Текст книги "Фельдмаршал Борис Шереметев"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

Глава восьмая
БИТВА ПРИ ЛЕСНОЙ

Войдя в Стариши, Карл вынужден был опять остановиться. Лошади были вымотаны тяжелой дорогой, точнее, бездорожьем, а главное, бескормицей. Да и людям требовался хлеб, хлеб, хлеб.

Отряды, снаряжаемые Гилленкроком на поиски хлеба, рыскали по окрестностям, ловили разбегающихся крестьян, пытали, устраивали им «пляску по небу», вешали одного за другим.

Но не всякий пойманный выдавал шведам место хлебной ямы. Кто оттого, что не ведал таковой, а кто из ненависти к завоевателям, понимая, что все равно убьют, молчал до конца.

Но для завоевателей явилось полной неожиданностью, когда загнанные в чащобы, лишенные крова крестьяне стали сами нападать на шведов. Стоило какому-нибудь солдату отдалиться по какой нужде от дороги, как его вскоре находили мертвым. Мало того, и отряды, искавшие хлеб, нередко подвергались нападениям.

– Что за народ! – возмущался король. – В Европе я вешал двух-трех человек, и сразу все остальные стихали. А здесь? Чем больше виселиц, тем больше непокорства.

– Азиаты, ваше величество. Зверям подобны, – отвечал генерал-квартирмейстер Гилленкрок.

– Ну, Аксель, – обратился к нему Карл, садясь на коня, – что бы вы могли посоветовать, куда нам дальше двинуть войско?

– Но у вашего величества, надеюсь, есть какие-то намерения, – отвечал Гилленкрок. – Если б я их знал, тогда б, возможно…

– У меня нет никаких намерений, Гилленкрок, – неожиданно усмехнулся король. – Я хотел знать ваши. Подумайте.

Он тронул коня и ускакал проверять аванпосты. Гилленкрок отправился к графу Пиперу.

– Что делать, граф? У короля до сих пор невозможно узнать, куда же наконец мы пойдем.

– Ах, генерал, завтра будет военный совет, и нам с вами необходимо постараться убедить короля сделать разумный выбор.

– Мне кажется, граф, самое разумное будет идти к Могилеву, по моим сведениям, сей повет менее разорен. А главное, это будет шаг навстречу Левенгаупту.

Первый министр и генерал-квартирмейстер решили на военном совете держаться сообща.

На военном совете, который начался на следующий день после завтрака, Карл XII первым долгом спросил:

– Кто мне ответит, где сейчас Левенгаупт?

Генералы удивленно переглянулись. Каждый понимал, что любые сведения о движении Левенгаупта в первую очередь поступают к королю.

– Я полагаю, ваше величество, – дабы замять неловкость, начал первый министр Пипер, – он еще далеко от театра наших действий, и поэтому было бы самым разумным выступить ему навстречу.

– Это будет равносильно отступлению, – заметил фельдмаршал Реншильд.

– Не отступлению, фельдмаршал, а шагом к усилению армии, – возразил Гилленкрок. – Именно после соединения с Левенгауптом мы смогли бы двинуться на Москву через Смоленск, имея при себе его обоз.

– А я считаю, – взглянул Реншильд на короля, ожидая от него поддержки, – я считаю, что нам необходимо повернуть на юг.

Карл старался сохранить бесстрастное выражение лица, не вмешиваться в спор, не давая хотя бы мимикой кому-то перевес. Пипер прищурился и заметил с сарказмом:

– Если у фельдмаршала ревматизм, то это не значит, что мы все должны бежать к солнцу.

Король чуть улыбнулся, но не настолько, чтоб это было воспринято как поддержка графа, ему просто понравилась «шпилька» о фельдмаршальском ревматизме.

– При чем тут ревматизм, граф? – отвечал Реншильд. – За поворот на юг говорят благоприятно складывающиеся обстоятельства.

– Вы имеете в виду Мазепу?

– И его тоже. Он обещает выставить двадцать тысяч казаков.

– Обещает? – опять прищурился Пипер. – Надеюсь, фельдмаршал понимает, что обещание еще не есть дача.

– Помимо этого, Украина выгодна со всех сторон, граф. Во-первых, там благодаря Мазепе мы получим вдоволь провианта. Далее, оттуда удобнее идти на Москву. И что не менее важно, там рядом Польша, откуда к нам на помощь придут король Лещинский и генерал Крассау.

Пипер взглянул на Понятовского, представлявшего при ставке Карла короля Лещинского, и даже вроде бы сделал извинительный полупоклон в его сторону.

– Пусть не обидится господин Понятовский, но на короля его мы тоже не можем рассчитывать.

Понятовский смутился, бросил быстрый взгляд на Карла, надеясь, что тот не даст в обиду своего ставленника и союзника. Однако король, как обычно, помалкивал.

А Пипер жестко продолжал:

– Наоборот, выходя в поход, мы вынуждены были оставить Лещинскому шесть лучших своих полков. Что же нам ждать от него? Стоит нашим уйти из Польши, как сейм попросту выгонит Станислава.

– Пусть попробует, – процедил Карл.

Пипер понял, что его выпад против Лещинского разозлил короля и теперь почти наверняка план первого министра будет отвергнут.

«Господи, дался ему этот Лещинский, – подумал Пипер. – Что он нашел в нем? Ничего. Ведь пустое же место. Впрочем, может, потому король и поддерживает его, что он беспрекословно ему послушен». Но вслух сказал:

– Ваше величество, я ничего не имею против короля Лещинского. Я просто оцениваю его реальные силы. Их нет. Это миф, в который, увы, пытается верить фельдмаршал. Давайте судить здраво, ваше величество. Господа, здраво. Где сейчас есть реальная сила, которая может не только усилить армию, но и спасти нас от голода? Это корпус Левенгаупта. Этой силы никто не может отрицать. Она есть, она идет к нам.

– Что ж, прикажете ждать ее здесь, пока не передохнут все кони и солдаты? – с усмешкой спросил Реншильд. – Так?

– Нет. Я… Мы не предлагаем ждать, мы с генерал-квартирмейстером предлагаем идти к Могилеву, где еще можно найти продовольствие и куда наверняка прибудет Левенгаупт.

– Генерал-квартирмейстеру по долгу службы надлежит думать о провианте, – не без ехидства напомнил Реншильд. – Кстати, в некоторых полках уже по две недели солдаты не ели хлеба, Гилленкрок.

– Я стараюсь делать все, что в моих силах, фельдмаршал. И именно поэтому согласен с первым министром, что нам немедленно надо идти к Могилеву. Немедленно. Иначе русские перехватят Левенгаупта.

– Левенгаупта? – усмехнулся Реншильд. – Да они боятся одного его имени. Они не посмеют приблизиться к нему.

– Они еще более боятся имени нашего короля. – Гилленкрок сделал полупоклон в сторону Карла, сидевшего, как всегда, в углу. – Однако ж не боятся нападать на нас едва ли не каждый день.

– Эти блошиные укусы вы всерьез считаете нападением, Гилленкрок? Едва ввязавшись в бой, они бегут от нас как зайцы.

– Однако эти «зайцы», фельдмаршал, выбили у нас уже около трех полков.

– Если б вы, генерал-квартирмейстер, хорошо кормили наших солдат, этого бы не случилось, – парировал фельдмаршал упрек в потерях. – Откуда у солдат берутся силы для боя? От хлеба, дорогой Аксель, от хлеба. А где он?

Реншильд победоносно взглянул на Пипера и Гилленкрока, считая, что он не только разбил их доводы, но главное, отомстил за свой «ревматизм». А назвав Гилленкрока по имени – «дорогой Аксель», он не расположение ему явил, а скрытую насмешку, обвинение в мальчишестве.

Пипер понял по одному ему известным приметам, что король склоняется на сторону фельдмаршала, и потому, вскочив, заговорил с жаром:

– Ваше величество, армия знает о том, что к нам идет Левенгаупт с провиантом, она ждет его, надеется. Но если русские перехватят обоз, то шведы падут духом. Никто не может гарантировать, что шведский солдат, с радостью сражавшийся под вашим командованием, не разочаруется во всем и что ему даже не захочется жить, когда он увидит, что его привели в страну, откуда вернуться на родину у него нет никакой надежды. Заклинаю вас, ваше величество, обдумать все, взвесить на весах разума. Поворот на юг смертелен для нас. Концом всего этого будет гибель цветущей армии, с которой король совершил такие блестящие деяния. Эта потеря будет невосполнима, ваше величество, как для вас, так и для Шведского королевства.

Пипер сел, стараясь не смотреть в сторону фельдмаршала, но тот сам напомнил о себе:

– Вы что же, граф, считаете, что я желаю гибели нашей армии?

– Нет. Я так не говорю, фельдмаршал. Но я считаю ваш план неприемлемым.

– Странно, – пожал плечами Реншильд. – Очень странно. С каких это пор партикулярные люди стали устанавливать, как надо вести военную кампанию?

Фельдмаршал знал, что говорить. Карл XII, считавший себя до мозга костей военным, недолюбливал и даже презирал дела и людей партикулярных, то есть гражданских. А что ни говори, граф Пипер министр, а значит, человек невоенный.

Все присутствующие уже поняли, какой план примет король. Однако Карл решил еще немного поиграть в «военный совет». Он взглянул на молчавшего до этого генерала Лагеркрону.

– А что думает об этом командир нашего авангарда?

Что мог «думать» прямой подчиненный фельдмаршала?

– Я думаю, ваше величество, – вскочил Лагеркрона, – надо идти на Украину. Казаки, перешедшие на нашу сторону, станут так же терзать московитов, как и сегодня они не дают нам покоя.

– Ну что ж… – заговорил наконец король, и все мгновенно повернулись в его сторону, являя верноподданнические чувства. – Я тоже считаю, что необходимо идти на Украину. Там нас ждет тайный и сильный союзник. Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов Турцию, которая всегда желала ослабления России и, в случае необходимости, может выступить на нашей стороне. А что касается Лещинского, граф, то, как только мы выиграем генеральную баталию, все его противники прикусят языки и развяжут ему руки. Ну а Левенгаупт? Я думаю, фельдмаршал прав: Адам не даст себя обмануть, ни тем более победить русскому медведю. Он догонит нас.

Карл увидел, как скисли Пипер с Гилленкроком, и поэтому решил взбодрить последнего, поручив ему дело, противником которого тот только что выступал:

– Генерал-квартирмейстеру я предлагаю к завтрашнему дню разработать маршрут нашего похода. И как только маршрут этот будет объявлен, тотчас Лагеркрона выступит с авангардом, а потом последуем и мы. Все, господа.

Пипер дождался, когда все генералы удалились, сказал мрачно:

– Ваше величество, но это путь к гибели.

– Нет, Карл, ты не прав, – улыбнулся король. – Это путь к победе и славе. Мы должны дерзать, пока нам везет.

Узнав о том, что король вышел из Старишей и двинулся на юг, не дождавшись Левенгаупта, Петр срочно собрал военный совет, на котором выступил сам.

– Господа генералы, – начал он решительно, – приспел час действовать с наивозможным поспешанием. Отныне путь короля лежит на юг. Тебе, Борис Петрович, с основной армией надлежит идти за ним следом, как и прежде беспокоя его. Вперед же пошли генерала Инфланта с конницей, дабы сумел подготовить Стародуб и Млин к обороне, если же паче чаянья сие окажется невозможным, разрушил и сжег их. Тебе, светлейший, велю слать немедля эстафет Мазепе, выступать навстречу шведам, дабы облегчить задачу армии Шереметева. Я же, господа, с летучим отрядом, сиречь корволантом, выступлю наперерез Левенгаупту, с которым стану искать баталии. Хотел я корволант иметь весь кавалерийский, но по причине ужасных грязей, в которых еще неведомо кто скорей идет – пеший или конный, возьму тысяч пять пехоты и столько же кавалерии. Мы не ведаем, с какой силой идет Левенгаупт, предположительно с восемью тысячами. Но дабы иметь перевес, я вызову из Кричева Боура, пусть он идет на Шклов встречь Левенгаупту, так что ты на него не рассчитывай, Борис Петрович.

– Может, следует, государь, и Вердена звать из Моготова, – сказал Шереметев. – Коли король не пойдет на Смоленск, что ж ему там даром стоять-то и хлеб переводить?

– Зело верно, Борис Петрович, заметить изволил. Вызывай. Но пусть Верден идет в сикурс за мной вдогон. Тебе ж, светлейший, надо идти на соединение с Мазепой. Всем еще раз повелеваю – беспокоить неприятеля по своему усмотрению и воле, но в генеральную баталию с ним не вступать без меня. Сие строжайше запрещаю.

После военного совета корволант выступил немедленно. Царь был в великом возбуждении и торопил, торопил всех. Когда конь его, едва вытаскивавший из грязи ноги, уставал, Петр слезал с него и шагал пешком вместе с солдатами. Он спешил к Днепру, дабы захватить Левенгаупта на переправе.

Недалеко от Романова к царю привели человека, одетого в потертый кафтан, который, назвавшись жителем Шклова, сообщил Петру, что шведы еще далеко за Днепром.

– Значит, мы успеем к переправе? – спросил Петр.

– Успеешь, государь. Должен успеть.

– Если мы захватим переправу, – сказал Петр Голицыну, – то дело будет вполовину сделано.

Подошли к Днепру и приступили к переправе на правый берег. Дозоры нашли крестьянина, видевшего своими глазами переправу шведов. Его доставили к Петру.

– Когда переправились шведы? – спросил его в упор Петр.

– Вчерась последние возы прошли, ваше величество.

– Как долго шла переправа?

– Три дни без малого.

– Почему так долго?

– Так у них много возов, государь. Тыщи.

– А ну, – обернулся Петр к офицерам, – сыщите мне вчерашнего жителя Шклова.

И только теперь Петр вспомнил, что шкловец этот говорил с некоторым акцентом, вместо «г» слышалось «к» – «косударь». Царь, имевший дело со многими иностранными офицерами, служившими ему, настолько привык к акценту, что вчера не обратил на него внимания. Но сегодня…

Когда привели к нему жителя Шклова, Петр спросил громко:

– Так все же где жил ты: в Шклове али в Стокгольме?

– В Шклове, косударь, – отвечал тот, бледнея.

– Отвечай, кому служишь, сукин сын? Кто повелел в обман нас ввести?

Царь был страшен, щеки у него подергивались, «шкловец» окончательно сбился.

– Вздеть его на дыбу, – приказал Петр.

Подбежавшие солдаты завернули «шкловцу» руки за спину, связали, закинули конец веревки за крепкий сук дерева. Потянули несчастного вверх, он пытался натужиться, чтобы не вывихнуть руки, но оказавшийся тут профос умело дернул его за ноги, в плечах у того хрустнуло, он дико вскрикнул и потерял сознание.

Петр спешил, ему некогда было вести дознание, и он приказал одному из офицеров:

– Оставайся здесь вместе с профосом. Приведите в чувство. Спроси, кто послал, с какой целью. Если лазутчик – немедленно повесьте. Догонишь нас, доложишь.

Через два часа офицер с профосом уже догнали царя.

– Ну?!

– Послан был Левенгауптом, дабы сбить нас с толку. Обмануть.

– Родом откуда? Швед?

– Нет, курляндец.

– Повесили?

– Да, как велено было, государь.

Вскоре корволант вышел на след Левенгаупта. Прошедший многотысячный обоз оставил глубокие колеи. Такой след невозможно было потерять, более того, по нему трудно было идти, настолько разбита оказалась лесная дорога, изобиловавшая глубокими колдобинами, залитыми холодной черной водой.

Однако корволант спешил. Царь появлялся то тут, то там и везде повторял одно:

– Поспешаем, поспешаем, братцы. Мы у шведа уже на пятках.

Эта гонка продолжалась двое суток. Авангард корволанта, вышедший поздно вечером 27 сентября к деревне Лесной, увидел на поляне шведов и с ходу атаковал их. Эта ночная атака была отбита, так как шведы пустили в ход все пушки, имевшиеся у Левенгаупта.

Левенгаупт еще до перехода через Днепр узнал от лазутчиков, что наперерез ему идет русская армия во главе с царем. Именно поэтому он решил, что на него двигаются главные силы русских. Пропустив обоз вперед под охраной почти половины корпуса, он оставил восьмитысячный арьергард со всей имевшейся артиллерией, дабы как можно долее задержать русских. Арьергардом командовал генерал-майор Штакельберх, но поскольку предстояла ответственная баталия, здесь же остался и сам Левенгаупт.

Отбив первую ночную атаку русских, Левенгаупт повеселел.

– Если мы продержимся два дня, – сказал он Штакельберху, – обоз у Пропойска переправится через Сож и ускользнет.

– Но это только авангард, – невесело заметил Штакельберх. – Завтра подойдут главные силы русских и нам будет жарко.

– Ничего, генерал. Важен первый успех, он вдохновляет солдат.

Утром 28-го подошли главные силы русских с самим царем. Петр, узнав о первой неудаче авангарда, успокоил командира:

– Ничего, братец, за одного битого двух небитых дают.

И тут же, выстроив к бою Преображенский и Семеновский полки, царь вышел перед строем.

– Солдаты! Приспел наш час постоять за отчину. С этого поля об отступлении никто и помыслить не должен. А кто прикажет к ретираде – стреляйте того на месте. Моим именем стреляйте. А буде случится, я к отступлению команду дам, лишайте и меня живота. Вот вам мой приказ. Вперед, орлы-семеновцы! Вперед!

Он прошел вдоль строя, высокий, стремительный, заметил на правом фланге второго батальона знакомое лицо. Подошел. Узнал разжалованного по суду за головчинскую конфузию Репнина.

– Ну что ж, Аникита Иванович, ныне не за дивизию, за полк в ответе. Пройдешь испытание с честью – все себе воротишь.

– Спасибо, государь, – сказал Репнин. – Не посрамлю седин своих.

Бывший генерал благодарил царя не только за обещание милости, но и за прошлую заступу. Он знал, что именно вмешательство царя спасло его от смертной казни, к которой присудил генерала уязвленный в самолюбии Меншиков.

Дабы прочистить путь пехоте, вперед была выдвинута артиллерия под командованием бригадира Фастмана. Петр подскакал на коне, крикнул бригадиру:

– Федор Иванович, изволь картечью и скорым боем бить!

Пушки ударили по кромке леса, где стояла артиллерия шведов. Картечь была столь густа, что с деревьев сыпались срезанные ею ветки. Пальба была скорой, как и велел царь, но недолгой. Не прошло и получаса, пушки внезапно смолкли. И пока не рассеялся дым над поляной, протрубили атаку. Восемь батальонов пехоты устремились на шведов. Их поддерживали два драгунских полка.

Опушка леса слишком мала была для многих тысяч людей, и поэтому сражение большей своей частью проходило в лесу.

И хотя стрельба не прекращалась, бой в основном был рукопашный. Обе стороны действовали штыками-багинетами, прикладами, палашами, шпагами.

Шведы, понимая свою обреченность, оказали столь сильное сопротивление, что долго невозможно было понять, кто же побеждает.

Царь пустил вторую линию пехоты с кавалерией, таким образом почти исчерпав свои наличные силы.

Левенгаупт не остался в долгу: он приказал немедленно воротить многотысячную охрану обоза и с ходу пустил ее в дело.

Солдаты обеих сторон были так утомлены многодневным тяжелым переходом, что буквально валились с ног, и поэтому сами, без ведома своих командиров, делали в резне передышки.

– Все-е-е! – кричал кто-то, словно выдыхая последнюю волю свою.

И удивительно, команду эту солдатскую понимали все – и шведы и русские – и почти одновременно валились на землю, чтобы хоть чуть отдышаться. Они сидели почти рядом, дышали как загнанные лошади, отирали пот, сморкались в бурую траву, косились друг на друга. Отдыхали.

Отдышавшись, они поднимались, и тогда кто-нибудь из русских кричал всем, словно на молотьбу звал:

– Почнем с Богом, братцы!

Тут же по его команде вскакивали все и опять с остервенением бросались врукопашную, не ведая ни жалости, ни пощады друг к другу.

Уже минул обеденный час, а чьего-либо перевеса невозможно было определить. Впрочем, левый фланг русских подвергся особенно усиленному нажиму шведов, пытавшихся отрезать и окружить его.

К Петру подскакал посыльный:

– Государь, Боур в получасе ходу.

Петр махнул рукой трубачу:

– Играй отход. – Повернулся к посыльному: – Скачи к Боуру, вели навалиться на правый фланг неприятеля и взять мост у него в тылу.

Под низкими холодными тучами тоскливо запела труба. Царь отводил уставшие полки, давая простор для действий подходившему сикурсу.

Левенгаупт понял, что это не отступление русских, а какой-то маневр, и стал перегруппировываться. Его помощник Штакельберх был тяжело ранен в голову картечью в самом начале боя и уже не мог командовать. Все взял на себя Левенгаупт.

И когда на правый фланг шведов из лесу выскочила свежая русская конница, он сказал адъютанту:

– Так я и знал, царь что-то задумал. Вот оно. Скачи к мосту, пусть держат его любой ценой. Иначе мы пропадем.

Пока адъютант Левенгаупта добрался до моста, тот был уже в руках у русских.

– Генерал приказал воротить мост, – сказал адъютант командиру полка. – Иначе мы пропадем.

– У меня выбита половина солдат. Нужны подкрепления.

Адъютант поскакал по лесу, сгоняя разрозненные группы к мосту. Скопившись на опушке, шведы ринулись в атаку отбивать мост. Без него им не было выхода из сражения, это понимал каждый солдат. И поэтому бой был ожесточенный и кровопролитный.

Едва по сигналу русские оставили поле боя, как была выкачена артиллерия и началась беспрерывная пальба. Пушечная перестрелка шла до самой темноты. Неожиданно повалил снег, налетел ветер. Бой погас.

Ночь была холодной, метельной, что для сентября в этих местах явление небывалое.

Оставшиеся в живых измученные солдаты сбивались в кучки, садились и ложились прямо на землю и, прижимаясь друг к другу, засыпали. Кое-где загорались костры.

Царь, одетый в легкий плащ, не мог найти себе покоя. Он то ложился, то вскакивал и начинал ходить взад-вперед. Он считал, что бой с рассветом продолжится, поскольку шведы до самой темноты держались стойко. Мало того, отбили назад мост и удержали его. Даже Боур, пришедший со сравнительно свежими силами, не смог вторично вернуть его. Спасибо хоть спятил шведов на левом фланге.

Ах, как кстати был бы сейчас Верден со своей дивизией! Где он? Возможно, и подоспеет к утру.

Петр вглядывался в сторону шведов, угадывал за летящей белой круговертью костры, много костров. Он уже знал от раненого и плененного капрала, что у Левенгаупта намного более солдат, чем предполагали русские. Думали, у него около восьми тысяч, а оказалось шестнадцать.

Петра не успокаивало, что ему доставили более сорока шведских знамен и шестнадцать пушек, захваченных в бою. Пушки он тут же велел включить в состав русской артиллерии, дабы заутре они уже могли вести огонь по шведам.

Он не знал, что у Левенгаупта осталась всего одна пушка, да и ту он велел утопить в реке. Петр считал шведского полководца еще сильным и способным оказывать завтра изрядное сопротивление.

Где же Верден?

Что готовит к утру Левенгаупт?

Почему у него так много костров?

Не подошел ли к нему сикурс?

Петр не мог сомкнуть глаз и на мгновение, хотя не спал уже почти двое суток. Он ждал утром продолжения баталии.

Левенгаупт, прикинув ночью, что потери его убитыми и ранеными составили почти половину корпуса, решил уходить. Трудное решение пришлось принимать шведскому полководцу. Он знал, что главная армия голодает, что надеется только на его обоз, который он с таким трудом собирал в Курляндии. Часть провианта поступила с родины, напрягавшей последние силы в этой войне, часть Левенгаупт выколотил из населения Курляндии и Литвы. И теперь все это предстояло оставить врагу.

Он понимал, что, несмотря на мужество его солдат, если сражение завтра продолжится, весь корпус его будет уничтожен. И обоз все равно станет добычей русских.

Левенгаупт приказал разложить много костров и поддерживать в них огонь всю ночь, чтобы русские не могли ни о чем догадаться. У костров оставались только раненые, не могшие продолжать путь. Их было несколько тысяч, и шведский генерал бросил их на произвол судьбы под завывающую вьюгу, на мучения и почти на верную гибель.

Слишком много горя и страданий принесли шведы народу этой земли, чтобы даже раненые могли рассчитывать на милосердие изгнанных, разоренных жителей.

Едва забрезжил свет, в русском лагере заиграла труба. Солдаты строились по батальонам, жуя на ходу сухари, готовились к атаке. И вдруг с быстротой молнии разнеслась среди русских радостная весть: «Шведа нет. Бежал».

– Бежал? – вскричал Петр в удивлении и радости, узнав об этом, и приказал: – Ко мне генерала Пфлуга и бригадира Фастмана.

Едва явились Пфлуг в нафабренных усах и блестящей кирасе и Фастман, царь повелел:

– Сколь можете скоро ступайте за шведами. Арьергард наверняка не дошел и до Пропойска. Зело важно добить Левенгаупта. У Пропойска через Сож бродов нет, переправа им затруднена будет. Ты, Федор Иванович, изволь потрудиться артиллерией, бери поболе коней и марш, марш.

Сам Петр с гвардейскими полками остался на месте, дабы выяснить плоды своей победы. Он приказал считать убитых шведов и русских, своих похоронить с честью, произвести точный подсчет богатым трофеям.

Царь призвал к себе Михаила Голицына, командовавшего в бою гвардейцами.

– Спасибо, князь Михайла, за мужество, проявленное в баталии. Я видел все своими глазами.

– Я исполнял свой долг, государь.

– Не знаю, чем наградить тебя. Проси что хочешь.

– И попрошу, – неожиданно побледнел Голицын. – Исполнишь?

– Исполню, князь. Проси.

– Прости Репнина.

Петр с некоторым удивлением смотрел на Голицына. Он знал, что князь Михаил недружен был с Репниным, и вдруг попросил за него.

– Ну, брат ты мой, Михаил Михайлович, с такими, как ты, я любую баталию выиграю, – наконец сказал он проникновенно.

– Так простил, государь?

– Уже простил. Можешь поздравить Аникиту.

– Поздравляй сам, государь, ты прощаешь, не я, – отвечал Голицын. – Позволь отбыть? – И, не дожидаясь разрешения, щелкнул каблуками, повернулся кругом и удалился.

Ликующий Петр забыл и о сне, и о еде. Он тут же на поле боя сел за письма в Петербург Апраксину и в Москву:

«Объявляю вам, государь, что мы вчерашнего дня неприятеля добили, хотя он и стоял крепко и атаковал нас зело жестоко. Как я сам видел, бой на сей баталии, ежели б не леса, могли бы шведы выиграть, понеже их больше нас на шесть тысяч было. И во весь день невозможно определить было, чья виктория будет. Но все же с Божьей помощью мы неприятеля, сломив, побили наголову, так шведов с восемь тысяч на месте осталось. Обоз весь, шестнадцать пушек, сорок два знамени и поле нам досталось. Извольте потрудиться, государь, в ведомостях и всяких письмах объявить всем о нашей славной виктории».

Генерал Пфлуг повел на рысях вдогонку конных гренадер и драгун. Выпавший ночью снег начал таять, увеличивая на дороге грязь и лужи. Вслед за драгунами двинулась артиллерия. Фастман, пользуясь приказом царя, впряг в каждую пушку по десять и более лошадей, посадил в седла всю прислугу и ускоренным маршем направился к Пропойску.

Вскоре Пфлуг догнал арьергард. Со стороны шведов хлопнуло несколько выстрелов, не причинив вреда драгунам.

– Бросай оружие! – раздалась зычная команда.

Шведы стали бросать ружья, поднимать руки. Драгуны начали окружать арьергард, который по количеству людей оказался едва ли не больше русского отряда.

Кто-то из шведских офицеров понял это и приказал стрелять по русским. Из самого центра ударил залп по гренадерам, несколько человек свалились с седел, рухнули три лошади с пробитыми головами.

– Р-руби их, братцы-ы! – пронеслось эхом среди драгун, и зазвенели, засверкали палаши и сабли.

Шведы бросились врассыпную, уже никто не стрелял. Драгуны, озверевшие от столь коварного поведения шведов, рубили без всякой пощады.

– Остановитесь! Остановитесь! – кричал охрипший генерал Пфлуг. – Пленных берите. Берите пленных!

Но никто его не слышал, а и слышал, так не хотел исполнять это приказание. Зато шведы услышали и даже поняли, чего требует, пытается требовать от своих подчиненных этот русский генерал с охрипшим голосом:

– В плен берите! Берите в плен!

И уцелели именно те, кто бросился не прочь в лес, а под спасительную власть генерала.

Когда драгуны группами стали возвращаться из леса на зов трубы, то обнаружили вокруг своего командира толпу сдавшихся шведов. Сдавшихся самому генералу и его адъютанту.

Пфлуг, отрядив группу сопровождающих, отправил пленных назад к Лесной, чтобы сдать их царю, а сам двинулся к Пропойску догонять Левенгаупта.

Фастман явился к реке Сож 30 сентября, когда шведы уже заканчивали переправу. Тут же, развернув пушки, он с берега ударил картечью по лодкам и по скоплению шведов на другой стороне реки. В шведском лагере поднялась паника, лодки, бывшие на воде, переворачивались самими же плывшими в них. А пушки бухали и бухали, градом сея картечь по воде.

Еще стреляли пушки, а Фастман, пристроившись на пороховой бочке, уже строчил донесение царю: «Государь, мы настигли шведа, и стреляли по ним столь славно, что Левенгаупт с людьми своими побежал великим скоком от стрельбы нашей. Не знаю, смогут ли после этого догнать их драгуны вашего величества».

Петр улыбнулся, прочитав последнюю строчку донесения, щелкнул по бумаге пальцем:

– А Фастман изволит шутить над ними. Ну что ж, дай Бог и далее весело воевать.

Вечером к царю привели перехваченного за Пропойском посыльного от Левенгаупта к королю – майора Левена с двумя спутниками.

– Пакет, – сказал требовательно царь.

– Какой пакет? – не понял майор.

– Который писан королю Левенгауптом.

– Но его не было. Велено было передать на словах.

– Что было велено?

– Что мы разгромлены, обоз брошен и что ныне мы в отчаянном положении.

– Как Левенгаупт сам? Здоров?

– Левенгаупт здоров, но генерал Штакельберх ранен в голову.

– Сколько имел пушек Левенгаупт?

– Семнадцать.

– Гм… для такого обоза маловато. Что у вас творилось после первого дня сражения? Отчего не решились продолжать баталию?

– Дисциплина с наступлением темноты совсем исчезла у нас, ваше величество. Солдаты вышли из повиновения, перестали слушаться офицеров, кинулись к мосту. Там стало столь тесно, что многих потоптали, столкнули в воду.

– М-да, паника есть пагубная вещь на войне, – заметил царь. – И честно признаюсь, сего я от шведского войска не ожидал.

– Мы сами были поражены этим, ваше величество.

– На сколько было рассчитано продовольствие в обозе?

– На всю армию на три месяца, ваше величество. Такой срок был установлен королем для взятия Москвы.

– Ну что ж, – дернул тонким усом царь, не то усмехаясь, не то оскалившись, – отныне срок сей удлинится, а то и вовсе скончания иметь не будет. Ступайте, майор, ешьте русскую кашу да готовьтесь к вступлению в Москву, но не с барабаном – с позором. Даст Бог, вступите в нее вкупе с генералами вашими и горячим королем вашим.