сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)
Если моё будущее – это рука, то моё прошлое – это тиски, и они начинают сжимать мои лёгкие. Я окидываю взглядом окружение в поисках отвлечения. Тейси нигде не видно – вероятно, она всё ещё спорит со стриптизёром из–за штрафа за отмену в последнюю минуту. И хотя диджей ставит лучшие песни, когда–либо покорявшие чарты, на танцполе почти никто не танцует, всё благодаря магнетической силе Висконти в углу.
В итоге я решаю собрать как можно больше пустых стаканов. Когда я пробиваюсь через толпу и сваливаю их на стойку, Дэн выглядывает из–за неё и закатывает глаза.
– Ты уже могла бы перестать это делать. У тебя же выходной.
– Кто–то же должен это делать. – Я укоряюще улыбаюсь ему и уворачиваюсь от его суровой тряпки для посуды, которой он делает вид, что хочет меня хлестнуть.
– Где твоя обувь?
– Лию на нее вырвало.
– Звучит как правда. Хочешь одолжить мою?
Я наклоняюсь через стойку, чтобы разглядеть его обувь. Сегодня он сменил свои кроссовки на элегантные чёрные лоферы – я бы не надела ни те, ни другие, даже будь они моего размера.
– М–м, не думаю, что они подойдут к моему платью, но спасибо за предложение, милый.
Он смеётся и откручивает крышку с бутылки воды.
– Держи, твоей подруге это нужно. – Он кивает в сторону тёмного угла, где Рори и Анджело занимаются своими делами. – Она чуть раньше наткнулась на барный стул и обвинила его в попытке затеять драку.
Теперь моя очередь смеяться. Дэн обычно работает со мной по пятницам и субботам в «Ржавом Якоре», и можно с уверенностью сказать, что пьяные выходки Рори – это сущие пустяки по сравнению с тем, к чему мы привыкли. Он идеальный напарник: не жалуется, когда я прислоняю свой iPad к баночке для чаевых и смотрю ромкомы девяностых, и всегда разгружает поставки с грузовика, чтобы я не сломала ноготь.
Я опираюсь локтем о стойку и поворачиваюсь вслед за весёлым взглядом Дэна.
– Можем мы убрать белое вино из её шпритцеров?
Рори подкрепляет моё предложение, пошатнувшись в сторону и врезавшись в стоящий рядом высокий столик. Анджело подхватывает её одной рукой, а другой ловит падающую бутылку шампанского.
– Да, но, если она заметит, то это была твоя идея, а не моя. Я бы не хотел оказаться на плохом счету у женщины, которая дерется с мебелью.
Успокаивающий ответ уже вертится на языке, но он вянет быстрее, чем расцветает.
Потому что это чувство снова здесь. Шершавое, колючее ощущение, что за мной наблюдают. Оно ползёт вверх по позвоночнику и сжимает мой затылок. Затем оно шепчет предупреждение на ухо, и, резко дёрнув за подбородок, устремляет моё внимание на другой конец клуба.
– Рен?
Голос Дэна – пустое эхо где–то позади меня. Я хочу обернуться и ухватиться за него, как за спасательный круг, но не могу. Внезапно всё стало слишком тяжёлым и медленным. Мои конечности, музыка, танцующие. Даже стробоскоп работает в замедленной съёмке. Он ползёт вверх по татуированной коже, через гневный шрам, к немигающему взгляду.
Зелёный.
Дэн снова зовёт меня по имени, но на этот раз он звучит ещё дальше. Так и есть, потому что теперь мои босые плечи задевают другие плечи, пока я двигаюсь через танцпол.
Татуировки, шрам, зелёный.
Татуировки, шрам, зелёный.
Свет скользит по этой троице в вялом цикле. Я видела это раньше, только при другом освещении. Озарённое одинокой спичкой на парковке, но также…
Руки обхватывают мою талию, зелёное распадается на блёстки и мешанину металлического розового. Я снова смотрю в сторону стойки, но на этот раз вижу не Дэна, а Рафа.
Он смотрит на меня с напускным неодобрением, а затем прижимает руку к груди.
– Ты что, пытаешься разбить мне сердце, Рен?
Я смотрю на него в растерянности.
– Чего?
– Рен Харлоу, танцующая в одиночестве под ABBA? Я ещё не видел столь печального зрелища.
Он втягивает меня в самую гущу танцпола. Кровь снова приливает к мозгу, и мир возвращается к своему обычному ритму.
ABBA. Раф Висконти. Точно.
Я издаю сухой, дрожащий смешок и заставляю своё тело двигаться в ритме «Waterloo».
– Ты знал, что ABBA выиграли «Евровидение» с этой песней в 1974 году? – кричу я ему на ухо, слишком громко, сжимая его бицепс слишком сильно. – Изначально она называлась «Honey Pie», но это звучало не так эффектно, правда?
Раф смотрит на меня с удивлённой усмешкой, а затем крутит меня вокруг себя.
Татуировки. Шрам. Зелёный.
Мои носки скользят по зеркальному полу, и я врезаюсь в грудь Рафа, но он быстро меня подхватывает.
– Эй, полегче. – Его взгляд опускается вниз, и он хмурится. – Где твоя обувь?
– Ты знаешь того мужчину?
Я не хотела этого говорить. Я хотела сказать: «Лию на них вырвало», как я твердила весь вечер. Но этот поворот развязал мне язык, и вопрос сорвался с него – отчаянный и прерывистый.
Раф смотрит у меня за плечо и приподнимает бровь.
– Кого, Габа?
Габ.
Синапсы в моём мозгу трещат и искрятся, соединяя нейроны и с силой вгоняя на место разрозненные кусочки пазла.
Габриэль, как ангел?
Не может быть.
– Рен...
– Кто он? – вырывается у меня.
Мы больше не танцуем. Мы застыли на месте, уставившись друг на друга: на его лице нечто среднее между озабоченностью и недоумением, а у меня – тяжесть в груди и пульсирующий висок.
Мой взгляд падает на его губы. Я не хочу пропустить ни единого слога в его ответе.
– Он мой брат.
У меня звенит в ушах.
Татуировки, шрам, зелёный.
Я не религиозна, но в этот момент я благодарю Бога.
Я благодарю Бога за то, что он жив.
А потом я благодарю Бога за то, что не рассказала ему свою тайну.
Потому что я не знала, что у Висконти есть ещё один брат.
Но я знаю этого мужчину.
Глава 3
Рен
Он жив.
Облегчение накатывает на меня волной. Я плыву в нём – тону в нём, – пока Раф не приподнимает мой подбородок и не вытаскивает меня на воздух.
– Тебе что, в лимонад что–то подмешали? – с усмешкой спрашивает он.
Такое ощущение, что да.
– Я не знала, что у вас есть ещё один брат, – бормочу я.
– Неужели? – в его голосе слышно удивление. – Ты никогда не встречала Габа?
Мой рот открывается, а затем снова закрывается.
Даже в этом хаосе смятения я знаю, что не умею лгать. Даже самая невинная ложь застревают у меня в основании горла, и мне трудно выдавить её наружу. Но теперь там застряла и правда, потому что, если Раф не знает, что мы встречались, значит, и Габриэль ему ничего не сказал.
А это значит, что он не знает о той ночи.
Я качаю головой.
Раф с недоверием смеётся и отпускает мой подбородок.
– Ну, Габ сам по себе. Держится особняком.
Знаете, возможно, мы говорим не об одном и том же человеке. Может, он имеет в виду другого мужчину, которого я ещё не заметила, но которого зовут так же. Может, того, что у стойки, или в окружении тех девушек в углу. Мужчину, который соответствует образу Висконти – в безупречном костюме и с аурой важности, как у остальных.
Возможно, в тенях никого нет. Это просто тьма играет со мной злую шутку.
Предвкушение сжимает мою шею, пока я медленно оглядываюсь через плечо. Я нахожу луч стробоскопа и слежу, как он скользит по шпилькам, брошенным соломинкам–пенисам и лужам пролитых напитков.
Он медленно ползёт вверх по стене.
Татуировки.
Шрам.
Зелёный взгляд сталкивается с моим.
За один короткий, резкий вдох он снова исчезает, поглощённый тенью.
– Он не так страшен, как выглядит, обещаю, – говорит Раф, и его взгляд согревает мою щёку.
Всё моё тело пульсирует, и я с трудом сглатываю.
– Он живёт на Побережье?
– Время от времени.
– И он тоже занимается семейным бизнесом?
Его улыбка становится напряжённой.
– Мм–хм.
Судя по тому, что я видела, даже при самом тусклом свете, я не могу представить его сидящим за столом и стучащим по клавиатуре.
– И чем он занимается?
Он делает паузу.
– Охраной.
Сердцебиение немного замедляется. Что ж, полагаю, в этом есть смысл. Висконти, вероятно, стоят целое состояние, и я уверена, что их фамилия и банковские счета привлекают всякого рода преступников.
Это также объяснило бы, почему я не видела его раньше и почему он прятался в тенях на парковке. Скрытность, вероятно, входит в его обязанности.
Но это не объясняет, что он делал той ночью.
Звуки ABBA стихают, и диджей вещает что–то невнятное в микрофон. В ответ по толпе прокатывается громкий одобрительный возглас.
Раф кладёт руку мне на плечо и одаривает меня ослепительной улыбкой.
– Было очень приятно, Рен, но мне пора... – Он оттягивает манжету и смотрит на своё пустое запястье. В его взгляде мелькает досада. – Купить новые часы, – бормочет он, а затем целует тыльную сторону моей руки. Если он замечает, что она дрожит, то не подаёт вида. – Прибереги для меня танец на завтра, хорошо?
Подмигнув, он исчезает, рассекая толпу одним своим присутствием.
И что теперь?
Я слишком взвинчена, чтобы танцевать или поддерживать светские беседы. Переминаясь с ноги на ногу, я вытираю вспотевшие ладони о платье и оглядываюсь. Тейси всё ещё в самоволке, а Рори и Анджело всё ещё срослись как минимум двумя конечностями и ртом.
Рори. Бьюсь об заклад, она так и не выпила ни глотка воды. Я делаю шаг по направлению к бару, но останавливаюсь. Мои ноги стали ватными – но почему? Почему я так нервничаю? Я должна быть счастлива – он жив! – и я счастлива. На самом деле, мне следует подпрыгнуть от радости, подойти к нему, обнять его и сказать ему об этом. Затем мы будем восторгаться тем, как тесен мир, и как мы можем поверить, что его брат женится на моей лучшей подруге, а потом будем удивляться, как это мы ни разу не столкнулись друг с другом раньше.
Я уверена, он поблагодарит меня. И тогда...
Меня пронзает холодный пот.
И тогда он попросит меня рассказать ему мою тайну.
Вот он, источник того беспокойства, что жужжит у меня под кожей.
Мои мысли возвращаются к той ночи. Призрачный октябрьский холодок ласкает мой затылок, а те слова танцуют на кончике моего языка. Я выдыхаю их долгим, тяжёлым выдохом, позволяя им рассеяться между танцующими телами, чтобы никогда не быть произнесёнными вслух.
Ещё один возглас одобрения доносится из–за моей спины, и из динамиков вырывается упругий бас. Кто–то выкрикивает моё имя в нарастающем ритме. Когда я разворачиваюсь, то вижу, что на танцполе выстроились две шеренги.
Что ж. В тот день, когда я не станцую под «Макарену», я буду мёртва.
Обычно я бы пролезла локтями вперёд, в самый центр, но сегодня чёрная дыра в дальнем углу обладает гравитационным притяжением. Так что я протискиваюсь в промежуток в первом ряду и встаю в дальнем конце второго, поворачиваясь лицом к залу, прежде чем стробоскоп успеет высветить мужчину в его эпицентре.
Стеснение – понятие мне незнакомое, и не оно мешает мне обернуться и сделать первый шаг. Или даже просто растопить лёд улыбкой и взмахом руки. Это нечто более тревожное. Оно исходит из темноты, покалывая мою спину, словно низкое гудение электрического забора, предупреждающее не прикасаться. Оно приклеивает мои носки к полу и заставляет мою голову повернуться направо, вынуждая меня обмениваться любезностями с Прити, девушкой, которая раньше сидела передо мной на уроках математики.
Она игнорирует мой комплимент по поводу её милой блузки.
– Так значит, ты и Раф Висконти, хм? – она шевелит бровями на случай, если намёк в её голосе был недостаточно очевиден. – Мы все видели, как вы танцевали.
Я закатываю глаза.
– Я танцую со всеми своими друзьями.
– Ага, конечно.
– Я же и с тобой сейчас танцую, разве нет?
Танцпол содрогается, когда два десятка девушек на каблуках подпрыгивают, разворачиваясь к правой стене. Мы вытягиваем руки вперёд и поворачиваем ладони вверх.
– Вы выглядите мило вместе, – кричит Прити через плечо.
Какая разница. Даже если бы мои мысли не были заняты изучением теней, мне бы не захотелось оправдываться.
Потому что, если бы у меня была симпатия к Рафу Висконти, Господи, уж весь белый свет, включая его бабушку, знал бы об этом.
Мы виляем. Подпрыгиваем. Теперь мы повёрнуты к задней стене, и нервы в моей груди опускаются в живот и гудят в предвкушении.
Руки вперёд. Ладони вверх. Стробоскоп скользит, и вот он, снова смотрит на меня.
С этого угла свет освещает всё его лицо. Это всего лишь доля секунды, и я бы пропустила её, если бы моргнула. Но я не моргнула, и теперь оно отпечаталось на моей сетчатке, словно я ослеплена от слишком яркой вспышки фотоаппарата.
Шок и нечто более холодное парализуют меня на месте. Я вглядываюсь в темноту, в которую он снова исчез, пытаясь запечатлеть образ в памяти и сопоставить его с той ночью.
Но я не могу. Ничего знакомого, не за что зацепиться для утешения.
Инстинкт самосохранения напрягает мои мышцы, но он сработал с опозданием на три года. Я прыгаю вправо, на полприпева раньше, в поисках спасения.
Руки вперёд. Ладони вниз. Нет – ладони скрестить на груди.
Погодите. Что я делаю?
Мои щёки горят, а пульс бешено стучит, пока я пытаюсь вернуться в ритм. Когда мы снова подпрыгиваем, поворачиваясь лицом к залу, ухмылка Прити впивается мне в щёку.
– Я до сих пор не могу поверить, что он брат Рафа и Анджело.
Мой взгляд скользит к ней.
– Ты его знаешь?
– А ты нет?
В моём мозгу не осталось места для раздражения, поэтому оно поползло под кожу. Как, чёрт возьми, Прити знает о загадочном, пугающем третьем брате Висконти, а я нет? У меня снова то чувство, будто я не могу впрыгнуть в общий контекст, и мне это не нравится.
И, должно быть, моё лицо это выдаёт, потому что она меняет усмешку на хмурый взгляд.
– Серьёзно? Ты не знаешь Бугимена?
Бугимен. Снова это чёртово слово.
Виляем.
Прыжок.
Теперь я танцую чисто на мышечной памяти, уставившись в затылок Прити, которая отбивает движения на полтакта позже.
Она оглядывается через плечо.
– Да ладно, Рен. Ты никогда не слышала легенду о том, что в полнолуние после заката в Заповедник лучше не соваться? Говорят, именно тогда Бугимен выползает из своего подземного логова. – Её глаза расширяются в поддельном ужасе. – И ему не нравится, когда люди находятся на его территории.
Ужас замедляет мой пульс.
Дьявольское Побережье усыпано легендами. Тихоокеанские ветры разносят мифы и предания по этим утёсам так же быстро, как сплетни, и они будоражат моё воображение ничуть не меньше. Они даже составляют основу моего светского разговора с любым приезжим, который заходит в Ржавый Якорь тихим вечером. Конечно, я неравнодушна к тем из них, что работают на меня. Облокотившись о стойку бара, покрытую занозами, я шепчу предостережение о Дороге Смерти тем, у кого есть машины на парковке: если ехать слишком быстро на повороте, соединяющем Дьявольскую Лощину с Дьявольской Бухтой, сама Смерть выйдет на путь твоих фар.
А если я чувствую себя особенно романтичной или если приезжий оказывается симпатичным, я, возможно, предложу ему прогуляться по восточной стороне Дьявольского Заповедника, повернуть налево у поваленного дуба и пройти полмили до Кровавых Водопадов. Там, если закрыть глаза и прислушаться, кроваво–красный каскад вод прошепчет имя твоей единственной настоящей любви – и шелест воды будет звучать как «Рен», если как следует сосредоточиться.
Но Бугимен, бродящий по лесу в полнолуние? Подземное логово? Одно упоминание об этом вызывает у меня мурашки беспокойства. В ту ночь тоже было полнолуние.
Смерть дотрагивается до моего плеча, и я вздрагиваю.
Моё горло чешется от желания задать вопросы. Хотя у меня есть тягостное предчувствие, что я не хочу знать ответов.
Прыжок. Пол отталкивает нас в ответ. Ладони вниз, ладони вверх, ладони скрестить на груди. Всё моё тело ноет от обострённого сознания, и на этот раз мне недостаёт смелости проследить за лучом света.
Прыжок. Руки резко выброшены вперёд, подрагивая. Ладони блестят от пота в свете дискотеки. Вверх, нет, скрестить – о, к чёрту всё это.
Я не скептик, но у меня есть здравый смысл. Он не какой–то мифический монстр, он Висконти, не говоря уже о том, что он скоро станет свояком моей лучшей подруги. Я пережила ту ночь невредимой, разве нет? Это достаточное доказательство того, что всё это – чушь.
Я выпадаю из общего ритма, разворачиваюсь лицом к задней стене, перехожу на неуклюжий двойной шаг и смотрю в пустоту, ожидая.
Когда луч стробоскопа снова выхватывает его холодный взгляд, я дрожу, но готова.
Я улыбаюсь и машу.
Он отвечает ледяным взглядом.
Хм. Ладно, возможно, он просто этого не увидел. Свет, наверное, бьёт ему прямо в глаза. Но, Боже, я слишком нервничаю, чтобы ждать следующего шанса, так что к чёрту эту «Макарену».
– Рен, ты с ума сошла?..
Возражения Прити тонут в быстром испанском куплете, когда я выхожу из шеренги и направляюсь к краю танцпола.
– Привет! – кричу я, приставив ладонь козырьком к глазам, словно это даст мне ночное зрение.
Ничего.
Что ж, пожалуй, музыка действительно очень громкая.
Я схожу с танцпола.
– Эй! Помнишь меня?
Ответа нет.
Вините в этом моё положение единственного ребёнка, но я терпеть не могу, когда меня игнорируют. Искра раздражения разжигает во мне пламя и гонит вперёд.
С очередным шагом моих пушистых носков темнота окутывает мои пальцы.
Ещё шаг – и она поглощает меня целиком.
