Текст книги "Фельдмаршал Борис Шереметев"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 37 страниц)

Глава восьмая
ВЕНСКИЕ ВЫКРУТАСЫ

Более года пробыл царь с Великим посольством за границей. И хотя результаты переговоров, которые вели Великие послы, были ничтожными (им так и не удалось сколотить союз против султана), самому Петру этот год дал очень много. Он в совершенстве освоил судостроение и проектирование судов, артиллерийское дело, судовождение, проработав много месяцев на судоверфях Голландии и Англии. Меж делом изучил хирургию, анатомию человека, стоматологию и даже гравировку по металлу. Вообще не пропускал ничего, что попадало в поле его пытливого зрения. Для него было интересно всякое дело: будь то сборка часов, шитье парусов, кручение канатов, литье пушек. Учился не только сам, но и заставлял всех окружающих осваивать самые различные профессии, чаще своим примером, иногда силой, принуждением, повторяя: «Бог дурака поваля кормит».

И теперь он торопился. Впереди ждала Венеция, где он должен научиться строить галеры.

Одиннадцатого июня 1698 года Великое посольство прибыло в Штоккерау – городок в предместье Вены. Начались утомительные переговоры о порядке и протоколе официального въезда и приеме посольства при дворе императора Леопольда. Поскольку при этом полагалось по старой традиции дарить собольи «сорочки» (связки по сорок шкурок), а их у Великих послов уже не осталось, то был срочно отослан в Москву дворянин Борзов за «сорочками».

– Гони, братец, как можно скорей, – наказал ему Головин ^{68} . – От этого зависит наш въезд в Вену.

И Борзов погнал, не жалея ни себя, ни лошадей, ни кучера.

Теперь можно было и не спешить с обсуждением протокола, и даже затягивать переговоры. Но чтобы австрийцы не заметили заминки, Великие послы – Франц Лефорт ^{69} , Федор Головин и Прокофий Возницын ^{70} – стали домогаться лично встречи Петра с императором Леопольдом. После долгих препирательств канцлер граф Кинский согласился, но на условиях, что Петр при встрече не будет вести деловых разговоров. Это каково! Петру, не терпевшему безделья и пустословия, предлагалось говорить о чем угодно, только не о деле.

– Так о чем я стану с ним говорить? – недоумевал Петр.

– Ну, во-первых, поблагодари его за счастье лицезреть его, справься о здоровье его самого, жены, детей, – наставлял Петра Лефорт как мастер светской болтовни. – Похвали, наконец, Вену, герр Питер. Выскажи желание осмотреть ее достопримечательности. Напросись в оперу. Смотри по обстоятельствам, мне ль тебя учить.

– Главное, Петр Алексеевич, – подсказывал Головин, – не раздражи старого пердуна, не дай ему повода рассердиться, будь этаким паинькой, чтоб канцлер потом не колол нам глаза: вы, мол, грубы, невоспитанны.

– Но какой же прок от такой аудиенции?

– Проку, может, и никакого, поскольку ты, Петр Алексеевич, лицо неофициальное ныне. Да, да. Но какая-то зацепка уже будет, какая-то подвижка в переговорах начнется.

– А если он сам заговорит о деле?

– Не заговорит, Петр Алексеевич, за это можно головой ручаться.

– И все-таки?.. А вдруг…

– Если «вдруг», то ты сам знаешь, чего спросить надо. По договору он должен вести наступательную войну с султаном до тысяча семьсот первого года. Намерен ли он исполнять свои обязательства? Интересно, как он вывернется? Впрочем, я твердо убежден, о деле он не заикнется. Думаешь, канцлер зря настаивал на этом?

Петр и на этот раз превзошел самого себя, что далось ему, как увидим далее, нелегко.

Аудиенция была дана в присутствии канцлера и других приближенных в огромном зале дворца.

Единственное нарушение протокола, сделанное неумышленно Петром, состояло в том, что он проскочил середину зала, где должен был встретиться с императором. Уж слишком медленно плелся старый Леопольд к месту встречи, обозначенному в протоколе.

Встреча произошла на половине императора и со стороны выглядела трогательной и душевной.

– Ваше величество, я благодарю вас за возможность, предоставленную мне, лицезреть вас и приветствовать в вашем лице величайшего государя христианского мира, – начал Петр, как и велел Лефорт, но, увидев нездоровый цвет лица императора, спросил участливо: – Вам нездоровится, ваше величество?

– Какое здоровье, мой друг, в мои-то годы?

– А что вас беспокоит? – продолжал Петр снимать «врачебный» анамнез ^{71} .

– Да аппетит совсем пропал, – пожаловался Леопольд.

– Аппетит? – переспросил Петр. – Попробуйте пить, ваше величество, настойку конотопа. И аппетит восстановится.

– А что это за трава конотоп?

– Эта трава растет повсеместно, ваше величество, она еще называется птичьей гречушкой, и сейчас как раз время собирать ее. Поручите это вашему аптекарю, а я готов рассказать ему, как это делается, как надо сушить, заваривать.

– Спасибо, мой друг, за совет, – сказал Леопольд, беря Петра под руку. – Я постараюсь воспользоваться им.

И, медленно повернув, они пошли по залу.

– Как вы нашли нашу столицу, мой друг?

– О-о, она прекрасна! – искренне ответил Петр, радуясь, что император сам повел разговор ни о чем. – Какие дворцы! Я наслышан и о вашей опере, говорят, она лучшая в мире.

– Возможно, возможно, мой друг. Завтра дают «Орфея» Монтеверди ^{72} , не желаете ли сходить?

– Благодарю вас, ваше величество. Я обязательно буду в опере.

Так, наговорив друг другу комплиментов, Леопольд и Петр расстались. И когда Петр удалился, император заметил канцлеру:

– А говорили, что он невыдержан, груб. Прекрасный молодой человек.

– С этим прекрасным молодым человеком, ваше величество, нам еще предстоят ба-альшие хлопоты.

Встреча длилась не более четверти часа, но Петру далась она непросто. Едва выйдя из дворца, он, увидев на пруду лодку с веслами, подбежал, прыгнул в нее и стал загребать столь мощно и сильно, что лодка понеслась по воде как добрая утица. Несколько раз он пересек пруд, промчался вдоль берегов его, дивя придворных императора, наблюдавших за ним из-за кустов. Эта физическая нагрузка после томительных минут тягучей аудиенции была разрядкой для его бурной натуры.

В оперу собрались втроем – Петр, Лефорт и Меншиков. Для такого торжества Франц Яковлевич достал из своих баулов лучшие свои платья и даже запасные парики. К удивлению, всех элегантнее вдруг оказался Алексашка, нарядившийся в лефортовскую рубашку с кружевными рукавами и белый напудренный парик.

– Алексаха, – молвил удивленно Петр, – а ведь ты ныне что князь.

– Дай срок, мин херц, заслужим и князя, – отвечал Меншиков, оглядывая себя в зеркало и оправляя нарукавные кружева.

– Дурило, князем родиться надо.

– Ничего, мин херц, можно и выслужить.

И ведь выслужил же, всего через восемь лет стал Алексашка не просто князем, а еще и светлейшим князем Александром Даниловичем. Не родом – службой взял молодец и ратными подвигами, которых судьба ему сполна отпустила.

Сидели они в директорской ложе. В императорской Петр увидел императрицу с принцессами и гранд-дамами и, наклонившись к Лефорту, сказал:

– Франц Яковлевич, устрой мне встречу с императрицей.

– Постараюсь, герр Питер.

– Только, пожалуйста, без этих церемониальных представлений.

Назавтра же Лефорт был у императрицы, и она согласилась принять царя. Местом свидания была выбрана зеркальная зала в замке «Фаворит».

На встречу Петр приехал с Лефортом, который должен был быть переводчиком. Императрица ждала гостя посреди зала в окружении принцесс, когда обер-гофмейстерина ^{73} доложила о прибытии царя. Дверь перед ним распахнулась, и Элеонора-Магдалина ^{74} , ласково улыбаясь, пошла навстречу Петру:

– Я приветствую ваше величество.

Затем, вернувшись вместе с ним к принцессам, она представила ему их. Петр, целуя смущенных девочек, говорил вполне искренне:

– Какие они все красавицы!

– А у вас есть дети? – спросила императрица.

– Да. Есть сын Алексей ^{75} .

– Сколько ему?

– Уже семь лет.

– Где он сейчас?

– Пока в Москве. Вот ворочусь, отправлю в Берлин учиться.

– А знаете что, ваше величество, присылайте его к нам. Здесь у нас тоже найдутся хорошие учителя.

– Спасибо, ваше величество, пожалуй, я так и сделаю.

– Мы его и выучим, – улыбнулась Элеонора-Магдалина, покосившись на дочек. – И невесту ему приищем.

– О-о, это было бы прекрасно!.. – отвечал Петр, вполне оценив намек императрицы. Мысль, высказанная ею о породнении домами, очень понравилась Петру.

– Он будет заниматься вместе с моим сыном у лучших учителей.

– Благодарю вас, ваше величество, за столь лестное для нас предложение.

На обратном пути Петр говорил Лефорту:

– Жаль, не она правит, а то бы я быстро договорился с ней. Умная баба.

– Эх, Питер, неужели ты не понял до сих пор, что обстоятельства иногда сильнее любого императора? Кстати, канцлер просил тебя изложить твои вопросы к императору на бумаге.

– А почему не при встрече?

– Как ты не догадываешься? При встрече на вопрос надо сразу отвечать. А тут они в десять голов будут думать, как ответить похитрее.

В тот же день Петр написал канцлеру Кинскому записку с тремя четкими и прямыми вопросами, требуя немедленного ответа на них.

Во-первых, каково намерение императора: продолжать войну с турками или заключить с ними мир?

Во-вторых, если император намерен заключить мир, то какими условиями он удовольствуется?

В-третьих, известно, что султан ищет у цесаря мира через посредство английского короля. Какие условия предлагаются турками императору и союзникам?

Записка не только ставила вопросы, но и давала понять венским политикам, что царю ведомо все о их закулисной возне.

Граф Кинский срочно созвал своих министров и пригласил посла Венеции Рудзини, зачитал вопросы царя. Именно «в десять голов» думали над ответами.

И они были таковы.

На первый вопрос: император выбирает прочный и почетный мир.

На второй: мир будет заключен на основе сохранения за сторонами тех территорий, которые занимают их войска.

В ответ на третий были представлены копии писем турецкого визиря и ответ на него, подписанный Кинским и послом Венеции Рудзини. Самое интересное, что ответ визирю был отправлен только что, но число сфальсифицировали, вроде письмо отправили еще до прибытия Великого посольства в Вену.

Двадцать четвертого июня, когда были получены эти ответы, к Петру явился посланец короля Августа И, генерал Карлович. Король заверял Петра, что остается верен ему и готов вместе противостоять интригам Венского двора. И хотя царь понимал, насколько шатко положение самого Августа в Польше, заверения были для него не только приятны, но и ценны в сегодняшней ситуации.

– Передайте королю, – сказал Петр Карловичу, – что я намерен всегда твердо защищать его интересы. Всегда.

И в тот же день Петр отправил канцлеру просьбу о личной встрече, назначив ее на 26 июня в своей резиденции.

Кинский приехал. За внешним спокойствием канцлера скрывалось напряженное неудовольствие, он понимал, что разговор предстоит нелегкий.

– Граф, – с ходу начал Петр, едва ответив на приветствие, – почему вы идете на нарушение нашего договора от января тысяча шестьсот девяносто седьмого года, в котором вы обязались вести войну с Портой до тысяча семьсот первого года?

– Но мы одержали над султаном ряд блестящих побед, ваше величество, и он сам стал искать мира.

– Император, начиная переговоры о мире с султаном, грубо нарушает наш договор.

– Но мир еще ж не заключен.

– Я знаю, вы торопитесь с заключением мира из-за предстоящей войны с Францией за Испанское наследство, граф.

Кинский побледнел, поскольку подобное не принято было произносить вслух, а этот русский рубил сплеча, не признавая никаких приличий.

– …И потом, – гремел Петр, – я против такого мира, когда за каждым остается то, чем он владеет в данный момент. Россия заперта в Азове, не получив Керчи, мы не можем чувствовать себя в безопасности от крымских татар.

– Но, ваше величество, это ваша задача.

– Вы что ж, граф, думаете, заключив с Портой мир, гарантируете себе безопасность? Нет, милейший, как только вы перебросите войска на запад, к границе с Францией, так тут же восстанет Венгрия против императора ^{76} . Венгры терпят, пока там размещены ваши войска. И что ж вы думаете, султан не воспользуется этой смутой?

– Но, ваше величество, мы не можем не учитывать интересов Англии и Голландии, настаивающих на скорейшем завершении войны с Портой.

– А они-то здесь каким боком?

– Но у них торговые интересы требуют мира в регионе.

– Ага, значит, император ставит торговые интересы Англии и Голландии выше соблюдения обязательств перед союзниками?

– Но что делать, ваше величество, мы все тесно переплетены и зависим друг от друга.

Петр взволнованно ходил по комнате, более обычного дергая головой, словно бодая кого-то. О закулисных маневрах Голландии и Англии он узнал еще перед отъездом из Амстердама. И там на прощальном ужине сорвался и закатил своим так называемым друзьям скандал, ругая их за лицемерие и предательство. С большим трудом Лефорту тогда удалось успокоить бомбардира. А голландцы клялись, что все это не более как слухи.

Вот тебе и «слухи». Все оказалось истинной правдой, горькой и подлой. И Вильгельм тоже хорош ^{77} : «Мой друг, мой друг…» – а сам за спиной толкал Вену к примирению с султаном. Ни на кого невозможно положиться.

– Ладно, – наконец заговорил Петр – Я изложу наши условия в статьях, на которых мы можем согласиться на мир, и завтра же вы можете их забрать.

– Хорошо, ваше величество, – сказал с облегчением Кинский, – я завтра заеду за вашими статьями.

На другой день граф Кинский чуть свет явился за обещанными статьями, которые и были ему вручены Головиным. Они сводились к двум пунктам: для установления прочного мира необходимо, чтобы России была передана крымская крепость Керчь. Без этого царь не видит никакой пользы от заключения мира. Если Турция не согласится отдать Керчь, то император обязан со своими союзниками продолжать наступательную войну до окончания трехлетнего срока, то есть до января 1701 года.

Тридцатого июня канцлер Кинский вручил Петру ответ императора:

«Дорогой брат наш! Ваши требования в отношении присоединения Керчи к России справедливы. Я понимаю вас, ваше величество, и вполне разделяю ваше беспокойство. Но должен сказать вам, что турки не привыкли ничего отдавать даром. Поэтому было бы лучше, если б ваши войска взяли Керчь силой. Для этого вам хватит времени, потому что переговоры мы постараемся затянуть как можно долее. Уж потрудитесь, мой друг. Надеюсь, на переговорах будет и ваш представитель. Как видите, у меня нет от вас секретов».

Прочтя письмо Леопольда, Петр бросил его на стол, пробормотав:

– Старый лис. Выскользнул как налим.

– А что ты хотел, герр Питер, – сказал Лефорт.

– Но это же подло. Чуть более года блюл союз – и нате вам.

– Питер, да за такой кусок, как Испания, они родного отца продадут.

– Но ведь король-то испанский жив еще. Жив! Что ж они заранее его хоронят. И ты смотри, письмо-то визирю вместе с Кинским подписал и посол Венеции Рудзини. А? Это что ж выходит, что и Венеция хочет нарушить наш союзный договор? А?

– Ну, поедем в Венецию, там на месте и выясним. Может, Рудзини действовал по собственной инициативе, без согласия с правительством.

Однако поехать в Венецию Петру не суждено было. Перед самым выездом пришло из Москвы тревожное письмо от Ромодановского:

«Петр Алексеевич, семя, брошенное Милославским, растет. Восстали четыре стрелецких полка, что стояли на польской границе. Скинули своих командиров, выбрали новых и идут на Москву, дабы возвести на престол Софью, которая, по нашим сведениям, обещала им многие за то льготы и послабления. Сдается мне, пора вам на Москве быть».

На письмо Ромодановского, оставленного правителем Москвы, Петр тут же написал ответ: «Ваша милость пишет, что семя, брошенное Милославским, растет. Прошу вас, Федор Юрьевич, быть твердым, строгостью можно загасить разгорающийся огонь. Мне очень жаль отказаться от необходимой поездки в Венецию, но по случаю смуты мы будем к вам так, как вы совсем не чаете. Петр».

Царь вызвал к себе Возницына.

– Прокофий Богданович, взбунтовались стрельцы, и я боюсь думать, что там ныне творится. Ты остаешься здесь и будешь участвовать в переговорах, блюдя сколь возможно наши интересы. О нашей смуте никому ни слова, более того, если пойдет слух, опровергай, мол, мне о том неизвестно.

– Ясно, Петр Алексеевич.

– Обеими руками держись за союзный договор, тот, январский. И если вынудят уступать, уступай с запросом, и помедленнее. В случае если припрут к стене, кивай на меня, мол, посоветоваться надо. Тяни время как только можешь. С волками жить – по-волчьи выть.

После Возницына к Петру были вызваны Головкин ^{78} и Аргилович:

– Вот что, други мои, придется вам в Венецию без меня ехать. Поскольку там уже готовились к нашей встрече, Борис Петрович постарался, извинитесь за меня, мол, дела в Россию позвали. А вам главная задача – наиподробнейше ознакомиться с устройством галер. Буде возможность, сделайте модель таковой. Но более всего чертежей нарисуйте. И поподробнее. Приедете, сам буду принимать, и если чего упустите, не нарисуете, дорисую на спинах. Ясно?

– Ясно, господин бомбардир, – вздохнул Головкин. – Без тебя скучно будет нам.

– Ничего, Гаврила Иванович, мне вас тоже не будет доставать. Перетерпим.

Дивился Венский двор внезапному отъезду Петра. Утром принимал у себя наследника престола, ласково с ним беседовал, а уж после обеда – фюйть и исчез. Ни с кем не простившись, никого не известив, ускакал на пяти каретах, в сущности со всей свитой.

Граф Кинский явился к Возницыну за объяснениями.

– В чем дело? Что случилось?

– А ничего особенного, граф, – отвечал думный дьяк ^{79} со вздохом. – На то есть воля государева.

– Но какова причина столь спешного отъезда?

– Откуда нам знать, – пожимал плечами Возницын.

И как ни бился канцлер, кроме «воли государевой» ничего не услышал в объяснении внезапного отъезда царя.

Глава девятая
ЛУЧШИЙ ДРУГ АВГУСТ

А Петр велел гнать на Москву без остановок, задержки были лишь на станциях во время смены лошадей. Так случилось, что этим занимался Меншиков, умевший где подкупом, а где и грозой ускорить перепрягание. Все спали на ходу в каретах. О том, чтоб остановиться, поспать по-человечески хоть ночь и поесть горячего, боялись и заикнуться бомбардиру. Он был хмур, малоразговорчив и грозен. Пробавлялись все всухомятку. Где-то перед Краковом слетело заднее колесо у одной из карет. Кучер чесал в затылке, не зная, как подступиться. Петр тут же, велев притащить ему деготь, сам поднял карету, установив зад на какое-то полено, дегтем смазал ось, насадил колесо, вбил новую чеку вместо утерянной. Выбил полено. Скомандовал:

– Едем! – и влез в свою коляску.

А через два дня после его отъезда прискакали в Вену гонцы из Москвы с радостной вестью: стрельцы разгромлены под Воскресенским монастырем, мятеж подавлен, зачинщики казнены, многие взяты под стражу.

– Ах!.. – сокрушался Возницын. – Где ж вы разминулись с государем? Скачите следом, догоняйте, обрадуйте.

И помчались гонцы догонять царя. Догнали в Кракове. Узнав о разгроме мятежников, Петр повеселел, поднес гонцам по чарке:

– Спасибо, братцы. Сняли камень с сердца.

Расспрашивал о подробностях, но гонцы мало что могли добавить к письму Ромодановского. Только сообщили, что разбили бунтовщиков боярин Шеин ^{80} и генерал Гордон ^{81} с князем Кольцовым-Масальским.

– Ну что, поворачиваем назад, мин херц? – спросил Меншиков. – В Венецию?

– Погоди, Алексаха, надо подумать.

Чего там? Хотелось Петру назад, через Вену, ехать в Венецию, а там, может, и во Францию удалось бы заскочить. Очень хотелось. Но «семя Милославского», неожиданно давшее недобрые всходы, звало в Россию.

– Нет, не выкорчевал князь Федор Юрьевич всех этих всходов, – вздыхал ночью Петр, ворочаясь под рядном. – Не выкорчевал.

– Почему так думаешь, мин херц?

– Он же наверняка побоялся Соньку трогать, а все ведь оттуда тянется, от нее, суки.

– Но она же царевна, как ее прищучишь?

– Вот то-то и оно. Прикрывается фамилией, дрянь мордатая. Ну ничего, приеду я и ее поспрошаю как следует. И ей не спущу.

– Значит, домой поедем?

– Спи. Утро вечера мудренее.

Утром, посовещавшись с Лефортом и Головиным, решили все-таки ехать в Россию. Петр был убежден, что все было сделано слишком поспешно, а стало быть, не доведено до конца.

– Ну вот считайте, письмо о бунте пришло шестнадцатого июля. Так? – убеждал он Великих послов. – Мы выехали девятнадцатого, а через два дня явились в Вену гонцы – все, мол, сделано. Нас они догнали двадцать четвертого. Что можно было сделать за сей короткий срок?

– Но ты учти, Петр Алексеевич, первое-то письмо, считай, шло почти месяц.

– Нет, нет, – не соглашался Петр. – Мы вон с Цыклером сколь провозжались, а там их всего пятеро было. Здесь же четыре полка взбунтовались, а они, чик-чик, в неделю управились. Не ожидал этого от Ромодановского.

– Зря ты на князя Федора эдак-то, Петр Алексеевич. Он из-за тебя ж спешил. Чтоб скорей тебя успокоить.

– Возможно, возможно. Приеду – разберусь. Сам разберусь.

Но теперь, по крайней мере, хоть гнать не стали. Ехали не спеша, останавливались на ночевки на постоялых дворах, в гостиницах. Ели по-людски с тарелок, горячее. Петр опять стал любопытен, в Величках задержался, чтоб осмотреть соляные копи. Вблизи города Бохни осмотрел лагерь польской армии. И наконец, в Раве Русской встретился с Августом, королем собственного производства.

И хотя встретились они впервые, оба были безмерно рады встрече и знакомству и с первого взгляда понравились друг другу, отчасти оттого, что оба действительно оказались одного роста и сильными. Август, как щепки, гнул и ломал подковы и, видя, что это нравится Петру, хвастался:

– Был в Испании, смотрел бой быков. Ну что это? Ширкает, ширкает его шпагами. Пока убьют, всего кровью измажут. Попросился: дайте я попробую. Разрешили. Бык на меня, а я его за рога, голову ему и свернул. Веришь?

– Почему не верю, – смеялся Петр, – верю.

– Дамы в восторге, на шею сами вешались. Ну, конечно, я не терялся. Со всякими довелось: и с толстыми, и с тонкими. Но все темпераментные. Ух! Испанки!

С первых же разговоров они, отбросив всякие протоколы, перешли на «ты» и звали друг друга лишь по именам.

С Августом Петру было интересно и весело, а главное, просто.

– Петь, ты не пробовал испанок?

– Нет, Август, – смеялся Петр. – Я ж не был в Испании.

– Жаль. Был я и в Венеции, там итальянки. Тоже есть ух горячие!

При любом разговоре Август как-то незаметно всегда сворачивал на любимый свой предмет – на дам. Узнав, что Петр был в его саксонской столице Дрездене, тут же спросил:

– Неужто так ни с кем у меня?

– Ни с кем, Август. Да и времени, признаться, не было.

– Боже мой, о чем ты говоришь, Петр! Разве на это надо много времени? Ну с кем ты там хоть виделся?

– С графиней Кенигсмарк ^{82} .

– Ба-а-а, с Авророй. И ни-ни?

– Ни-ни. Только потанцевал.

– Ну, Петр, я тебя не понимаю. Аврору надо было лишь поцеловать, и она мигом сдается. Эх, жаль, меня там не было! Я б тебе таких розанчиков предоставил!

Петра отчасти утомляли эти рассказы о похождениях Августа, и он говорил Лефорту, переводившему всю эту болтовню с немецкого:

– Франц, скажи ему, давай, мол, поговорим о деле.

– О деле? Пожалуйста, – соглашался с готовностью Август.

Выслушав все перипетии с венскими переговорами, он говорил:

– На кой черт тебе этот старый хрыч Леопольд? И к чему тебе Черное море, Питер? Что ты с ним будешь делать? Черное море – это бочка воды, а пробка у султана.

– Но нас сотни лет донимают крымские татары. Житья от них нет.

– Согласен, татары – заноза в заднице. Но ведь тебе нужно море. Верно?

– Верно.

– И море такое, с которого ты мог бы плыть по всему свету. Угадал?

– Угадал.

– А в Черном куда тебе плыть? В Константинополь к султану на рамазан?

Когда остались наедине, Август заговорил более откровенно:

– Тебе нужно Балтийское море, Питер. Через него ты можешь плыть куда угодно, хоть в Америку.

– Знаю я, что нужно. А как взять?

– Шпагой, как еще. У турок отбил Азов. Что, не под силу у шведов Нарву отобрать? Насколько мне известно, она раньше ваша была ^{83} .

– Там много кой-чего нашего было. Например, крепость Орешек на Неве русские строили.

– Вот видишь, ты пойдешь свое отбирать.

– У нас со шведами мир, вот какая штука, Август. Мы вроде друзья с ними.

– Австрийцы тоже тебе друзьями были. На три года, говоришь, союз заключили военный. А продержались лишь год. И ничего. Император небось и в очи тебе смотрел честными глазами.

– Смотрел, Август, смотрел. И сочувствовал даже.

– Как я понял, антитурецкий союз ваш на ладан дышит?

– Пожалуй, так.

– А если на шведов соберешься, то я с тобой буду. Я твой лучший друг. Саксонская армия хоть сейчас готова в бой, поляков тоже заставим воевать на нашей стороне.

– А ты знаешь, Август, курфюрст ^{84} саксонский почти то же, что и ты, мне предлагал.

– Ну вот видишь, нас уже трое будет.

– Это надо хорошо обдумать, Август. Пока у меня с турком война, я не могу выступать против шведов. Сам понимаешь.

– Понимаю. Замирись с султаном, натяни нос Леопольду. Они ведь против Франции хотят выступить с Англией и этой проституткой Голландией. А войну с султаном хотят на тебя спихнуть. Неужто не понимаешь? А ты возьми да замирись с ним, вот они тогда и почешутся. Ведь султан тогда не преминет Леопольда за задницу укусить. Думаешь, он ему простил поражение при Зенте?

– Пожалуй, да. Но и на меня султан за Азов наверняка сердит.

– Но при Зенте у него потерь было неизмеримо больше, чем при Азове. Не зря после этого они у Вены мира запросили. Дыру заткнуть нечем, новые янычары не наросли. Кстати, это и тебе облегчает задачу заключения мира с султаном.

Да, что ни говори, а лучший друг Август умел убеждать, не стесняясь в выражениях, складно у него получалось. И Петр невольно ловил себя на мысли, что прав его новый друг, кругом прав. Надо добиваться Балтийского моря.

Обидно, конечно, сколько трудов положено на завоевание Азова. Да и сейчас в Воронеже стучат топоры, спускаются корабли на воду ^{85} , и все для того же, чтоб удерживать Азов, чтоб грозить султану. Впрочем, угрожать ему всегда придется. Иначе и мира от него не дождешься, да и крымский хан потише будет себя вести.

Новое направление – Балтийское – они обсуждали с глазу на глаз, тайком. Знал об этом лишь Лефорт, как переводчик, и тот был предупрежден о секретности этих разговоров. Слишком резкий поворот получался. Поехали добывать союзников на Турцию, а нашли желателей на Швецию.

Помимо переговоров новые друзья закатывали пирушки, на которых если и затевался деловой разговор, то более ругательный в отношении империи, о Швеции ни слова.

Устроили смотр войскам Августа, который вместе с королем принимал капитан Питер, а когда полки пошли маршем перед ними, то этот самый Питер, схватив драгунский ^{86} барабан, лупил в него столь четко, что солдаты в строю невольно подтягивались и держали шаг.

Не обошлось и без стрельб. При стрельбе из пушек капитан Питер ни разу не промахнулся. Август был даже расстроен, из десяти выстрелов у него только два удачных было.

Зато когда начали стрелять из ружей, Август обошел друга Питера и радовался этому как ребенок.

Вечером, когда укладывались спать, хитрый Меншиков спросил Петра:

– Мин херц, а на кой черт ты из ружья мазал?

– А что, заметно было?

– Может, для короля и незаметно, но я-то тебя знаю.

– Понимаешь, Алексаха, он человек самолюбивый. После пушечной стрельбы чуть не плакал от обиды. Надо было утешить парня, все-таки союзник.

– Союзник, – скривился Меншиков, – из чашки ложкой.

– И такой, Алексаха, годится, помяни мое слово.

Что бы там ни говорил Меншиков, а Август Петру нравился. Здоровый, высокий, сильный, веселый, выпить не дурак. По всему видно, за Петра готов в огонь и в воду.

– Еще бы… – ворчал ночью Меншиков. – Кто ему корону добыл?

Конечно, и Петр понимал, откуда такая приязнь у Августа к нему, но все равно был рад, что нашелся союзник верный. Пусть пока на словах, но, кажется, надежный.

Именно на словах, да и то втайне от всех, договорились они готовиться к войне со Швецией.

– Как только я заключу мир с султаном, тогда и начнем, – пообещал Петр.

Бумаги писать не стали. Что та бумага может значить между двумя друзьями? Решили скрепить свой пока тайный союз по-другому, почти по-братски. Поменялись одеждой – кафтанами, шляпами – и даже шпагами, хотя королевская шпага была куда хуже царской, очень грубой работы.

– Эку дудору выменял, – проворчал Меншиков, но этим и ограничился, дабы не сердить мин херца.

Нет, на союз этот будущий толкнул Петра не обаятельный Август, не его страстные речи, а обстоятельства. Антитурецкий союз разваливался, и надо было искать других союзников, другую опору и менять даже направление интересов: «с зюйда на норд», как выразился сам Петр. Август просто подвернулся в нужное время и угадал и угодил сокровенным мыслям царственного друга.

Проведя с королем три дня и несколько отдохнув душой, Петр поехал на Замостье, где пани Подскарбная, польщенная приездом высокого гостя, устроила торжественный обед, на котором к Петру подсел папский нунций ^{87} и стал хлопотать о свободном проезде через Россию католических миссионеров в Китай.

– Пожалуйста, – великодушно разрешил Петр, – но только чтоб среди этих католиков не было французов.

Не мог Петр забыть французские интриги в Польше ^{88} , да и в Голландии не мог забыть и простить так просто.

В Томашеве он посетил католическое богослужение и охотно принял благословение от священника Воты, которого знал еще по Москве.

– Ваше величество, – сказал Вота, – я надеюсь, что вы с королем Польши наконец-то прикончите Турцию.

На что Петр отшутился:

– Шкуру медведя, святой отец, делят лишь после убиения медведя.

В Брест-Литовске Петр остановился у виленской кастелянши, куда явился некий прелат ^{89} Залевский, представиться царю и побеседовать с ним.

– Что-то на меня католики налетели, как мухи на мед, – проворчал Петр.

– Небось в свою веру хотят тебя, – хихикнул Меншиков.

Но Залевский, в отличие от осторожных Воты и нунция, решил сразу брать быка за рога.

– Если вы истинно верующий, государь, то должны наконец признать, что Греческая церковь схизматическая ^{90} .

Петр мгновенно изменился в лице и молвил негромко, но внятно:

– Монсеньор, благодарите Бога, что вы сие молвили не в России, там бы за это поплатились головой. И далее я не желаю с вами разговаривать. Оставьте нас.

Залевский разинул рот от удивления, пришлось Меншикову указать ему на дверь:

– Не понял, что ли, монсеньор? Отчаливай.

Наконец-то въехали в Россию, и Петр стал все более и более смуреть. После Смоленска даже Меншиков не решался прерывать размышления своего спутника, потому как рядом сидел уже не бесшабашный бомбардир или капитан, а царь всея Руси, самодержец и повелитель. И, видно, тяжелые, недобрые мысли ворочались в его голове.