Текст книги "Фельдмаршал Борис Шереметев"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

Глава шестая
ПАДУЯ

Однако Кутини не забыл русских друзей, появился где-то дней через десять и первым делом справился о здоровье его превосходительства.

– Здоров, слава Богу, – отвечал Шереметев, не сморгнув глазом.

– Значит, едем в Падую.

– Падуя? Где это?

– О-о, это недалеко. Доберемся в один день. Сам дож просил меня свозить вас в этот город.

Ехали сушей в крытой карете, и всю дорогу Кутини говорил, говорил, показывая то направо, то налево, называя пробегающие за окном деревушки и даже отдельные здания, сыпля, словно горохом, именами их хозяев. Более того, сообщая, у кого из них сколько виноградников, у кого хорошее вино, у кого не очень. Кто умеет делать сыр, кто плетет отличные корзины, кто делает столы и стулья…

– Сейчас заедем к моему другу Бертучи, – пообещал Кутини. – Перекусим, выпьем хорошего вина. Передохнем часок, пока возчик покормит коней.

Бертучи, широкогрудый, прокаленный солнцем чернобородый мужчина, встретил нежданных гостей с искренней радостью и лучезарной улыбкой.

Когда Кутини представил ему русских – боярина с его дворецким, радость его удвоилась, словно к нему пожаловали близкие родные.

– О русс, о русс… – залепетал он.

– Рад без памяти, – переводил его восторги Кутини. – Говорит, что никогда не видел русских.

Хозяин пригласил дорогих гостей в дом и, усадив за стол, тут же, не переставая расспрашивать Кутини о чем-то, стал уставлять его закусками, меж которыми водрузил ведерный кувшин вина.

– Он говорит, что в союзе с русскими теперь мы добьем неверных. Кстати, отец Бертучи воевал на море под началом адмирала Маркелло и участвовал в морском сражении при Дарданеллах в тысяча шестьсот пятьдесят шестом году. Тогда наш флот полностью уничтожил флот султана.

– Неужели? – удивился Шереметев.

– Да, да, да. И вообще на море мы всегда побивали турок. В пятьдесят первом году адмирал Мочениго, а через четыре года Морозини громили их флот, а уж под Дарданеллами уничтожили целиком.

– Но чем вы это объясните? – спросил Борис Петрович.

– Во-первых, мастерством наших моряков и, что не менее важно, маневренностью наших галер. У турок весь флот парусный, и когда нет ветра, он беспомощен. А галера может двигаться и в штиль, идет на веслах. Остальное решают пушки, а они у нас великолепные, вы убедились в этом, будучи в Арсенале.

– Да, пушки у вас действительно хорошие. Государь приедет, наверняка закупит у вас и пушек, и ружей.

Бертучи очень расстроился, когда гости встали из-за стола, не допив даже кувшин вина, и категорически отказался от денег, которые предлагал ему Шереметев.

Кутини переводил:

– Он говорит, что для него великая честь принимать у себя русского полководца. И приглашает нас заехать еще на обратном пути.

Садясь в карету, он продолжал:

– Кстати, ваше превосходительство, и вы тогда зря передали мне пять талеров с вашим слугой. Мне даже оскорбительным показалось. Пожалел слугу, уж очень у него жалкий вид был, не стал обижать.

«Пять талеров? – удивился Шереметев. – Ах, Петьша, сукин сын! Сжульничал. Ну, негодяй. Ужотко тебе будет на орехи!» А вслух сказал:

– Простите, господин Кутини, но вы столь любезно сопровождали нас, все рассказывали, показывали, что я счел своим долгом…

– Нет, нет, я исполняю поручение дожа и считаю это высокой честью, ваше превосходительство. Так что, пожалуйста, не делайте больше такого.

Тронулись дальше и вскоре, уже на закате дня, переехали мост через реку Бренту и вдоль канала устремились к Падуе, стоявшей на берегу Бакильоне. Город был окружен стенами, в них было семь ворот.

В темноте устроились в гостиницу. Курбатов опять дивился чистоте постельного белья и любезности обслуживающего персонала.

– Будет ли у нас когда-нибудь так? А? Борис Петрович?

– Не знаю, Алешка, не знаю, – отвечал боярин, с удовольствием вытягивая ноги под прохладной и чистой простыней. – Ну уж на походе точно этого никогда не случится.

– Я не про походы, я вот про такие дома-гостиницы, покои.

– Про такие гостиницы? Я думаю, лет через сто будут и у нас.

– Жаль… – вздохнул Курбатов.

– Чего жаль?

– Что уж нас тогда не будет. Жаль.

– Ты вот что, «жальщик», зачем у Бертучи налегал на вино? Окосеть хотел?

– Да ведь шибко вкусное, Борис Петрович.

– Ну и что ж, что вкусное. Меру знать надо. Ты видел здесь хоть одного пьяного? Нет. А ведь все вино пьют за каждым обедом.

– И правда, Борис Петрович, отчего так? Вина много, а пьяных не видно.

– Оттого, что здесь быть пьяным зазорно. А у нас? Кто пьян, тот и герой.

– Эт точно.

Утром Кутини прибыл к гостинице в карете и явился в покои к русским, как обычно говорлив и любезен:

– Едем осматривать город, синьоры. Я покажу вам все, чем славна Падуя.

Едва экипаж тронулся, Кутини заговорил:

– В Падуе есть несколько красивых площадей. Вот это пьяцца Витторио Эммануэле, она украшена статуями знаменитых людей города.

– А сколько их? – спросил Курбатов.

– Их около восьмидесяти. А вон пьяцца дель Санто, ее украшает конная статуя венецианского героя кондотьера ^{56} , полководца Гатамелата. Правда, она прекрасна?

– Да, – согласился Шереметев. – Видно, великий мастер ее изготовил.

– О да! Ее делал великий Донателло ^{57} в тысяча четыреста пятьдесят третьем году. Сам он родом из Флоренции, десять лет проработал в Падуе и за это время изготовил не только эту статую, но еще и великолепный бронзовый барельеф для главного алтаря церкви Святого Антония. Эй, милейший, езжай к Святому Антонию.

Карета остановилась около величественной базилики с семью куполами, достигавшей в длину без малого сто сажен.

– Н-ничего себе… – лепетал пораженный этой огромностью Курбатов.

Внутри русских удивил сверкающий позолотой канделябр в два человеческих роста. Пока они любовались им, Кутини отыскал настоятеля, переговорил с ним и пригласил гостей в алтарь. И там негромко начал объяснять:

– Это все работа великого Донателло. Вот его ангелы, играющие на разных инструментах, все это изготовлено из бронзы. А вот этот каменный барельеф – «Положение во гроб» – его последняя работа в Падуе. Посмотрите, синьоры, как он передал горе людей, на их лицах искренняя печаль, а женщина в отчаянии вскинула вверх руки.

– Как живая… – пробормотал Курбатов.

– Вот именно! – подхватил с гордостью Кутини, словно все это сработал сам, и, указывая на бронзовые статуи, продолжал представлять их поименно: – Вот это святой Антоний, по имени которого названа церковь, это святой Юстин, это святой Франциск…

Да, венецианский дож, поручая Кутини гостей, знал, что делал. Он потащил их в капеллу Сан Феличе знакомить с фресками Альтикиеро и Аванци, потом в знаменитую ораторию Скуоло дель Санто к фрескам великого Тициана.

Когда подъехали к университету, голос Кутини зазвучал с особой торжественностью:

– Это старейший университет Европы, синьоры, он основан в тысяча двести двадцать втором году. В нем с тысяча пятьсот девяносто второго года по тысяча шестьсот десятый трудился великий флорентиец Галилео Галилей. Именно здесь он изобрел свою знаменитую зрительную трубу, с помощью которой открыл на Луне горы и даже измерил их высоту.

– Как?.. – воскликнул Курбатов. – Как измерил?

– По тени, молодой человек, по тени, – отвечал снисходительно Кутини, словно измерение лунных гор по тени было пустяком. – С помощью своей зрительной трубы Галилей открыл у Юпитера четыре спутника, определил скорость вращения Солнца…

До самого вечера знакомил Кутини гостей с достопримечательностями Падуи, и когда наконец они возвратились в гостиницу, Шереметев спросил:

– Откуда вы все знаете это, господин Кутини?

– Это моя родина, и я ее люблю, ваше превосходительство, – ответил Кутини.

В обратный путь в Венецию они отправились через три дня. Когда проезжали усадьбу Бертучи и возчик намеревался уже свернуть к ней, помня о приглашении хозяина, Кутини сказал:

– Не надо. Едем прямо.

Вскоре усадьба Бертучи исчезла за деревьями, и он пояснил спутникам:

– Он же нас до ночи не выпустит. А нам засветло надо добраться до места.

И действительно, до своей венецианской гостиницы они добрались уже ночью. Скинув кафтан, шляпу, Шереметев сказал дворецкому:

– Алеша, позови ко мне Савелова.

– Он, поди, уж спит.

– Разбуди, приведи. Пока с ним говорить буду, побудь за дверью.

Адъютант появился заспанный, в накинутом кафтане, встал в дверях.

– Слушаю, Борис Петрович.

– Подь, Петя, поближе… – почти ласково молвил боярин. – Чего ж в дверях встал-то?

Савелов приблизился. Шереметев, сидевший на кровати, попросил:

– Наклонись.

Савелов наклонился. Шереметев быстрым движением ухватил его за ухо.

– За что, Борис Петрович? – взмолился Савелов.

– Аль не знаешь? – Боярин крепко держал ухо, приклонял голову адъютанта, приговаривая: – Аль забыл? Аль не вспомнишь? С-сукин ты сын! Вспоминай, ну!

– Не пойму я за што… – хныкал адъютант.

– Ах, не поймешь! Тоды вспоминай, вспоминай, сучье вымя… – продолжал дергать за ухо боярин.

Кафтан слетел с Савелова, ухо уже стало бордовым, как свекла, а он все не мог вспомнить свою вину.

– Вспоминай, вспоминай, ворюга… – твердил Шереметев, заставляя кланяться адъютанта вслед за ухом.

Конечно, Савелов сразу смекнул, в чем дело, но не спешил признаваться: «А вдруг за что-то другое, а я сам себя выдам». Но ничего «другого» не вспоминалось адъютанту.

– Скажите хоть за што, ваше превосходительство, – ныл несчастный.

– Сам скажи, сам скажи… – твердил боярин. – Не вспомнишь, велю плетьми сечь до воспомину.

И лишь когда ухо начало потрескивать, Савелов наконец проныл:

– Он сам мне их отдал, Борис Петрович.

– Кто «он»? Что отдал?

– Ну, Кутини этот… ну, ефимки энти…

Шереметев отпустил наконец ухо, спросил:

– Куда хоть стратил-то их, дурак?

– На девку, Борис Петрович.

– Пшел вон!

Савелов, держась за раскаленное ухо, кинулся к двери, но на самом выходе его догнал вопрос боярина:

– Девка-то хоть стоящая?

Адъютант уловил в интонации добродушие, свойственное боярину, оттого дал волю обиде:

– Поспробуйте… – и, всхлипнув, выскочил вон.

Борис Петрович тихо посмеивался, когда появился удивленный Курбатов:

– Что это с ним?

– Урок учил, Алеша. Урок.

Глава седьмая
И ДАЛЕЕ ПО ИТАЛИИ

Борис Петрович не привык торопиться, следуя русской поговорке: «Тише едешь – дальше будешь». И в Италии оставался верен себе – не спешил. В каждом городе находилось что-то интересное, удивительное, поражавшее русских и надолго задерживавшее их движение. Отмечая это в своем путевом дневнике, Курбатов все время восклицал: «Изрядно!» У него и дома, и церкви, и горы были «преизрядными». Это была высшая оценка любым достоинствам предмета – красоты, высоты, ширины. И фонтаны Рима, которых было великое множество, оказались «изрядными», а фонтан, где стоило нажать педаль, и он окатывал нажавшего водой, ясное дело, заслужил оценку «преизрядного дива».

Но особенно нравились русским сами итальянцы, их почти беззаботная веселость, доброжелательность, готовность помочь, услужить иностранцам. Дивились и женщинам, красоте их и даже доступности, правда иной раз обманчивой.

Если в Венеции любвеобильный адъютант разбил не одно сердце горячих итальянок, то в Риме от первой же получил решительный отпор и вернулся в гостиницу с синяком под правым глазом.

– Это где тебя угораздило? – спросил Шереметев.

– Зашибся, Борис Петрович. Налетел на столб в темноте.

– Ну теперь с фонарем-то не налетишь. Чай, светит… – усмехнулся боярин.

– Светит, – кисло согласился Савелов.

Но Курбатову наедине жаловался:

– Такая улыбчивая, задом крутит как змея: на, мол, бери. Я и взялся за задницу, а она, стервя, было-к глаз не вышибла.

– Да, – согласился Курбатов, – римлянки, пожалуй, построже венецианок будут. Зазорливее.

Последним словом и обозначил в путевом дневнике Алешка достоинства римлянок по сравнению с венецианками.

Свита Шереметева не только любовалась и восхищалась Италией. Незаметно перенимала многое от ее жителей, и не только в одежде. Как-то так случилось, что через несколько месяцев русские залопотали по-итальянски. Решил не отставать от своих слуг и Борис Петрович, велев дворецкому докладывать ему «по-италийски». Где было непонятно, требовал пояснять, но тоже по-итальянски. Так и не заметил, как вскоре начал понимать почти все, а потом и сам заговорил. И радовался этому не менее чем победе под Казыкерменем.

Вскоре все, в том числе и боярин, приветствуя друг друга, подчеркнуто говорили «чао», и дивились, что и при расставании полагалось «чаокать». Тогда освоили прощальную фразу «а престо», что обозначало по-русски «до скорого», а главное – напоминало родное слово «просто». Как тут не запомнить «а престо».

Хотя посольство и не предупреждало очередной город о своем прибытии, но там, как правило, уже ждали «русского генерала» со свитой. И встречали вполне гостеприимно. Даже в Риме, в огромном городе, не затерялось русское посольство. Уже на третий день к гостинице, где оно остановилось, подкатила телега, из которой стали выгружать корзины с фруктами и овощами. Как оказалось, все это было прислано в подарок русским от Папы Римского.

А вскоре Папа Иннокентий XII дал аудиенцию Борису Петровичу и принял его как высокого гостя, хотя и пришлось боярину, как было положено по протоколу, склониться перед ним до пола и даже целовать ноги Папе. Приняв от боярина письмо русского царя, Папа заверил его, что в борьбе с неверными Россия всегда будет иметь поддержку святого престола.

Шереметев искренне радовался, что «почва», которую он «рыхлит» для государева «посева», вполне плодородна: «Будет доволен царь трудами нашими».

В Риме в сопровождении дворецкого и адъютанта Борис Петрович посетил госпиталь и приют. В госпитале русских поразило, что каждый больной имеет свою чистую постель, что за ними ходят определенные люди, подавая им не только лекарства, но и пищу.

Приют оказался женский, и в нем находилось около «двух тысяч девок больших и малых», как записал Курбатов в дневнике. И у каждой из них «особая постеля с белыми простынями». И никто из приютских не был праздным, все, даже маленькие, трудились. Девочки вязали чулки, а взрослые женщины ткали сукно.

– Хлеб даром не едят, – заметил Шереметев.

– Это точно, – согласился Курбатов, – не то что в наших богадельнях.

Посетили и Неаполь, где хотели пожить дольше, уж очень красивым показался город. Однако началось извержение Везувия, полетели из жерла камни, заклубился дым, затряслась земля, и Борис Петрович отдал русско-италийскую команду:

– Бежим велочэмэнтэ [2]2
  Быстро.


[Закрыть], синьоры.

– Коррэрэ, – подсказал Алешка.

– Ладно, – согласился с замечанием боярин. – Коррэрэ велочэмэнтэ, ребята.

Так распрощались с Неаполем под гул и дым беспокойного вулкана. «От греха подальше», – резонно заметил Курбатов, пряча путевой дневник.

Уходили морем, для чего Борис Петрович нанял два корабля – фелюгу ^{58} и шебеку ^{59} . Сам со всей свитой на фелюге разместился, а трехмачтовая шебека, вооруженная пушками, выполняла роль охранника и разведчика – шла впереди. Предосторожность не была излишней. Накануне недалеко от Мессины четыре османских корабля напали на купцов и один корабль захватили.

Когда миновали Мессину и вышли на траверз Сиракуз в Ионическом море ^{60} , фелюгу Шереметева встретили семь мальтийских галер. Бориса Петровича пригласили подняться на флагман, и капитан-командор приветствовал его:

– Ваше превосходительство, от имени нашего магистра Раймунде де Рокафаула и всего Мальтийского ордена поздравляю вас с прибытием в наши воды.

– Откуда вы узнали, что я иду на Мальту?

– Мы были предупреждены. А когда узнали, что здесь рыскают османы, решили выйти вам навстречу. Для ордена было бы позором, если б нашего гостя пленили османы.

Что и говорить, такая предупредительность ордена понравилась Шереметеву, и он поблагодарил командора.

Когда Сицилия осталась далеко за кормой слева, на зюйд-осте ^{61} на горизонте появились четыре парусника.

– Те самые, – сказал капитан, – которые напали на купцов.

– Может, стоит теперь нам на них напасть? – спросил Борис Петрович. – У вас пушки заряжены?

– А как же? В любой момент жди нападения. Но сейчас нас больше, вряд ли они примут бой.

– А если попробовать? – загорелся Шереметев от мысли, а вдруг и на море удастся виктория. Наверняка бы это понравилось государю. А похвала царя – лучшая награда для воина.

– Попробуйте, – неожиданно согласился командор.

По галерам было передано, чтобы все исполняли действия флагмана. Флагман по команде русского генерала поставил все паруса, и гребцы налегли на весла.

Однако командор оказался прав. Увидев приближение мальтийской флотилии, османы пустились наутек, поставив все паруса.

– Идут в полный бакштаг ^{62} , – сказал командор. – Вряд ли до темноты мы их достанем.

– Ну и мы ж в бакштаге, – возразил Шереметев. – Еще ж и весла.

– Упал бы ветер, мы их достали на веслах, а так…

И действительно, скоро начало темнеть и преследование пришлось прекратить. Командор отдал команду гребцам «сушить весла», а кораблям брать курс на Мальту и идти в галфвинд боковой ^{63} .

Всю ночь шли под парусами и утром завидели Ла-Валлетту – столицу Мальты. С правого борта по команде командора ударили две пушки, выстрелили и с остальных галер. С крепостной стены тоже ответили пушечной пальбой. На пристани толпился народ, свежий бриз пузырил на встречающих плащи, трепал на шляпах белые перья.

Паруса на кораблях убрали, подходили к причалу на веслах, раздавались четкие команды гребцам: «Левая – табань!» ^{64} , «Правая – загребай!», «Обе – малый!», «Все табаним!», «Суши весла!».

– Сам великий магистр встречает, – сказал командор Шереметеву.

– Это который?

– А тот, что впереди.

Шереметев не спеша спускался по трапу, за ним следом шел Курбатов, едва не наступая ему на пятки.

– Алешка, – негромко сказал боярин, – будь маршалком.

– Слушаюсь, Борис Петрович! – отвечал Курбатов, довольный таким доверием.

И когда они ступили на берег, Курбатов громко и торжественно возгласил:

– Его царского величества посол, первый воевода и граф Борис Петрович Шереметев!

«Сукин сын!» – подумал Шереметев, но виду не подал, даже не взглянул в сторону Алешки, наоборот, улыбнувшись, снял шляпу и сделал полупоклон в сторону великого магистра, шаркнув ногой если и не столь изящно, то вполне удовлетворительно.

Великий магистр Раймунде, еще не старый мужчина, в черном бархатном кафтане и накинутом поверх плаще, с мальтийским восьмиконечным крестом ^{65} в петлице, так же приветствовал высокого гостя, сняв шляпу и совершив полупоклон:

– Мы счастливы встречать на нашей земле посланца государя великой России, славного воина и победителя османских орд.

После крепких рукопожатий он спросил:

– Как добрались, генерал?

– Спасибо, хорошо, – отвечал Шереметев. – Жаль, не удалось сцепиться с турками.

– Значит, уже видели их?

– Да. Четыре корабля встретили, но они уклонились от боя.

– Это разбойники-каперы ^{66} , они на купцов охотятся, с военными стараются не связываться.

Магистр представил Шереметеву всех рыцарей, сопровождавших его, а боярин в свою очередь всех своих спутников от секретаря до парикмахера.

Отправив свою свиту устраиваться в гостиницу, Борис Петрович с дворецким, адъютантом и лекарем Шварцем последовали в замок, к торжественному столу, устроенному в его честь. На столе, помимо кувшинов с вином, была щедро навалена на блюдах закуска, состоявшая в основном из фруктов и рыбных блюд.

На застолье кроме гостей присутствовали одни рыцари, это угадывалось по крестам, сиявшим у них на груди. У большинства они были в левых петлицах, но у некоторых на красных лентах на шее. Рыцари были одеты в черные и красные плащи.

Первый тост за здоровье российского царя произнес сам великий магистр. Тост был краток, но из его содержания Борис Петрович понял, что орден возлагает большие надежды на царя в борьбе с османами. И это радовало: «Значит, не напрасно государь послал меня сюда. Орден станет нам надежным союзником».

Затем тосты во здравие высокого гостя и его спутников произносил рыцарь в алом плаще, на груди которого сиял орден несколько больший, чем у других. Как после объяснили Шереметеву, таким награждаются рыцари самого высшего класса.

Когда после торжественного обеда они пришли в гостиницу, Борис Петрович, войдя в указанные слугой покои, неожиданно схватил за ухо Курбатова, шедшего с ним и ничего не подозревавшего.

– За что, Борис Петрович? – ахнул Алешка.

– Ты зачем, сукин сын, меня в графья произвел? А?

– Для пущей важности, Борис Петрович.

– Для какой важности? А если узнают, что я не граф? А?

– Откуда? Я же как лучше хотел.

Шереметев отпустил дворецкого. Тот, потирая ухо, продолжал оправдываться:

– Я подумал: ну посол, ну воевода. Экие чины? Вот граф – это звучит, а вы, Борис Петрович, давно заслужили, ей-ей, говорю по совести.

– Но ведь не было еще такого указу, дурак.

– Так будет, Борис Петрович. Вот помяните мое слово, будет. Через год-два обязательно. Как станете полным генералом ^{67} , ждите и графа.

«Вот, пожалуйста, из подлых, а оценил же мои заслуги, – думал Борис Петрович с удовлетворением. – А государь нет. Впрочем, у него забот своих выше головы. Сам-от в бомбардирах и десятниках обретается. Куда ему о наших титулах думать? Служить надо. Охо-хо-хо, служить и заслужить. Выйдет бомбардир в генералы, небось и нас не забудет. Не таков».

На следующий день два кавалера-рыцаря в красных плащах, присланных к высокому гостю, повели его знакомиться с крепостью и городом. Один из них сносно говорил по-русски.

– Город наш, ваше превосходительство, носит имя одного из великих магистров ордена Ла-Валлетты, при котором Мальтийский орден достиг наивысшего расцвета и славы, – рассказывал рыцарь, ведя гостя на стены крепости. – Именно при нем в средине прошлого века османы привели к крепости сорокатысячную армию. В крепости было всего семьсот рыцарей и около семи тысяч солдат. Ла-Валлетта слал императору гонцов с мольбой о помощи, но так ее и не получили. Рыцари сами отбивались от турок вот из этих самых пушек.

Кавалер похлопал по корпусу длинной пушки, ствол которой выглядывал в бойницу.

– Да, – сказал Шереметев, опытным глазом оценив орудие, – пушка, что и говорить, мощная, крепостная. Такую, пожалуй, на колеса не поставишь. И раскаты у вас великолепные.

Они прошли по всему периметру крепостной стены, и Шереметев под конец сказал:

– Такую крепость, думаю я, взять не просто. А уж пробить брешь в стене, наверно, и невозможно. Какое время рыцари противостояли туркам?

– Четыре месяца, ваше превосходительство. Османы потеряли под этими стенами половину армии.

– А рыцари?

– Погибло двести сорок рыцарей.

– Ну что ж, неплохой размен. За двадцать тысяч турок двести сорок ваших. Неплохой.

– Но мы потеряли еще и около пяти тысяч солдат.

– И все равно ваши потери несравнимы с турецкими. Видно, ваш великий магистр Ла-Валлетта был действительно великим воином.

– Да, да. Это признано и нашими врагами.

Спустились они и в нижние помещения крепости, и даже посетили пороховые погреба и родник, питавший осажденных чистой водой.

А в костеле увидел Борис Петрович в алтаре руку Иоанна Предтечи и части тела других святых, кресты, золотые дароносицы и сосуды «предивной работы».

После обеда великий магистр устроил официальный прием посольству, на котором Шереметев и вручил ему письмо царя. И на вопрос магистра о впечатлениях о крепости отозвался в самых лестных выражениях:

– Сколь живу, воюю, и еще не видел такой чудесно обустроенной крепости. Сразу видно, строили ее добрые, искусные инженеры.

– Силами и заботами нашего рыцарства возведена она, ваше превосходительство.

Вечером Курбатов сказал Шереметеву:

– Борис Петрович, рыцари хотят вас произвести в кавалеры и наградить Мальтийским крестом.

– Ты откуда знаешь?

– Да уж знаю.

Новость для боярина, конечно, была неожиданной и приятной. Но перед дворецким он не выказал своих чувств, сказал равнодушно:

– Ну что ж, пусть награждают.

– Но за это надо платить, Борис Петрович.

– Как «платить»? – не скрыл удивления Шереметев.

– Деньгами, как еще. У них такой порядок, крест-то помимо эмали состоит из золота. Вещь дорогая.

– Вот новое дело. И сколько же?

– Они говорят, сколько, мол, возможно. Но я думаю, сотни две ефимков отвалить придется. Иначе честь уроним.

– Ого! Мы за столько в Неаполе фелюгу с шебекой нанимали.

– Так что? Может, откажемся?

– Нет, нет! Ты что? Кто ж от награды отказывается. Плати. А кому платить-то? Магистру?

– В финансовую камеру. А магистр награждать будет.

– Ну что ж, плати… – вздохнул Шереметев. – Достанет ли нам на обратную дорогу потом?

– Должно хватить. На материк-то они нас бесплатно доставят. Ну а если не хватит, – усмехнулся Курбатов, – ваш крест продадим.

– Дурак ты, Алешка, – сказал Шереметев, но шутку оценил, улыбнулся добродушно.

Сам великий магистр Раймунде, возложив на плечо Шереметева шпагу, посвятил его в рыцари Мальтийского ордена за его «славные победы над врагами Креста – османами» и попросил повторить за ним слова клятвы посвящаемого:

– Я, Борис Шереметев, вступая в орден иоаннитов, клянусь посвятить жизнь свою священной борьбе с врагами Креста нашего, не щадя ни состояния, ни живота своего.

Магистр лично прикрепил на лацкан кафтана посвященного восьмиконечный Мальтийский крест и трижды облобызал нового рыцаря.

На крепостной стене грохнула пушка в честь такого события.

На следующий день после награждения Бориса Петровича пригласили к магистру и тот вручил ему ответное письмо царю, сказав при этом:

– Нам искренне жаль расставаться с братом нашим Борисом, но мы желаем тебе счастливого пути, ибо ты исполняешь волю великого государя России и должен донести до него наше послание.

«Эк они хитро выдворяют-то «брата» своего, канальи!» – подумал новоиспеченный кавалер, но вслух молвил:

– Великий государь ласкал себя мыслью быть гостем у вас, магистр.

– О-о, это было бы высокой честью для нас! – воскликнул Раймунде. – Наша семья пополнится тогда еще одним кавалером. И каким!

В тот же вечер кавалер Мальтийского креста Борис Шереметев со всей своей свитой отплывал на материк. И провожавшие его братья-рыцари были опечалены расставанием. Однако боярин уже знал истинную цену этим чувствам, но не унывал, поскольку его вновь ждала Италия.