Текст книги "Фельдмаршал Борис Шереметев"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

Глава тринадцатая
У СВЕТЛЕЙШЕГО

Девять месяцев Борис Петрович был оторван от театра войны, пережив за это время немало огорчений и обид. Думал, что по взятии Астрахани государь отзовет его к армии и он наконец избавится от надсмотрщика Щепотьева, но Петр не спешил этого делать, веля терпеть до «указу». Впрочем, царю в эту зиму и весну не до Астрахани было, нависла угроза гибели 40-тысячной русской армии под командованием Огильви, квартировавшей в Гродно. И Шереметеву волей-неволей пришлось взяться за наведение порядка в покоренной, но не успокоенной Астрахани. Представителю же царя, гвардейскому сержанту Щепотьеву, ничего не оставалось делать, как удариться в загул. Оно бы и ничего, если б только пьянки, поощряемые обычно самим государем, но сержант, возомнивший себя властью даже выше фельдмаршала, в подпитии начинал публично хвастаться:

– Что мне фельдмаршал? Он у меня вот иде. – И сжимал кулак. – Что прикажу, то и сделает бес-спрекословно. Я сполняю волю его величества… Я, а не он.

Услышав однажды собственными ушами подобное выступление Щепотьева перед астраханцами, Борис Петрович взмолился в письме к первому министру: «Федор Алексеевич, за-ради Бога, если мне здесь еще жить, прошу, чтоб Михайла Щепотьева от меня взяли».

Однако Головин, сочувствуя свату, не мог этого сделать без разрешения царя, а тот уехал в армию. Мог лишь посочувствовать и посоветовать: «Не обращать внимания на этого бездельника и не опасаться его».

Тогда Шереметев решил по-другому – самому быть «скоряя отозванным». Он писал Головину: «За грехи мои пришла мне болезнь ножная: не могу ходить ни в сапогах, ни башмаках, а лечиться тут не у кого. Пожалуй, сделай милость, не оставь меня здесь».

Дожидался «милости» фельдмаршал аж до июня. Наконец-то пришел указ ему отправляться в Киев. Радостный явился Борис Петрович к вновь назначенному губернатору проститься:

– Прощай, Петр Матвеевич, наконец-то отзывают меня.

– До свидания, Борис Петрович, я счастлив был служить с вами. Кого берете с собой?

– Только драгун своих. Остальные под вашу команду поступают.

– А Щепотьев?

– Он дрыхнет после очередной пьянки, – изморщился фельдмаршал, как от зубной боли. – Пусть спит.

– А проспится, куда его? За вами послать?

– Боже сохрани, Петр Матвеевич. Он мне и так всю плешь переел. Командируй его в полк Преображенский, к месту постоянной службы.

– Встретите брата, кланяйтесь ему от меня.

– С удовольствием. Мы с Федором Матвеевичем старые друзья.

Посланный вперед квартирмейстер отыскал для фельдмаршала отдельный дом недалеко от Печорского монастыря и встретил его на переправе.

– Все готово, Борис Петрович.

– А место для драгун сыскал?

– Там же рядом большой двор, поставят палатки.

– А для лошадей?

– Для ваших рядом с домом конюшня. Драгунам придется своих в поле пасти.

– Мои тоже свежего, чай, хотят.

– Вашим будем зеленки подкашивать.

Поскольку день клонился к закату, Борис Петрович решил никуда со двора не съезжать, велев денщику готовить постель.

Наутро, хорошо выспавшийся, призвал парикмахера Алешку, велел побрить себя. И дабы не терять время, приказал адъютанту докладывать обстановку в Киеве.

– Здесь ныне фельдмаршал Огильви пребывает, – начал Савелов доклад.

– Спасибо за добрую новость, – с нескрываемой издевкой процедил Шереметев.

Генерал-адъютант понял, что обмишурился, подумал: «Вот уж истина, двум медведям в одной берлоге тесно». Но как ни в чем не бывало продолжил доклад:

– Здесь же пребывает и светлейший князь римский Александр Данилович Меншиков.

– Как ты сказал? Светлейший князь?

– Да, Борис Петрович. Им сей титул пожаловал сам император только что.

«Эк прыток, любимчик!» – подумал с горечью Борис Петрович, но от адъютанта постарался скрыть это. Молвил:

– Рад за Данилыча, рад.

– А также присвоено им звание генерал-лейтенанта, – продолжал Савелов.

«Ого! Этак он и меня скоро достанет».

– И думаю, сие преподнес государь светлейшему ради медового месяца.

– Неужто женился?

– Да. Здесь, в Киеве, говорят, и обвенчался.

– На ком же?

– На девице Арсеньевой, что была в услужении у царевны Натальи Алексеевны ^{190} .

– Ну-у, Данилыча есть с чем поздравить, – сказал Шереметев, подавляя вдруг заскребшую в сердце зависть. Но ретивое не обманешь, это не адъютант, опять почувствовалась боль в ногах.

Но Савелов слишком хорошо знал Шереметева: «Однако! Вот тебе и третий медведь в берлоге».

Отдать первый визит, конечно, надо новоиспеченному светлейшему князю – это ясно как Божий день. Он возле государя обретается и наверняка имеет что сказать фельдмаршалу от его имени. Вполне возможно, и выговор за то, что приказал бомбить Астрахань, ведь государь настаивал на мирном решении конфликта. Даже принимал и одаривал астраханских посланцев, заранее вины им отдавая. А вот пришел под Астрахань фельдмаршал с войском и заговорил с бунтовщиками другим языком – пушечным.

Но у Бориса Петровича на это уже отговорка заготовлена: «С башкирами вон миром решил, а как обернулось?» Государь сторону воевод тамошних взял. Ясно, что они в доносе обнесли фельдмаршала, а государь, не разобравшись, велел «воротить все в прежнее состояние», да еще Щепотьева подкинул для догляду, словно за мальчишкой непутевым. Обидно сие, чего уж там.

Отправляясь к Меншикову, оделся Борис Петрович в лучшее платье, в белые чулки и новенькие башмаки на размер более, чтоб больным ногам не так тесно было. Напялил напудренный Алешкой новый, непропотевший парик. Ну, само собой, обе кавалерии – Мальтийскую и Андреевскую подвесил. Пристегнул шпагу с позолоченной рукоятью, оглядел себя в зеркало. Подумал: «Н-ничего! По военной части я все едино выше. Я фельдмаршал, а он пока генерал-лейтенант».

– Ба-а, кого я вижу! – вскричал Меншиков и пошел навстречу Шереметеву, распахивая руки для объятия. – Граф, я искренне рад за вас.

«Граф? – мелькнуло в голове Бориса Петровича. – Неужто? Давно пора, ему-то вон и князя отвалили». Но, обнимаясь с фаворитом, вслух молвил:

– Уж не оговорились ли, Александр Данилович?

– Нет, нет, Борис Петрович. Именным указом отныне вы граф. Поздравляю вас.

– Спасибо, Александр Данилович.

– Но и это еще не все. Государь жалует вам три тысячи дворов в Ярославском уезде.

О-о, это была, пожалуй, самая радостная новость для фельдмаршала, он невольно залился счастливым румянцем.

– И еще, – продолжал светлейший с искренней щедростью. – Вам назначено фельдмаршальское жалованье семь тысяч рублев в год.

– Александр Данилович, Александр Данилович… – бормотал растроганно Шереметев, едва удерживаясь от слез. – Вашими заботами…

– По сему случаю полагается выпить. Эй, кто там?!

На пороге как из-под земли вырос адъютант.

– Нестеров, тащи нам рейнского с полдюжины бутылок, закусить чего там. И никого ко мне не пускать. Я с фельдмаршалом занят.

И, подмигнув Шереметеву, пошутил:

– Мы ныне обсудим план сражения с Хмельницким.

– Александр Данилович, и вас же надо поздравлять.

– С чем?

– Ну как? Светлейшего вам наконец выхлопотали.

– Спасибо, Борис Петрович. На это светлейшество прорву денег ухлопали, уламывая императора.

– И с законным браком вас, Александр Данилович.

– О-о, это другое дело, брат. Идем-ка к моей разлюбезной Дарье Михайловне, представиться ж надо. – Меншиков схватил Шереметева за руку, потянул за собой в коридорчик. – Идем, идем.

Росту Данилыч был царского, и шаги под стать, широкие, быстрые. Возможно, от роду так, а может, от царственного товарища перенял.

– Дарьюшка, душа моя, позволь нам войти к тебе, – сказал Меншиков, распахивая дверь в горницу жены.

– Ты уже вошел, князь, – улыбнулась Дарья Михайловна, одаривая гостя ласковым взглядом.

– Позволь, душа моя, представить тебе нашего знаменитого фельдмаршала, кавалера двух орденов, графа Бориса Петровича Шереметева.

Шереметев поклонился молодой княгине, осторожно взял ее маленькую ручку и, вспомнив уроки европейского придворного этикета, поцеловал, молвив:

– Весьма рад и счастлив зреть вас, ваше сиятельство.

– Я тоже много наслышана о вас, граф.

– Вот, пожалуйста, Дарьюшка, спроси Бориса Петровича, опасно нам в бою али нет? Спроси.

Шереметев догадался, куда клонит светлейший, тем более что тот успел довольно выразительно подмигнуть ему.

– Что вы, ваше сиятельство. Опасно рядовым, которые непосредственно в бою, а мы – генералы – далеко от боя.

– Вот что я тебе говорил, Даша, – подхватил Меншиков. – Для нас там никакого риска, ну ни капельки. – И, обернувшись к Шереметеву, продолжал: – Вбила себе в голову, что могут и ранить, и убить. Собирается ехать со мной на рать.

– Не уговаривайте, не уговаривайте, Александр Данилович, все равно поеду, – решительно заявила княгиня. – Я считаю, жена должна быть рядом с мужем.

– Ну что ж, Дарья Михайловна, – вздохнул Меншиков, – раз вы так решили… Едемте, но учтите, сабли я вам не дам. Да, кстати, Борис Петрович, именно Даша учила вашу пленницу русскому языку.

– Какую пленницу?

– Ту, что у Магдебурга взяли. Марту-то.

– Я не одна учила девушку. Мы вместе с царевной Натальей Алексеевной. Я – разговаривать, царевна – читать и писать.

– И выучили?

– А как же.

Когда они вышли от княгини, Меншиков сказал Шереметеву:

– Спасибо, брат, тебе за нее.

– За Марту, что ли?

– Ну да. Только она теперь не Марта, Борис Петрович. Ее окрестили в нашу веру, нарекли Екатериной Алексеевной.

– Почему Алексеевной?

– А крестным-то, восприемником был юный наследник Алексей Петрович. Вот от него и отчество получила. Я ее через царевну на государя вывел, и все. Он Монсиху побоку. Теперь с Екатериной Алексеевной любится. Так что отмстил я той дуре ^{191} , она вздумала царя ко мне ревновать, пыталась его на меня натравить. А за что? Черт ее знает, бабью породу.

Первый тост, конечно, как водится, выпили за государя.

– Да, – молвил Меншиков, хлопнув свою чарку, – трудов у него, забот выше головы. Тут и правительство в Москве, и строительство Петербурга прямо на глазах у шведов. И флот воронежский, укрепление Азова, тут и Польша. Приезжал и сюда, смотрели с ним, как Киев укреплять от шведов.

– Неужто и сюда ждем?

– Война, Борис Петрович, все может случиться. Как у нас молвится, лучше заранее соломки подстелить, чтоб посля не больно было.

– И как решили?

– Укрепляем Печорский монастырь, для того я здесь. Но ему ж, государю, неймется. Надумал Волгу с Доном каналом соединить. Нанял в замежье некого инженера Перри ^{192} , а тот деньги стратил и сбежал.

– Как «сбежал»?

– Обыкновенно. Покопался несколько для вида и исчез вместе с деньгами. Теперь вот Огильви отставку просит, тоже бежать хочет. Государь его умасливает, содержание добавляет. А зря. Будь моя воля, я б этому Огильви коленом под зад дал бы.

– Но, Александр Данилович, насколько мне помнится, вы хвалили его, – заметил Борис Петрович.

– Хвалил, да, видно, зря. Он что учудил-то. С сорокатысячной армией засел в Гродно, а тут как тут и Карл припожаловал. Государь обеспокоился, шлет приказы ему: выводи армию. А он и ухом не ведет. Петр Алексеевич повторяет: выведи, иначе в ловушке окажешься, с одного боку-то король, а с другого – Левенгаупт. А он: «Я буду драться». Экий петух сыскался. Дошло до того, что государь послал приказ Репнину взять Огильви под арест.

– Неужто взяли? – удивился Шереметев.

– Нет. Передумал государь в тот же день, послал вдогонку воротить гонца. Говорит: «В Европе шум поднимется, император с Августом осерчают, они ж его нам навелили». Езжай, говорит, ты, Данилыч, и дает мне полномочия любой мой приказ беспрекословно исполнять. Ну, Огильви на сие разобиделся: как, мол, может генерал фельдмаршалу приказывать? Одначе вывел армию, увел от разгрома. Наш бы за такое ослушание под суд угодил, а с него как с гуся вода, еще и жалованье набавили.

– За что?

– Чтоб отставку не просил. – Меншиков сам наполнил чарки. – Ну, теперь за твою победу над бунтовщиками, Борис Петрович. По секрету сказать, не победил бы – не поздоровилось от государя.

– Это отчего?

– Оттого, что там уже примирение наклевывалось.

– Это вы о Кисельникове?

– Ну да.

– Его там меньше всего слушали. А со мной они из пушек разговаривали. Ну я и устроил им бомбардировку не хуже нотебургской, мигом свяли, и дня не выдержали.

– Вот я и говорю, хорошо, что победил. Ну, твое здоровье, граф.

Выпили, закусили икоркой с аржаным хлебом, груздочками солеными, добавили балычком, истекающим янтарным жиром.

– Значит, так, Борис Петрович… – заговорил вдруг деловито Меншиков после третьей чарки. – Делаем так, государь уж одобрил – у меня конница, у вас пехота.

– А мои драгуны? – насторожился фельдмаршал. – Тоже вам?

– Драгун оставьте себе, заместо личной гвардии, дабы не случилось казуса с вами, как тогда с матросами. Фельдмаршалу положена охрана. Вон Огильви целый полк за собой таскает. Государь взводом обходится, а Огильви полком. Вы, Борис Петрович, ведете ваш корпус в Острог, там и квартируете, фуражом с кормами обеспечиваетесь. Я иду в Польшу на соединение с Августом, нашим вшивым союзником.

– Что уж так о нем-то, Александр Данилович?

– А как еще? Сколь лет от Карла бегает, ни одной даже малой баталии не выиграл. Не удивлюсь, если они стакнутся.

Снова вершилось разделение войска, как и тогда, с одной лишь разницей: тогда пехоту отдавали Огильви, а кавалерию – Шереметеву. И лишь обида Бориса Петровича заставила царя не делать этого. Теперь же фельдмаршалу передавалась пехота.

– А государь знает об этом?

– О чем?

– Ну, что вам – кавалерия, мне – пехота.

– Конечно. Он же это и предложил. Мне ведь в Польшу-то поскорей надо. А с пехтурой когда я доползу? Давай еще по одной тяпнем.

До вечера они так «натяпались», что Борис Петрович не решился домой верхом ехать, возвращался в коляске, увозимый денщиком светлейшего, Крюковым.

В затуманенной хмельной голове занозой ныла догадка: «Не иначе и графа и деревни мне отвалил государь не за победу над бунтовщиками, а чтоб подсластить горькую пилюлю: отобрали от меня кавалерию-то. Эх, зря они так, очень даже напрасно». Не соглашался с таким решением фельдмаршал, как и раньше считая его не очень разумным. Догадывался, под чьим нажимом государь решился на это. Ясно, тут давил светлейший. Но на этот раз смолчал, не захотел ссориться с фаворитом, что было бы равносильно размолвке с государем. Да и три тыщи дворов – подарок царя – чего-то стоили. За них можно и смолчать пока. Жизнь покажет, кто был прав.

А от Меншикова назавтра к царю было отправлено письмо, в котором сообщалось о фельдмаршале утешительное, что от новостей приятных Борис Петрович «выздоровел, зело был весел и обещался больше не болеть».

Глава четырнадцатая
ПОБЕДА И ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Король Август II явился под Люблин к Меншикову в сопровождении нескольких саксонских полков. Для встречи высокого гостя светлейший построил свой-корпус, ехал вместе с королем вдоль строя, представляя ему командиров полков.

Август был весел, не уставая острил, восхищался:

– Какая сила! Какая прекрасная конница! Да с такими орлами, князь, нам будет сам черт не страшен.

– Надеюсь, ваше величество, – отвечал Меншиков, – если мы с вами объединим наши полки, то рога черту, то бишь генералу Мардефельду сломаем обязательно.

– Он, кажется, стоит под Калишем?

– Да. Мои лазутчики нашли его позиции довольно крепкими. Ну ничего, в Ингрии мы и не такое видывали.

Но шутил и смеялся Август лишь до того времени, пока гарцевал перед строем. Едва они со светлейшим вошли в штаб, как веселость его сменилась печалью:

– Князь Александр, ваше сиятельство, выручайте меня. Я пропал.

– Что такое, ваше величество? – удивился Меншиков столь резкой перемене настроения союзника.

– У меня нет ни копейки денег. Стыдно признаться, я порой не могу оплатить свой стол.

– Но ваше курфюршество такое богатое, разве оно не может…

– Не может, не может, князь. Сейчас в моих землях хозяйничает король шведский Карл. Он собирает с моих подданных по сто семьдесят тысяч ефимков в месяц. Так что мне ничего не достается. Выручайте, князь, ведь я же ваш союзник. Царь Петр недослал мне денег за этот год.

Меншиков был обескуражен такой просьбой. Деньги он сам любил. Дать – не дать? Не дать – чего доброго, переметнется к шведам, и тогда государь упрекнет: «Почему не дал? Из-за тебя потеряли союзника». Но и давать не хотелось. А Август, почувствовав заминку, едва ль не слезу пустил в голос:

– Александр Данилович, дорогой. Ну займите, наконец. Я вам сразу же ворочу, как только получу от царя причитаемое по договору.

– Сколько? – спросил наконец Меншиков.

– Ну хотя бы тысяч сто.

– Что вы! У меня нет таких денег.

– Так сколько можете. Ну, пожалуйста, светлейший князь.

– Больше десяти тысяч не могу, ваше величество. И то из казенных.

– Ну давайте хоть десять.

«Каналья, – думал Меншиков. – Моя б воля, я б тебе и рубля не дал. Сколько уж скормили, ненасытному. А проку?»

Призвав казначея, приказал ему выдать королю десять тысяч ефимков в долг, взяв с него расписку, отлично понимая, что этих денег уж никогда не увидит. Расписку брал на всякий случай, не предполагая, что лет через десять она окажется весьма кстати для оправдания перед следственной комиссией ^{193} , вот, мол, собственные кровные не жалел для победы, а вы: казнокрад.

Присоединив саксонцев к своему корпусу, Меншиков выступил к Пьетрокову, пустив в авангард нерегулярную конницу калмыков, татар и казаков. Король Август сказал, что несколько задержится «по делам» и выступит следом за основными силами.

Меншиков и помыслить не мог, что за «дела» удержали его союзника. Через два дня к Августу прибыл из Саксонии шведский эмиссар в сопровождении министра Флюка.

Эмиссар зачитал условия мирного договора курфюрста Августа II с королем Карлом XII.

– …Вы отказываетесь от польской короны и признаете королем Польши Станислава Лещинского, – сухо читал швед статьи договора.

Август согласно кивал головой, кусая суставы пальцев правой руки, словно это облегчало его положение.

– …Вы обязаны содержать на счет Саксонии шведское войско в продолжение зимы.

– …Вы навсегда прерываете союз с русским царем.

– …Вы выдаете королю всех русских солдат и посланника царя Паткуля.

– Если вы согласны, прошу подписать этот договор.

– Да, да. Я согласен. Но у меня есть небольшое условие.

– Какое?

– Я бы просил пока сохранить это в тайне от русских.

– Почему?

– Ну хотя бы для того, чтоб я мог сделать что-то полезное для шведского войска. Например, я хочу предупредить генерала Мардефельда о приближении русских, об опасности, которая грозит ему.

– Хорошо, я доложу королю. Думаю, его величество согласится на это.

И ни слова о царском посланце Паткуле, который уже сидел в крепости Зонненштейн, засаженный туда рьяными саксонскими министрами – Флемингом, Фитцумом и Флюком. Протесты царя на это беззаконие не достигали цели. Саксонские министры знали, что из-за Паткуля Петр не пойдет на разрыв с Августом, а потому отвечали высокому корреспонденту, что «скоро обязательно разберутся и выпустят Паткуля на волю».

Однако с Паткулем суждено было «разбираться» его лютому врагу Карлу XII (не для него ли министры и берегли этот «подарок»?). Король приказал несчастного колесовать и четвертовать с особой изощренной жестокостью, перебив ему железной дубиной все кости, чтоб как можно дольше не отрубать головы, растянуть его мучения. Карл даже разжаловал офицера, который позволил слишком скоро умертвить несчастного.

Таким образом 13 октября в замке Альтранштадт за спиной у русских был подписан мирный договор Августа со Швецией. Царь Петр лишился последнего союзника, единственной заботой которого было удержание шведского войска в Польше.

А меж тем Меншиков, ничего не подозревая, двигался к Калишу. Его авангард налетел под Пьетроковом на передовой отряд Мардефельда, состоявший из тринадцати польских и шведских полков, и с ходу разгромил его, изрубив на месте более шестисот человек.

Август догнал Меншикова почти под Калишем.

– Ну, кончил свои дела? – спросил его светлейший.

– Кончил, – ответил Август, не сморгнув глазом.

– Теперь будем вместе кончать Мардефельда. Бери свои полки, ваше величество, будете атаковать справа. Я пойду по центру.

В трудное положение попал Август II. Как было ему атаковать шведов, с которыми он только что подписал мирный договор? Что на это скажет Карл XII?

Тайный посланец к Мардефельду воротился к Августу и доложил:

– Он не поверил вашему письму.

– Как? Что он ответил?

– Он сказал, пусть твой господин врет кому-нибудь другому, но не мне.

– Ну и дурак, – проворчал обескураженно Август.

В письме Мардефельду Август сообщал, что он уже является союзником Швеции и готов оказать ему помощь и советовал отойти, не вступая в бой. Шведский генерал воспринял предложение Августа как провокацию и посланцу его ответил с солдатской прямолинейностью:

– Пошел он к черту со своими советами.

Посланец побоялся передавать дословно совет господину, смягчил, как мог: «не поверил».

Мардефельд занял крепкую позицию за рекою Просною, меж болот, надеясь, что именно они не дадут противнику возможности окружить его.

Налетать конницей в лоб на позицию шведов светлейший князь счел неразумным: будут большие потери. Поэтому приказал двум полкам драгун спешиться и при поддержке легкой артиллерии идти в атаку. Около трех часов гремел огонь с обеих сторон, и едва у шведов наметилась какая-то заминка, Меншиков выскочил на коне и, выхватив шпагу, закричал:

– За мной, ребята!

Драгуны поднялись и с угрожающим ревом «ур-р-р-а-а!» ринулись за князем. Первыми на шведской стороне дрогнули поляки и бросились бежать, сея панику, оттого и потери их оказались не столь велики – около тысячи человек. Шведы дрались отчаянно, и их потери оказались в пять раз больше. И именно болота, на которые возлагал надежды Мардефельд, сослужили шведам худую службу, не дав спокойно ретироваться. А сам генерал вместе с офицерами угодил в плен.

Бледного Мардефельда привели к Меншикову, он, вынув шпагу, бросил ее к ногам победителя:

– Ваше высокопревосходительство должны помнить, что у нас в плену находятся и ваши генералы.

– Да, мы помним это, – отвечал Меншиков, наступая ногой на шпагу врага.

– И наш король будет готов обменять их на нас.

– Это было бы прекрасно, – согласился светлейший и обернулся к адъютанту: – Гоп, вели взять их всех под караул.

– Слушаюсь, ваше сиятельство.

В тот же день к царю поскакал гонец с письмом Меншикова: «…Неприятеля при Калише мы нагнали, который был в 8000 шведов и в 20 000 поляков… и в крепких местах стал, имея круг себя жестокие переправы, реки и болото… Однако мы с оными крепкую баталию дали… счастливую викторию получили, положили шведов с 5000 да поляков с 1000 человек. Не в похвалу доношу: такая сия прежде небываемая баталия была, что радостно было смотреть, как с обеих сторон регулярно бились, и зело чудесно видеть, как все поле мертвыми телами устлано».

Из-под Калиша корпус Меншикова направился в Варшаву, с ним же до сих пор пребывал и Август II. Мало того, он участвовал в торжествах, посвященных первой большой победе русской армии. И светлейший князь, отбывая с корпусом в Жолкву на зимние квартиры, все еще не знал о предательстве Августа.

Лишь 17 ноября русский представитель в Польше, князь Василий Лукич Долгорукий ^{194} , узнал о случившемся и явился к Августу за объяснениями.

– Я к этому принужден обстоятельствами, князь, – оправдывался тот. – Невозможно мне Саксонию допустить до крайнего разорения, как заключить мир со шведами. И от короны я отказался, чтобы выпроводить Карла из Польши. Передайте его величеству, что союз с ним я буду содержать до конца войны. И как только Карл выйдет из Саксонии, я тут же ворочусь в Польшу с 25-тысячной армией, но для этого царь должен помогать мне деньгами ежегодной платой. Пусть все это его величество держит в тайне, а явно пусть обвиняет меня в нарушении союза.

Через день после беседы с Долгоруким Август отправился на встречу с Карлом. А Василий Лукич выехал в Краков, чтоб, несмотря на отречение Августа от польской короны, удержать сторонников его из вельмож в союзе с Россией.

При встрече с Карлом XII Август II Сильный первым делом в знак покорности отдал победителю шпагу. Ту самую, царскую. И Карл милостиво принял ее, а оценив ее достоинства, нацепил на свой пояс. Царская шпага у него, дело осталось за малым – пленить самого царя.