Текст книги "Фельдмаршал Борис Шереметев"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)

– Да нет. Тогда за царей бояре подписывали.

– А если узнают они?

– Откуда? Почитай, дело сорок лет тому было, уж быльем поросло. Цари, помазанники Божьи, до подписи не опускались, для того бояр хватало.

– Ну спасибо, Прокофий Богданович.

– За что, государь?

– Как «за что»? Просветил и мой интерес блюдешь, да хитро вельми.

– У них учусь, государь. Ай забыл, как нас в Вене за нос водили?

– Молодец. Хороший ученик, – похвалил Петр. – С датчанами секретный договор ты будешь подписывать.

– Как велишь, Петр Алексеевич. Велишь с нечистым, и с ним подпишу.

– Неужто с чертом подпишешь? – засмеялся Петр. – Грех ведь.

– А чего? Перекрещусь, да и подпишу. А нечистый-то креста боится, не к ночи будь помянут, – сплюнув, перекрестился Возницын, а Петр расхохотался:

– Ну, Прокофий! Ну, отчебучил!

Встречу, назначенную с саксонцами на завтра, пришлось отложить еще на день из-за перевода мемориала на русский язык, а также и проекта договора. Шафиров потратил на это весь день. И перевод мемориала и проекта договора представил царю уже поздно вечером.

– Точно перевел? – спросил Петр.

– Точно, государь.

Петр читал мемориал, часто хмыкая и качая головой.

– Хитер наш дорогой друг. Хитер. Но и мы ж не лыком шиты.

Просмотрел и договор, что-то подчеркнул. Сказал:

– Ну что ж, Петр Павлович, завтра к обеду пригласи их опять в Преображенское. Оговорим проект.

На следующий день при встрече с саксонскими представителями Петр, взяв в руки мемориал, заявил твердо:

– Здесь король, призывая нас вступить в войну со шведами, пишет, что «теперь или никогда». Я не согласен с такой постановкой. И поэтому настаиваю в тринадцатую статью договора включить следующую оговорку: Россия в войну вступит только после заключения мира с Турцией. А не в декабре, как настаивает ваш король.

– Ваше величество, а если вам не удастся заключить мир с Турцией? – спросил Карлович. – Ведь может же такое случиться.

– Если не удастся заключить мир с Турцией, то я буду всячески содействовать Августу в заключении мира со Швецией.

– Но король хочет начать войну немедленно и рассчитывает на скорую победу.

– Я буду только рад его успехам, – сказал царь. – В конце концов, как бы ни сложились обстоятельства, я останусь верен нашему союзу. Вот с моими поправками переписывайте договор набело, и я подпишу его, повторяю, с условием, что он пока остается в тайне.

– Ваше величество, вы зря беспокоитесь о сохранении в тайне договора, особенно от шведов, мы заинтересованы не менее вас. Выступление короля Августа должно быть внезапным, чтоб захватить противника врасплох.

Тринадцатого октября великий государь России принял послов Швеции со всей пышностью прошлых царствований, о которых Петр уже позабыл. По пути следования послов к Кремлю были выстроены войска, гремела музыка. Правда, в Столовой палате, где состоялся прием, послов поразило более чем скромное одеяние царя – простой кафтан, какой можно увидеть на Красной площади в любой лавке. И особенно удивило то, что, когда посол начал приветствовать, перечисляя все титулы царя, тот перебил:

– Короче, пожалуйста.

Затем думным дьяком было зачитано Слово государево о согласии подтвердить грамотой статью 27-ю Кардисского договора об обмене посольствами между Москвой и Стокгольмом. В том Слове высказано было и удивление о непочтении шведской стороны к персоне его царского величества при проезде государя через Ригу, выразившемся в оскорблении Великого посольства в 1697 году, за что не было шведской стороной принесено извинение ни в тот год, ни в последующие. А сия забывчивость никак не способствует укреплению дружбы меж высокодоговаривающимися сторонами.

Слово государево, зачитанное Возницыным шведским послам, было сочинено самим Петром не столько для подтверждения договора, сколько из-за последних строчек, в которых он завуалировал одну из причин грядущего объявления войны Швеции – оскорбление Великого посольства и лично самого государя.

Часть вторая
НА НОРД

Глава первая
ПОРА НАЧИНАТЬ

Новые союзники царя оказались столь нетерпеливыми и воинственными, что не стали дожидаться его вступления в войну.

– Мой друг, – говорил король Август своему главнокомандующему графу Флемингу, – пока царь раздумывает, мы должны захватить Ливонию. Для начала ступай и возьми Ригу. Сделай мне подарок к Рождеству.

Подталкивал короля к войне и его новый советник полковник Паткуль, у которого в Ливонии остались поместья, он надеялся вернуть их с помощью саксонцев.

Однако, взяв какой-то незначительный городок на Даугаве, оставив армию, Флеминг поскакал домой в Саксонию жениться. Надо думать, хорошо гульнули они со своим коронованным другом по такому случаю. Весь январь пропьянствовали. А армия, которой давно уже не платили содержания, оставшись без главнокомандующего, жила за счет местного населения. В феврале наконец прибыл Флеминг, а вскоре, с наступлением тепла, явился и король Август. Саксонцы подступили к Риге. Король послал рижанам грозное предупреждение: «Сдайте город, или я сровняю его с землей!» Испуганные рижане предложили Августу полтора миллиона талеров ^{117} откупных. Король деньги взял и снял осаду.

Царь Петр, узнав о столь «блистательном» начале войны Августом, заметил:

– Как бы этот король не заключил сепаратного мира и не бросил своих союзников, впутав их в войну.

– Да, мин херц, хреновый оказался у нас союзник, – согласился Меншиков. – Одна надежа на датского короля.

Действительно, король датский Фредерик IV, напав на своего заклятого врага герцога Голштейн-Готторпского Фридриха, вынудил его бежать в Швецию к Карлу XII, своему родственнику и другу юности. Не много прошло времени с тех пор, когда они с герцогом, приезжавшим сватать его сестру, забавлялись прямо во дворце, отрубая головы телятам, которых в день до десятка пригоняли скотники.

Конечно, в рубке телячьих голов король был сильнее, он, как правило, срубал голову с одного удара, говоря при этом:

– Учись, Фриц.

– Куда мне до тебя, – признавал герцог свое поражение, чем льстил Карлу.

И теперь, когда родственник попал в беду, Карл его успокоил:

– Я скорее лишусь короны, чем оставлю тебя в беде.

Карл XII был молод, ему едва исполнилось восемнадцать лет, и он даже был рад, что наконец-то предстоит настоящая драка, настоящий бой за справедливость, что приспело время рубить и человеческие головы.

Попрощавшись с бабушкой и сестрами, сказав им, что едет повеселиться во дворец Кунгсер, он отправился на войну, с которой ему не суждено было скоро воротиться и увидеть свою бабушку живой.

С пятнадцатитысячным войском он высадился в Дании и подошел под Копенгаген. Под угрозой разрушения своей столицы Фридрих IV капитулировал. Более того, по Травендальскому договору Дания обязалась выплатить 260 тысяч талеров Голштинии, уважать ее независимость и более никогда не выступать против Швеции.

Но, как говорится, пришла беда – отворяй ворота. Пошли упорные слухи, что Турция готовится к войне с Россией. Переговоры Украинцева то и дело заходили в тупик. Разногласия были в вопросе о Черном море и побережье. Русскому посланцу было заявлено: «Оттоманская Порта бережет Черное море, как чистую и непорочную девицу, к которой никто прикасаться не смеет».

Уже 11 февраля 1700 года Петр отправился в Воронеж, где три месяца с топором в руках и сам строил, и других подгонял, наращивая мощь молодого флота. Он понимал, что только этим может удержать Порту от воинственных поползновений.

Ночью, ворочаясь под полушубком, говорил Меншикову:

– Как бы не пришлось с норда опять на зюйд поворачивать.

– Да, обидно будет, – соглашался Меншиков. – Черное море не трогай, к Балтийскому не подходи. Что там Пембрук-то натворил в Стамбуле?

– Да, напившись с гостями, решил ночью салют устроить, начал палить из корабельных пушек, и султана и весь гарем перепугал.

– Представляю переполох бабий, – засмеялся Меншиков.

– Пришлось Украинцеву утром туркам свои извинения приносить. А с Пембрука как с гуся вода, говорит: я гостей чествовал.

– Лихой капитан, ничего не скажешь. Этот в бою не оплошает.

– Да лучше б того боя не было.

– А зачем же строим, мин херц, вооружаемся?

– Чтоб султан лучше к миру наклонялся. Сколько ж тебе говорить можно! Чем мощнее будет наш флот, тем он сговорчивее станет.

Воротившись из Воронежа, Петр призвал к себе стольника князя Трубецкого ^{118} :

– Юрий Юрьевич, еще в девяносто седьмом году, когда Великое посольство было в Бранденбурге, тамошний курфюрст Фридрих ^{119} очень настойчиво предлагал мне союз против Швеции. Тогда об этом говорить было рано, ныне приспело время. Поезжай, брат, вези вот два экземпляра договора, один на русском, другой на немецком, я и подписи свои поставил.

– Я готов, государь. Но что я буду делать, если он откажется?

– Не должен. Во всех письмах он называет себя «другом, братом и союзником». Я помог ему округлить владения за счет Польши, взять город Эльбинг. Не откажется. Обещай ему приращения к Бранденбургу. Кроме того, я похлопочу за него перед империей, чтобы он получил титул короля, он давно об этом мечтает.

И князь Трубецкой помчался в Берлин, где курфюрст встретил царского посла едва ли не объятиями.

– Как я рад, что мой друг и брат Петр наконец-то вспомнил обо мне.

И на торжественном ужине он произносил тост за здоровье царя Петра, желал ему успехов во всех его начинаниях. Восхищался тем, что наконец-то по указу царя в России с 1700 года Новый год начинается с 1 января, как во всех цивилизованных государствах.

– Он пленил мое сердце!

Однако, когда Трубецкой завел разговор о вступлении Бранденбурга в антишведский союз, курфюрст скис.

– Дорогой князь, я бы со всей душой, но взгляни на Данию. Едва она выступила против Карла XII, как получила сильнейший щелчок по лбу. Хе-хе. Уплатила огромную контрибуцию. А у меня таких денег нет. Да и лоб свой подставлять не хотелось бы.

– Но ведь вы сами во всех письмах к моему государю величаете себя его союзником.

– Но зачем же цепляться к словам, дорогой князь, сказанным с искренней любовью к вашему государю. Я в душе всегда остаюсь его другом и союзником. Всегда. Но подумайте сами, какая ему будет польза от того, что шведы разобьют мою армию, обдерут меня как липку?

– Но государь не требует от вас сразу боевых действий. Он и сам сейчас не может выступить. Но когда приспеет час, он хочет опереться на кого-то. И потом, он обещает выхлопотать вам в империи королевский титул. Ведь курфюрст саксонский не без помощи государя стал королем польским.

– Что вы говорите, князь? Август, став польским королем, не может поставить под ружье ни одного поляка. Уж я-то знаю. Какой же это король?

Нет, ничем не мог умаслить бранденбургского курфюрста князь Трубецкой, не помогли и личные подписи царя на заготовленных договорах. Вернулся в Москву ни с чем. Когда возвратил царю заготовленные, но так и не подписанные договора, Петр тут же порвал их и швырнул в угол, процедив сквозь зубы:

– Скотина! Это я не вам, князь, а «другу и брату».

Меж тем Август II, прожигая рижские деньги в балах и любовных похождениях, не переставал напоминать царю: «Когда же?»

Петр отвечал через посланцев: «Как только получу весть о мире с турками, на следующий день выступлю. Я человек, на слово которого можно положиться».

Поскольку в Москве сидел шведский резидент Томас Книпперкрон, внимательно следивший за деятельностью Петра и его правительства, обо всем доносивший в Стокгольм, царь собрал тайно военный совет в Преображенском, подальше от Кремля и от лишних глаз и ушей. На совете присутствовали Меншиков, Борис Шереметев, князь Аникита Репнин ^{120} , Яков Долгорукий ^{121} , Адам Вейде ^{122} , Иван Бутурлин, Автомон Головин, Яков Брюс ^{123} и офицер Преображенского полка Василий Корчмин ^{124} .

– Я собрал вас сюда, господа, чтобы Книппер не пронюхал об этом. Вы должны быть готовы к немедленному выступлению, как только султан подпишет мирный договор. Первый удар, я думаю, мы должны нанести по Нарве, ранее именовавшейся по-русски Ругодив. Общее командование под Нарвой будет поручено герцогу Шарлю де Круи, который имеет большой опыт…

– А где он? – спросил Долгорукий.

– Я пока не решился его сюда приглашать, все же иностранец. С ним прибыло около восьмидесяти опытных немецких офицеров. Адам Адамыч, вы займетесь их распределением по полкам.

– Согласен, государь, – отвечал Вейде, – но я слышал, что они не знают русского языка.

– Да, это, конечно, большой недостаток, придется к ним приставить переводчиков.

Шереметев закряхтел, заворочался в кресле и, кашлянув, выдавил:

– Пока в бою переводчик будет переводить приказ, так и щи перекиснут.

– А ты что предлагаешь, Борис Петрович? – спросил Петр.

– Надо б больше наших ставить ротмистрами, Петр Алексеевич.

– А я разве не ставлю.

– Ставишь, государь, но скуповато.

– Шеин в прошлую кампанию наплодил этих офицеров как блох ^{125} . Вся родня, все чалы-драны в офицерах обретались, казну трясли. Зачем мне свои такие офицеры?

– Ну, де Круи тоже, наверно, котов в мешке понавез.

– Тебе, Борис Петрович, не бойся, ни одного не дам. Твои иррегулярные своими обойдутся. Можешь сына Михаила взять и дать полк ему.

– Спасибо, государь. Я уж сам думал, да ждал твоего указу.

– Автомон Михайлович, – обратился Петр к Головину, – ты закончил формирование полков? Сколько их у тебя?

– Семь пехотных и один драгунский. С рекрутами беда ^{126} , Петр Алексеевич.

– Что так?

– Учить надо, рук не хватает, да и ружей тоже.

– Адам Адамыч, изволь человек двадцать этих немецких офицеров передать Головину. Ежели языка не знают, так хоть строю и стрельбе рекрутов научат.

Петр подробно расспросил всех присутствующих о состоянии их полков. Записал, кому чего еще надо до полной готовности: обмундировки, пушек, ружей, пороху, лошадей. Указал каждому его место. Заканчивая совет, взглянул в сторону Корчмина.

– Ты задержись, Василий Дмитриевич, у меня к тебе особый разговор.

Когда генералы и полковники ушли и в горнице остался лишь Корчмин, Петр пригласил его сесть поближе и заговорил:

– Завтра же, Василий, снаряжай подвод двадцать – тридцать и не мешкая отправляйся в Нарву. Поедешь ты якобы для закупки корабельных пушек, уже договоренность со шведами есть. Получишь для того деньги у Федора Алексеевича. Но не это главное в твоей поездке, это прикрытие. Главное, постарайся как военный инженер, чай, не зря учился за границей, разведай все о Нарве. Каковы там стены, подступы, гарнизон, определи, что за пушки стоят на раскатах. Елико возможно, зарисуй. Пушки, которые купишь, отправляй якобы на Москву, а в действительности доставь и сдай Петру Матвеевичу Апраксину ^{127} , они скоро могут нам там понадобиться. Понял?

– Понял, ваше величество. Все исполню.

– И еще, Василий, сие не приказ, просьба. Попробуй добраться до Орешка, по-шведски Нотебурга, он как раз в истоке Невы на острову. Внутрь, пожалуй, в него не попадешь, заделья нет, так хоть снаружи осмотри и нарисуй.

– Хорошо, государь.

– Да смотри не попадись где на глаза Книпперкрону – шведскому резиденту, он наверняка знает, что ты инженер, и может догадаться, для чего ты у крепости обретаешься.

– Но он же в Москве?!

– В Москве-то в Москве, но он же как пес вынюхивает. Нет-нет да спрашивает, для чего мы рекрутов в полки сбиваем? Пока отбрехиваюсь: на турка, мол. Но он же не дурак, чует пес. Так что, если тебя у крепости встретит, мигом сообразит, по каким ты там делам. Тогда добра не жди. Так что оберегу блюди, Вася. Я, чай, инженерами не шибко богат.

– Слушаюсь, государь.

Восьмого августа 1700 года перед Петром предстали гонцы из Стамбула, он узнал в них родных преображенцев.

– Ну?.. – вскочил Петр.

– Мы привезли мир, государь.

Петр, опрокинув стул, подбежал к гонцам, расцеловал всех троих, грязных, пропыленных. Выхватив пакет с договором, разворачивал его дрожащими руками, сам над собой посмеиваясь:

– Во-о, трясучка прицепилась. – Крикнул: – Данилыч, угости ребят.

Меншиков притащил бутылки, наливал гостям чарки. Поил их щедро: заслужили. Петр читал договор ^{128} , шевеля губами, вскрикивал радостно:

– Так… так… Ого, на тридцать лет мир, Алексаха!.. Так… Азов наш! Виват Украинцеву… Ага, Крыму фиг с маслом, дани нет хану… Слышь, Данилыч? Все! Отошла коту масленица… Так… Казыкермен уступлен… Черт с ним, главное – мир. Завтра же объявляю войну шведам.

Петр распорядился отметить мир как положено – салютом. Сам носился по Москве, сам пускал ракеты, радовался как дитя. Угощая других, и сам пил «за мир с турками», но не пьянел. И уже ночью, когда все угомонились, сел за стол писать объявление войны Швеции, придумывая веские обоснования для нее: «за многие свейские направды». Ничтоже сумняшеся строчил» на бумаге: «…за обиду и оскорбление, нанесенное самой особе царского величества в Риге в 1697 году», совсем забыв, что был там не царем вовсе, а всего лишь урядником Петром Михайловым.

Писал и представлял себе, как вытянется завтра рожа у шведского резидента Томаса Книпперкрона при прочтении этих строк. Даже посмеивался. И уж совершенно не предполагал, что именно в это время, 8 августа, его надежный союзник и вдохновитель датский король Фридрих IV подписывал в Травендале позорную капитуляцию перед восемнадцатилетним Карлом XII, что Северный антишведский союз, едва родившись, трещит по всем швам.

Как хорошо, что почты тогда ходили неспешно, и Петр узнал об этом уже на полпути к Нарве, когда запустил свою военную машину на полный ход.

Но само совпадение таких разных и значительных событий в один день что-то же знаменовало. Но что?

Глава вторая
ПЕРВАЯ КОНФУЗИЯ

На десятки верст растянулась русская армия на узких лесных дорогах, двигаясь в сторону неблизкой Нарвы. Двигалась медленно, потому как везла с собой пушки, запасы пороха, ядер, продовольствия, фуража на тысячах телег, оглашавших окрестности скрипом колес и неисчерпаемым матом срамословов-возчиков.

Конные драгунские полки перемежались пехотными, за теми волочились пушки, далее следовали сотни донских казаков, отряды калмыков, башкир, за ними опять пехота, пушки, драгуны.

Первые полки выступили из Москвы 22 августа. А под Нарву последние отряды пришли лишь в начале октября, когда вовсю полоскали холодные дожди, а дороги стали непролазными из-за великих грязей.

Сам Петр с Преображенским полком прибыл под Нарву 23 сентября. Вместе с саксонским инженером Галлартом и герцогом де Круи царь объехал вокруг крепости, определяя, где лучше поставить пушки, которые пока еще были в пути.

Тридцатипятитысячная армия обложила с суши Нарву, растянувшись на семь верст гигантской дугой.

Дня через три Петр собрал в шатре военный совет, на котором Кормчин сообщил, что в крепости гарнизону всего тысяча двести солдат, примерно двести конников и четыреста жителей, могущих принять участие в сопротивлении.

– Как видите, господа, гарнизон невелик, – заговорил Петр. – И я надеюсь на успех предприятия. Прошу всех господ генералов и полковников неукоснительно исполнять приказы главнокомандующего герцога де Круи, которому я вручаю свою армию. Есть сведения, что шведский король собирается идти на помощь Нарве, поэтому желательно до его прихода овладеть крепостью.

– Мы ее расщелкаем как орех, – заявил на ломаном русском языке герцог.

– Ну дай Бог, дай Бог… – сказал Петр. – Борис Петрович, – обратился царь к Шереметеву, – тебе надлежит немедленно выступить навстречу шведскому сикурсу ^{129} и, встретя, чинить над ним промысел. Твой корволант [5]5
  Корволант – летучий отряд конницы; войсковое соединение из конницы и пехоты, перевозимой на лошадях, и легкой артиллерии.


[Закрыть]будет состоять из пяти тысяч сабель нерегулярной конницы. Изволь исполнять.

– Слушаюсь, государь.

– Яков Велимович, вы с генерал-фельдцейхмейстером Александром Аргиловичем отвечаете за артиллерию.

– Государь, но у нас мало запасу и пороху и ядер, – сказал Брюс. – Для хорошей стрельбы и на три дни не хватит.

– Я отправлюсь во Псков и потороплю с припасами. Это я обещаю.

Имеретинский царевич Александр Аргилович вздохнул:

– Да и пушки, государь, качеством неважны.

– С чего ты взял, Александр?

– Да недавно разорвало одну, прислугу почти всю побило и покалечило.

– Узнай, где была отлита. Найдем виновного, накажем. А ныне и новые пушки подвезем.

Первое огорчение под Нарвой ждало царя оттуда, откуда он и помыслить не мог. Когда были подвезены и установлены наличные пушки, однажды утром к нему в шатер влетел бомбардир-преображенец:

– Государь, капитан Гуммерт бежал в Нарву.

– Как?! – вскричал Петр. – Не может быть! Он же преображенец. Данилыч, ты слышал?

– Слышал, мин херц. Худая примета.

– С чего ты взял?

– С Азова, Петр Алексеевич. Помнишь, там в первый поход Яков Янсен бежал и выдал наши тайны, турки тогда, проникнув в лагерь в послеобеденный сон, побили много наших. Мы ж ушли несолоно хлебавши.

– Но Янсен был простым матросом. А Гуммерт – капитан бомбардирской роты, мой близкий товарищ. Преображенец! Понимаешь, преображенец!

– Это, значит, еще худшая примета, – вздохнул Меншиков.

– Не каркай, Алексаха. Кому ж тогда верить? А? Кому?

– У него ж жена и ребенок в Москве, – напомнил Меншиков. – Может, их… кхек? – провел фаворит ладонью по горлу.

– А при чем баба? Дите? Впрочем… – Петр задумался и вечером, присев к походному столику, написал письмо Ромодановскому:

«Федор Юрьевич, ради предательства капитана Гуммерта, перебежавшего к шведам, вели изготовить его куклу в натуральном образе и повесить ее перед домом супруги евоной. Самою с дитем не трогай, но с содержания уволь. Объяви ей все о муже-предателе. Петр».

Как ни странно, повешенная в Москве кукла Гуммерта напророчила ему именно такой конец. Только повесили его самого уже шведы, предупредив этим его второе предательство.

Конница Шереметева уходила от Нарвы на запад, и поскольку состояла в основном из донских казаков и башкир, то при захвате какой-нибудь мызы ^{130} или хутора казаки, не испрашивая позволения начальства, грабили жителей, забирая все до последних портков и даже куриц. Любое сопротивление или недовольство населения заканчивалось резней. Казаки обнажали сабли и тогда уж, разгорячась, не щадили ни старых, ни малых. Съестное, фураж выметали до былинки, хорошо если не поджигали строение. Оно и понятно: на чужой территории полагалось кормиться за счет местного населения, мало заботясь, а точнее, совсем не заботясь о нем.

Адъютант Шереметева Петр Савелов не считал за нужное докладывать командиру даже о самых вопиющих фактах насилия и грабежа.

– У него не об этом головушка болит.

И верно, «головушка» воеводы болела о другом: как бы не напороться на шведов. Именно для этого он отправлял вперед в разведку усиленные дозоры во главе с сотниками, строго указуя:

– Прозеваете шведа, шкуры спущу.

Он догадывался, что именно дозорные, как правило, начинали мародерство, часто забывая о главной своей задаче – «дозирать врага».

И вот где-то уже в 120 верстах от Нарвы такой дозор, увлекшись очисткой закромов мызы, прозевал-таки шведов, упавших на казаков ровно с неба.

– Рятуйте, хлопцы! – заорал казак у ворот.

Но в следующее мгновение упал с разрубленной головой, зажав в руке повод, на котором наполоханный конь потащил мертвого хозяина в поле.

Дозорная сотня почти вся была вырублена, ускакали, спаслись лишь двое, у которых кони оказались резвее шведских. Самого сотника Данилу Люльку настигли в полуверсте от мызы и свалили ударом шпаги меж лопаток.

Кони, седла и ранее награбленное тряпье достались шведским воинам.

Два напуганных и бледных казака примчались к отряду, вопя еще на подъезде:

– Шведы-ы!

– Где Люлька, сукин сын? – закричал Шереметев.

– Люльку вбылы. Усих вбылы.

– Сколько их? Чего глаза вылупили? Спрашиваю, сколько шведов?

– Богато.

– Тьфу, дураки. Тыща? Две?

– Ни. Мабудь, сотни две-три.

Воевода, только что думавший «уносить ноги», тут же передумал: «Даже если и пять сотен, нас все равно в десять раз больше».

– Петро! – окликнул адъютанта.

– Я! – отозвался быстро Савелов.

– Скачи ко второму полку, скажи полковнику, пусть обходит справа, потом в четвертый – те пусть слева. Я пойду прямо, мы должны окружить их, чтоб ни один не ушел. Это дозор шведский. Да всех не вели рубить, скажи, мне языки нужны.

Шведы, отмечавшие на мызе столь удачную победу над русскими (вырубили всех, своих не потеряли ни одного), были тоже застигнуты врасплох подошедшим отрядом Шереметева. Их почти всех перебили, оставив в живых лишь пять человек. Боярин с помощью переводчика приступил к допросу:

– Кто ими командует, спроси?

– Говорит, они из отряда полковника Шлиппенбаха.

– Где король?

– Король идет с армией на помощь Нарве.

– Какие с ним силы?

– Говорит, около тридцати тысяч.

– Врет, сукин сын. Он высаживался в Дании с пятнадцатитысячной армией.

– Говорит, ему после победы над Фридрихом IV прислали из королевства пополнение.

Шереметев с шумом втянул через ноздри воздух, видно, ему не по вкусу пришлась сия новость.

– Петро!

– Я слушаю, Борис Петрович.

– Сходи в первую сотню до Нечипоренки. Пусть пришлет хорошего казака со справным конем, и с заводным ^{131} чтоб.

– Где он заводного возьмет?

– А из шведских, которые там есть добрые коняки. Это не твоя забота. Ступай.

Донесение царю Шереметев писал, положив лист бумаги на жесткий тебенек [6]6
  Тебенек – кожаные лопасти по бокам седла.


[Закрыть]: «Всемилостивейший государь! Только что разбил я швецкий отряд в триста человек, языки, которые сказали, король идет с тридцатью тысяч войска. Бережения людей ради начинаю отход, к тому ж и кормов конских никаких нет. Твой раб Бориска Шереметев».

Из первой сотни явился здоровенный казак с лихо закрученными усами, с саблей на боку.

– Как звать? – спросил Шереметев.

– Авдей Донцов, ваше превосходительство.

– Авдей, вот тебе донесение для государя. Гони к Нарве, он там. Передашь лично в руки. Возьми заводного коня и торбу овса. Если будет ответ государя, мы ворочаемся той же дорогой, не разминемся.

Донцов уехал, и Шереметев приказал хорошо кормить коней для грядущего большого перехода. Сам обходил сотни, проверял: кормят ли? Но казаки сердились на него за это: «Али нам няньки нужны? Сам не доешь, а коняку покормишь».

Накормив коней последним, что оставалось в торбах, Шереметев начал отступление к Нарве. Через два дня встретились с Донцовым, который передал боярину ответ государя: «Борис Петрович, ты послан промышлять над неприятелем, а ты чинишь ретираду ^{132} . Немедленно исполняй, что было ранее указано. Вреди неприятелю колико возможно. А зайцем скакать и дурак может. Петр».

Легко сказать, «вреди неприятелю», а чем? В корволанте ни одной пушки, только сабли да ружья. Но и ослушиваться государя себе дороже станет. Скрепя сердце повернул свой отряд Шереметев назад на запад, вызвав этим приказом недовольство в отряде. Казаки ворчали: «То туда, то сюда – не жди добра».

На Савелова, доносившего о недовольстве в отряде, Шереметев прикрикнул:

– А ты б меньше слушал, а исполнял что велят.

Видно, забыл воевода, что накануне сам же приказал адъютанту докладывать ему о настроении казаков.

– Я и исполняю.

– Вот и исполняй, а не суй нос куда не просят.

– Но вы же сами, Борис Петрович…

– Цыц! Замолчь! Лучше подтяни подпругу, свалишься.

Савелов, слезши с коня и подтягивая подпругу у седла, ворчал:

– Ежели коня сутками не кормить, так у подпруги и дырок не хватит.

Знал адъютант, чем пронять воеводу – для того хуже зубной боли была конская бескормица. Однако корволант завернул навстречу врагу, исполняя царский приказ. Ехали шагом, жалея голодных коней, да и себя в придачу. Все понимали, что если схлестнутся с 30-тысячной армией короля, то вряд ли кто из них уцелеет. А тут еще и погода была пакостная, то дождь посеет, то снежок посыплется с хмурого неба. Холодно, тоскливо, неприятно.

Приискали место весьма удобное для встречи шведов: дорога промеж двух скал, которые обойти невозможно из-за болот, окружающих местность.

– Эх, хоть бы пару пушек поставить тут!.. – вздыхал Борис Петрович. – И заяц бы не проскочил.

Но вместо пушек пришлось спешить первый полк, разместить по скалам с ружьями. Выслали вперед разведчиков с наказом в бой не ввязываться, а, увидя врага, немедленно скакать назад и сообщить о его приближении.

Наступила долгая сырая ноябрьская ночь, а о шведах ничего не было слышно. Дрогли казаки на скалах, проклиная всех и вся на свете, доставалось и воеводе, и даже царю: «И чего ждем? Кони голодные, скоро друг дружке хвосты грызть учнут. Согреться нечем, ни дров, ни огня».

Едва начало развиднять, к Шереметеву явился Нечипоренко.

– Беда, Борис Петрович.

– Что случилось?

– Порох на полках отсырел. Не горит.

– Пробовали стрелить?

– Пробовали аж с пяти ружей. Ни одно не выстрелило.

– Кой черт вам велел загодя сыпать?!

Это была уже катастрофа. То горевал о пушках, теперь, считай, и ружей нет. Может, казаки нарочно это подстроили, поди узнай. И когда явились разведчики с криком: «Идет, идет! Сила-а-а!» – Шереметев отдал команду: «На конь!»

Теперь не о бое приходилось думать, а о том, чтобы успеть предупредить своих о приближении короля.

Скакали всю ночь, понукая голодных, измученных коней. Рано утром 18 ноября прибыли под Нарву. Явившись в шатер герцога, Шереметев сообщил:

– Король на подходе. Надо готовиться.

Главнокомандующий засуетился, разослал адъютантов сзывать генералов на военный совет. Они являлись один за другим.

– Где государь?

– Государь вчера уехал в Псков, гнать обоз с зарядами.

«Ну, и слава Богу», – подумал Шереметев, полагая, что царь при виде «зайца» устроил бы ему головомойку. Однако появившийся Вейде сунул ему записку.

– От государя тебе, Борис Петрович.

Шереметев развернул, читал, с трудом разбирая каракули: «Приказал я ведать над войском и над вами фону Круи. Изволь сие ведать и потому чинить, как написано в статьях у него, за моею рукою, и сему поверь».

Все было ясно. Командование над всеми отдано этому французу фон Круи. Государь не верит в возможности своих генералов.

На военном совете фон Круи, видимо от волнения, с трудом произносил русские слова, путаясь и сбиваясь:

– Швед рядом… я просит всех господин генерал иметь опаску… Смотрель солдат, чтоб быть готов… пушки заряжаль… сабли вынималь… я приказать слушать…

Выслушав косноязычную и бессвязную речь герцога, Шереметев сказал:

– Шведы прорвут нашу семиверстную цепь в любом месте. Я предлагаю стянуть войско в один кулак, чтобы мы смогли противостоять им.

– Нет, нет, – замахал герцог руками. – Надо слушать мой приказ. Я командую, отнюдь вы нет.

Хотел сказать что-то князь Репнин, но и его перебил Круи:

– Всем стоять свой мест.

Командиры расходились, не удовлетворенные советом: «всем стоять свой мест».

Неожиданно повалил густой снег, и именно под прикрытием его шведы ударили в центре, сразу захватив там пушки. Началась беспорядочная стрельба, засвистели пули.