Текст книги "Фельдмаршал Борис Шереметев"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

Вошел запыленный, потный воин и, поприветствовав присутствующих, громко сказал:

– Его величеству великому государю пакет от моего господина.

Петр взял пакет, подмоченный потом посланца, разорвал его. Прочел с удивлением грамоту и, словно не веря тексту, переспросил:

– У Бранкована что, действительно посланец патриарха?

– Да, ваше величество.

– А почему он не пожаловал сюда?

– Султан определил господаря Бранкована посредником в переговорах.

– Ну что ж, ступай, отдохни. Мы подумаем над ответом.

Валах-посланец вышел. Петр взглянул на Кантемира, на лице которого была тревога. Он, кажется, начинал догадываться, но все еще не верил в догадку.

– Знаешь, что в этом письме? – спросил царь.

– Откуда, – пожал плечами Кантемир.

– Это письмо константинопольского патриарха, он пишет, что султан просил его через Бранкована начать со мной переговоры о мире. Вот сукины дети, я тащил армию через всю державу, прибыл к месту баталии, а они: давай мириться. Ну что скажешь, Дмитрий Константинович?

– Что я скажу, вы же не послушаете меня, ваше величество.

– Отчего? Разумный совет я всегда с удовольствием выслушаю.

– Если вы заключите сейчас мир, ваше величество, вы кинете народы, надеющиеся на вас, в новую кабалу к османам. А меня… меня в руки палача…

– Плохо ж вы меня знаете, сударь, – нахмурился Петр.

– Простите, ваше величество, я не хотел вас обидеть. Но молдаване, валахи, сербы, болгары действительно уповают на вас. Больше не на кого. Вы самый могущественный христианский монарх.

Петр задумался, потом прошел к окну. Стоял спиной к Кантемиру, но чувствовал на затылке взгляд его, пытливый и тревожный. Что делать? Как поступить? Ведь султан предлагает мир. Сам начал, и сам же просит мира. Если сейчас согласиться, где гарантия, что после ухода русских из Молдавии он снова не объявит войну? Порта коварна, бессовестна. А если отказаться? Не уподобится ли он королю Карлусу, столько раз отвергавшему его предложения о мире и в конце концов потерявшему все? Да и что сказать солдатам, с великим трудом дошедшим сюда?

Наконец спросил, не оборачиваясь:

– Сколько у визиря войска?

– По моим сведениям, около пятидесяти тысяч, – ответил Кантемир.

– Так считаешь, мириться нельзя?

– Меч поднят, о каком мире можно говорить. Вас не поймут христиане, ваше величество, угнетаемые Портой.

– Ну что ж, драться так драться. Вы правы, меч поднят, жребий брошен. Пусть позовут посланца.

В русский лагерь на Пруте царь воротился с союзником – господарем Молдавии Дмитрием Кантемиром.

Ныне, 27 июня, исполнялось ровно два года Полтавской виктории. Царь приказал отметить сию славную дату как положено: салютом и доброй выпивкой, тем более что из Ясс было доставлено много бочек вина. Чего-чего, а этого у союзника было в достатке.

Шестьдесят пушек палили в небо, дым стоял над лагерем, кто пел песни, кто вспоминал тот бой – молодым в поученье, себе в похвалу:

– Побили шведа, а уж турка шапками закидаем.

Что и говорить, поднимала дух Полтава, осеняла нынешний день, предрекала грядущую викторию. И никто не сомневался в ней, ни солдат, ни фельдмаршал: «Побьем!»

На следующий день, пока не начало жарить солнце, царь собрал в шатре у Головкина военный совет. О письме патриарха решил не говорить: к чему расхолаживать генералов в канун сражения.

– Ну что ж, господа генералы, не сегодня завтра грядет сражение. Визирь уже явился с пятидесятитысячным войском на Дунае, и встреча с ним не за горами. Но сегодня у нас главная задача – добыча провианта. Если мяса нам пока достаточно, благодаря стараниям нашего союзника господаря Кантемира, то о хлебе остается мечтать. Это мусульманин может жить на одном мясе, у русского солдата сила является от хлеба.

– Надо идти на ту сторону реки, государь, – сказал Шереметев.

– Почему так думаешь?

– Если мы пойдем вниз той стороной, то там от неприятеля нас будут заслонять реки и болота, и мы можем безбоязненно выслать отряд к Серету. За ним, по донесениям шпиков, у турок собрано много съестных припасов. Если наша кавалерия явится туда нежданно, мы можем захватить все их магазины.

– Кого бы вы направили туда?

– Я думаю… – Фельдмаршал, прищурясь, окинул взором своих генералов. – Я думаю направить туда с конницей генерала Ренне и бригадира Чирикова. Они умеют действовать напористо, а главное, самостоятельно.

– Ну что ж, я согласен, – сказал Петр. – Главнокомандующий лучше знает своих подчиненных. Помимо захвата провианта вы должны везти к валахам мой универсал ^{259} , в котором я призываю их к восстанию против турок. Вот взгляните на карту.

Ренне и Чириков подошли к столу, на котором была разостлана подробная карта Молдавии и прилегающих территорий.

– Вот Браилов, – ткнул Петр мундштуком трубки в карту. – После захвата его и магазинов немедленно шлите нам о том реляцию.

– Нам там оставаться? – спросил Ренне.

– Нет. Вы должны двигаться на Галац, чтоб соединиться с нами, увозя с собой провианта сколь можете, особенно муки.

Старайтесь на обратном пути избегать стычек, без пехоты и артиллерии вы проиграете сражение. А мы постараемся отвлечь внимание визиря на себя.

Переправа армии на правый берег началась в тот же день. Если для конницы это не представляло большого труда, то для артиллерии, для тысяч телег, для стада быков и овец пришлось строить наплавной мост из лодок, бревен и плах. На все потратили два дня с лишком.

Армия неспешно двинулась вдоль реки. Ренне и Чириков 30 июня с кавалерией отправились на рысях в сторону Браилова. В авангард, шедший в трех милях впереди армии, были пущены войска генерала Януса, державшие все время связь со штабом армии. Именно от Януса ждали первого сообщения о противнике, но 5 июля прискакали из арьергарда и сообщили фельдмаршалу:

– Турки переходят реку сзади армии.

– Значит, окружить хотят, – сказал Шереметев и приказал Алларту: – Людвиг Николаевич, пошли разведчиков за «языками». Идем как слепые. И вели усилить арьергард.

Уже на следующий день к фельдмаршалу были доставлены первые пленные – два турка и один крымский татарин. Никто из них по-русски не разумел, пришлось прибегнуть к услугам переводчика. И не только его, призвали и полкового профоса, дабы помог туркам развязать языки.

– Спроси янычар, кто визирь и сколько он привел войска? – велел Шереметев переводчику.

Тот выслушал пленных, перевел:

– Войском командует визирь Балтаджи, всего у него с пехотой и конницей сто двадцать тысяч.

– Сто двадцать, – удивился фельдмаршал. – Врут, поди. Это с крымчанами? Спроси.

– Нет. У хана своих семьдесят тысяч.

– Н-ничего себе, – проворчал обескураженно Борис Петрович. – Стало быть, врали наши шпиги и господарь вкупе с имя. А пушек? Спроси.

– Пушек, говорят, триста.

Фельдмаршал велел еще «языков» изловить: не верилось ему в эти страшные цифры, превышение над русской армией в пять раз.

Увы, новые «языки» называли приблизительно те же цифры. Шереметев доложил царю о показаниях «языков».

– Новость неприятная, – согласился Петр. – Но надо пережить. В Полтаве ж мы выставили втрое меньше против шведов.

– Но там зато какой резерв был, государь.

Седьмого июля прискакал от генерала Януса посыльный и сообщил, что турки уже у Прута, и янычары переправляются на этот берег.

– Передай генералу: пусть отходит к нам и в драку не ввязывается, – приказал Петр. – Борис Петрович, пошлите кого к Ренне, пусть тоже идет на соединение с армией с тем провиантом, который успел взять. Надо всех собирать в один кулак.

Янус отступал, преследуемый янычарами, и едва его конники миновали свои рогатки и пушки, установленные уж за ними, как рявкнула артиллерия. Завизжала картечь. Турки откатились, но вскоре заговорила их артиллерия.

Вечером на окружающих высотах замаячили конники крымского хана.

– Здесь узкое место, государь, – доложил фельдмаршал царю. – Завтра они с высот расстреляют нас как куропаток. Надо отойти на более удобные позиции.

– Командуйте, фельдмаршал.

Восьмого июля чуть свет начался отход русской армии. Турки, сочтя это отступлением, цепко преследовали русских. Но усиленный арьергард, которым теперь командовали тот же Янус и Алларт, отбивал все наскоки.

Девятого июля пополудни дошли до Нового Станелища – достаточно просторного места, и фельдмаршал приказал обоз расположить у реки вместе с остатками стада, определив туда же раненых с лекарями и гражданских лиц, каковых было не много. Это Екатерина Алексеевна со своими фрейлинами, канцлер Головкин со своим заместителем Шафировым, с секретарями и подьячими, несколько денщиков царя и, наконец, господарь Дмитрий Кантемир с несколькими слугами.

Вкруг этого лагеря на почтительном расстоянии в боевую линию построилось войско, огородившись рогатками и ощетинясь пушками.

И устройство лагеря, и построение в линию происходило под беспрерывную пальбу пушек и ружей с обеих сторон.

Турки разбили лагерь примерно в версте от русского и оттуда совершали яростные атаки. Едва стихала стрельба, как на поле являлись конные янычары, навстречу им мимо рогаток, сверкая палашами, вылетали остервеневшие от злости и жары драгуны. И начиналась жестокая, страшная своей беспощадностью рубка.

Шереметев наблюдал за боем из-за рогаток, сидя в седле на коне. И в одну из таких стычек он увидел, как из этого клубка дерущихся выбежал русский воин, видимо потерявший коня или выбитый из седла, и побежал к лагерю, преследуемый янычаром на белом высоком коне. Турку ничего не стоило бы с высоты сразу зарубить пешего, но у того в руках был палаш, и он вертел им над головой, словно молнией, со звоном отбивая удары врага.

– Ах мать твою! – выругался Шереметев и дал шпоры застоявшемуся коню.

Тот рванул вперед, с ходу перескочил через рогатки и понес своего седока туда, где янычар гнал русского драгуна.

Турок настолько увлекся таким безопасным делом, как преследование пешего, что не заметил скакавшего к нему верхового. Фельдмаршал выхватил шпагу и, на полном скаку промчавшись мимо, разрубил янычару голову ^{260} .

Когда Шереметев стал заворачивать коня, турок уже был на земле, а драгун, поймав поводья его лошади, пытался успокоить ее. Животное, потерявшее хозяина, храпело, вставало в дыбки.

Сунув шпагу в ножны, Шереметев подъехал к драгуну.

– Борис Петрович?! – вытаращил тот глаза. – Это вы?

– Ну я. Дай сюда повод. Все равно ты сейчас не сядешь на него. Разволновали животину.

Шереметев возвращался легкой грунью ^{261} в лагерь, ведя в поводу белого красавца, с другой стороны, держась за стремя фельдмаршала, бежал спасенный драгун, бормоча с запыхом:

– Ой спасибо, ваше сия-тство… Ой спаси… Дай вам Бог…

Для въезда фельдмаршала пушкари откинули рогатку, кто-то молвил с восхищением:

– Как вы его славно ухайдакали, ваше сиятельство.

Измученный драгун, оказавшись у своих, сразу обезножел, опустился на землю, прохрипел:

– Братцы, пи-ить…

Шереметев поехал к обозу, где стояла царская палатка. Выскочившей навстречу девушке-фрейлине сказал:

– Скажи ее величеству обо мне.

Едва та исчезла за пологом, появилась молодая царица.

– Борис Петрович? – удивилась она.

– Ваше величество, Катерина Алексеевна, примите от меня в подарок сей трофей, – сказал Борис Петрович, протягивая повод.

– Ой, какой красавец! – молвила восхищенно женщина. – Прямо лебедь белая.

– Вот и назовите Лебедем, – посоветовал фельдмаршал и, осмотревшись, увидел царского денщика, приказал ему: – Чего рот раззявил, возьми повод, не царице ж за него иматься.

Поберег старый фельдмаршал Екатеринины ручки, хотя десять лет тому не он ли заставлял эти самые ручки отстирывать его пропотевшие, вонючие подштанники. Эх, время, время, чего только ты не начудишь!

А меж тем сражение продолжалось. Конницу сменяла пехота, пехоту – артиллерия. Трижды князь Михаил Голицын водил гвардейцев в атаку, когда нависала угроза прорыва турок в лагерь, и отбрасывал противника с немалыми для него потерями.

Из-за жары и нещадно палившего с неба солнца многие солдаты сбрасывали мундиры и ходили в атаку в нижних сорочках. А артиллеристы, те вообще раздевались донага, оставаясь в одних подштанниках у своих раскаленных, пышущих жаром пушек.

Все до последнего рядового понимали, в каком отчаянном положении оказалась русская армия, и поэтому дрались с остервенением обреченных.

Сражение шло весь день 9 июля без какой-либо передышки и не прекращалось с наступлением ночи. Всю ночь с обеих сторон стреляли пушки, трещали ружейные выстрелы. Полковые лекари сбивались с ног, перевязывая раненых.

Все поле от русских рогаток до турецкого ретраншемента было усеяно трупами погибших.

К утру перестрелка стихла, а высланные фельдмаршалом еще в темноте охотники за «языками» приволокли двух турок. Пленные показали, что в их лагере взбунтовались янычары, отказываясь возобновлять атаки, так как за один вчерашний день потеряли убитыми семь тысяч человек. И пришло сообщение, что сзади их русские захватили город Браилов.

– Это Ренне, – уверенно сказал Петр. – Молодец!

Кроме того, пленные сообщили, что-де сам султан велел визирю заключить мир, что об этом тоже кричали взбунтовавшиеся янычары.

– Ну что, Гаврила Иванович, – обернулся царь к Головкину, – а не попробовать ли нам предложить мир? Наши солдаты измучены до крайности, есть нечего. Выдержат ли второй день. Борис Петрович, что молчишь?

– А что говорить? Я солдат, нацелен на драку. А пленным я что-то не верю. Могут и соврать, недорого возьмут.

– Надо попробовать, – сказал Головкин.

– Борис Петрович, ты главнокомандующий, пиши письмо визирю. Вон бумага, чернила, садись к столу.

Шереметев, вздохнув, взялся за перо. Попросил:

– Токо не шумите, дайте подумать.

– Пиши, пиши, не будем шуметь, – сказал Петр.

«Сиятельнейший крайний визирь его салтанова величества!

Вашему сиятельству известно, что сия война не по желанию царского величества, как, чаем, и не по склонности салтанова величества, но по посторонним ссорам, и понеже ныне дошло до крайнего кровопролития, того ради я заблагорассудил вашему сиятельству предложить, не допуская до крайности, сию войну прекратить возобновлением прежнего покоя, который может быть к обеих стран пользе. Буде же к тому склонности не учините, то мы готовы и к другому, и Бог взыщет то кровопролитие на том, кто тому причина, и надеемся, что Бог поможет нежелающему. На сие ожидать будем ответу и посланного сего скорого возвращения. Фельдмаршал Шереметев».

– Ох, – вздохнул Борис Петрович, отодвигая исписанный лист к царю. – Чти, государь.

Петр пробежал глазами текст, остался доволен:

– Сойдет. Отправляй с трубачом.

Трубач убыл в турецкий лагерь и как в воду канул. Прошел час, другой – ни трубача, ни ответа.

Царь нервничал, ходил по штабу, кусал ногти и вдруг напустился на Шереметева:

– Кстати, фельдмаршал, кто вам позволил выскакивать за рогатки?! Что за мальчишество?

– Но, государь, там янычар убивал нашего драгуна. Как же я мог спокойно смотреть на это?

– Надо было послать любого другого.

– Но никого вершних около не было.

– Все равно, вы не имели права рисковать. Вы главнокомандующий, голова армии, а лезете, куда вас не просят. Я делаю вам выговор, граф. Впредь чтоб этого не было. – Царь повернулся к Шафирову: – Напиши приказ по армии: фельдмаршала за рогатки не пускать. Я подпишу.

Едва Шафиров закончил написание приказа, Петр выхватил лист и, даже не читая, подмахнул. И тут же приказал Шереметеву:

– Садитесь и пишите снова визирю.

– Как? Опять?

– Да, да. Вполне возможно, ваш трубач не дошел до него. Или заблудился, или погиб.

Фельдмаршал, вздохнув, принялся за второе послание, которое уже закончил с требованием «скорой резолюции».

– Надо отправить с надежным человеком, – сказал Петр и повернулся к адъютанту: – Вызови мне волонтера Михайлу Бестужева.

Юный Бестужев явился, застегивая на ходу кафтан, который, видимо, из-за жары был скинут. Щелкнул каблуками, вскинув к шляпе два пальца.

– Бестужев прибыл, ваше выличество.

– Вот что, волонтер Бестужев, бери пакет or фельдмаршала визирю, доставь и требуй ответа. Без ответа не ворочайся. С Богом!

Петр сделал движение, похожее на крест. Бестужев ушел с барабанщиком.

Царь приказал собрать генералов. Явились Алларт, Вейде, Янус, Репнин, Голицын, Остен, Берггольц.

Открывая совет, Петр сказал:

– Господа, мы с фельдмаршалом послали к визирю уже второго парламентера с предложением заключить мир. Каков будет его ответ, не знаем. Вполне возможен отказ. Что вы предлагаете? Сможем ли мы еще драться?

Генералы переглянулись, заговорил Алларт:

– Ваше величество, солдаты истомлены до крайности. Мои уже забыли вкус хлеба. Если б еще не жара…

– Чего там говорить, – сказал Голицын, – надо идти на прорыв. Слишком велик перевес у турок.

– Да, прорыв – это, пожалуй, лучший выход, – поддержали Вейде и Брюс.

– Как думаешь, фельдмаршал? – обратился Петр к Шереметеву.

– Я тоже согласен с князем Голицыным.

Тут же была составлена диспозиция на случай прорыва, на острие которого вызвался Михаил Голицын. Всем были назначены роли и места. Все подписали бумагу, последним подписал ее фельдмаршал.

Но вот на входе появился Михаил Бестужев:

– Ваше величество, визирь Балтаджи сказал, что он от мира не отрицается, и велел передать, чтоб присылали для переговоров знатного человека с большими полномочиями.

– Как у них настроение в лагере? – спросил царь.

– Полагаю, не лучше нашего, слишком большие потери понесли османы.

– Гаврила Иванович, – обратился Петр к Головкину, – ты канцлер, кого предлагаешь на переговоры?

– Своего заместителя, – кивнул Головкин на Шафирова. – Уж куда знатнее посол. Петр Павлович молод и в языках сведущ.

Царь отпустил генералов, сел за стол и, велев Шафирову придвинуться ближе, стал почти диктовать ему его полномочия:

– Ты, Петр, помни главное, должен принести мир. Обязательно. Слышишь?

– Да, государь. Они же потребуют за это что-то. Что я могу им уступить?

– Уступай, но не спеша, все завоеванное у них. Азов, Каменный Затон. Если начнут говорить за шведов, уступай туго. Лифляндию можешь отдать, но ни в коем случае Ингрию. Ее не уступай ни под каким видом.

– А если станут настаивать?

– Предложь им за Ингрию Псков.

– А может, все дачей денег обойдется?

– Хорошо бы. Обещай визирю до ста пятидесяти тысяч рублей. Всем, всем, кто там будет, даже переводчиков обнадеживай. Янычарскому are десять тысяч довольно будет. Визиря, визиря ублажай во всем. Он тут решает.

С Шафировым были отправлены три переводчика, подьячий, а для пересылок ротмистр Артемий Волынский ^{262} и Михаил Бестужев.

Теперь осталось ждать, ждать, ждать.

Поскольку с началом переговоров стрельба прекратилась, явилась возможность для обеих сторон собирать своих убитых и отдавать им последний долг. Похоронные команды, занимавшиеся сбором трупов, свидетельствовали: «Турков навалено, братцы, раз в пять больше наших». Полковые священники трудились в поте лица, отпевая павших, предавая земле в общих могилах.

Наступила ночь, от Шафирова не было известий. Генералы, опять собравшиеся в канцелярии Головкина, снова совещались, строили предположения: «А не потребует ли визирь положить оружие и сдаться?» И единогласно постановили такое требование отвергнуть и прорываться вдоль реки, предварительно забив лишних лошадей, нажарив мяса, поделив поровну.

Петр не спал, не мог. Далеко за полночь он сел к столу и при свете единственной свечи начал писать: «Господа Сенат! Извещаю вас, что я с своим войском без вины и погрешности нашей, но единственно только по полученным ложным известиям, в семь раз сильнейшею турецкою силою так окружен, что все пути к получению провианта пресечены и что я без особливые Божии помощи, ничего иного предвидеть не могу кроме совершенного поражения или что я впаду в турецкий плен. Если случится сие последнее, то вы не должны меня почитать своим царем и государем и ничего не исполнять, что мною хотя бы по собственноручному повелению от нас было требуемо, покамест я сам не явлюсь между вами в лице моем. Но если я погибну и вы верные известия получите о моей смерти, то выберите между собой достойнейшего мне в наследники. Петр».

– Вы бы легли, соснули хоть часок, – уговаривала его Екатерина Алексеевна.

– Не могу, Катенька. Какой сон, все на волоске висит. И Шафиров молчит, хоть бы словечко кинул.

Царица молчала, лежа в походной кровати, и тоже не смыкала глаз. Наконец, вздохнув, прошептала:

– Детишек жалко, останутся сиротами.

Но Петр услышал этот шепот, разобрал слова. Успокоил:

– О них не печалуйся. Я Меншикова предупредил на сей счет. Он их не оставит. Да и не все еще потеряно. Будет утро, узнаем что-нибудь.

Рано утром прибыл Михаил Бестужев.

– Ну? – едва не хором молвили царь с фельдмаршалом, увидев посыльного.

– Подканцлер велел передать, что турки не прочь от мира, но проволакивают время, о чем-то бесперечь совещаются.

– Так есть сдвиг какой-нибудь? – спросил Петр.

– Пока ничего.

– Зачем же он послал тебя?

– Подканцлер сказал, мол, ступай, успокой, поди, государь изволновался.

– Изволновался… – проворчал Петр и взялся за перо. Писал быстро, брызгая чернилами: «Я из присланного слова выразумел, что турки хотя и склонны, но медленны являются к миру. Того ради все чини по твоему рассуждению, как тебя Бог наставит, и ежели подлинно будут говорить о мире, то ставь с ними на все, чего похотят, кроме шклявства [18]18
  Шклявство – рабство.


[Закрыть], и дай нам знать, конечно, сегодня…»

Отдав письмо Бестужеву, наказал:

– Ступай и передай Шафирову, что пусть так подолгу не молчит. Для чего, спрашивается, ему придали тебя и Волынского? С Богом!

Перед обедом появился сам Шафиров, увидев, в каком нетерпении пребывает царь, успокоил:

– Не волнуйтесь, ваше величество, Прибалтику не тронули.

– Ну слава Богу! – перекрестился Петр. – Садись, рассказывай скорее. Как? Что?

В шатре помимо царя и фельдмаршала был канцлер Головкин.

Шафиров сел к столу, за которым в нетерпении ерзал царь, вынул бумагу.

– Так. Значит, турки требуют воротить Азов, а все вновь построенные города порушить – Таганрог, Каменный Затон, а пушки оттель им отдать.

– Черт с ними, пусть подавятся, – проворчал Петр.

– Далее, в польские дела не мешаться и войска оттуда вывести. Посла из Царьграда отозвать.

– Не везет Толстому. Чем он им там помешал?

– Королю швецкому вы должны дать свободный проезд в его владения, – продолжал читать с листа Шафиров.

– Господи, да я ему свою телегу предоставлю, прогоны оплачу, лишь бы выметался.

– Ну елико возможно мир с ним учинить.

– А я сколько раз ему предлагал это.

– Я сказал визирю, что-де государь предлагал королю мир не однажды еще до Полтавы.

– А он?

– А он говорит, тогда, мол, одно, а ныне совсем другое дело. И, судя по всему, король им уж надоел как горькая редька.

– Из чего ты заключил?

– Да как только разговор о нем заходил, визирь недовольно морщился.

– Ну что еще там?

– Чтоб подданным обоих государств убытков не чинить. Все прежние неприятельские поступки предать забвению, и вашим войскам свободный проход в свои земли позволяется. Все.

– Как? И все? – удивился Петр.

– Ну, еще дачу денег обещал, как вы велели.

Петр вскочил, перегнулся через стол, схватил голову Шафирова и поцеловал, говоря при этом:

– Ну, Петро, ну, молодчина! – Обернулся к Шереметеву: – Слыхал, Борис Петрович, а ты не верил. Что там вечор Брюсу брюнжал?

– Да я, – закряхтел Шереметев, – говорил, что-де безумен тот, кто тебе посоветовал сговориться с визирем, а ежели тот примет условия, то, значит, он того… – Шереметев покрутил пальцем у виска, – значит, он безумен.

– Но я еще не кончил, – сказал Шафиров.

– Как? Ты ж сказал: все.

– Это по договору. Они требуют в залог аманатов.

– Заложников?

– Да.

– Кого?

– Меня в первую голову.

– Ого! Губа не дура. А еще?

– Требовали царевича, вашего сына, государь. Но я сказал, что его здесь нет. Тогда спросили: а у фельдмаршала? Я сказал, есть, мол. Тут. Прости, Борис Петрович, я сказал им о Михаиле Борисовиче.

Шереметев посмурнел, но смолчал.

– Что делать, Борис Петрович, – сочувственно молвил царь. – Ей-ей, будь здесь Алексей, я б не задумался.

– Я ничего, я што, – промямлил фельдмаршал. – Лучше уж пусть Михаил, чем царевич.

– Вам и договор подписывать придется, вы с визирем вроде в равных чинах.

– Подпишу. Ладно, – тихо молвил Шереметев.

– Ступай, Петр Павлович, к визирю, скажи, фельдмаршал согласен на условия и отдает в аманаты генерала Шереметева Михаила. Но обязательно от нас впиши в договор статью выпроводить Карла домой. Иначе мира не будет. Пишите договор на обоих языках. Будем подписывать.

Шафиров ушел, Петр приказал адъютанту:

– Найди полковника Астраханского полка Михаила Шереметева – и сюда. Одна нога тут, другая – там.

Полковник пришел запыхавшийся. Спешил, даже не все пуговицы успел застегнуть на кафтане, видимо, застал его посыльный царя в нижней сорочке по случаю жаркого дня. Приложил два пальца к шляпе.

– Полковник Шереметев, ваше величество.

– Отныне вы генерал, Михаил Борисович, – сказал Петр.

– Спасибо, государь.

– И еще. Вот награда тебе – мой портрет. – Царь подошел и сам прикрепил к кафтану новоиспеченного генерала золотой знак со своим портретом.

– Спасибо, ваше величество, – говорил, бледнея, молодой Шереметев. – За что жалуете?

– За службу, генерал, за службу прошлую и… будущую. Тут такое дело, Михаил. – Царь кратко, буквально в нескольких словах объяснил суть дела и спросил: – Ты готов сослужить отечеству?

– Готов, ваше величество.

– Молодец. Я и не ждал иного. Воротишься, сам выберешь себе две деревни где пожелаешь. А пока получи жалованье на год вперед.

Генерал Шереметев, козырнув царю, повернулся и вышел, даже не взглянув на отца. Фельдмаршал поднялся и последовал за сыном. Через полотно палатки донесся его хрипловатый голос: «Миша, погоди».

– Расстроился старик, – молвил Головкин.

– Что поделаешь. Отец. Даст Бог, вызволим и Михаила, и Шафирова.