Текст книги "Фельдмаршал Борис Шереметев"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

Глава восьмая
ЗДРАВСТВУЙ, МОРЕ!

В марте Петр уже был в Шлиссельбурге, откуда торопил фельдмаршала: «Здесь за помощью Божиею все готово, и больше не могу писать, только что время, время, время, и чтоб не дать предварить неприятелю нас, о чем тужить будем после».

С 20-тысячной армией – этакой громадой скоро не побежишь. Конные полки, пехота, обозы, пушки по раздрызганной от весенней грязи дороге едва ползли.

Под Шлиссельбург прибыли во второй половине апреля. Царь, потерявший, казалось, всякое терпение, не стал выговаривать фельдмаршалу, сдержался. Не захотел омрачать начало новой кампании. Мало того, предложил ему взять с собой царевича Алексея Петровича:

– Возьми наследника, Борис Петрович. Тринадцать лет уж парню, пусть привыкает.

– С удовольствием, государь, – сказал Шереметев, хотя никакого удовольствия при сем не испытывал: «Не дай Бог, зацепит шальная пуля мальчишку. Что тогда?» Даже и думать было страшно о таком исходе. Повернулся к Донцову: – Авдей, будь около его высочества да гляди в оба. Головой ответишь.

– Не изволь беспокоиться, ваше высокопревосходительство, соблюдем царевича.

Под Шлиссельбургом теснилась на воде целая флотилия новеньких лодок, баркасов и самолет. С их помощью армия стала переправляться на правый берег Невы. На это было потрачено несколько дней, так как помимо пехоты перевозили и артиллерию, а погрузка последней отнимала очень много времени.

Наконец 23 апреля армия выступила вдоль Невы к ее устью. Три полка пехоты удалось погрузить на лодки, и они поплыли вниз по течению, обгоняя идущих по суше. На одной из первых отправился и царь вместе с Меншиковым. Его задачей было разведать обстановку и постараться раньше времени не быть обнаруженным противником.

Крепость Ниеншанц, называвшаяся по-русски Канец, была построена новгородцами в 1349 году для защиты водного пути в Варяжское море ^{161} . В 1611 году, в Смутное время ^{162} , была захвачена шведами, перекрывшими этим России путь к морю. Приспел час возвращать ее бывшим хозяевам.

Едва русские появились у крепости, как оттуда началась стрельба, почти не приносившая вреда армии Шереметева. Крепость была окружена тремя земляными валами и каменной стеной.

Именно под прикрытием этих валов русским удалось придвинуть ближе артиллерию – 48 пушек и 16 мортир. Стрельбу не начинали, не было приказа.

Вместе с фельдмаршалом Петр осмотрел крепость.

– Можно начинать? – спросил Шереметев.

– Я пройду с гвардейцами на взморье, выставлю сторожей. Вернусь, тогда и приступим.

Несколько десятков лодок направились мимо крепости к морю, шведы открыли по ним сильнейший огонь, однако не потопили ни одной.

Когда впереди увидели морской простор, Петр встал, раздувая ноздри, окинул горизонт жадным взором, молвил, волнуясь:

– Ну, здравствуй, море… Варяжское! – И повернулся к Меншикову: – Алексаха, наконец-то мы вышли к нему.

– А чирий-то, – молвил Меншиков, кивая за спину, намекая на еще не взятую крепость.

– Выдавим, – сказал Петр. – Орешек разгрызли, а тут прикусить да выплюнуть.

Пристав к берегу, стали высаживаться. Петр позвал сержанта Щепотьева.

– Я слушаю, господин капитан, – появился преображенец.

– Вот что, Михаил, ты остаешься здесь на сторожевом посту за старшего. Не спускай с моря глаз. Вполне возможен сикурс к крепости. Поэтому, как увидишь паруса, немедля шли ко мне сообщение. Шатры, укрытия на берегу не ставьте. Ставьте за кустами, чтоб с моря не видно было. Да и сами на виду не толкитесь.

Возвратившись к крепости, Петр сказал Шереметеву:

– Приступайте, фельдмаршал.

Борис Петрович отправил в крепость трубача с предложением коменданту: сдать крепость на почетных условиях. Однако трубача там задержали, тогда послан был барабанщик. Воротившись, он передал фельдмаршалу ответ коменданта: «Крепость поручена мне для обороны, а не для сдачи».

И капитану-бомбардиру был отдан приказ: «Огонь!» Началась канонада из 64 стволов. Крепость отстреливалась, но чем далее, тем меньше и меньше и где-то после полуночи совсем перестала, а русские пушки продолжали «молотить». На рассвете в крепости забили барабаны, давая знак согласия на сдачу. Это случилось 1 мая 1703 года.

Ввечеру Преображенский и Семеновский полки вступили в крепость под музыку с развевающимися знаменами. Комендант и его офицеры сдали свои шпаги фельдмаршалу, Шереметев хотел отпустить их, но Петр не согласился:

– Приняли бы мирное предложение, отпустили б. А коли решили драться, ныне они пленные. Будем менять на наших.

На следующий день отслужили торжественный молебен в честь победы и царь отправил в Москву письмо Ромодановскому, в котором повелевал отметить событие в столице пальбой из пушек, фейерверком, хорошим угощением и всенародным веселием.

После молебна крепость Ниеншанц была переименована в Шлотбург.

Петр обычно довольствовался пятичасовым ночным отдыхом, но в эти дни почти не спал, распираемый радостью: «Наконец-то мы у моря!»

Ночью, когда вся крепость погружалась в сон, Петр донимал фаворита, спавшего у ложа, разговорами:

– Данилыч, ты не спишь?

– Не сплю, мин херц.

– Надо заложить новую крепость.

– Где?

– На Веселом острове хотя бы. Даже не крепость, город заложим ^{163} . Большой портовый город.

– Раз портовый, то надо и верфь тут же.

– Да, да. Обязательно.

– Может, Олонецкую ^{164} сюда перетащить?

– Нет, нет. Пусть Олонецкая так там и останется. Здесь заложим новую верфь. Кстати, ты уже имеешь опыт, Олонецкую ты ж ставил. Ты этим и займешься.

– Но у меня Шлиссельбург, мин херц.

– Ничего, станешь губернатором и этого города. Вот как нам его назвать?

– Давай, мин херц, твоим именем.

– Как?

– Ну, скажем, Питербург. А? Звучит?

– Питербург. По-моему, неплохо. Молодец, Алексашка, хорошо придумал.

– Я-то стараюсь, – вздохнул Меншиков, – а мне…

– Чего тебе?

– Ну как? Сам говоришь, будь губернатором, а по званию-то я кто? Поручик. Хоть бы в бароны или графья произвел.

– Хых, мерзавец… – тихо засмеялся Петр. – С суконным-то рылом… Ладно, ладно, не обижайся. Я перед императором за тебя, дурака, хлопочу на диплом князя римского. А в графья и сам смогу. Расписываться хоть навык?

– Навык.

– Значит, будешь графом, шут с тобой.

– Ну это уж другой разговор.

– А сейчас спи, граф, вон уж, кажись, вторые петухи горланят. Завтрева будем город закладывать.

Но утром закладку пришлось отложить, со сторожевого поста от Щепотьева прибежал солдат:

– Ваше величество, господин капитан, на море корабли явились.

– Сколько?

– Девять.

– Так. Чеши назад. Передай сержанту, глаз с них не спускать. Если станут высаживаться, пусть языка захватит.

Едва солдат убежал, как со стороны моря докатилось два пушечных выстрела.

– Ответить, немедленно ответить! – закричал Петр и сам бросился к пушке.

И в крепости тоже грохнули два выстрела с небольшим интервалом, что, по мнению Петра, должно было означать, мол, в крепости все в порядке. Ясно, что на кораблях еще не знали о захвате Ниеншанца русскими.

По приказу царя к нему привели пленного коменданта.

– Вы знаете, зачем пришли корабли?

– Они должны были доставить нам пополнение, боевые припасы и продукты.

– Значит, вы их ждали?

– Да. Ждали. Правда, несколько позже.

– Кто командует ими?

– Точно не могу знать, ваше величество.

– И все же. В прошлый раз кто приводил?

– Вице-адмирал Нуммерс.

– Вы допускаете, что и в этот раз пришел он? Что означали их выстрелы?

– Сообщали о прибытии и просят лоцмана.

– Лоцман ваш?

– Да. И у чухонцев есть проводники.

Когда коменданта увели, Петр спросил Шереметева:

– Ну что будем делать, Борис Петрович?

– Лоцмана нельзя посылать, Петр Алексеевич. Он же скажет им, что в крепости русские.

– Это наверняка. Будем ждать. Не станут же они век стоять, что-то предпримут. А мы подождем.

– А если уйдут?

– Вряд ли. У них пополнение для крепости и провиант.

Им край выгружаться надо.

– М-да… – вздохнул Шереметев, – а у нас здесь ни одного корабля, в лодках не навоюешь.

– Ничего. Дай срок, Борис Петрович, будет и здесь флот не хуже воронежского. Теперь мы за море Балтийское зацепились, никто уж нас отсюда не сможет выгнать. Никто. Все силы к тому приложу.

– Дай Бог, дай Бог.

– На всякий случай, Борис Петрович, распорядись, чтоб по фасу, что к Неве обращен, пушек добавили и припасу к ним. Чтоб, если сюда гости сунутся, было чем встретить.

Однако «гости» не спешили входить в Неву, стояли на взморье. Наконец с флагманского корабля спустили шлюпку-«шестерку», и она подошла к берегу. Солдаты вышли из нее, и тут со сторожевого поста выскочили русские, шведы кинулись к шлюпке, но одного из них все же удалось поймать.

Щепотьеву при допросе пленного удалось выяснить, что эскадрой командует вице-адмирал Нуммерс. Он тут же отправил солдата с донесением к Петру.

– Ах, черти! – поморщился царь, выслушав донесение. – Кабы не испортили все дело. Ступай и передай Щепотьеву, чтобы более не высовывались, только чтоб наблюдали и сообщали мне о движении шведов. Да не вздумали б стрелять.

Эскадра стояла день-другой, лишь на третий день от нее отделились шнява [11]11
  Шнява – двухмачтовое судно.


[Закрыть]и большой бот и уже на склоне дня направились в устье Невы. Однако, войдя в реку, плыть дальше не решились, стали на якоря, видимо, чтобы переждать ночь.

Щепотьев тут же отправил об этом донесение Петру. Тот распорядился немедленно готовить тридцать лодок с экипажами из гвардейцев. Призвав к себе Меншикова, сказал:

– Значит, так, Данилыч, ты берешь половину лодок и заходишь отсюда, я пройду у берега и отрежу им отход в море. Берем их в клещи – и на абордаж. Всем помимо пистолетов иметь шпаги. И чтоб в лодках никаких разговоров. Делаем все тихо. С Богом!

Лодки отчалили и поплыли по течению вниз, держась у берега, ближе к кустам. Шведские корабли, стоявшие на якорях, были окружены и атакованы на рассвете. Всполошившиеся команды их пытались отстреливаться, бросать гранаты, но русские лодки буквально облепили корабли, и из них на палубу полезли солдаты во главе с долговязым капитаном, размахивавшим длинной шпагой.

Началась рукопашная, как обычно сопровождаемая звоном стали, криками, стонами и даже рычанием озверевших людей. Одолели, конечно, русские, взявшие не только числом и внезапностью, но и готовностью к драке, чего нельзя было сказать о шведах, пред тем досматривавших зоревые сны.

Из восьмидесяти шведов уцелела десятая часть их, остальные заколоты шпагами. Трупы убитых были сброшены за борт, пленные заперты в кубрике. И под командой торжествующего Петра шнява и бот двинулись к крепости. Бот волочили на буксире несколько лодок. Шнява шла под парусами, на ее капитанском мостике возвышался Петр.

На берегу густо толпился народ, громкими криками приветствуя победителей. Впереди стоял фельдмаршал и рядом с ним царевич Алексей.

Шнява причалила, паруса убрали, улыбающийся Петр сбежал по трапу, приблизился к Шереметеву, бросив к виску правую ладонь, громко доложил:

– Господин фельдмаршал, первый морской бой нами выигран. У врага отбито два судна. Прошу отметить смелость и отвагу поручика Меншикова. Докладывает капитан-бомбардир Михайлов.

– Господин капитан, – отвечал серьезно фельдмаршал, – за сию славную первую викторию на море представляю вас и поручика Меншикова к награждению орденом Андрея Первозванного, а всех остальных участников – к золотым медалям. Извольте представить список отличившихся.

– Есть! – козырнул Петр.

В честь столь удивительной победы Петр приказал палить из всех пушек и тут же отправил письмо в Москву с повелением, чтобы и там была достойно отпразднована эта победа, чтоб в честь ее была выбита медаль со словами «Небываемое бывает», которые придумал Петр и, мало того, сам нарисовал то, что на ней должно быть изображено. Раз фельдмаршал заикнулся о медалях, не желая обижать никого из участников боя, надо их заказать.

Вечером в доме коменданта собрался совет. Решался вопрос: что делать с крепостью? После недолгих споров было решено крепость Ниеншанц срыть, а выстроить новую ближе к морю на острове Заячьем, положив этим начало городу Санкт-Петербургу. Губернатором царь назначил графа Меншикова Александра Даниловича, предоставив ему беспредельные полномочия и в строительстве, и в наборе рабочей силы.

Столь стремительное возвышение поручика было не по душе фельдмаршалу, но он смолчал. И даже когда они остались наедине с адъютантом и тот, чувствуя настроение Шереметева, заметил:

– Надо же! Еще и вы не граф, а он…

Борис Петрович осадил резко:

– Не твоего ума дело!

Хотя, конечно, в душе был согласен с Савеловым: фельдмаршал не имел графского достоинства, а вот какой-то безродный поручик…

Впрочем, приходилось мириться, мало того, еще и поздравлять «дорогого Александра Даниловича», да еще и величать «его сиятельством». Тьфу, прости, Господи!

Десятого мая граф Федор Алексеевич Головин – первый кавалер ордена – торжественно наградил Петра I и Меншикова орденом Андрея Первозванного, обвязав их лично голубыми лентами кавалерии. И в этом отчасти была «вина» и Бориса Петровича. Ведь он первый провозгласил им это награждение. Знал бы, что за этим последует графство и губернаторство фавориту!

А уж 16 мая, в день Святой Троицы, Петр I собственноручно заложил основание Петропавловской крепости на Заячьем острове. Именно этот остров, кругом окруженный глубокими невскими рукавами, заменявшими искусственные рвы, был, по мнению царя, наиболее подходящ для крепости. Он сам составил план крепости, расположение бастионов, давая каждому имя – Государев, Нарышкина, Трубецкого, Зотова, Головина и Меншикова. И поручил надзор за строительством тому, чье имя носил бастион.

Призвав Шереметева, приказал ему:

– Борис Петрович, дабы обеспечить спокойствие Петербургу, надо взять Копорье ^{165} и Ям. После этого изволь пройтись по Лифляндии и Эстляндии и запустошить их так, чтоб шведам никакой от них пользы не было. Если встретишь Шлиппенбаха, поищи с ним баталии. Ну а на зимние квартиры отправляйся в Псков и Печоры.

Глава девятая
ПОХОД ФЕЛЬДМАРШАЛА

Денщик Гаврила Ермолаев, балагуря, чистил Воронка, тут же Донцов орудовал шилом и дратвой над седлом, пришивая тебеньки.

– Надысь купил-таки дом барин на Москве, – хвастал Гаврила, словно это он купил. – А то ведь это как? Фельдмаршал, а дома свово нет, все по чужим дворам проживал.

– Как? Совсем не было? – дивился Авдей.

– Ну как же не было? Когда воеводствовал в Белгороде, там были добрые хоромы, да и в Борисовке евоной тоже дворец, считай. А когда в Москву государь нас востребовал, тут ж наймовал фатеры. Не до домов было. Сам-то все в походах, а супруге евоной не ндравилось по чужим углам обретаться. И вот купил, когда сама-то померла, царствие ей небесное. Хороший домино, в длину девятнадцать сажен ^{166} , в ширину двенадцать, а в вышину пять.

– Ого! – воскликнул Донцов. – Это ж дворец почти. Сколько ж отдал за него? Тыщи две, поди?

– Князь Воротынский за него три тыщи просил с хвостиком. За скоко, думаешь, отдал? А? Вовек не угадаешь.

– За скоко?

– За пять тыщ.

– Как так? Просил три, а отдал за пять?

– Вот так. Дом-от больно хорош, да на месте добром по Никольской улке в Китай-городе ^{167} . На него много покупников сыскалось. Они цену-те и подняли. Но Борис Петрович всех перешиб, дал пять и купил.

– Да, – крутил головой Донцов в удивлении, и это подстегивало Гаврилу на похвальбу:

– На новоселье у нас, брат, сам царь приезжал с царевнами. Да, было пито-перепито зелена вина! Гульнули. Государь молвил, дому, мол, сносу не будет, потому как обмыли хорошо.

– Да-а, видно, царю глянется фельдмаршал.

– Еще как глянется. Он ведь один на всю Русь-то. Ему и государь говорит: ты, грит, да я, грит.

Они и не заметили, как в конюшне появился сам фельдмаршал. Услыхав последние слова денщика, молвил:

– Ну и язык у тебя, Гаврила. Без костей.

– Почему, Борис Петрович? – обиделся Ермолаев – Рази я не правду говорю?

– Правду, правду. Почему у Буланой стойло не чищено.

– Так я вот с Воронком занялся. Вы, чаю я, на нем поедете?

– Конечно, на нем.

– Ну вот дочищу вашего любимца и Буланкой займусь.

– Авдей, пришьешь тебеньки, проверь укладку на моих возах.

– Я уже проверил, Борис Петрович. Все на месте.

– Проверь еще раз. На походе хватишься: забыл чего, получишь на орехи.

– А куда пойдем-то?

– На Копорье.

К Копорью подошли в полдень. Крепость оказалась окруженной рвом, наполненным водой.

– Да, пожалуй, это будет потрудней Ниеншанца, – сказал Шереметев князю Мещерскому, с которым ехали неспешно вдоль рва, осматривая подступы.

– Стенки гранитные, природные, – согласился Мещерский. – Зацепиться не за что.

– Одна надежа на пушки. С полтыщи лет тому благоверный князь Александр Ярославич Невский взял Копорье хитростью.

– Он-то зимой брал, да и рвов, наверно, этих не было. А нам в мае доводится.

– Ступай, князь, поторопи пушки. Ставь вкруговую. Будем шведам музыку играть.

Фельдмаршал по заведенному им обычаю, прежде чем начать обстрел, послал в крепость барабанщика с предложением: «Во избежание лишней крови добровольно сдать крепость». Комендант отказался.

– Что он сказал? – спросил Шереметев барабанщика.

– Он сказал, что скорее луна упадет с неба, чем мы сдадимся.

– Однако храбрый комендант-то, – усмехнулся Шереметев.

– Похоже, так, ваше высокопревосходительство, – согласился барабанщик.

– Ну что ж, мы этих лун ему накидаем под завязку. Петро! – обернулся Шереметев к адъютанту. – Скачи, скажи Якову Велимовичу, пусть начинает да бомб не жалеет.

Первыми рявкнули мортиры, за ними загрохотали пушки. Пехота и конница оттянулись подальше от этого грохота.

Пушки палили до вечера, не перестали стрелять и ночью. Все было затянуто пороховым дымом. Ночью в крепости начался пожар, и чтоб затруднить его тушение, туда стали стрелять картечью.

Утром на стене крепости затрещал барабан.

– Ага, просит пардону, – сказал фельдмаршал. – Не понравилась наша музыка. Ступай, Петро, пусть комендант ко мне сам пожалует.

Комендант явился весь закопченный, с перевязанной головой.

– Никак, луна свалилась на вас, господин комендант, – съязвил фельдмаршал.

– Мы согласны, – сказал комендант. – От ваших бомб нигде не было спасения.

– А я вам что вчерась говорил?

– Но я не имел права сдавать крепость без боя. За это меня бы казнили.

– Ничего. В плену вас казнить не станут, господин комендант. Сгодитесь для размена.

Посылая царю донесение о взятии Копорья, фельдмаршал пошутил в конце: «Музыка твоя, государь, хорошо играет. Шведы горазды танцевать и фортеции отдавать. А если б не бомбы, Бог знает что бы делать».

Вскоре пришел ответ от государя с благодарностью за Копорье и приказом: «…итить тебе к Яму сикурсом, там что-то у наших заколодило. Пособи».

Оставив в Копорье гарнизон, а пленных отправив к Пскову, фельдмаршал пошел с полками к Яму. Здесь и комендант, и гарнизон оказались поупрямее. Почти десять дней палила артиллерия, казалось, в крепости не осталось живого места, но, едва пехота поднималась на штурм, со стен начиналась ружейная пальба, наносившая немалый урон атакующим.

Если Копорье взяли почти за сутки, то с Ямом провозились две недели. Но зато когда солдаты ворвались в крепость, обозленные, они не щадили никого и даже в плен не брали. Въехав в захваченную крепость, фельдмаршал за голову схватился.

– Ну, ребятки, наработали! – молвил он, имея в виду артиллеристов.

И действительно, в крепости не осталось ни одного целого здания, сарая или амбара. Каменные строения порушены, все деревянное сгорело, торчали одни головешки.

Сообщив в донесении царю о взятии Яма, фельдмаршал в конце приписал: «…А от крепости той остались рожки да ножки».

Приказ царя был краткий: «Отстроить и оставить гарнизон».

Вполне оценив необходимость этого (как-никак от Яма было чуть более десяти верст до Нарвы), Шереметев приказал отстраивать то, что вчера они со старанием разрушили. Ясно было, что царь, помня прошлую конфузию под Нарвой, на этот раз решил под боком у нее иметь свою крепость, чтобы, опираясь на нее, брать Нарву и Иван-город.

Если крепость развалили за две недели, то над восстановлением ее вся армия трудилась два месяца, в сущности все лето. А когда заканчивали, фельдмаршал отправил государю просьбу, прося для армии отдыху: «Люди и кони истомились от великих трудов и стараний».

Государь в ответе своем отдых разрешил, но не ранее того, как армия пройдется с огнем и мечом по Эстляндии и Лифляндии. На это Шереметев отвечал царю, что «в поход идти еще нельзя. Город Ямбург еще недостаточно приготовлен к защите. Поход не к спеху. Не пришла еще лучшая пора. Вот когда крестьяне уберут с полей хлеб в гумна и свезут сено в сараи, когда все это покончат, вот тогда мы с помошью Божией можем большую беду им сделать».

– А ведь он, пожалуй, прав, – сказал Петр, откладывая письмо. – Ведь и печенеги, и половцы набегали на Русь ^{168} , когда урожай уж был смердами ^{169} убран. Прав фельдмаршал, прав наш кавалер.

– Я думаю, его надо на Шлиппенбаха нацелить ^{170} , – заметил Меншиков. – Сколь уж бьем его, добить не можем.

– Оно, может, и лучше недобитый-то, чем добитый.

– Почему?

– Ну как? Пока он жив и квохчет, Карл на него надеется, что он тут худо-бедно Лифляндию с Эстляндией от нас боронит. Особенно хорошо, когда Шлиппенбах свои конфузии королю за победы выдает. А ну разбей мы его, да еще поплени, король может сам сюда заявиться со всей армией. Нам это пока ни к чему. Вот закрепимся, встанем твердой ногой в Ингрии, тогда, пожалуйста, пусть приходит. Драки с ним все равно не избежать, но лучше попозже. А пока мы шведскую житницу должны разорить доколе возможно. Швеция-то отсюда кормится, из Лифляндии. Так что прав Борис Петрович, пусть управятся с хлебом, он нам тоже сгодится.

Петр с Меншиковым выработали и путь для армии Шереметева: «Итить на Везенберг ^{171} , а от него, завернув на зюйд-вест, обогнув Чудское озеро, пройтись по Эстляндии и, обойдя Псковское озеро, встать на зимние квартиры в Пскове и Печорах».

Наконец фельдмаршал двинулся на вест, пустив впереди летучие отряды нерегулярной конницы – калмыков, башкир и татар. Шлиппенбах, знавший силы противника, не стал искушать судьбу, а сразу начал отступать в сторону Ревеля [12]12
  Ревель – ныне Таллинн.


[Закрыть], едва успеваяки дикой конницы, клевавшей его со всех сторон. Дабы затруднить движение русских, Шлиппенбах разрушал за собой мосты и сжигал села и фураж, невольно выполняя приказ царя «оголаживать местность».

Еще за несколько верст до Везенберга фельдмаршал увидел густой дым, поднимавшийся над городом.

Богатый красивый город со множеством каменных строений и королевским дворцом не сопротивлялся, и уж Шереметев подумывал за это не причинять зла горожанам. Однако, расположившись в королевском дворце, велел призвать голову города.

– Что это горело у вас? – спросил он его.

– Это горели продовольственные склады.

– Так… – нахмурился фельдмаршал. – По чьему приказу их зажгли?

– По общему решению жителей.

– Что решили жители?

– Чтоб не начался пьяный разгул войска, вылили вино из всех бочек, а продовольственные склады постановили сжечь.

– И вылили вино?

– Да. Все.

– В таком случае город расплатится сполна за содеянное.

И, вызвав к себе полковников, фельдмаршал приказал: город отдается на четыре дня в полное распоряжение солдат.

И начались для Везенберга самые страшные дни. Солдаты врывались в любой дом, хватали все, что им нравилось, насиловали девушек, женщин, убивали любого, кто хоть как-то проявил неудовольствие или сопротивление, защищая честь дома.

Крик и вой почти звериный стоял над горящим городом. Артиллеристы, исполняя приказ фельдмаршала, взрывали дома и административные здания, порою и не предупредив живущих там.

Через четыре дня Везенберг был превращен в развалины, залитые кровью и слезами его несчастных жителей. Горожане расплатились более чем сполна за свою находчивость, лишившую завоевателей пищи и вина. Всех уцелевших сгоняли в толпы и гнали в полон. И еще неведомо кто оказался счастливее – эти, уходящие на чужбину, или те, кто остался под развалинами родного пепелища.

Нерегулярные конные отряды возвращались из-под Ревеля тоже отягощенные богатой добычей. Гнали скот, пленных, груженные добром и хлебом телеги.

От Везенберга Шереметев повернул армию на зюйд-вест, согласно плану, и шел, разрушая все на пути, забирая хлеб, фураж и самих жителей, не успевших скрыться в лесах. Восточная Эстляндия подверглась почти полному опустошению, а в Западной «потрудился» Шлиппенбах. Вот уж истина – в войну противники друг друга стоят. И неизвестно, от кого более страдает крестьянин, от своих или чужих. И те и другие грабители. Куда денешься – война.

В конце сентября 1703 года армия Шереметева добралась наконец до Печор, перегруженная добычей, как объевшийся волк, заползающий в свою нору. Отдых предстоял заслуженный, а главное, вполне сытный. И благодарность царя за содеянное вскоре воспоследовала: «Весьма благодарны мы вашими трудами».