сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)
С новым энтузиазмом он наклоняется к фотоаппарату у меня в руке и перебирается через сиденья, пока не оказывается рядом со мной. Обняв меня за талию, он прижимает висок к моему и наводит объектив на нас.
– Если мы сделаем очень крутое совместное фото, ты сможешь его выложить, и она, возможно, позавидует и поймет, что упустила.
– Э–э, я не думаю, что это работает…
Вспышка ослепляет, обрывая мой протест. Она оставляет белое пятно в моем зрении, которое не исчезает, даже если я быстро моргаю. Я вдруг теряю ориентацию, и, возможно, именно поэтому вопрос вырывается у меня из подсознания и срывается с губ.
– Что ты знаешь о Габриэле Висконти?
Когда контуры Мэтта снова становятся четкими, я вижу его недовольный взгляд.
– О, ради всего святого, Рен. Только не ты тоже.
Он фыркает, швыряя фотоаппарат на тарелку, усеянную крошками.
– Что за одержимость у всех девчонок этими Висконти? Да, они все горячие и, типа, зарабатывают больше, чем тот чувак, который владеет Фейсбуком. Но, боже, разве нормальный парень не может рассчитывать здесь ни на какое внимание?
Я бью его в бок.
– Не будь таким драматичным. Я просто спрашиваю.
– Ага, ну ладно. – Он передразнивает меня писклявым голосом. – «Он тебе в любом случае не пара. Любой парень был бы счастлив быть с тобой, бла–бла–бла…».
Он смотрит на Габриэля у бара. Мой взгляд следует за его. Хотя там собралась большая толпа ждущих заказа, они стоят к нему спиной, словно решили, что в толпе безопаснее. Он наполовину погружен в тень, его едва видно, и от его неподвижности исходит вибрация, словно от толчков медленного землетрясения.
Мэтт, должно быть, тоже это чувствует, потому что его пробирает дрожь.
– Он правда в твоем вкусе? Это объяснило бы, почему ты никогда ни с кем не встречалась.
Я бы рассмеялась, если бы у меня не перехватывало горло. Мысль о том, что Габриэль Висконти в моем вкусе, абсурдна, и это еще до того, как я обнаружила его развалившимся в моем любимом кресле посреди ночи. Уж точно он чей–то типаж, но не мой. Я ищу улыбки и смех, а не угрюмость и шрамы. Всем известно, что «долго и счастливо» с плохим парнем не получится. Кроме того, я уверена, что любой, кто достаточно храбр, чтобы пойти на свидание с человеком, известным как Бугимен, скорее всего, окажется на упаковке молочного пакета в рубрике «Пропали без вести».
– Конечно нет.
Мэтт проводит рукой по волосам и выпускает морозный вздох.
– И хорошо, потому что слухи правдивы, ты же знаешь.
Тревога тяжелым грузом ложится на мои плечи. Я не должна спрашивать. Я должна набить рот тортом или, стиснув зубы, снова пойти танцевать. Что угодно, только не портить маникюр, обдирая слои с вопроса, на который я не хочу знать ответ.
Но, как всегда, мое любопытство поднимает свою уродливую голову.
– Какие слухи?
– Что он дикарь. Ну, типа, живет–в–пещере–под–Национальным–Заповедником дикарь.
Я слабо цокаю языком.
– Не будь смешным.
– Это правда. Я сам его видел.
Он пересаживается ближе.
– Ну, как бы. Я однажды ночью возвращался домой с очередного неудачного свидания, было уже за полночь. Я делал этот крутой поворот на Дорогу Жнеца, и фары осветили лес. И там был он, между деревьями, смотрел на меня.
Эта история слишком похожа на мою собственную, и что–то внутри меня хочет отмахнуться от нее, сделать так, чтобы она не была правдой.
– Разве мужчина не может пойти на вечернюю прогулку, чтобы его не обвинили в жизни в пещере?
Он бросает на меня взгляд, полный неверия.
– Но это еще не все. Он был без рубашки.
– Может, ему жарко.
– И он был весь в крови.
У меня плывет в глазах, и пульс стучит в горле. Паника, которую я чувствовала во время церемонии, снова подбирается ко мне. Теперь вырисовывается закономерность. Лес, кровь.
И где заканчиваются сходства? Сколько еще людей он терроризировал в их же собственном доме?
Мэтт разрывает тишину сухим смешком. Он поднимает стопку и снова ставит ее, разочарованный тем, что она пуста.
– Не зря его зовут Бугименом.
Бугимен. Пещерный житель. Дьявол работает не покладая рук, но слухи на Дьявольском Побережье работают еще усерднее, и теперь границы между фактом и вымыслом размываются.
Волна тошноты накатывает на меня, переворачивая остатки восьмиблюдового ужина. Тьма впивается когтями в мою грудь.
Впервые в жизни я проявила доброту – и к самому неподходящему человеку. Хотя его кровь была на моих руках, на моей совести ее не было. Слава богу, ведь и без того она достаточно тяжела. Да, это была эгоистичная идея – попытаться переложить тяжесть своей тайны с души на его, но он же должен был умереть.
Он должен был унести это с собой в могилу, а я – почувствовать облегчение.
Но он жив. Здесь. На Побережье, на свадьбе Рори, вечно на периферии моего зрения. Так что вместо того, чтобы признаться мертвецу, я дала ниточку живому. У него было три года, чтобы тянуть за нее, чтобы распороть швы моей идеально выстроенной жизни и обнажить тьму.
Могу лишь надеяться, что он хочет избегать меня так же сильно, как я – его.
– В общем. Держись подальше от Висконти, Рен. На Побережье полно парней, которые по тебе тащатся, почему бы не обратить внимание на кого–то из них?
Его слова действуют как быстродействующее противоядие от моей паники. Мои уши навостряются, и я выпрямляюсь.
– Правда?
– Конечно.
Он ловит проходящего официанта и заказывает выпивку. Лимонад для меня и еще три текилы для себя.
– Например, кто?
– Что?
– Кому я нравлюсь?
– О, – он машет рукой, отмахиваясь, – всем.
– Мэтт, твоя расплывчатость просто неприемлема.
Я хватаю салфетку, достаю из клатча подводку для глаз и кладу обе вещи перед ним, постукивая по столу.
– Мне нужны имена, дорогой.
Со стоном он нехотя берется за работу, сжимая мою подводку в кулаке, как капризный малыш – карандаш. Спустя несколько мгновений он швыряет салфетку мне на колени.
Тая от возбуждения, я подношу ее ближе к свету свечи и начинаю просматривать имена. Там есть Рико, тихий парень, чья семья владеет местной мясной лавкой, и Эллиот, тот идиот–таксист, который смотрит на меня так, будто я повесила луну, каждый раз, когда я усаживаю пассажира на заднее сиденье его машины. Том – он милый, хотя я уверена, что он подрабатывает мелким торговцем наркотиками. Каждое имя впрыскивает в мое сердце укол разочарования, пока оно наконец не лопается под давлением.
Ни один из этих парней – не Тот Самый.
Свернув салфетку, я кладу ее в клатч и откидываюсь на спинку стула, с унынием отыскивая взглядом Тейси в толпе. Несмотря на пронизывающий холод, ей каким–то образом удалось уговорить Буфера снять пиджак и рубашку, и теперь она изучает фонариком на телефоне татуировку на его прессе.
Наши взгляды на любовь – полные противоположности. Тейси – пессимистка, она всегда твердит, что милые знакомства, те самые моменты в фильмах, где двое сужденных друг другу людей впервые встречаются, – удел ромкомов с Мэнди Мур или Джулией Робертс. А в реальной жизни люди знакомятся через общих друзей или в приложениях для знакомств. Она горько убеждена, что та ослепляющая, заставляющая сердце разрываться любовь, на которую я надеюсь, не существует. Она говорит, что в лучшем случае любовь – это мягкая прокладка, которая смягчает удар от раздражающих привычек партнера.
Она ошибается, Рори доказала это. У них та самая любовь, что нужна мне, причем в самой неистовой ее форме. Для меня это единственный вариант. Не просто судьбоносная встреча, но и все клише, что следуют за ней. Камешки в полночь в оконное стекло моей спальни, зевок и рука, обнимающая за спиной в кинотеатре. Лепестки роз и свечи, и украденные поцелуи в дверных проемах по пути домой под дождем.
Я берегла для этого всё. Каждую «первость», от первого свидания до первого поцелуя и далее, только для этого. Я не могу просто встречаться – никаких «может быть», никаких компромиссов и уж точно никаких друзей с привилегиями.
Этого нет в моей ДНК.
Когда группа замедляет темп, заиграв песню Лютера Вандросса, пары скользят в объятия друг друга, и над лесом накатывает летаргия. Все опьянены усыпляющей силой любви, но теперь я трезва, как стёклышко, навечно застрявшая в ее приемной. Рядом с Мэттом и всеми его пустыми стопками.
Он стонет и роняет голову на стол, когда начинает играть бойкое вступление к «You’re the One That I Want» из моего четвертого по любимости мюзикла «Бриолин».
Бенни все еще ритмично выписывает тазом, высматривая следующую жертву, и когда я снова направляю фотоаппарат в сторону Рори, вспышка привлекает его внимание, и он подзывает меня изогнутым пальцем.
Я смеюсь и не сопротивляюсь, когда он плавным вращением поднимает меня со стула. Раскручивая меня от себя и обратно, он оставляет шлейф аромата одеколона и виски, и я не могу не задаться вопросом, сколько женщин на Побережье просыпались с этим запахом, настойчиво витающим на их подушке.
Он отталкивает меня уколом пальца и в такт музыке наступает на меня развязной походкой. Я отступаю и преследую его. На припеве он падает на пол и скользит на коленях. Но прежде, чем его руки успевают подняться по моим бедрам, чья–то железная хватка на моей руке резко отдергивает меня из зоны его досягаемости.
– Боже мой, – кричит Тейси мне в ухо, поворачивая меня и заключая в защитные объятия. – Какое у нас золотое правило?
– Но он знает весь танец…
– Какое золотое правило, Рен?
Я падаю обратно на стул и с драматическим вздохом выдыхаю:
– Я знаю, знаю. Мы не танцуем с Бенни.
– Мы никогда не танцуем с Бенни.
– Кайфоломщица! – орет Бенни.
Тейси, не оборачиваясь, показывает ему средний палец, а затем нависает надо мной со скрещенными руками.
– Ладно, вернемся ко мне. По шкале от одного до десяти, насколько горяч тот парень, с которым я флиртую?
– Э–э…
Он выглядит совершенно потерянным. Я не уверена, не ловушка ли это, поэтому выбираю прагматичный ответ.
– Крепкая десятка, если он делает тебя счастливой.
– М–м–м.
Ее глаза находят его, и она посылает ему небрежный воздушный поцелуй.
– В нем ровно столько мозговых клеток, чтобы я не чувствовала, что использую его, но, с другой стороны, его татуировки выглядят как граффити на школьной парте.
Она пожимает плечами.
– Ну и ладно. Я трахну его при выключенном свете. Давай.
Она протягивает мне руку.
– Ты танцуешь с Габом.
Я уставилась на ее пальцы в кольцах.
– Что?
– Сейчас начнется танец подружек невесты и шаферов.
Мой взгляд резко взлетает, чтобы встретиться с ее взглядом. Во рту пересыхает, и у основания черепа возникает тупая боль.
– Такого не бывает.
– Оказывается, в Италии – бывает.
Она нетерпеливо шевелит пальцами.
– Пошли.
Но я не двигаюсь. Не могу.
– Почему я не могу станцевать с Рафом?
– Потому что я танцую с Рафом.
– Нет, – шепчу я. – У меня ноги болят.
– С Бенни ты танцевала вполне нормально.
– Да, но теперь я устала.
– Для этого и придумали эспрессо, милая.
– Но…
Я оглядываюсь, паника тормошит мой мозг. Взгляд падает на Мэтта, дремлющего на столе, и я выуживаю следующую отмазку, всплывающую на поверхность.
– Я нужна Мэтту.
Она смотрит на него с усмешкой.
– Судя по всему, он все еще будет здесь, когда ты вернешься.
– Но…
– Рен!
– Тейси!
Я встречаю ее раздраженный взгляд и отвечаю ей взглядом, полным отчаяния. Горячие слезы наворачиваются на глаза. Я не могу танцевать с Габриэлем. Не могу. Он психопат, Бугимен, темная тень, которая вломилась в мой дом просто потому, что могла. Но я не могу сказать ей это, не сейчас. Ни тонкость, ни сдержанность не являются сильными сторонами Тейси; если бы я рассказала ей, что он сделал, она сняла бы шпильку и вогнала бы ее ему в череп или что–то в этом роде, и испортила бы то, что осталось от дня Рори.
– Пожалуйста.
Моя мольба жидка, как вода, и мое лицо вот–вот станет таким же мокрым.
Ее выражение меняется, мелькает недоумение, затем смягчается.
– Он не так страшен, как выглядит, я обещаю.
«Он не так страшен, как выглядит». Это то, что сказал Раф. Кастиэль тоже говорил мне это ранее, когда поймал на том, что я уставилась на него. Как будто все Висконти читают по одному и тому же сценарию и распространяют эту ложь по всему Побережью, как пропагандистская машина.
Краем глаза я замечаю, как Габриэль выходит на освещенную танцплощадку. Он – грозовая туча, черная и бушующая. Его лицо подобно лику грозы. Когда Раф что–то шепчет ему на ухо, его взгляд–молния находит меня и поражает.
Мои мышцы цепенеют. Он так же страшен, как выглядит – он это доказал. И, судя по его выражению лица, он хочет танцевать со мной так же сильно, как и я с ним.
Тейси пользуется моментом и резким рывком за руку поднимает меня на ноги.
Нет.
Земля уходит у меня из–под ног. Платья и костюмы мелькают размытым пятном, затем растворяются по краям. Мои каблуки скребут по полу, волосы Тейси решительно развеваются, и вот он уже передо мной.
– Танцуй, – командует Тейси.
Она хлопает меня по плечу.
Затем она оставляет меня наедине с Бугименом.
Хотя между нами можно было бы припарковать машину, его присутствие обжигает меня, как чёрное пламя. Каждая клеточка моего тела остро ощущает его присутствие, то, что он может сделать, и то, что он уже сделал. Пeщepный ли он мoнcтp или нет, мyжчины нe иcтeкают кpoвью в пoлнoчь нa oдинoкoй дopoгe, ecли oни милые.
В поисках спасения я уставилась на свои туфли, размышляя, что, если щелкнуть каблуками три раза, может, я внезапно телепортируюсь домой. Клянусь, на этот раз я запру дверь. И приставлю к ней всю мебель, которую смогу.
Оркестр начинает играть. Это «I’m in the Mood for Dancing», и бодрый ритм искажается во что–то зловещее в пространстве между моими ушами. Жар передо мной становится все горячее. Холодный пот скапливается на воротнике, и я дрожащей рукой поправляю челку.
Сдавленно вздохнув, я заставляю себя поднять взгляд.
Он скользит вверх по острой стрелке его брюк, затем по пуговицам рубашки. Ирония скручивает мне желудок; он меня не обманет. Хорошо скроенный костюм никогда не сделает этого мужчину джентльменом. Такое ощущение, будто на него надета кожа другого человека, и я не удивлюсь, если он содрал ее с костей голыми руками.
По мне пробегает дрожь, и я не могу заставить себя поднять взгляд выше. В поисках спасения я начинаю искать глазами Рори и Анджело, но их нигде не видно. Тогда я смотрю на Тейси и Рафа на другой стороне танцпола. Они оба танцуют для кого–то другого: Тейси пожирает глазами свою цель на обочине, а Раф, ну, я не знаю, кого он ищет. Его лицо мрачное и напряженное, и он навязчиво прочесывает взглядом линию деревьев.
Тейси ловит мой взгляд у него за спиной и беззвучно говорит: «Танцуй».
Фу. Я буду держать это над ней как минимум неделю.
Стиснув зубы, я поворачиваюсь обратно к Габриэлю и встречаю его взгляд. Холодный, безразличный. Как кто–то может выглядеть одновременно таким скучающим и таким устрашающим?
Он, конечно, не танцует. Он даже не двигается. Он просто переводит взгляд на пространство над моей головой и, со сжатыми челюстями, прочесывает взглядом промежутки между деревьями.
Ладно. Глубокий вдох. Средняя песня длится всего пару минут. Примерно столько же, сколько я трачу на чистку зубов или прорисовку бровей. Я могу это выдержать. Устремив взгляд на его мощную шею и болтающуюся вокруг нее бабочку, я заставляю свои ноги выписывать узкие шаги и молюсь, чтобы группа не играла какую–нибудь удлиненную версию.
Раз шаг, два. Раз, два.
К первому припеву мой разум отвлекается от счета, и раздражение начинает подтачивать края моего страха. Почему он просто стоит там и смотрит на всё, кроме меня? Конечно, это не самая грубая вещь, которую он совершал, но при том, что я такая милая, я не привыкла к грубости, и мой мозг не может понять, как это переварить.
Может, он один из тех садистов, которые получают кайф, заставляя девушек чувствовать себя некомфортно. Как тот эксгибиционист в плаще, который околачивается на переулках Мэйн–Стрит. Он бы не стал так поступать с мужчиной своего размера – если такие мужчины вообще существуют.
Мои шаги превращаются в топот, а кулак сжимает ремешок моего клатча. Это раздражение перерастает в гнев и пузырится у меня в горле.
Мой взгляд резко взлетает вверх.
– Знаешь, я стараюсь видеть в людях хорошее, но в твоем случае мне приходится реально щуриться.
– Не щурься слишком сильно. Я и твои глазные яблоки заберу.
Его ответ рефлекторный, он легкий, ровный, без малейшей паузы и не прерывает его наблюдение за окружением.
У меня отвисает челюсть, и я прекращаю свои па. Как я могу танцевать в такой момент, с таким мужчиной? Его не узнать. Это не тот мужчина, которого я утешала, пока его кровь пропитывала мое платье. Не тот мужчина, который использовал один из своих последних вздохов, чтобы рассмеяться, или назвать меня красивой.
Внезапно недостающий фрагмент головоломки встает на свое место. Для его грубости есть только одно объяснение: он забыл.
– Помнишь, как я спасла тебе жизнь?
