Текст книги "Фельдмаршал Борис Шереметев"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

Глава тринадцатая
ГЕНЕРАЛЬНОЙ БАТАЛИИ БЫТЬ

– Ваше величество, – сказал Пипер, выбрав, как казалось, очень удобный момент, когда король задумался о чем-то, – настало время решаться наконец.

– На что решаться, граф? – стряхивая задумчивость, спросил Карл.

– Решаться на немедленный уход за Днепр.

– Вы хотите, чтоб я отступил?

– Но это не будет отступление, ваше величество. Это будет самый разумный ход в этой кампании. Мы отойдем, чтобы дождаться подкрепления. У Мазепы в Белой Церкви есть большие запасы провианта.

– Нам пора драться, граф, а не гоняться за мифическими запасами провианта. И потом, едва русские определят наше направление, как поступят с Белой Церковью, как и с Батурином.

– Но мы положили под Полтавой около трех полков. Петр начинает стягивать вокруг нас все свои силы. Мы скоро окажемся в тугой петле.

– Ну и отлично. Чем туже затянется петля, тем сокрушительнее я разорву ее, граф. Разве вы не видите, русские все время уходят от моих ударов. А почему? Боятся. Знают, что не выдержат их.

Карлу надоела назойливость первого министра, и он уехал из штаба, решив заночевать в лагере среди солдат. Те не станут докучать глупыми вопросами, они слепо верят своему королю, а он в себя, в свою непобедимость и счастье.

Там, среди солдатских костров и палаток, он чувствовал себя гораздо спокойнее, а главное, знал, что своим присутствием воодушевляет солдат: «Король с нами, значит, мы непобедимы».

Карл уже уснул было у костра, прикрывшись своим плащом, когда рядом послышался встревоженный разговор:

– Это не наши костры. Днем на том месте никого не было.

– Днем не было, но сейчас ведь кто-то есть.

– Это, наверное, казаки.

– Если это казаки, надо предупредить короля.

– Я все слышал, – сказал Карл, откидывая плащ. – И сейчас сам проверю, кто там находится. Подайте моего коня.

– Но, ваше величество! – встревожился адъютант. – Вы можете послать драгун, зачем же самому в разведку.

– Ах, оставьте, полковник, я знаю, что мне надо делать.

Карл сел на коня, проверил наличие пистолетов, закрепленных у передней луки седла, и поскакал рысцой в темноту.

Адъютанту ничего не оставалось делать, как следовать за королем в окружении нескольких драгун, оказавшихся под рукой, и молить Бога, чтоб ничего не случилось.

Костер находился не столь близко, как казалось вначале, но мало-помалу они к нему приблизились. У костра находилось несколько человек, и, когда подъехал король, все они повернулись к нему выжидательно.

Карл слез с коня и, направляясь к костру, спросил строго:

– Кто такие?

Ответа не последовало, поскольку никто не понял шведского языка, но зато Карл заметил, как некоторые потянулись к своему оружию. Король, не долго думая, вскинул пистолет и выстрелил в ближайшего. Тот упал замертво.

Остальные мгновенно вскочили, и три ружейных выстрела ударили почти одновременно в ответ на выстрел короля. Карл, почувствовав сильный удар в ногу, упал.

– Стреляйте! – вскричал адъютант драгунам, соскочив с коня, и бросился к королю – Ваше величество, вы живы?

Драгуны открыли беспорядочную пальбу в темноту – у костра никого уже не было.

– Я жив, полковник, – отвечал король. – Но что это были за люди?

– По всей видимости, казаки, ваше величество. Ах, зачем вы не послушались меня?

– Перестаньте, полковник. Если бы король всегда слушал советы адъютантов, то он бы не выиграл ни одной битвы.

Подоспевшие драгуны слезли с коней, подняли короля и помогли ему сесть в седло.

– Едем в ставку, – сказал адъютант, беря поводья королевского коня. Но король выдернул поводья из его рук.

– Не усердствуйте, полковник. Я пока сам могу справляться с лошадью.

Однако от потери крови у короля кружилась голова, и едва вернулись в свой лагерь, как его пришлось снять с коня и положить на носилки.

Так, на носилках, он и был доставлен в свой штаб. Адъютант велел дежурному офицеру немедленно звать Ноймана – королевского врача, а также послал сообщить фельдмаршалу и графу о случившемся.

Нойман, едва появившись в дверях, скомандовал:

– Свету! Как можно больше свету! Раненого на стол.

Адъютанты и офицеры бросились зажигать свечи, притыкая их на всех возможных выступах избы. Даже на печи загорелся ряд толстых свечей.

Со стола убрали карты, застелили его простыней, перенесли короля на стол. Нойман первым делом разрезал и сбросил на пол окровавленный сапог. Несколько уняв текущую из ступни кровь, исследовал рану и, убедившись, что она не сквозная, вздохнул тяжело.

– Что там, Нойман? – спросил король.

– Пуля внутри, ваше величество, боюсь – в кости. Придется резать.

– Ну что ж, режьте, раз надо.

– Но будет очень больно, ваше величество. Я могу разбавить и дать вам спирту, это несколько облегчит.

– Не пытайтесь меня споить этой мерзостью, Нойман. Делайте свое дело. Я солдат, а не красная девка.

Нойман достал и разложил свой инструмент. Операция началась.

В штабе скоро появился Пипер, а за ним и фельдмаршал Реншильд. Оба были встревожены.

– Что случилось? Как это произошло?

Но на это никто им ничего не ответил, взгляды всех были прикованы к происходящему на столе. Неожиданно им ответил сам король, голосом нарочито бодрым, но напряженным от сдерживаемых, зажатых чувств:

– Пустяки, господа. Я легко ранен.

Нойману пришлось расширить рану, чтобы извлечь пулю, застрявшую в кости. Операция была болезненной, однако Карл, стиснув зубы, не проронил ни звука. Он мужественно перенес все, и только когда Нойман, замотав ногу, завязал последний узелок и оставил наконец раненого в покое, короля покинули силы. Прошептав блаженно: «Все!» – он впал в полузабытье.

– До утра я бы не советовал беспокоить его величество, – оглядев всех сердито, сказал Нойман. – Слишком много сил он потратил на операцию.

Все осторожно, на цыпочках стали отходить от стола и удаляться из горницы. Полковник-адъютант хотел задержаться, но Нойман, метнув на него злой взгляд, сказал:

– Возле его величества останусь я. Не забудьте потушить свечи, мне достанет пяти.

Фельдмаршал и Пипер прошли в соседнюю горницу, куда был приглашен и адъютант короля, рассказавший, как все произошло.

– Эта рана, полковник, на вашей совести, – холодно заметил Реншильд. – Вы были рядом, вы обязаны были не допустить этого.

– Но я… – начал было оправдываться тот, однако фельдмаршал перебил его:

– Ступайте.

После ухода королевского адъютанта граф и фельдмаршал долго молчали. Наконец Пипер, стоявший лицом к темному окну, повернулся к Реншильду:

– Что вы сейчас скажете, фельдмаршал?

– Ну что сказать, граф? Конечно, печально, что в канун главной баталии выведен из строя король. Это, как бы сказать, это…

– Это легкомыслие, – подсказал Пипер. – Да, да, фельдмаршал, надо называть вещи своими именами. Вы ведь не поехали в разведку. У царя Петра тоже, наверное, хватает ума посылать в разведку других. Что мы теперь будем делать? Скажите мне – что?

– Вот наступит утро, граф, и король распорядится, что нам надо делать.

– Я и сейчас знаю, как он распорядится. Драться. Впрочем, иного и быть не может. Русские сами навяжут нам бой. Но ведь теперь армия обезглавлена. Неужели вы не понимаете этого?

– Ах, граф! – поморщился Реншильд. – Я человек военный и, может быть, более вас понимаю весь ужас случившегося. Но давайте подождем до утра, что скажет король.

Утром королю доложили, что русские начали переправу через Ворсклу на правый берег. Все понимали, что это значило – близилось генеральное сражение.

– Может, следует атаковать переправу, – полувопросительно сказал Реншильд.

– Нет, нет, – решительно отвечал король. – Нам надо кончать с Полтавой. Немедленно. Перед битвой мы должны, в конце концов, опереться на крепость. Иначе она будет нам как нож у спины.

И вновь начались изнурительные штурмы Полтавы, в мортирах жегся последний порох, по три полка одновременно шли в атаку, закладывались мины под стену, хотя ни одной из них не суждено было взорваться.

Два дня кряду – 21 и 22 июня – шли кровопролитные бои у стен крепости. Гарнизон нес потери. За ружья взялись женщины. Чтобы как-то поддержать дух осажденных, Петр 26 июня прислал в ядре последнее письмо:

«Ныне вам повелеваем, чтобы вы еще держались до половины июля и далее, понеже мы лучшую надежду имеем отселя, с помощью Божиею, имеем вас выручить, о чем паки подтверждаем: держитесь как возможно».

Келин прочел людям письмо царя с крыльца Спасского собора, опустив лишь сроки. Он как военный человек понимал, что царь их умышленно удлинил (письмо могло попасть и в руки неприятеля), но даже он не подозревал, как близко освобождение. До него оставались всего сутки.

Как только началась переправа войск через Ворсклу, царь совсем забыл об отдыхе. В темно-зеленом мундире полковника Преображенского полка он носился на коне из конца в конец русского лагеря, отдавая распоряжения, вникая во все вопросы подготовки к сражению.

Первым делом он определил место будущей битвы: она должна была произойти на поле, ограниченном с двух сторон лесом. Царь приказал поперек поля, от леса до леса, срочно копать и обустраивать шесть редутов ^{232} , отстоявших друг от друга на расстоянии ружейного выстрела. Кроме этого, четыре редута было намечено расположить перпендикулярно к этим шести, то есть вдоль поля. В каждом редуте, как в маленькой крепости, предполагалось расположить до тысячи солдат с ружьями и пушками.

Огонь редутов должен был рассечь на части боевые порядки неприятеля.

Петр торопил, подгонял всех, работа в редутах шла беспрерывно днем и ночью. Поскольку обе стороны понимали неизбежность столкновения, царь предложил Шереметеву по-рыцарски договориться с Реншильдом о дне генеральной баталии.

Шведы были готовы начать ее хоть завтра, но костью в горле была им Полтава. Ее надо было взять до баталии, взять во что бы то ни стало. В стороне крепости слышалась беспрерывная пальба, оттуда поднимался к небу пороховой дым.

Петр I, собрав в Семенове военный совет, попросил генералов прислушаться к шуму отдаленного сражения.

– Вы слышите, господа генералы, какой великий подвиг во славу России свершает Полтава. Три месяца гордый Карлус ломает об нее зубы. Три месяца простой народ вкупе с солдатами стоят неодолимой стеной пред шведом. Полтава истекает кровью и надеется только на нас, но и нам дает она драгоценное время для подготовки к генеральной баталии. А посему слушать прошу диспозицию к бою. Первыми примут удар редуты, посему, генерал Брюс, прошу вас, как командующего артиллерией, озаботиться установкой легких пушек в редутах, имея при них добрый запас пороха и картечи. Тебе, Борис Петрович, надлежит оставить в редутах пехоту с добрыми командирами. Сразу за редутами встаешь ты, светлейший, с кавалерией, ты и станешь по мере надобности атаковать неприятеля. Но старайся далеко не отрываться, дабы не быть окружену. Не забывай, что слева пред тобой лес, и старайся отжимать шведов туда. В лесу наши дерутся зело успешно, понеже ^{233} деревья помогают. Далее за редутами будут развернуты основные силы, Борис Петрович, под твоим командованием – пехотные полки под прикрытием кавалерии и артиллерии. Неприятель, прошедший редуты, должен встретить вначале хороший артиллерийский огонь, а потом уже пехотную атаку. Сам я встану во главе первой дивизии и прошу всех, господа генералы, эстафеты свои слать туда.

– Позвольте, ваше величество, – заворочался Шереметев, – попросить вас от своего имени и всего генералитета, чтоб вы к баталии не приобщались, понеже сие не царское дело.

– Это верно, – сказал Брюс. – Вы, государь, есть голова всего государства, а голову всегда беречь надлежит.

– Пустое, господа генералы, – нахмурился Петр. – Я полковник Преображенского полка и в силу звания своего беру себе первую дивизию. А приобщаться мне или не приобщаться – впредь разговора не заводить. Все.

Петр несильно хлопнул ладонью по столу, как бы ставя точку на обсуждении этого вопроса.

– Борис Петрович, ты вел переговоры с Реншильдом о дне баталии?

– Да, государь. Мы договорились начать оную утром 29 июня, как токмо взойдет солнце.

– Ну что ж, три дня нам достанет закончить все редуты. Одно худо: удержится ли до сего дня Полтава.

– Даст Бог, выстоят, Петр Алексеевич. Без малого три месяца держались, а уж три дня как-нибудь сдюжат.

В горницу вошел адъютант царя и, пробравшись к Петру, положил перед ним на стол бумажку и что-то шепнул.

– Когда? – быстро спросил Петр.

– Только что, – отвечал адъютант.

Петр быстро прочел написанное на бумажке, поднял глаза.

– Господа генералы, только что из гвардейского полка к неприятелю перебежал унтер-офицер.

– Кто? – подался вперед всем корпусом Меншиков, знавший их всех много лет.

– Ройтман.

– Немец, – грохнул светлейший кулаком по столу. – Так я и знал.

– Этот унтер-гвардеец слишком много знает, – продолжал Петр. – Теперь наши редуты будут у короля как на ладони. Что делать, Борис Петрович?

– А что сделаешь, Петр Алексеевич, редуты поперечные выстроены. Осталось пушками да людьми усадить. Еще не доделаны два продольных редута. Вот новобранный полк у нас… Изменник наверняка направит короля с главным ударом на новобранцев.

– А что предлагаешь?

– Я думаю, надо отобрать у новобранцев их серую форму и одеть в нее лучший полк.

– Какой?

– Думаю, Новгородский. Этот полк зело стоек, и Карлус на нем себе шею своротит.

– Добро, Борис Петрович. Делай так.

Фельдмаршал и генералы стали выходить из горницы, задержался, как всегда, светлейший. Когда остались они вдвоем, царь с укором заметил:

– Ты б, Данилыч, поменьше немцев срамотил. А то неловко перед Брюсом, Гольцем и Аллартом. Изменники во всякой нации есть. Эвон Мазепу возьми, однако ж мы не кричим, что малороссияне все предатели. Не они ли эвон Полтаву защищают, живота не жалея.

– Так ведь, мин херц, от самого Гродна как перебежчик, так немчин.

– Что делать, Алексаша, Россия для них не родина. Но вот унтера-гвардейца, убей, понять не могу. Неужто он и впрямь думает, что мы слабее Карла?

– Думает, сукин сын, думает. Но вот возьму в плен, ей-богу, на кол посажу иуду.

– Ладно. Возьмешь, посадишь. Ты вот что, Данилыч, всех ближе к шведу будешь. Не спускай глаз с него. Двадцать девятое двадцать девятым, но не верю я в их рыцарство. В любой миг могут кинуться на нас.

– Хорошо, мин херц. Будь покоен. Я услежу. И дам знать тебе сразу.

– Не забывай, я буду в первой дивизии.

Они простились тепло, даже обнялись на всякий случай: баталия – не танцы, в любой миг можно живота лишиться.

Перебежчик очень обстоятельно рассказал королю, сидевшему с забинтованной ногой на лавке, что делается в русском лагере к предстоящей битве. Карл не стал задавать свой обычный вопрос: «Зачем перешел к нам?» Он был твердо уверен, что все еще сильнее царя, оттого и бегут от него офицеры-иностранцы.

– Вы можете указать наиболее слабые места в русском построении?

– Да, ваше величество, в первой линии за редутами будет стоять полк вчерашних рекрутов, они не обстреляны и побегут после первого удара. Это послужит добрым сигналом для других полков. Не мне объяснять вам, сколь заразительна паника в бою. Все новобранцы в серой форме и сразу выделяются изо всего построения.

– Хорошо, мы учтем это. Что бы вы еще хотели сообщить нам, унтер, что, на ваш взгляд, является важным?

– Вы должны знать, ваше величество, я, собственно, и решил вас предупредить об этом. К царю на помощь идет нерегулярная конница – около сорока тысяч. Через три-четыре дня она будет здесь, и как сказали русские, тогда они смогут разобрать шведов по рукам.

Карл быстро взглянул на Реншильда. Они поняли друг друга – монарх и фельдмаршал.

– Ну что ж, унтер, – сказал король, – вы принесли очень ценные для нас сведения и сразу после битвы получите награду, достойную вашей услуги. Идите. Находитесь при моем штабе, вы можете понадобиться.

– Спасибо, ваше величество, – поклонился унтер и вышел.

Едва за ним закрылась дверь, Карл насмешливо взглянул на Реншильда:

– Вы не находите, фельдмаршал, что Шереметев надул нас, точнее вас? Назначая двадцать девятое число для баталии, он знал, что к этому дню придет сикурс в сорок тысяч.

– Но, ваше величество, эту дату назначили мы, чтоб успеть за эти дни взять Полтаву.

– К черту Полтаву! – крикнул Карл, настолько она навязла у него в ушах, что упоминание о ней вызывало у короля головную боль. – К черту вашу договоренность с Шереметевым! Мы ударим сегодня ночью. Полтава пусть спит. А мы подойдем в темноте и захватим редуты. Пушки повернем против Шереметева, и победа у нас в кармане. Полтава проснется, когда русской армии не будет существовать. И она тут же выбросит белый флаг.

Карл радостно потер руки. В таком настроении давно не видел его фельдмаршал.

– Ну как мой план, Реншильд?

– Я всегда дивился вашему полководческому гению, ваше величество. Вы умеете быстро находить выход из самых, казалось бы, безвыходных положений.

Реншильд не лукавил, лишь чуть льстил. Он действительно верил в возможность осуществления такого плана, ибо не раз был свидетелем еще более авантюрных предприятий своего повелителя, оканчивавшихся вполне благополучно.

– Я поеду сейчас в полки, я вдохновлю солдат на подвиги. Пусть позовут моих драбантов-носильщиков, – велел Карл.

Но вместо носильщиков в горницу влетел Мазепа, он сиял, заламывая сцепленные руки.

– Ваше величество, ваше величество! – захлебывался Мазепа от восторга. – К нам прибыл посол от крымского хана.

«Вот счастье и начинает поворачиваться ко мне, – подумал король. – Если хан подкинет мне тысяч сорок головорезов, я брошу их против царской иррегулярной конницы. Все уравновесится».

– Где он? – спросил король Мазепу.

– Сейчас будет. Я помчался вперед, чтоб обрадовать вас.

– Спасибо, гетман, вы очень старательны.

Ханский посол в расшитом шелковом халате, в мягких козловых сапогах, едва шагнув через порог, торжественно и витиевато приветствовал непобедимого короля, «лучшего друга» крымского хана, желал ему новых побед и удач в его многотрудном пути.

У Карла едва хватило терпения выслушать эти длинные пассажи восточного приветствия.

– Что передал мне хан?

– Хан приготовил королю тридцать тысяч лучших конников, но султан не разрешил ему выступать против московитов.

– Как?! – вскричал Карл возмущенно. – Но хан же обещал.

– Хан и сейчас готов выступить, но султан не разрешает.

– Но почему?

– Султан сказал, что с Москвой у него вечный мир. Он не хочет ссоры с царем.

– Ага, он хочет загребать жар чужими руками. Не далее как завтра царь будет в моих руках. Что тогда запоет ваш султан? Но тогда я не подпущу к русскому пирогу ни его, ни твоего хана. Слышишь? Хан тоже ничего не получит.

– Но, король, хан рад всей душой.

– Мне от его радости никакого прибытка. Можешь остаться до завтра и все увидишь своими глазами. И расскажешь своему хану. Эй, подавайте скорее носилки, я не могу терять время на пустые разговоры.

Несколько драбантов осторожно подхватили короля на руки и вынесли из избы во двор, где были уже готовы носилки в виде качалки, устроенной между двумя лошадьми.

Полки были выстроены к встрече короля, перед полками он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Как солдаты вдохновлялись, видя своего короля, так и он вдохновлялся, видя их, надеясь на них.

– Солдаты! – крикнул Карл столь громко, сколь мог. – Идите на врага смело, добывайте себе честь и славу. Вас ждет там много еды. Идите и возьмите ее. Пусть будет сыт тот, кто сильнее. Пусть ваши сердца будут беспощадны!

– Слава-а, слава-а! – неслось от полка к полку вслед за передвигающимися носилками с королем.

– Солдаты, знайте, я буду с вами!

И солдаты знали, что это не пустые слова, что король действительно будет с ними. Может, за то они и любили его, что он не гнушался ни солдатской каши, ни солдатской службы. Он, будучи королем, оставался солдатом.

– Слава-а, слава-а-а!..

Когда король возвратился в свой штаб, глаза его искрились от возбуждения. Тут же на столе была разложена карта, вокруг по знаку короля расположились все генералы.

– Итак, господа, решено. Сегодня в два часа ночи мы выступаем, – начал Карл, как всегда перед боем, повелительным тоном. – Общее руководство сражением я возлагаю на фельдмаршала Реншильда. Первыми, оставив в тылу спящую Полтаву, выступают Шлиппенбах и Розен, в их задачу входит внезапное нападение на русские редуты и их захват. Как только редуты будут захвачены и пушки русских повернуты против их главных сил, в бой вступает моя группа и группа генерала Левенгаупта. Здесь на заключительной фазе наш напор должен быть неудержимым. Мы прижмем русских к реке и утопим в ней их всех. Пленных не брать.

– И царя? – спросил Левенгаупт.

– Царя и сановников можно взять, он же должен подписать капитуляцию и отречение от престола, но рядовые подлежат полному уничтожению. Нам их кормить нечем. Какие есть вопросы, господа?

– Ваше величество, – подал голос Гилленкрок, – у нас пороха осталось только на четыре пушки, а у противника более ста пушек.

– Кому что, а у генерал-квартирмейстера порох на уме, – усмехнулся Карл. – Именно для того, чтоб сразу иметь много пушек и пороху, дорогой Аксель, мы и выступаем ночью. У русских половина артиллерии в редутах. Возьмем редуты, и будут у нас и пушки, и порох. Генерал Шлиппенбах, обращаю ваше внимание, редуты надо взять до рассвета.

– Я возьму их, ваше величество.

– Я не сомневаюсь. Кажется, все, господа. Сейчас ступайте по своим местам. Начинаем в два часа ночи. Ну а встретимся теперь уже после боя. У царя, говорят, в шатрах приготовлен вкусный обед. Приглашаю вас всех, господа, после боя в шатры царя на пир победителей.

– Спасибо, ваше величество, – отвечал за всех Реншильд.

Генералы, откланиваясь, стали расходиться, остался Гилленкрок.

– Ну что, Аксель? Опять о порохе?

– Увы, ваше величество. Где прикажете поставить эти четыре пушки?

– Отдайте их на правый фланг Реншильду. Шлиппенбаху они не понадобятся, он пойдет на цыпочках. А в редутах ему хватит русских пушек и пороху.

План короля был блестящ, если б ему не помешал сущий пустяк, а именно гул многих тысяч солдатских ног и конских копыт, двинувшихся в два часа ночи от Полтавы на редуты.

Светлейшему первому доложили об этом, и он, поняв, что шведы нарушили договоренность, отправил посыльного к царю, а свои полки привел в боевую готовность и передал в редуты команду готовиться к бою.

Как это ни странно, приближения шведов не почуяли самые дальние, а точнее, самые передовые редуты, где еще не закончены были строительные работы. Видимо, за стуком топоров, кирок и визгом пил солдаты не услышали подкрадывающегося врага.

Работа шла при свете нескольких костров, солдаты были безоружны, и многие из-за тяжелой и жаркой работы раздеты до исподнего. И когда шведы ворвались в редут, застигнутым врасплох русским солдатам пришлось отбиваться топорами, лопатами, кирками. Хотя силы были и неравные, два редута дрались более двух часов.

– Начало положено, – послал к королю посыльного Шлиппенбах. – Два редута наши.

В Полтавском сражении это был единственный победоносный доклад королю. Да и то «побеждены» были два строящихся редута, не имевших еще даже артиллерии.

Зато следующие редуты (два продольных к полю и шесть поперечных) встретили врага таким артиллерийским огнем, что шведы попятились.

Как только пушки умолкли, из-за редутов вынеслась конница светлейшего под его личной командой. Шведы пустили свою кавалерию. В ход пошли палаши, их звон и скрежет сопровождался топотом копыт, ржанием и храпом коней, вскриками раненых.

Почувствовав, что шведы вот-вот побегут, Меншиков послал к Петру посыльного:

– Проси у государя пехоту, мы их погоним.

В это время царь и фельдмаршал были заняты выводом из лагеря полков и расстановкой их в ретраншементе ^{234} согласно выработанной диспозиции.

– Пехота? Для чего она ему? – спросил Петр посыльного.

– Светлейший князь считает, что с помощью пехоты сможет погнать шведов.

– Эк его взгорячило! – крикнул царь и приказал: – Передай светлейшему приказ немедленно отходить и не тратить попусту людей.

Посыльный нашел светлейшего на поле боя возле только что убитого коня. Один из адъютантов уступил ему своего. Меншиков, потирая ушибленную при падении коленку, спросил:

– Ну, что государь?

– Государь приказал отходить вашей светлости за редуты.

– А-а… – поморщился Меншиков и, вскочив на коня, крикнул посыльному: – Скачи назад и скажи, что я с ними столь близок, что не могу загривка показывать, понеже побит буду.

Выслушав доклад посыльного об отказе светлейшего исполнить приказ, Петр выругался по-немецки:

– Доннер веттер! Думкопф! – И вызвал к себе генерал-адъютанта: – Скачи к светлейшему со строжайшим моим предписанием отходить немедленно за редуты. Мы не можем открыть огня по шведам, пока он не оставит поле. Слышь, не-мед-лен-но. Не отойдет, отдам под суд.

Генерал-адъютант прискакал на поле боя, которое уже осветили косые лучи восходящего за лесом солнца. Он попал в короткую передышку, когда противники откатились друг от друга и лишь перестреливались, накапливая силы к очередной сшибке.

Ярко-белый кафтан светлейшего был далеко виден не только для своих, но и для шведских стрелков. Когда генерал-адъютант, подскакав к Меншикову, стал передавать ему приказ царя, пуля ударила в голову коня светлейшего. Тот в предсмертном порыве встал на дыбки и рухнул на землю.

Меншиков привычным движением сбросил стремена, и, когда конь упал, седок тут же встал на ноги.

– Не везет нынче. Уж второго мне порешили шведы.

– Это по вас целят, ваше сиятельство.

– Знаю. Целят по мне, а бьют коней.

Адъютанты подали светлейшему другого коня, он не мешкая взлетел в седло. И в это время с царского генерал-адъютанта сшибло пулей шляпу.

– О-о… – улыбнулся светлейший, – и ты им по вкусу пришелся, братец. Скачи-ка скорее к государю и скажи: приказ-де будет исполнен с таким поспешанием, дабы шведу сие конфузией померещилось. Скачи.

Генерал-адъютанту подали его пробитую пулей шляпу, и он ускакал.

Меншиков велел передать по своей кавалерии, что сразу по его сигналу – выхваченной и взнятой над головой шпаге – всем вместе повернуть назад и скакать во весь опор за редуты, дабы как можно скорей дать простор своей артиллерии.

Как и рассчитывал Меншиков, внезапный и быстрый уход русской кавалерии с поля боя Шлиппенбах и Розен восприняли как отступление и бросились вдогонку.

Но едва кавалерия Меншикова покинула поле, как грянули пушки и ружья изо всех восьми редутов. Первые ряды конников рухнули на землю, но ржание и крики их перекрывал непрекращающийся рев артиллерийской канонады. Картечь и ружейная пальба буквально выкашивали шведские построения.

Шлиппенбах был ранен картечью в голову. Кавалерия его, остановленная смертоносным огнем русских, смешалась, рассеялась по полю, ища спасения от визжащей в воздухе картечи. Этим спасением показался шведам лес, остатки конницы Шлиппенбаха и пехоты Розена кинулись туда.

Фельдмаршал, наблюдая за полем боя в подзорную трубу, уследил этот момент и приказал адъютанту:

– Скачи к светлейшему! Пусть немедля преследует шведов, отошедших в Яковецкий лес. И ищет над оными викторию. Боур пусть уходит на правый фланг ретраншемента.

Лучшего поручения светлейший и сам себе не мог пожелать. Он тут же, привстав в стременах, вскричал, не скрывая радости:

– За мной, орлы-ы!

И поскакал к лесу, алый плащ развевался сзади, словно зовя кавалеристов к солдатскому счастью.

Светлейший князь Римской империи Александр Данилович Меншиков был искренне счастлив именно в такие минуты, когда он скакал впереди своих конников, беззаветно ему преданных и любивших его. Состояние его души всегда передавалось его кавалеристам, и они обычно дрались с веселой бесшабашностью, словно не со смертью играли.

И теперь, ворвавшись в утренний лес, они с веселыми криками носились по нему и рубили разбегавшихся шведов. Но в отличие от врага своего русские кавалеристы никогда не убивали человека, бросившего оружие и поднявшего вверх руки. Более того, великим грехом считали срубить безоружного.

Поднял руки – пленный. Живи.

– Ваша светлость, ихний генерал.

К Меншикову подвели седого, довольно грузного офицера в генеральском мундире, с перевязанной головой.

– Вольмар Шлиппенбах, – представился он и, вынув шпагу, протянул ее эфесом вперед светлейшему. – Примите шпагу.

– О-о, – заулыбался Меншиков, – вы не представляете, генерал, как я льстил себя надеждой когда-нибудь увидеть вас. Из уважения к вашему имени я оставляю шпагу вам. Вы отдадите ее самому государю. Поверьте, он будет рад встрече не менее моего.

Шлиппенбах в недоумении вложил шпагу в ножны, не зная, к добру ли это, но на всякий случай сказал Меншикову:

– Благодарю вас, князь, я не забуду вашего великодушия.

Меншиков распорядился собрать шведские штандарты, а всех пленных увести в Семеновский лагерь под караулом.

Через полчаса после Шлиппенбаха сдался Розен вместе со своими пехотными батальонами.

Боур же, исполняя приказ фельдмаршала, направился со своей кавалерией на правый фланг ретраншемента и проехал перед укреплениями. Левенгаупт, приняв этот маневр за отступление, пустил за Боуром кавалерию, которая тут же попала под губительный огонь пушек из ретраншемента. И отступила, понеся тяжелые потери.

Король, узнав о пленении Шлиппенбаха, рассвирепел и так ударил рукой о свои носилки, что расшиб ладонь до крови.

– Старый трухлявый дурак! – кричал Карл. – Ему не кавалерией командовать, а пасти свиней. Он испортил нам все начало, а теперь решил отсидеться в плену. Как только кончится сражение, я велю его повесить. Дурак… дурак… дурак…

Не мог знать король, что «трухлявый дурак» переживет его – молодого монарха – более чем на двадцать лет, через шесть лет после Полтавы станет русским генералом, а к концу жизни дослужится до члена Верховного суда Российской империи.

К половине шестого первая фаза баталии закончилась. Стрельба прекратилась. В шведском лагере играла труба, сзывая уцелевших после атаки на редуты.

Теперь шведы готовили к удару основные силы, выстраивали полки в линию, имея за спиной Сенжары, а в лицо – солнце. Редуты, так и не взятые, были обойдены и оставлены о правую руку от линии.

Эта передышка нужна была и русским. Начало баталии застало их основные силы в лагере у села Семенова. Их требовалось срочно вывести и выстроить в боевую линию для встречи шведов.

Во время смотра полков и артиллерии царь Петр сказал Шереметеву:

– Борис Петрович, у шведов, сказывают, тридцать четыре полка, у нас – сорок семь. И ежели все мы их выведем, то неприятель, увидя наш перевес, не пойдет ли на убег?

– Бог его ведает, ваше величество.

– Вели, пожалуйста, в ордер баталии ^{235} не выводить и оставить в ретраншементе полки Лефортовский, Гренадерский, Ренцелев, Троицкий, Ростовский и Апраксина. Окромя этого, вели сделать убавку в полках, выходящих в ордер. В первую линию становятся первые батальоны, во вторую – вторые. И довольно. Иначе как бы Карлус не задал стрекача.