Текст книги "Сесилия Вальдес, или Холм Ангела"
Автор книги: Сирило Вильяверде
Жанры:
Классическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 41 страниц)
– Вор и мошенник чистейшей воды, – резюмировал дон Кандидо, стараясь превратить все в шутку.
– Ваша правда. И подтверждается она тем хорошо известным обстоятельством, что когда мы вступали в брак, ваше состояние было много меньше моего и к тому же изрядно расстроено.
– Вы могли бы и не напоминать мне об этом.
– Ах, вот как! – вскипела донья Роса. – Нет уж, раз на то пошло, я вам и еще кое-что напомню. Прежде всего должна вам сказать, что будь у меня муж креол, он, возможно, и проигрывал бы и свои деньги и мои, но, уж наверное, не потратил бы ни единого песо на шашни с мулатками и наверняка не пошел бы к Монтесу де Ока просить, чтобы тот забрал его любовницу из приюта Де-Паула в деревню и там, на чистом воздухе, занялся бы ее лечением. Уж он наверняка не потерял бы голову из-за девчонки, которая не знает даже, кто был ее отец!
– Итак, именно это имела мне сказать донья Роса Сандоваль-и-Рохас?
– Только так и могу я себе объяснить ту ненависть. – продолжала донья Роса, не обращая внимания на насмешку, прозвучавшую в словах мужа, – да, ненависть – иначе это и не назовешь, – которую вы всегда питали к моему сыну. Вот она, истинная причина ваших стараний разлучить меня с ним и отправить его в Испанию, где ему пришлось бы терпеть нужду и лишения. Вы боялись, как бы он не узнал всей этой гнусной истории, которая теперь, благодаря удивительному стечению обстоятельств, стала известна его матери! Вы боялись, что он начнет вас презирать, что он будет стыдиться имени, которое носит, когда своими глазами увидит, в какую грязь вы это имя втаптываете. Вы боялись, что Леонардо с негодованием отвернется от вас, когда узнает, что вы, чистокровный испанский идальго, а не какой-то там жалкий креол, игрок и забулдыга, променяли его мать на грязную мулатку, которой ныне приходится искупать свои подлые грехи в больнице для бедных!
– Я жду, когда вы кончите, чтобы…
– Ах, вы ждете, чтобы я кончила? – презрительно усмехаясь, перебила его донья Роса. – Нет, я кончать не собираюсь! У меня есть еще что сказать! Да если бы я даже и стала вас слушать, разве сможете вы оправдать свое дурное поведение в глазах женщины, которая всегда была верной, образцовой женой? Быть может, вы осмелитесь отрицать неоспоримые улики?
– Отрицать их – нет, но я хочу дать им объяснение, из которого вы убедитесь, что я вовсе не похож на того злодея, каким представляюсь вашему воображению.
– Довольно с меня объяснений. И без того слишком долго я верила басням, которые вы мне рассказывали.
– Я вижу, что вы просто решили дать выход своей раздражительности, и поэтому вам совершенно безразличны доводы разума и справедливости.
– Но зато, дон Кандидо Гамбоа-и-Руис, – произнесла торжественным тоном и повышая голос донья Роса, – мне далеко не безразлично, что деньги, принадлежащие мне и моим детям, уходят на ваше распутство и на содержание вашей любовницы и ее родственников. Больше я этого не допущу. Я не потерплю, чтобы вы дурно обращались с моим сыном, вымещая на нем досаду за свои любовные неудачи. Мое решение твердо: либо вы изменитесь, либо я потребую развода.
Дон Кандидо нахмурился и, молча повернувшись, пошел к себе в кабинет. При виде этого позорного бегства донья Роса едва могла сдержать охватившее ее душу ликование. Дело в том, что во время описанного выше бурного диалога донья Роса лишь большим усилием воли смогла победить в себе добрые чувства, до сих пор обычно мешавшие ей высказать мужу все, что накипело у нее на сердце за долгие годы молчаливых подозрений и страхов, чувства, поддавшись которым она могла бы теперь испортить все, чего хотела достичь, давая дону Кандидо этот суровый урок. Следует также сказать, что, выйдя замуж по любви наперекор воле матери и, возможно, именно потому, что ее мать не желала этого брака, донья Роса вовсе не имела намерения порвать с отцом своих детей и своим многолетним спутником жизни. Кроме того, за двадцать четыре года, что она прожила с ним вместе, у нее еще не было серьезных оснований раскаиваться в своем выборе, хотя дон Кандидо никогда не мог служить образцом супружеской верности.
Читатель этой правдивой повести, должно быть, убедился уже, что дон Кандидо ни до, ни после свадьбы не отличался, как говорится, святостью жизни. Довольно красивый и обаятельный, он в молодые годы немало поволочился за хорошенькими женщинами, и это было главнейшим из грехов его юности, впрочем искупавшимся в значительной мере тем, что дон Кандидо, несмотря на грубоватость манер и недостаток образования, был в глубине души человек добрый и благородный. Дон Кандидо увлекался много и страстно, но был совестлив, и потому, давая даже самые невероятные обещания своим возлюбленным, он впоследствии делал все от него зависевшее, чтобы выполнить данное слово, и не считался при этом ни с какими трудностями.
Лет восемнадцать – двадцать тому назад, на пятом году своей супружеской жизни, будучи уже отцом двух детей, дон Кандидо встретил на редкость красивую девушку. Теперь он уже и сам не знал, как это могло случиться, но только вскоре он тайно вступил с нею в любовную связь; это вышло все очень просто, благо он был молод, богат, хорош собой, а красавице было от роду пятнадцать лет и она была мулатка. От этой безрассудной связи появилась на свет девочка, в младенчестве спасенная стараниями дона Кандидо от смерти, а позднее, в юные годы, его же заботами избавленная от нищеты, тяжкого труда и порока. Выполнение одного обязательства неизбежно влекло за собой появление других, новых обязательств, теперь уже не только по отношению к дочери, но и по отношению к ее бабке, которой вскоре пришлось заменить девочке мать; а между тем ни одна из этих трех женщин не была в состоянии ни оценить должным образом забот дона Кандидо, ни понять, каких жертв требовали от него эти заботы.
Со временем, когда пылкая молодость, виновница стольких безумств, миновала, сожаление о былом беспутстве стало все чаще и чаще смущать душевный покой дона Кандидо. В его сердце завязалась мучительная борьба между стремлением честно выполнить обязательства по отношению к возлюбленной и внебрачному ребенку и тем, что требовал от него священный долг супруга и отца семейства. Однако донья Роса, имевшая весьма высокое представление о женской добродетели и о долге матери семейства, чувствовала себя столь глубоко оскорбленной, ее гордость супруги и белой женщины так сильно была уязвлена и возбуждаемая таким образом ревность настолько завладела всеми ее помыслами, настолько помрачила ее рассудок, что она уже не способна была видеть ни того, как искренне раскаивается ее муж, ни того, как горячо он желает искупить свои прошлые ошибки. И в то время, когда жена в своем справедливом гневе жестоко укоряла дона Кандидо за грехи молодости, причины для раздора давно уже не существовало, да и в дальнейшем не могло появиться. В ослеплении ревности донья Роса не видела, что дон Кандидо глубоко сожалеет о прошлом и что с некоторых пор его единственным желанием и заботой было избегнуть скандала и устранить грозившую их семье катастрофу.
Глава 15Дни шли за днями, недели за неделями, а от Исабели Илинчета, с тех пор как она уехала в Алькисар, никто не получил ни единой весточки. Правда, в те времена связь даже между столицей и селениями самой Гаванской провинции поддерживалась нерегулярно, от случая к случаю; но зато не было недостатка в добровольных почтальонах, роль которых обычно брали на себя бродячие торговцы и разносчики, охотно доставлявшие адресатам письма и посылки и не взимавшие за свои труды никакого вознаграждения. К услугам этих людей обыкновенно и прибегала Исабель, когда хотела отправить письмо своим кузинам или Леонардо.
Как-то вечером, 6 или 7 декабря, юный герой нашей повести вышел от сеньорит Гамес в довольно мрачном расположении духа; это, однако, не помешало ему заметить в надвигающихся сумерках женскую фигуру, удалявшуюся от него в направлении улицы лейтенанта Рея. Женщина была укутана с головой в темную мантилью, но что-то в ее походке показалось Леонардо знакомым; он ускорил шаг, быстро догнал идущую, поравнялся с ней и, взглянув на нее искоса, тотчас окликнул: он узнал Немесию.
– Куда ты так торопишься? – спросил ее Леонардо.
– Ой, господи! – воскликнула девушка. – Ну и напугали же вы меня!
– Я видел, что ты собираешься задать стрекача, – сказал молодой человек, прибегая к языку темнокожего простонародья.
– Ну уж и стрекача! Скажете тоже! Это совсем не в моем обычае, а тем более если я уважаю человека.
– Если уважаешь? А меня ты уважаешь?
– Больше всех на свете!
– Так я тебе и поверил!
– Кабальеро сомневается?
– Сомневаюсь? Да я просто не верю тебе. Зря, что ли, говорит пословица: «не красна любовь словами – красна делами».
– Чтобы такое говорить, надо иметь основание.
– Оснований у меня достаточно. Да вот – за примером ходить недалеко. Ну хотя бы в тот день, помнишь, когда я прощался со своей приятельницей возле дома, где я сейчас был, – кто привел тогда Селию и подстроил, чтобы она меня увидела? Ты. Не кто другой, как ты. Так что из-за тебя мы и поссорились.
– Кто это вам наплел?
– Никто. Просто у меня тогда мелькнуло такое подозрение. А теперь я в этом уверен. Ты – злодейка, голубушка, злодейка хуже самого Апонте, как говаривала моя бабушка.
– Право, кабальеро ошибается, – промолвила Немесия, кусая губы, чтобы не рассмеяться. – Честью клянусь, все это чистая случайность. Я шла за шитьем в мастерскую к сеньору Урибе, а Селия вздумала меня проводить.
– Конечно, конечно. Теперь будешь из себя святую невинность строить. Но я другое скажу: грех тебе на меня ополчаться. Если ты думаешь, что у меня любви хватает только для Селии, так ты ошибаешься. Хватит у меня любви и для нее и для той, что в деревню уехала. Да еще и для таких вот неблагодарных, вроде тебя, останется.
– Так я вам и поверила! Уж я – то теперь могу это по праву сказать.
– Но ты обязана мне верить, во-первых, потому, что это говорю тебе я, а во-вторых, потому, что ты – самая очаровательная из всех мулаточек, чьи ножки когда-либо топтали землю.
– Ах вы, льстец! Ах, ветреник! – воскликнула Немесия, явно польщенная комплиментом. – И какие же мужчины нехорошие! Но только вот что: делиться я ни с кем не желаю, и вторым блюдом я быть не привыкла.
– Не все ли равно, душенька, вторым или первым, быть бы только блюдом! Ох и жалко же тех, из которых и вовсе никакого блюда не вышло, а вышли одни только божьи невесты да чужим деткам тетушки, потому как, видать, ни на что другое они не сгодились. Давай заключим с тобой договор: против меня ты больше не воюешь.
– Далась вам эта война! Да никогда я против кабальеро ничего не затевала.
– И затевала и затеваешь. Я ведь вижу и знаю. Селия меня отшила, а причина этому – ты. Но если ты задумала нас разлучить, то я тебе скажу: не с того ты конца начала, только масла подлила в огонь. – И, прижимая обе руки к сердцу, он добавил: – Здесь хватит места и для Селии и для ее милой подружки!
– Нет, – возразила Немесия, – уж если бы я там у вас поселилась, так только одна, одна-одинешенька. Коли я кого полюблю, мне у него в сердце вдвоем с другой тесно будет!
– Эгоистка! – молвил Леонардо, метнув на нее нежный взгляд.
На этом они расстались. Немесия направилась в сторону улицы Вильегас, неподалеку от которой, в тупичке Бомба, стоял ее домик, а Леонардо пошел прямо на улицу О’Рейли.
Немесия, без памяти влюбленная в Леонардо, ушам своим не поверила, когда услышала из его собственных уст, что занимает в его сердце такое же место, как Сесилия. Но, возможно, то были всего лишь льстивые речи галантного кавалера? Да, пожалуй, дело обстояло именно так. Единственным намерением Леонардо было расположить Немесию к себе, слегка польстив ее женскому тщеславию и поманив надеждой на то, что когда-нибудь ее любовные мечтания, быть может, и сбудутся. Однако Немесия полагала, что если уж она проникла к Леонардо в сердце, то теперь самое трудное позади, и что вскоре это сердце, куда она вошла вместе с подругой, будет принадлежать безраздельно ей одной. Сделав это открытие и несказанно ему обрадовавшись, Немесия окончательно утвердилась в намерении привести в исполнение замысел, с недавнего времени усиленно ее занимавший. Ее лукавый ум ясно представлял себе также и средства, которые приведут ее к успеху. Хорошо зная, что Сесилия по свойству своего характера склонна к безрассудной ревности, а в гневе часто переходит всякую меру, Немесия совершенно справедливо рассудила, что, играя на этих ее двух слабостях, она если и не сумеет вытеснить соперницу из сердца Леонардо или добиться, чтобы та с ним порвала, то, во всяком случае, сможет побудить Леонардо покинуть Сесилию.
Главную роль в этой комедии Немесия отвела своему брату, Хосе Долорес. Она отлично знала, что брат ее никогда не сможет внушить Сесилии нежного чувства, но это не смущало ее: она надеялась, что, поссорив влюбленных между собой, ей нетрудно будет вызвать у Леонардо ревность, и Сесилия сама ей в этом поможет, так как в отместку своему белому возлюбленному, конечно, станет кокетничать с мулатом. Ниже мы увидим, к каким роковым последствиям привел этот замысел.
Выйдя на улицу О’Рейли, Леонардо Гамбоа повернул к дому Сесилии и в ту же минуту заметил, что от ее окна отошел какой-то человек, как две капли воды похожий на брата Немесии. Это возбудило в юноше любопытство, и, быстро подойдя к окошку, но ничем не выдавая своего присутствия, он осторожно приподнял кончиками пальцев край белой занавески. Сесилия сидела у окна, поставив локоть на подоконник и опершись щекой на ладонь руки. Узнав в незнакомце, приподнявшем занавеску, своего возлюбленного, она не выразила ни удивления, ни радости.
– Притворщица, – проговорил Леонардо, глубоко уязвленный и тем, чему он сейчас только был свидетелем, и холодностью оказанного ему приема. – Нет, какая притворщица! Будто она сейчас ни с кем и не говорила. Тихоня! Скажешь – воды не замутит. Что ты здесь делаешь?
– Ничего, – сухо ответила Сесилия.
– Бабушка дома?
– Нет, она пошла к вечерне. Сюда, напротив.
– Так впусти же меня. Открой дверь.
– Это невозможно.
– Так строго? С чего бы это вдруг?
– Вам лучше знать.
– Я знаю только то, что сейчас отсюда вышел мужчина.
– Вы ошибаетесь. С тех пор как ушла Чепилья, здесь никого не было.
– Но я видел его своими собственными глазами.
– Ваши глаза ввели вас в обман. Вам просто показалось.
– Показалось, показалось… Какого черта! Я видел его, понимаешь? Видел! Ясно как днем.
– Что ж, стало быть, вас посещают видения.
– Оставь свой высокомерный, пренебрежительный тон. Терпеть не могу этой манеры, да и не к лицу она нам с тобой. И перестань притворяться и уверять меня, будто никто сейчас не отходил от вашего окна. Твой безмятежный вид меня не обманет. Я его видел, и это был не бесплотный дух, а самый обыкновенный мужчина из плоти и крови.
– Ах, это совсем другой разговор. Вы, должно быть, имеете в виду человека, который недавно стоял там, где теперь стоите вы? Этого я и не отрицаю. Но я отрицала и отрицаю, что отсюда кто-то выходил. Этот человек не переступал порога нашего дома.
– Как бы там ни было, он шел отсюда, и ты с ним говорила. Я хочу знать, кто он и что ему здесь нужно.
– Я хочу знать! – передразнила Сесилия. – Ишь какой прыткий! Уж не силком ли вы меня говорить заставите? Так ведь я и силком ничего не скажу.
– Силком не силком, но ты мне сейчас все скажешь, а не то мы с тобой поссоримся и ты меня больше никогда не увидишь.
– Любопытно посмотреть, как это у вас получится.
– Что ж, и посмотришь. Так скажешь ты мне, кто он?
– Нет, не скажу.
– Ты это что – в шутку или всерьез?
– Зачем же в шутку, я всерьез говорю.
– Полно. Открой дверь и дай мне войти, стыдно мне тут стоять на виду у прохожих. Подумают еще, что мы с тобой бранимся.
– Что ж, они угадают.
– Ну, к чему все эти фокусы?
– Какие фокусы? Я вам говорю то, что думаю.
Леонардо устремил на девушку пристальный взгляд, желая уразуметь тайный смысл ее слов, а потом попытался взять ее за руку, но Сесилия отдернула руку и, когда Леонардо потянулся к ее лицу, резко отодвинулась. Видимо, Сесилия твердо решила держаться принятой линии. Неужели она способна предпочесть ему кого-то другого? Быть может, тот, кто сейчас отошел от окна, это и есть его, Леонардо Гамбоа, счастливый соперник? «Попробуем поразузнать еще немного», – подумал он, а вслух спросил:
– Можешь ты мне объяснить, что с тобой произошло?
– Со мной?
– Ничего.
– Ну, если ты решила все время тянуть эту волынку и твердить «ничего» и «не скажу», тогда, я думаю, самое лучшее будет мне отсюда уйти, и делу конец.
– Это как вам угодно.
– Я, кажется, разучился тебя понимать. И все же, сдается мне, ты сейчас говоришь совсем не то, что думаешь. Я убежден – прими я на веру твои необдуманные речи и уйди я отсюда, ты тотчас пожалеешь об этом и станешь проливать горькие слезы. Что же ты молчишь? Скажи хоть словечко. Отвечай же.
Слишком продолжительной и непримиримой была суровость Сесилии, чтобы девушка долго могла выдержать эту роль. Она любила настоящей, истинной любовью и страшилась оттолкнуть возлюбленного своей необычной строгостью, тем более что не располагала явными доказательствами его непостоянства. И поэтому, когда Леонардо стал настойчиво требовать от нее ответа, она вдруг потупила голову и громко разрыдалась.
– Вот видишь, – проговорил он не без волнения. – Я ведь знал, что все твои дерзости кончатся слезами. Язык твой меня бранит, а сердечко-то любит! Ну полно же! Все уж и позабыто. Не плачь, солнышко; радость моя, не плачь, а то ведь и я, глядя на тебя, расплачусь. Лучше мы сейчас с тобой помиримся, позабудем про все обиды и снова станем друзьями.
– Я помирюсь с тобой только при одном условии, – сквозь рыдания, но твердо проговорила Сесилия.
– Согласен. Говори же, что это за условие.
– Нет. Сначала ты пообещай мне, что выполнишь его.
– Побойся бога, Сесилия! Можно ли требовать так много от человека? Ведь не все же зависит от меня. Ну да была не была. Даю тебе слово.
– Хорошо. Не уезжай на рождество в деревню…
– Селия, ради бога! Что за странная фантазия? И с чего тебе взбрело в голову об этом просить? Уж не вообразила ли ты, что я уеду навсегда и позабуду про тебя? Ну, будь же умницей и не требуй от меня того, что не в моей власти.
– А я и так не дурочка. Ты остаешься – или едешь?
– Ни то, ни другое. Можно ли говорить всерьез о двухнедельной отлучке в деревню? Тут не знаешь даже, как и считать, уезжал ты из города или не уезжал.
– Хорошо же, – твердым голосом произнесла Селия, отирая слезы. – Поезжай, я знаю, что мне делать.
– Не принимай решений, в которых после будешь раскаиваться. Прошу тебя, подумай серьезно, представь себе, каково мое положение. Ну, посуди сама, могу ли я оставаться в Гаване, когда вся наша семья будет в Ла-Тинахе – видь это же около Мариеля? Да и как я стану жить здесь один в пустом доме, где останется только дворецкий и несколько слуг? Впрочем, если бы даже я и пытался настаивать, мать все равно этого не допустит, а отец и подавно. Мы едем числа двадцатого – двадцать второго и вернемся после богоявления. Теперь, надеюсь, ты все поняла?
– Я поняла только то, что ты отправляешься в деревню развлекаться с какой-то красоткой, которую я хоть и не знаю, но ненавижу всем сердцем. И еще одно я поняла – что никогда и ни за что с этим не примирюсь.
– У тебя, Селия, есть один недостаток: ты чересчур ревнива. Ты мне дороже всех женщин на свете, дороже самой жизни. Тебе этого не довольно? Чего же ты хочешь еще? Да, кроме того, нам с тобой полезно будет расстаться на время, и когда я вернусь, мы станем любить друг друга еще крепче. А потом, в апреле, я получу степень бакалавра прав и смогу более свободно располагать собою и своим временем. Тогда ты увидишь, как мы будем с тобой счастливы. Мы станем жить друг для друга; я – для тебя, ты – для меня.
При этих словах Сесилия поднялась со стула, видимо ожидая, что возлюбленный сейчас уйдет. Она стояла молча, словно о чем-то задумалась. Одинокая свеча, горевшая за ее спиной внутри комнаты, озаряла ее прекрасные, как у статуи, руки, плечи и грудь, ее тонкую талию, которую, казалось, можно было обхватить двумя пальцами, и весь ее стан выступал из мрака, окруженный сиянием какого-то волшебного ореола, составлявшего удивительный контраст с темнотой, в которую была погружена улица. И Леонардо, охваченный новым приливом любви к красавице, воскликнул со всей нежностью, на какую был способен:
– А теперь в знак нашего примирения и любви мое божество должно меня поцеловать!
Сесилия ничего ему не ответила, даже не шелохнулась, точно душа ее, отрешившись от тела, витала в этот миг где-то далеко-далеко.
– Прощай, храни тебя господь! – огорченно проговорил юноша. – Неужели ты мне даже руки не подашь?
Но девушка по-прежнему хранила молчание, и в лице ее была все та же отрешенность. Казалось, она вдруг окаменела и уже не дышит, и даже слегка, даже неприметно не вздымается высокая округлая грудь.
– Сейчас вернется твоя бабушка, – проговорил Леонардо. – Слышишь, в церкви святой Екатерины служба уже кончается. Я не хочу, чтобы сенья Хосефа меня здесь увидела. Прощай же!.. Так ты скажешь мне, как его зовут – этого, что с тобой разговаривал?
– Хосе Долорес Пимьента, – торжественно отвечала ему Сесилия.
Леонардо вдруг почувствовал, что вся кровь бросилась ему в голову и что лицо его пылает. Но, чтобы скрыть от Сесилии впечатление, которое произвело на него это имя в ее устах, он поспешил удалиться – и сделал это вовремя, так как богомольцы уже выходили после службы из соседнего монастыря.
А Сесилия, оставшись одна, упала на стул и горько-горько заплакала.
