Текст книги "Сесилия Вальдес, или Холм Ангела"

Автор книги: Сирило Вильяверде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц)

Глава 6

– Эй, на бригантине!

– Что надо?

– Как название?

– «Кондепадо».

– Откуда идете?

– Из Сарранатана.

– Какой груз?

– Пустые мешки.

– Имя капитана?

– Дон Гиндо Сересо.

Сцены на гаванском рейде перед башней Морро

Как и следует предположить, на другой день после бала в Филармоническом обществе в девять часов утра в доме Гамбоа не спали только двое. Разумеется, мы ведем здесь речь лишь о господах, ибо восьми-девяти слугам этого семейства полагалось с раннего утра быть на ногах и выполнять обычные обязанности, вне зависимости от того, как они провели ночь.

Дон Кандидо, хотя и не выспался и его одолевали мрачные мысли, навеянные тем, что ему пришлось услышать на заседании в доме дона Хоакина Гомеса, поднялся рано и по свойственной ему нетерпеливости отправился в путь пешком.

Его супруга встала чуть позднее и, покойно откинувшись в одном из кресел, стоявших в столовой, пила кофе с молоком.

Не без умысла садилась она каждое утро именно в это кресло. Со своего места донья Роса могла наблюдать за всем, что творилось в доме: с утра ли готовили прачки щелок для стирки или жаровню с древесным углем для глажения белья; не попусту ли болтали портнихи с другими слугами, вместо того чтобы обшивать всех домочадцев; тщательно ли мыли кучера экипажи, задавали овес лошадям и чистили сбрую для верховой езды; поздно ли или своевременно возвращался Апонте, водивший купать лошадей, что означало, ходил ли он на пристань Лус или дальше, к Пунте; шил ли Пио, старый кучер Гамбоа, сидевший в сагуане, башмаки служанкам, а порою и госпожам, выполняя одновременно обязанности привратника, когда не требовалось закладывать экипаж для хозяина; наконец, пришел ли повар, этот вежливый и рассудительный, как принято выражаться среди рабовладельцев, негр с внешностью аристократа, отправлявшийся рано утром на рынок по соседству со Старой площадью, чтобы запастись мясом, птицей и овощами, которые были заказаны ему с вечера.

Повар вставал в доме раньше всех. Он разводил огонь, готовил кофе с молоком, чтобы Тирсо и Долорес могли подать его, как только хозяева проснутся. На рынок повар ходил не всегда в один и тот же час, да и управлялся не всегда быстро, хотя Старая площадь находилась и недалеко от дома Гамбоа. В то утро, например, о котором мы сейчас повествуем, он отправился туда слишком рано. Пока он шел к рынку, держа в одной руке фонарик, как то было приказано распоряжением муниципалитета со времен Сомеруэлоса, а в другой – корзинку, с крепости грянул пушечный выстрел, возвещавший четыре часа. Комендант открыл крепостные ворота, и мертвую тишину города нарушили многоголосый шум толпы и всевозможные резкие, нестройные звуки.

По возвращении с рынка повар давал хозяйке отчет. Тут начинались брань и угрозы наказания за то, что мясо стоит слишком дорого, что сорт его плох, а порою – что и вес недостаточен; ворчала донья Роса и на то, что вместо цыплят Дионисио покупал кур, сердилась из-за овощей, так как вместо фасоли он приносил горох, вместо кресса – латук, или наоборот. Такова уж судьба раба, что ему никогда не угодить хозяину. Словом, донья Роса всегда находила повод для жалоб на повара, который и в самом деле частенько ошибался, то ли по тупости, то ли по злому умыслу или просто по невнимательности.

– Дионисио, разве я не велела тебе купить цыплят понежнее? – спрашивала она, вынимая из корзинки пару птиц с перевязанными лапками. – Почему ты принес кур? Ведь хозяин ест только цыплят!

– А я и купил цыплят, сеньорита, – отвечал повар, – они только малость жирны и потому похожи на кур. Да к тому же на рынке помельче не было.

– Ты мне голову не морочь, Дионисио. Я не дура и не вчера родилась. Если ты много знаешь, то я, наверное, знаю больше. Сколько же ты за них дал?

– Два песо, сеньорита: птица нынче дорогая.

– Пресвятая дева! Зачем же ты их покупал у твоей толстухи негритянки-лукуми? Да она дороже всех на рынке берет!

– Нет, сеньорита, я их купил у деревенского торговца. Гляньте получше, ваша милость: перышки-то у них красной глиной перепачканы.

– Это еще ни о чем не говорит, Дионисио. Твоя кумушка могла нарочно оставить на них грязь, чтобы люди поверили, будто они свежие, прямо из деревни, а не из вторых рук.

– Сеньорита, черная торговка мне не кума, и не моя она толстуха. Мы с ней одного племени.

– Я знаю, что говорю, Дионисио, и нечего меня поправлять. Если ты чему-нибудь и научился, то я умею обламывать таких умников, как ты. Видишь, вот там – артиллерийский арсенал [50]50
  В артиллерийском арсенале Гаваны, расположенном за интендантством, было нечто вроде исправительной тюрьмы; надсмотрщик ее, отставной сержант, обязан был наказывать провинившегося раба, которого для этого к нему приводили. В соответствии с письменным приказанием, которое порою и приносила сама жертва, раба секли более или менее основательно розгами. В этом приказании всегда оговаривалась возможность заменить розги работой, которую наказуемый должен был выполнять в тюрьме в течение двух-трех недель. Жалованье сержанту назначалось правительством и выплачивалось министерством финансов, хотя нигде не упоминалось, что расходы эти возникали оттого, что людей наказывали розгами. (Прим. автора.).


[Закрыть], а вон там – Ведадо [51]51
  То же происходило и в Ведадо. Там были участки земли, принадлежащие семейству Фриас. Из-за засушливости почвы они предназначались исключительно для добычи камня и извести, идущих на строительство домов. Здесь также пороли розгами или использовали на работах невольника, наказуемого по приказу хозяина. (Прим. автора.)


[Закрыть]. В таких местах ничего не стоит пройти полный курс наук. Итак, ступай себе, черномазый плут. Я не желаю только, чтобы вы, сударь, или ваша кумушка угощались за мой счет.

«Кто умеет молчать, тот мудр, как Санчо», – гласит пословица, и Дионисио, по горькому опыту своей долгой, тридцатилетней жизни невольника, отлично знал, что помалкивать следует с той минуты, как господа начинают обращаться к нему на вы. Это было верным признаком того, что близится приступ гнева, что буря уже над головой и вот-вот разразится гроза. Ввиду этого повар быстро собрал все покупки и скрылся на кухне, сумев отыскать, подобно опытному кормчему, временное убежище в первой же гавани, указанной ему провидением.

Дионисио родился и вырос во дворце графов Харуко. Читать и писать он научился сам, каким-то особым чутьем. Эта благоприобретенная грамотность необычайно возвышала нашего негра в глазах его собратьев по неволе, обычно куда более невежественных. Дионисио был присяжным танцором и, в частности, великолепно танцевал менуэт, который он перенял в дни пышных празднеств у своих хозяев. Будучи молодым лакеем – а это была его первая должность, – он всегда близко соприкасался с жизнью господ; именно у них в доме он увидел будущую графиню Мерлин, многих губернаторов, первого графа Баррето и прочих именитых особ Кубы, Испании, а также иных стран, как, например, Луи Филиппа Орлеанского, впоследствии французского короля.

Со временем, благодаря ловкости и бережливости, находясь среди богатых и щедрых людей, у которых бывали знатные лица, Дионисио смог накопить достаточно денег, чтобы заключить своего рода контракт: иначе говоря, он условился с хозяином о цене за себя на случай продажи и дал ему восемнадцать золотых унций, или триста шесть дуро. Однако после смерти графа Дионисио вместе с несколькими другими невольниками выставили для продажа с торгов, происходивших в присутствии нотариуса дона Хосе Салинаса; аукцион устраивался для того, чтобы покрыть большие расходы, связанные со вступлением в силу завещания графа и дележом его имущества. Кулинарное и кондитерское искусство Дионисио, которому он был обучен с самых молодых лет, дало возможность просить за него при продаже более высокую цену, чем за других рабов, не знавших никакого ремесла; поэтому «контракт» с хозяином помог Дионисио только тем, что его продали не за восемьсот песо, как оценил хозяин, когда принял от него вышеупомянутую сумму, а за пятьсот. На торгах дон Кандидо приобрел негра меньше чем за пятьсот песо, хотя это и не была самая высокая цена; просто Гамбоа сумел вовремя «подмазать» судебного чиновника, а иных публичных торгов не было. Дионисио страдал двумя существенными недостатками, которые усугубляли его печальное положение: во-первых, он увлекался женщинами, а во-вторых, как мы уже упоминали, – тем танцем, который составлял привилегию белых.

Дон Кандидо вошел через сагуан в дом, когда часы пробили девять. Он казался расстроенным и усталым, а на лбу у него выступил пот, но не из-за жары, которая все еще давала себя знать, несмотря на конец октября, а из-за волнения, охватившего его с раннего утра, и тех мыслей, что не давали ему покоя. Не обращая внимания на жену, с беспокойством ожидавшую его в столовой, где умелыми руками Тирсо был накрыт стол для завтрака, дон Кандидо прошел прямо в контору, к сидевшему на скамье дворецкому дону Мелитону Ревентосу. Облокотясь на высокое бюро и заложив перо за ухо, он размышлял над лежащим перед ним листом бумаги, который был исписан по-испански неровными строчками, какими пишутся обычно изысканные стихи.

– Чем это вы занимаетесь? – спросил, входя, дон Кандидо, не сказав при этом даже «добрый день», видимо потому, что наступивший день был одним из самых худших в его жизни.

– Я вносил в книгу заказы, присланные управляющим плантации Ла-Тинаха для будущего помола. А теперь вот проверяю, не пропустил ли чего. Заходил сюда судовладелец Сьерра и сказал, что выходит…

– Оставьте, это не спешно. Займемся тем, что поважнее. Прежде всего, Ревентос, наденьте-ка куртку и бегите к старьевщику Суаресу Аргудипу, к тому, что торгует у галереи Росарио; заберите все готовые полосатые рубашки и грубые полотняные штаны, какие только у него есть, и скажите, чтобы он занес их на мой счет. Возможно, что ему не набрать четырехсот смен, которые мне нужны; тогда пусть подыщет недостающее у других старьевщиков, своих земляков. Если не достанете всех четырехсот, берите триста, двести пятьдесят, двести, словом – сколько выйдет… Если мы не спасем всех, спасем сколько-нибудь…

– Сколько-нибудь – чего? – спросил Ревентос, слишком любопытный, чтобы не выпытать все сразу.

– Негров, дружище, негров, – кратко ответил дон Кандидо. – Неужто вы не знаете, что прибыла «Велос»?

– Вот как? Право, не знал.

– Да, прибыла; вернее, ее доставили в порт. Точное количество груза на борту пока неизвестно. Люки задраены наглухо, но капитан Каррикарте говорит, что погрузил более пятисот. Правда, из-за длительного перехода и жесточайшей погони со стороны англичан кое-кто погиб, и таких пришлось выбросить в море… Их немало, но, по счастью, не так уж и много. Теперь вам ясно? Так вот, заберите всю эту одежду, сделайте тюка три-четыре, как выйдет; отвезите их на Кавалерийский мол, что против Каса-Бланки, и передайте владельцу шлюпа «Флор-де-Регла». Вы его знаете. Ему все и вручите, а он уже предупрежден и знает, куда это отвезти. Поезжайте и вы с ним: ведь вы же счетовод, не так ли? Словом, за работу! Если вы не успеете вернуться вовремя, завтрак вам будет оставлен. Во всяком случае, одежда должна быть на борту до одиннадцати часов – слышите?

Как только дворецкий исчез, в контору вошла донья Роса. Дон Кандидо в крайнем волнении прохаживался взад и вперед, но, увидев жену, остановился, словно ожидая вопроса, который тут же и последовал:

– Что случилось, Гамбоа? Ревентос бежит сломя голову, а ты чем-то крайне озабочен. Скажи на милость, в чем дело?

– Обычная история, дорогая; если и дальше так будет продолжаться, то эти мошенники англичане уничтожат одно из лучших украшений в короне его величества короля, храни его господь!

– Да не может быть!

– Уверяю тебя. Ведь если англичане будут мешать нам ввозить рабочих, в которых здесь нужда, то я не знаю, с чьей помощью и как мы будем добывать сахар! Да! Я все время твержу: тут сам черт руку приложил!

– И я опасаюсь того же, Кандидо; но ближе к делу!

– Ладно, слушай. Сегодня в семь часов утра с Морро подали сигнал, что с подветренной стороны виден английский военный корабль. На пристани нас было несколько человек: Гомес, Асопарде, Сама – словом, почти все участники вчерашнего собрания. Немного погодя с Морро сообщили о том, что англичане захватили приз, а спустя полчаса у входа в порт показался и сам английский корвет «Перла». Командует им лорд Педж или Педжете, как сказали нам позже те, что слышали с Пунты ответ лоцмана вахтенному на сигнальной вышке [52]52
  Английский военный шлюп «Пирл» под командой лорда Кларенса Пейджета. (Прим. автора.).


[Закрыть]. И как бы ты думала, что оказалось призом?

– Бригантина «Велос»?

– Да, Роса: она самая. И почти со всем грузом на борту.

– А груз удалось потом спасти; вот хорошо-то!

– Спасти? – повторил дон Кандидо с горечью. – Кабы на то была божья воля! И раз наша бригантина входит в порт в качестве приза…

– Неужто гибнут и корабль и груз? Ах, какое страшное несчастье!

– Я не говорю, что погибнет все; но нам, кому дорого спасение судна и груза, нам зевать сейчас нельзя. Те шаги, что мы уже предприняли, и те, что мы собираемся предпринять в дальнейшем, позволяют надеяться, что если и не весь груз, то хотя бы две трети его удастся вырвать из лап англичан. Поверь, Роса, порою мне кажется, что потерять бригантину для меня было бы тяжелее, чем лишиться самого груза, хотя, судя по накладной капитана Каррикарте, это самый ценный из всех, что привозили доселе из Африки. Не сомневайся: на моей бригантине за короткий срок можно доставить не какой-нибудь один, а самые различные грузы; она мало кому уступит. Прошло всего года три, как я купил ее у Дидье из Балтиморы, а она уже четыре раза ходила в Африку и обратно. Нынешний рейс был пятым по счету, и я за это время сумел трижды возместить себе ее стоимость! Подумай только, Роса: она вышла из Каса-Бланки – помнишь? – в середине июля, а возвратилась через неполных четыре месяца. Вот это рейс! Кто посмеет отрицать, что сейчас она – самый быстроходный из всех наших парусников? Да такие суда, как «Фелис» Суаснавара, «Венседора» Абарсусы, «Венус» Мартинеса, «Нуэва Амабле Саломе» Карбальо, «Ветерано» Гомеса, и прочие прославленные корабли по сравнению с «Велос» – просто старые посудины! Мне, право, было бы очень жаль потерять бригантину, и даже не из-за денег, хотя те десять тысяч песо, что я уплатил за нее, тоже не пустяк, а из-за того, что такое крупное судно трудно построить заново.

– Ах, Кандидо, не строй иллюзий! Только ты и твои друзья можете тешить себя надеждами, а я – нет. Коли англичане во что-нибудь вцепились, они уж этого из рук не выпустят, будь уверен. Я все больше и больше ненавижу этих безбожников протестантов! И кто их просит соваться не в свои дела? Ломаю себе голову, но никак мне в толк не взять, почему, собственно, Англия так противится тому, что мы привозим дикарей из Гвинеи. Почему же тогда они не восстают против ввоза масла, изюма и вина из Испании? Я нахожу, например, более гуманным привозить дикарей, обращать их в христианскую веру и придавать им человеческий облик, нежели ввозить вина и тому подобные зелья, которые служат только для удовлетворения обжорства и прочих пороков.

– Этой философии, Роса, не понимают и не хотят понять англичане, враги нашего процветания; иначе они бы больше сочувствовали нам, вассалам дружественной нации, бывшей некогда их союзницей. Но я обвиняю не только их, я виню прежде всего тех, кто посоветовал нашему августейшему монарху Фердинанду Седьмому подписать с Англией договор тысяча восемьсот семнадцатого года. Вот в чем зло. За жалкую сумму в пятьсот тысяч фунтов стерлингов нескромные советники лучшего из монархов предоставили сынам коварного Альбиона право осматривать наши торговые суда и оскорблять, как мы видим – с каждым днем все более безнаказанно, священный флаг страны, которая еще недавно была владычицей морей и повелительницей обоих полушарий. Какой позор! Не понимаю, как мы только терпим… Но не в этом дело, Роса. Я тебе говорил, что вчера вечером мы спешно собрались у Гомеса, желая услышать от самого капитана Каррикарте, что же произошло на борту «Велос». Ради этого он срочно прибыл из Мариеля. Мы решили обдумать, нельзя ли нам сыграть хорошую шутку с англичанами. Тебе же известно, что на то и закон, чтобы его обходить. Когда я пришел к Гомесу, было, вероятно, около восьми…

– Ка-ак около восьми? – прервала его жена. – Ты же вышел из дому, когда еще семи не пробило; где же ты так задержался? Как могло случиться, что ты добирался до Гомесов больше часа?

– Нет, я нигде не задерживался, – поспешил возразить явно смущенный муж. – Я сказал, что было около восьми? Я просто ошибся, я хотел сказать; после семи – ну, скажем, четверть, половина восьмого. Да точное время не так уж важно…

Казалось бы, действительно все это было не так важно, но донья Роса не могла не отметить, что муж ее, отправившись в экипаже от угла улиц Сан-Игнасио и Лус, где стоял их дом, на северный конец Кубинской улицы, где состоялось собрание, потратил на поездку целый час, когда это расстояние можно было не спеша пройти за полчаса пешком. Донья Роса, естественно, замолчала: у нее возникло некоторое беспокойство относительно супружеской верности ее мужа; и, конечно, у нее пропали всякое воодушевление и всякий интерес к тому, что предполагалось сделать для спасения захваченного судна и груза. Заметив это, дон Кандидо, достаточно хорошо изучивший свою жену, сказал, хлопнув себя по лбу:

– Постой! Да я же задержался потому, что должен был узнать, придет ли на собрание Мадрасо, что живет напротив монастыря святой Екатерины, успел ли кто-нибудь предупредить его… Капитан Миранда может сказать, в котором часу я пришел к Гомесу. По пути я нигде больше не останавливался. И Пио может подтвердить. Но ближе к делу. Стало быть, как я и говорил, когда я пришел в дом Гомесов – а он, как тебе известно, стоит далеко, напротив крепостной стены, – там уже все были в сборе: и Сама, и Мартиарту, и Абрискета, и Суарес Аргудия. Пришел и Ла Эра, племянник Ломбилье; дяде его пришлось поехать на кофейные плантации Ла-Тентатива в Пуэрта-де-ла-Гуира. Были там и Мартинес, и Карбальо, и Асовардо, и многие другие. Мадрасо пришел вместе со мной, а Маньера явился позднее. Правда, не все они были непосредственно заинтересованы в том грузе, что находился на борту «Велос», но, как основным импортерам невольников, всем им хотелось подробнее узнать, что именно произошло в Мариеле и каким образом мы собираемся выпутаться из этого грязного дела. Капитан Каррикарте тем временем переодевался на антресолях дома Гомеса, а затем спустился к нам, и мы оказались в полном составе. В нижнем зале мы устроили настоящее судебное заседание. На столе, стоявшем посредине комнаты, капитан разложил кое-какие бумаги и без дальних проволочек стал рассказывать обо всем по порядку, с момента отплытия от берегов Африки вплоть до прибытия на наш остров. Он сказал, что, выйдя в конце сентября из Гальинаса, они до самого Пуэрто-Рико шли бейдевинд, причем море было спокойно. Но вот вдали, с подветренного борта, показался подозрительный парус, и капитан был вынужден переменить галс. В течение ночи они все время шли при свежем ветре, а затем легли на прежний курс, надеясь на следующий день к вечеру увидеть Пан-де-Матансас. И действительно, с наступлением сумерек они его увидели, но в самой узкой части Багамского пролива перед бригантиной очутился все тот же парусник и сразу погнался за ней. По словам Каррикарте, его первым намерением было войти в Аркос-де-Канасп. Но это ему не удалось: английский крейсер – а парусник им и оказался – шел, не меняя курса, ближе к кубинскому берегу; таким образом, несмотря на быстроходность бригантины, он все время маячил у нее по борту, держась большей частью на траверзе мыса Лас-Тетас-де-Камариока. Снова наступила ночь, бригантина вышла в открытое море и переменила галс, рассчитывая зайти под прикрытием темноты в Кохимар, Хайманитас, Бавес, Мариель или Кабаньяс. – словом, в первый попавшийся порт. К несчастью, попутный ветер спал, а тот, что дул с суши, был встречным, так что когда бригантина снова приблизилась к берегу, уже выглянуло солнце, и английский крейсер грозил нагнать судно с наветренной стороны. Тогда, увидев, что только чудо может избавить их от столкновения, капитан решил пойти на крайность… Он отдал приказ очистить верхнюю палубу, чтобы по возможности разгрузить корабль и облегчить ему маневрирование. Сказано – сделано. Мигом полетели за борт анкерки с пресной водой, немало было сброшено такелажа и тюков, находившихся на палубе.

– Ты хочешь сказать – негров? Какой ужас! – воскликнула донья Роса, схватившись обеими руками за голову.

– Ну разумеется, – продолжал невозмутимо Гамбоа. – Неужели ты не понимаешь, что ради спасения восьмидесяти – ста тюков капитану пришлось бы рисковать своей свободой, свободой экипажа и оставшейся частью груза – а она была втрое больше, чем та, что он выбросил? Капитан поступил в соответствии с предписаниями: спасти во что бы то ни стало судно и документы. Да к тому же, как я говорил, ему нужно было освободить палубу и облегчить бригантину. Времени терять было нельзя. Этого бы еще не хватало! Каррикарте сказал – а я верю ему, потому что он, несомненно, честный малый, – что в те крайне опасные минуты на палубе находились только больные и хилые, а они все равно вскорости погибли бы, если бы их загнали в трюм, уже набитый неграми, где они сидели как сельди в бочке: ведь люки-то пришлось забить гвоздями.

– Люки? – переспросила донья Роса. – Это значит – наглухо заколотить трюм! И те, что там находились, задохлись? Несчастные!

– Ба! – отозвался дон Кандидо с видом крайнего презрения. – Да ничуть не бывало, дорогая. Ты никак воображаешь, что угольные мешки способны на такие же чувства и могут страдать так же, как мы? Да вовсе нет. Известно ли тебе, как живут они там, у себя на родине? В пещерах или на болотах. А воздух, которым они там дышат? Либо он насыщен зловонием, либо его там вовсе нет. А знаешь, как их сюда доставляют? Сцепленными попарно: иначе говоря, они сидят в два ряда друг против друга, и ноги их переплетаются, а посередине остается небольшое пространство, чтобы передавать им пищу и воду. И ничего, они от этого не умирают. Почти всем им приходится надевать кандалы, а со многими нужно иной раз повозиться, чтобы заковать их в колодки.

– А что такое колодки, Кандидо?

– Вот тебе и раз! Что ты впервые об этом слышишь? Такие болванки, моя дорогая.

– Право, не приходилось слышать.

– И все это только из-за англичан, которые беззаконно преследуют нас! Единственно, что сейчас терзает Каррикарте, так это то, что в общей спешке во время аврала матросы выбросили за борт негритяночку лет двенадцати, очень славненькую. Она уже знала несколько слов по-испански. Готтентотский король отдал ее капитану за бочонок свиных колбас. Пришлось выбросить еще и пару негритят лет семи-восьми, подаренных капитану тамошней королевой за сладкий хлебец и пачку чая для ее стола.

– Ангелы небесные! – снова не смогла удержаться от возгласа донья Роса. – И подумать только, что они, видно, были некрещеными! Во всяком случае, души их…

– Не скажешь ли ты еще, что эти африканские тюки имеют душу, не назовешь ли ты их ангелами? Ты богохульствуешь, Роса! – резко прервал ее муж. – Вот так и рождается порой человеческое заблуждение… Когда мир убедится в том, что негры – скоты, а не люди, исчезнет одна из причин, на которую ссылаются англичане, преследуя работорговлю. Ведь точно так же обстоит дело и с табаком в Испании: торговать им запрещается, а те, что живут этим промыслом, всякий раз, как их преследуют карабинеры, бросают груз, чтобы спасти собственную шкуру и коня. Не думаешь ли ты, что и табак имеет душу? Пойми, что между тюком и негром нет никакой разницы, по крайней мере с точки зрения чувств.

Разумеется, никакой аналогии в приведенном примере не было, но не было и времени для спора: в дверях конторы появился в этот момент Тирсо и доложил, что завтрак подан. Было половина одиннадцатого утра; таким образом, разговор между доном Кандидо и его женой был довольно продолжительным, и тем не менее ничего не было сказано о том, что же собираются предпринять плантаторы, чтобы вырвать из когтей твердолобых англичан бригантину «Велос» и большую часть груза, состоявшего, что бы там ни говорили, из живых существ.