Тишина.
– Блять. Моя жена прибьет меня.
Я провожу рукой по лицу. Подумываю выцарапать себе глаза заодно, потому что, блять, я ненавижу эти гребаные вечеринки.
Мы в «Виски под скалой», в Дьявольской Лощине. Это один из многочисленных пещерных баров, скрытых глубоко под землей, и я до конца своих дней не пойму, почему Раф настаивает на проведении своей ежегодной покерной ночи именно здесь. Потолок протекает, стены потеют, а акустика усиливает каждый хмельной хохот и разговор под коксом.
Сегодня он украшен, как постаревшая проститутка, работающая в праздничный сезон. Рождественские елки торчат из каждого угла, их ветви провисают под тяжестью безвкусных украшений и гирлянд. Мишура обвивает сталактиты, а искусственный снег торчит из известняка. Все заведение мигает красным и зеленым, и, чтобы завершить картину, какой–то надоедливый мудак долбит по клавишам пианино в одной из ниш.
Час назад у него закончились рождественские классические мелодии, так что теперь он перебирает версии популярных песен в стиле рекламных джинглов – не то чтобы кто–то здесь был достаточно трезв, чтобы заметить.
Стиснув зубы, я переворачиваю следующую карту в колоде и бросаю ее на стол. Я даже не смотрю вниз, чтобы увидеть, что сдал – я слишком на взводе, чтобы беспокоиться об этом.
Это закон вероятности: столкни трех или более Висконти в одной комнате, и хотя бы один ублюдок непременно подожжет ее, а затем посмотрит на меня, чтобы я потушил пламя.
Я никогда не прихожу на эти вечеринки, чтобы играть в карты; я прихожу присматривать. За годы я отточил свою очередность наблюдения, всегда выискивая сначала самого большого зажигательного придурка в семье – Бенни, очевидно, – затем спускаясь вниз по списку. Но сегодня под поверхностью веселья течет напряженное подводное течение. Оно вшито в костюмы, отравляет напитки. Пол мокрый от бензина, и, будь я даже азартным игроком, я не смог бы сказать наверняка, кто первым чиркнет спичкой.
Похрустывая костяшками, я по привычке смотрю на Бенни. Он ведет покерную игру напротив, с рассеянной ухмылкой на лице и блондинкой на коленях. Он ловит мой взгляд и подмигивает, прежде чем зажать одну ноздрю, наклониться и втянуть дорожку с ее бедра.
Гребаный идиот. Из всех девушек, которых он мог бы сегодня обманом заставить раздвинуть ноги, он выбрал ту, что приехала с турецким торговцем оружием.
Но это типичное поведение Бенни. Ничего, с чем Эмиль не справился бы. Нет, сегодня меня больше беспокоит источник опасности, сидящий слева от меня.
– Сдавай.
Мое внимание переключается на Рафа.
– Что?
– Ты оглох?
Моя рука сжимается в кулак.
– Последняя карта была туз.
– У меня есть глаза, – огрызается Раф. – Сдавай, блять, карту.
Пока я переворачиваю следующую карту в колоде, Рори бросает мне самодовольную ухмылку из–за своей руки.
Легкое веселье щекочет мне грудь. Ага, и, если бы глаза Рафа не были приклеены к дверям лифта, он бы, наверное, заметил, что наша невестка его надувает.
Он пошел в нашу маму: суеверен как черт, только ему слишком стыдно в этом признаться. Обычно он остерегается лишь глупостей. Он избегает ходить под дорожными знаками и обязательно салютует пролетающей сороке. Но в последнее время его дурное предзнаменование имеет форму невысокой рыжеволосой с острым языком и длинными пальцами.
Пенелопа Прайс его доконала. Он убежден, что она – причина, по которой его состояние уплывает к черту. Я не знаю насчет этого, но я точно знаю, что она – причина, по которой он занял первое место в моем списке зажигательных придурков на сегодня.
Она же – причина, по которой Анджело сидит через три стола, насупившись.
Проводя зубами по нижней губе, я нахожу нашего старшего брата. Он провел больше времени, хмуро глядя на Рафа поверх своих карт, чем играя ими, потому что, как и ожидалось, встреча с Келли О`Харой пошла к черту. Его взгляд забрел слишком далеко для вкуса Рафа, так что тот стряхнул пыль со своего пистолета, выпустил пулю и развязал войну с ирландцами.
Я даже не успел пришвартовать катер, как мне позвонили с просьбой вернуться на яхту и убрать кровь, пока она не впиталась в тик.
Поднося часы ко рту, я отдаю приказ по рации на языке сегодняшнего вечера: немецком.
Мне нужно больше глаз на Порочного, потому что я давно усвоил, что его уныние обычно приводит к стрельбе.
В наушнике раздается треск подтверждения, но я еще не закончил обзор. Я пропускаю Нико за столом для крэпса – он приходит на эти вечеринки только, чтобы клеить девушек и смотреть, как все остальные позорятся, – и нахожу его старшего брата, Каса.
Кас. Господи, я не припомню, когда он в последний раз занимал такую высокую позицию в моем списке зажигательных придурков, или даже когда он в последний раз входил в пятерку. Обычно он слишком занят, смазывая кулак, чтобы трахать инвесторов, или делая ставки на хлам, найденный на чердаке у мертвой бабушки, чтобы создавать мне проблемы.
Но, с другой стороны, он обычно не выпускает из дома свою невесту, Алену. Так что вместо того, чтобы работать в зале, он прислонился к бару, опустошив пять стаканов, и нервничает. Он бы хирургически отделил свою фамилию от имени, если бы думал, что это избавит его от женитьбы на наследнице русского водочного завода, но это не мешает ему пялиться на руку Алены, лежащую на бедре делового партнера Рафа.
Понимание того, где кто находится и на кого они пялятся, слегка ослабляет напряжение в моей челюсти. Пока все под контролем.
Я хватаю свое пиво и возвращаюсь к наблюдению за попытками Рори считать карты.
Искаженная версия любовной песни Марвина Гэя разрывает клуб, заглушая ее бормотания с математическими выкладками. Позади меня Калифорнийский Технарь пытается убедить своего приятеля, что третий раз всегда самый удачный, а справа от меня Кас издает громовой смех, слишком громкий и фальшивый, чтобы быть настоящим.
Я залпом осушаю пиво. Смотрю на пульсирующую височную вену Рафа. Черт, я даже усмехаюсь, когда Рори бросает карты и объявляет очередную победу.
Но вся загвоздка с моими мыслями заключается в том, что они похожи на мою гребаную семью. Никогда не остаются тихими надолго.
Следующий глоток пива обжигает горло. Основание черепа пульсирует, и я так сильно зажмуриваюсь, что перед глазами мелькают розовые вспышки.
Когда я снова открываю их, я смотрю в том же направлении, что и Раф.
– Кто еще придет сегодня?
– Тейси, – хрипит он в ответ.
– И?
– Наверное, тот, кого она сейчас трахает.
– М–м. – Я провожу костяшкой по бороде. – Кто еще?
–Не Тор, это уж точно, – с горечью говорит он, проверяя часы.
Раздражение сжимает мою грудь, как судорога.
– Кто–нибудь еще?
Все еще глядя на лифт, Раф тяжело выдыхает.
– Один крупный игрок из Вегаса должен прилететь. Лучше бы он не слинял – мне не помешал бы приток нала. – Он рассеянно бросает взгляд на стопку карт. – Сдавай.
Я швыряю карту с такой силой, что стол содрогается. Рори взвизгивает, кто–то на периферии моего зрения вздрагивает, а Раф перестает вертеть покерную фишку.
Его взгляд приковывается к моему, воспаленный и подозрительный.
Я сжимаю челюсть.
– Кто. Еще?
– Ты и твои цирковые уроды проверили всех, кого я вообще рассматривал для приглашения, – бормочет он. – Так зачем ты спрашиваешь?
Раф не ждет ответа, и даже если бы ждал, не смог бы выбить его из меня водой.
Мой взгляд переключается на каменную стену за его головой. Я сжимаю челюсть в такт, словно это выгонит розовое из моего мозга.
Она сказала, что придет, и все же ее здесь нет. Она не производит впечатления человека, который опаздывает, так что, видимо, она все–таки не придет.
Хорошо.
Хорошо.
Мой следующий глоток пива на вкус как теплое разочарование, так что я останавливаю проходящего официанта и заказываю что–нибудь покрепче. Я сдаю карты. Хрущу шеей. Даже отбиваю пальцами по столу ритм забытого хита 90–х.
Но затем меня охватывает убийственная мысль.
Она не придет сегодня.
Так что же еще она, блять, делает?
Наихудший сценарий вспыхивает на каменной стене, как праздничная гирлянда:
Красный: ее рука скользит по бицепсу другого мужчины.
Зеленый: ее трусики соскальзывают с бедер.
Яд взмывает вверх по позвоночнику и взрывается в основании черепа. Мысль о том, что другой мужчина видит ее трусики, превращает мою кровь в кислоту.
Мои пальцы нащупывают наушник в правом кармане джинсов, затем меняют курс на левый карман, чтобы схватить телефон и в миллионный раз за сегодня проверить ее профиль в Инстаграм.
Клянусь, если она пошла на то свидание, я, блять…
Дзинь.
Едва слышно. Этот звук могут слышать только бешеные псы и я, но он разносится по пещере со скоростью серебряной пули.
Мои глаза устремляются к лифту.
Красный.
Зеленый.
Розовый.
Всего лишь проблеск. Дюйм пространства между раздвигающимися дверями, заполненный блондом, блестками и каблуками. Но, оказывается, я ничуть не лучше своего брата, потому что дюйма достаточно, чтобы мой позвоночник выпрямился в струну.
Самоотвращение обвивается вокруг моей шеи, как петля. Я бы предпочел десять раз получить удар в пах, чем оказаться в одной лодке с Рафом, но, как и он, я не могу отвести взгляд.
Двери разъезжаются полностью. Лужица золотого света выливается на бетон, и когда она ступает в него, мои мышцы каменеют, потому что…
Это. Гребаное. Платье.
Это первое, что я замечаю, и единственное, что вижу. Не то чтобы там было много чего видеть. Я использовал больше ткани, чтобы чистить чертов пистолет.
Моя кровь нагревается, а взгляд сужается, прорезая линию огня по всей ее длине. Вырез такой же низкий, как и подол высокий, а то немногое, что между ними, облегает каждый изгиб и впадину, словно вакуумной упаковкой.
Горячее шипение вырывается из моих ноздрей. Господи. Она влита в эту штуку, как горячий мед.
Я пялюсь, пока блестки не начинают резать глаза, затем упираюсь ладонью в челюсть и ищу облегчения, глядя на неровный потолок. Из всех гребаных вещей, которые можно проклинать, я выбираю имя моего отца.
Десять правил, и ни одно из них не имело отношения к цивилизованному обществу. Я никогда не учился делиться, извиняться или играть по правилам. Каждый урок вращался вокруг гнева, и, хотя я научился направлять его в свой кулак или на спусковой крючок, я так и не понял, что с ним делать, когда он не соответствовал преступлению.
Меня учили, что беспричинный гнев так же хорош, как и любой другой. Но, несмотря на мое долбанутое детство, моя префронтальная кора развилась как раз достаточно, чтобы распознавать разницу.
Знал ли я, что он беспричинен, когда поймал прихвостня Рафа, раздевающего Ее глазами? Да.
Помешало ли это мне выцарапать эти самые глаза моим автомобильным ключом и швырнуть его тело, с все еще бьющимся сердцем, в тот же мешок для трупов, что и Келли О`Хара?
Конечно, нет.
Полагаю, мне никогда не было дела до этого различия.
Мой взгляд опускается обратно, чтобы найти ее. Она все еще стоит в прихожей в окружении только Тейси и Пенни – слава богу. Но даже если сегодня она не висит на руке какого–то мудака, одна лишь мысль о том, что она может висеть на чьей–то руке вообще, заставляет мою кожу гореть.
Воспоминание о вчерашней поездке на катере вспыхивает за моими глазами, как перегоревший предохранитель. Ее пьяная ухмылка, ее пальцы, лихорадочно летающие по экрану телефона. Без сомнений – девчонка была под кайфом от внимания другого мужчины. Побочные эффекты, должно быть, включали тяжелый случай бреда. Это единственное объяснение тому, почему у нее хватило наглости предположить, что она мне нравится.
Эта мысль скисает у меня в груди. Я, из всех людей. Влюбленность, из всех чувств.
Если она не была под кайфом, когда говорила это, то мне бы очень хотелось знать, что же я такого сделал, чтобы дать ей эту идею. Не могло же это быть из–за того, что я угрожал вырезать ей язык или подвесил ее в своем гараже, как свежезабитого ягненка.
А если так, то, блять, пожалуй, она больший психопат, чем я.
Я делаю глоток виски, чтобы занять руки. Я смотрю на нее поверх края бокала, наблюдая, как она с широко раскрытыми глазами осматривает комнату с любопытством. Она проводит рукой по всей длине своего хвостика, затем смыкает губы. Пианино играет громко, смех – еще громче; я не слышу, какой звук издают ее губы, но чувствую его, как пулю в пах.
Еще один глоток виски, просто чтобы притупить боль.
Гребаная влюбленность. Конечно, объективно она красива; любой, у кого есть глаза и капля умственных способностей, может это увидеть. В ней есть что–то от типичной американской соседки. Ну, знаете, если соседка – из тех, что подглядывают из–за занавески и всегда знают, когда ты уходишь и приходишь. Она, наверное, еще и подсовывает пассивно–агрессивные записки о состоянии твоего газона, подписанные смайликом и поцелуем.
Она следует за Тейси и Пенни по клубу, и, поскольку эта девчонка – магнит, мои глаза движутся вместе с ней. Руки напряженно прижаты к бокам, она петляет между столами, стараясь держаться на почтительном расстоянии, словно вычитала в каком–нибудь журнальчике, что азартная зависимость заразна.
Но наблюдение за ней вызывает странный ком в горле и портит вкус моего виски. Лишь когда пьяный возглас проносится по залу, и она прижимает к груди свою сумочку в форме сердца, я с неохотой понимаю, откуда это берется.
Она не принадлежит этому месту. Черт, она вообще не принадлежит тьме. Она выглядит как сахарная вата, обмакнутая в пепельницу. Как ангел, свернувший не туда по дороге в рай. И, кажется, она сама это понимает.
Что–то первобытное и защитное шевелится под моей кожей. Оно заставляет меня задуматься о том, чтобы вытащить ее отсюда за ее шелковый хвостик и швырнуть подальше, в какое–нибудь солнечное место, где тьма, панические атаки и другие мужчины не смогут до нее дотянуться. Я бы сохранил ее такой же счастливой и идеальной, как в день нашей встречи.
Мой взгляд скользит вниз, к верхней части ее бедер.
И я бы одевал ее в лохмотья.
Господи. Я с силой ставлю бокал с виски и отталкиваю его, чтобы он был вне досягаемости. Хватит с меня этой дряни на сегодня, она сводит меня с ума.
