Текст книги "Фельдмаршал Борис Шереметев"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

Едва приказ этот объявили в полках, как к царю явились делегаты от обиженных частей.

– Ваше величество, за что наказали нас, к баталии не пускают?

– Мы столько ждали, штыки наточили, а нас в ретраншемент. За что?

Царь был тронут этим порывом и счел нужным объяснить всем обиженным:

– Неприятель стоит близ лесу, и уже в великом страхе. Ежели вывести все полки, то, не дай Бог, и уйдет, того ради и учинили мы убавку, дабы через умаление привлечь неприятеля к баталии. А вам что? Разве худо будет своими очами зреть генеральную баталию? Сие лишь генералам позволяется да вот вам, – пошутил Петр.

Русские выстроились в линию перед ретраншементом, имея между полками сильную артиллерию, а на флангах кавалерию – на правом Боура, на левом кавалерию Меншикова, только что успешно завершившего в Яковецком лесу ликвидацию группы Шлиппенбаха и Розена.

Именно сюда, на левый фланг, в течение всего боя царь и пытался отозвать Меншикова, рвавшегося, вопреки плану и диспозиции, с ходу разгромить и разогнать шведов. Теперь, разгромив кавалерию Шлиппенбаха и пленив самого генерала, светлейший немного успокоился.

Когда же царь увидел, что русская линия все же длиннее шведской, он тут же приказал отвести с правого фланга от Боура в тыл шесть драгунских полков.

– Зачем? – удивился Шереметев. – Мы ж и так убавку сделали.

– А затем же, Борис Петрович, чтоб не отпугнуть шведов от баталии, понеже, увидя наш перевес, уклониться могут.

– Но солдаты дерутся лучше, если видят, что их больше над неприятелем. – Фельдмаршал взглянул на Репнина, словно призывая его в сторонники.

– Да, ваше величество, – подтвердил Репнин. – Надежнее иметь баталию с превосходным числом, нежели с равным.

– Нет, – покачал Петр головой. – Приспел час, братцы, побеждать и уменьем, нежели множеством.

Так генералы и не убедили царя, он приказал драгунские полки отвести ближе к полкам Скоропадского с повелением: «В баталию без моего личного указа не вступать».

Петром двигала не только боязнь упустить врага, но и желание проверить самым высоким и жестоким экзаменом выпестованную им армию, ее командиров и, наконец, самого себя, свой созревший и расцветший военный талант и мастерство.

Он любил делать все надежно, добротно. Как проверить эти качества у армии? Только в бою. В бою равном и открытом.

К девяти часам построение закончилось, и Петр, выехав перед пехотными полками, снял шляпу и заговорил зычно и взволнованно:

– Воины России, пришел час, который решает судьбу отечества. И не помышляйте, что идете в бой за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за отечество, за православную нашу веру и церковь. Не должна вас также смущать слава неприятеля, будто бы непобедимого, которой ложь вы сами своими победами над ним неоднократно доказывали. Имейте в сражении перед очами вашими правду и Бога, поборающего по вас. А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния вашего.

Закончив речь, Петр надел шляпу и, обернувшись, сказал фельдмаршалу:

– Господин фельдмаршал, вручаю тебе мою армию, изволь командовать и ожидать неприятеля на сем месте.

И, тронув коня, помчался к первой дивизии, которой должен был командовать в этом сражении.

А шведы уже двинулись. И по батареям, расположенным меж пехотными полками, неслось протяжное: «Картечью-у-у зарряжа-ай!» Артиллерии предстояло начать, пехоте – продолжить, кавалерии – оканчивать.

Шведы были подпущены так близко, что ясно стали различимы лица солдат, блеск наостренных штыков.

– У вас что, порох отсырел? – зашипела пехота, дрожавшая от нетерпения.

И вот грохнул пушечный залп, и сразу за ним донесся со стороны шведов мощный звук, по утверждению очевидцев, «якобы огромные здания рушились». Это падали целыми рядами сраженные картечью шведы. Вслед за пушками залпами ударила пехота.

Однако шведов не остановил этот смертоносный огонь. Ныне должно сбыться их требование: «Смерти или хлеба». Иного они уже не хотели. Они яростно шли в штыковую, и острие первого удара было направлено на первый батальон Новгородского полка, который был переодет в серую форму новобранцев.

Здесь Карл велел создать двойной перевес, надеясь именно здесь прорвать линию русских и отрезать их левое крыло.

И хотя Новгородский полк состоял из самых опытных бойцов, первый батальон был вскоре смят и рассеян. Нависла угроза прорыва шведов.

Царь сам подскакал ко второму батальону, соскочил с коня, схватил в руки ружье со штыком, поднял его над головой: – Ребята, не дадим шведу пройти. За мной! И бросился вперед, увлекая весь батальон. Петр был длинноног и быстр не только в ходьбе, но и в беге, однако и он краем глаза заметил, как обходили его справа-слева новгородцы, и было оттого ему радостно на сердце: «Бегут все! Атакуют дружно, и нет страха на лицах их, но одна жажда мщения».

Разгром первого батальона недешево дался шведам, кажется, последние силы были затрачены на это. И когда налетел на них свежий второй батальон, возглавляемый длинным Преображенским полковником, то начал колоть, рубить с таким ожесточением и натиском, что шведы попятились. Вначале медленно, но далее все скорей да скорей.

А справа и слева охватывали шведов конницы Меншикова и Боура, и эти объятия ничего хорошего не сулили.

Карл бросил по центру лучшие свои гвардейские полки: Упландский, Кольмарский, Иончепингский, Ниландский, тем самым поставив на карту все.

И когда он увидел, как русская артиллерия буквально выкосила их картечью, он от отчаяния стал колотить руками по носилкам и даже биться об них головой.

– Где наша артиллерия?! – кричал он, брызжа слюной. – Почему молчат наши пушки?!

Словно не ему еще вчера докладывал Гилленкрок о почти полном отсутствии пороха, а он отвечал ему, что шведам достаточно припасли пороха русские. Верно, припасли.

Внезапно прилетевшее ядро ударило в носилки короля и разнесло их в щепы, убив при этом нескольких человек, в том числе Адлерфельда – королевского летописца. Сам Карл потерял сознание.

– Король убит! – вскричал кто-то.

И этот крик, как огонек по пороховой дорожке, помчался по армии: «Король убит!»

Эта новость не прибавила шведам сил (отомстим за короля!), напротив, многих она лишила мужества (король погиб, и мы пропали).

Однако бросившиеся к Карлу его верные драбанты вскоре увидели, что король жив, что он был просто оглушен, контужен. Тут же из двух пик и какого-то плаща они сделали носилки, уложили на них своего несчастного монарха.

Придя в себя, Карл потребовал нести его в самую гущу боя:

– Туда! Туда, где дерутся мои славные гвардейцы. Увидев меня, они воспрянут духом.

Но гвардейцы уже не могли увидеть своего обожаемого короля и воспрянуть духом, они все полегли под русской картечью и штыками.

– Туда! В битву! – требовал Карл словно помешанный.

В эти мгновения он не хотел жить, искал смерти. Но она не брала его, довольствуясь его драбантами, уложив в течение считанных минут два десятка человек у его носилок.

Наконец его увидел фельдмаршал Реншильд, попавший в самый водоворот сражения.

– Ваше величество! – закричал он, направляя своего коня к королю. – Наша пехота погибла. Спасайтесь! Эй, молодцы, скорее уносите короля.

Сам того не желая, этим криком Реншильд как бы дал команду к отступлению, которое, в сущности, уже началось.

«Молодцы» не могли уносить короля, их осталось всего двое. Отбросив носилки, они взгромоздили короля на какую-то лошадь, на счастье подвернувшуюся в сутолоке. И она, напуганная канонадой и криком тысяч глоток, понесла великого завоевателя прочь с этого страшного поля. Он сам понукал ее здоровой пяткой.

Шведы дрогнули и вдруг, словно по команде, кинулись врассыпную. Никто и ничто уже не могло остановить этого панического бегства. За плечами бегущих неслась русская конница, настигая и разя палашами.

Граф Пипер, увидев это, кинулся к штабу, дабы уничтожить, сжечь бумаги. Однако, вбежав в канцелярию, он понял, что ничего не успеет сделать. За окном уже виднелись русские драгуны со сверкающими палашами.

«Но ведь я почти безоружный, – подумал Пипер. – Они не должны убить меня».

От этой мысли ему спокойнее не стало. Наоборот, близкая смерть подхлестнула графа: он выскочил из пустого, брошенного штаба и побежал к Полтаве, придерживая у бедра шпагу. Граф бежал быстро, дорога была знакома – совсем недавно с Гилленкроком ездил по ней осматривать апроши. Топот копыт и крики, несшиеся следом, подгоняли его. Граф никогда не думал, что умеет так резво бегать.

Увидев на валу русского солдата с ружьем, Пипер закричал ему и замахал рукой, в которой был зажат белый лист бумаги, машинально захваченный графом со штабного стола:

– Эй, солдат… Я здаюсь плен… Я есть граф… Скорей бери плен.

Графу казалось, что сдаться в плен измученной Полтаве надежнее, чем поднять руки перед опьяневшими от рубки и крови драгунами.

Глава четырнадцатая
ПОБЕДИТЕЛИ И ПОБЕЖДЕННЫЕ

Генеральная баталия, в сущности, длилась всего два часа – с девяти до одиннадцати. Но сражение на равных было лишь до половины десятого, а после этого шведы начали пятиться и вскоре побежали.

В двенадцатом часу Петр был уже в лагере, у своего шатра, и немедленно распорядился о сборе раненых и подсчете потерь.

Туда к нему стали приводить пленных шведских генералов. Увидев высокого, стройного белокурого пленника, одетого в бархатный кафтан, Петр вдруг решил, что это и есть король. Он поднялся к нему навстречу, улыбнулся дружелюбно и уж едва не произнес заготовленную фразу: «Здравствуй, брат мой Карл». Но его опередил светлейший, представив пленника:

– Принц Вюртембергский.

– Здоровы ли, ваше высочество, – пришлось ради этикета сказать разочарованному Петру и, не дождавшись ответа, спросить: – Неужели я не увижу моего брата Карла? Александр Данилович, вели объявить в войсках, что тот, кто пленит короля или хотя бы принесет его тело, будет тут же произведен в генералы.

– Зело прытко побежал король, Петр Алексеевич, догнать невозможно.

– Вот ты и будешь догонять с Голицыным.

– Попробую, но кони весьма притомились, государь.

– Дай передых – и вдогон с князем Михайлой. Они, чай, тоже не на чертях скачут.

Через некоторое время Петру принесли разбитые носилки короля, но царь не успокаивался: «Хочу видеть самого». Принесли ему и шпагу короля, в которой он узнал свою, подаренную когда-то Августу Саксонскому.

Перед шатром царя были выстроены шведские генералы, в их числе Пипер и Реншильд.

Петр появился перед ними в сопровождении Меншикова, сияющий, великодушный.

– Господа генералы! – объявил светлейший. – Прошу сдать ваши шпаги его величеству и представиться.

Граф Пипер выхватил свою и, протягивая ее на вытянутых руках, встал на колени:

– Первый министр граф Пипер.

– Встаньте, граф, – сказал Петр, – ибо к пленным мы относимся по их достоинству и званию… Светлейший князь, изволь принять шпагу у всех генералов.

Меншиков принял шпагу у смущенного Пипера, подмигнул ему ободряюще. Шагнул к следующему пленнику.

– Генерал Шлиппенбах.

– Чаю, знакомы уж, – забирая шпагу, заметил светлейший.

– Генерал Розен.

– Фельдмаршал Реншильд.

Услышав фамилию знаменитого шведского полководца, царь подошел к нему.

– Как здоровье короля, фельдмаршал? – спросил он. – Вы изволили быть с ним рядом.

– Да, ваше величество, я был рядом с ним до конца сражения. Ядро угодило в его носилки и, кажется, растревожило его рану. За четверть часа до окончания баталии король отбыл, поручив мне командование армией.

– Значит, жив он?

– Жив, ваше величество.

– Ну и слава Богу, – искренне обрадовался Петр. – За столь добрую весть жалую вас, фельдмаршал, русской шпагой, понеже сие есть символ воинского достоинства, коего вас лишать я и в плену не намерен.

На глазах удивленных шведских генералов царь вручил шпагу их главнокомандующему фельдмаршалу Реншильду.

– Благодарю вас, ваше величество, – растроганно отвечал старый вояка, вполне оценив великодушие царя.

И едва последний полковник вручил шпагу генералу Алларту, который помогал светлейшему в этом деле, как царь громко сказал:

– Господа генералы, вчерашнего числа мой брат, король Карл, приглашал вас в шатры мои на обед, и вы по обещанию ко мне прибыли. Но брат мой Карл ко мне не пожаловал, в чем пароля своего не сдержал. О чем я искренне сожалею. Но раз король не пожелал со мной отобедать, то приглашаю вас, господа, к моему столу, откушать что Бог послал.

Длинный стол в шатре был уставлен такими кушаньями, о которых генералы шведские давно забыли – жареные гуси, куры, пироги, расстегаи, икра, калачи. Надо всем этим возвышались зеленоватые горлышки винных бутылок.

Дабы гостям не скучно было, царь велел сесть меж ними своим генералам, усадив фельдмаршала Шереметева промеж Реншильда и Пипера. Велев наполнить вином бокалы, Петр поднялся и, обведя всех сияющим взглядом, сказал:

– Господа, за сим столом собрались наконец блестящие учителя, шведские полководцы, и их достойные ученики – русские генералы. Предлагаю выпить тост за здоровье наших учителей, научивших нас прекрасному искусству побеждать неприятеля.

Так, стоя, Петр и осушил свой бокал. Пипер поспешил не отстать, и даже поперхнулся.

– Хорошо же вы, ваше величество, отблагодарили своих учителей, – сказал он, откашлявшись.

Царь засмеялся и стал наполнять графу бокал.

– Эх, граф, плох тот учитель, коего не превзойдут ученики. А если б здесь сейчас был мой брат Карл… А-а, – махнул он рукой. – Пейте, граф, и радуйтесь жизни.

– Мы с графом, – вдруг заговорил Реншильд, опьяневший от первой рюмки, выпитой на голодный желудок, – не однажды предлагали королю заключить мир с Россией.

– Да, да, да, – оживленно подтвердил Пипер. – Но он всякий раз отвергал разговоры о мире.

– Эх, господа! – вздохнул Петр. – А ведь для меня мир превыше любой виктории. И ныне, победив ваше войско, я мечтаю не о мести, но лишь о мире. Дайте России мир на десять – двадцать лет, и она станет величайшей державой.

– Оттого, видно, и не дают, – заметил Пипер.

– Не дают, – согласился царь. – И приходится нам вместо молота за меч браться.

– Вы, ваше величество, умеете и тем и другим в совершенстве владеть, – польстил Пипер.

– Нам еще Левенгаупт после Лесной говорил, что Россия перед всеми имеет лучшее войско ^{236} , – заговорил Реншильд. – Но мы слова его не принимали всерьез. А напрасно.

– Ну что ж, господа, спасибо за добрые слова о моей армии, – сказал Петр. – А что-то я не вижу Левенгаупта средь вас? Или убит?

– Наверное, с королем он.

– А-а, тогда встреча наша с ним впереди, – уверенно сказал царь и взглянул на Меншикова. – Не пора ли тебе, Данилыч? Князь Михайло? – взглянул на Голицына.

– Пора, государь, – поднялся Меншиков, выпил уже стоя чарку, сунул в рот орех и вышел. За ним последовал Голицын.

Заметив, что гости захмелели и языки развязались, Петр спросил Реншильда:

– А какую силу вы противупоставили нам ныне, фельдмаршал?

– Всего тридцать тысяч, ваше величество.

– Тридцать?! – вскинул Петр брови в удивлении. – И все это были шведы?

– Нет, шведов было девятнадцать, а остальные валахи ^{237} и запорожцы.

Царь хитро прищурился, взглянул на Шереметева, потом на Репнина:

– Ну так что скажете, Борис Петрович? Аникита Иванович? Числом бить надо али умением? А?

– Умением, батюшко, умением, – добродушно махнул рукой фельдмаршал. – Твоя взяла, государь.

Репнин выразительно пожал плечами, мол, я, как и фельдмаршал.

– Это у нас к тому, господа, – пояснил Петр шведам, – что мы против вас выставили лишь десять тысяч.

– Как? – удивился Реншильд.

– Не может быть! – воскликнул Пипер. – У вас же около сорока тысяч войска.

– Верно. Сорок. Но в бой я пустил только десять. Фельдмаршал Шереметев и генерал Репнин тому свидетели. Именно они возражали против этого. А вот теперь я предлагаю тост за тех, кто дрался. Дрались достойно и победили достойных.

Шведам ничего не оставалось, как выпить за тех, кто побил их, лишив не только должностей и званий, но и родины, для многих навсегда.

После торжественного обеда, отправив пленных в Семеновский лагерь, наказав содержать их по достоинству их рангов и званий, Петр сел за письма – Апраксину, сыну Алексею, Ромодановскому, Кикину ^{238} . Счастье переполняло его сердце, и он хотел поделиться им с самыми близкими и дорогими людьми.

Уже в темноте ему доложили о трофеях и пленных.

– В плен взято две тысячи девятьсот семьдесят семь человек, окромя этого три тысячи возов с амуницией, в штабе короля взята казна с двумя миллионами золотых саксонских ефимков, сто тридцать семь знамен и штандартов.

– Ай, славно! – не удержался Петр от радостного восклицания. – Деньги нам зело нужны. Сколько побито шведов?

– Восемь тысяч пятьсот девятнадцать, государь. Это только на поле сочли. Но их много посечено по лесам, тех не считали.

– Наши потери?

– У нас убитыми тысяча триста сорок пять человек, государь.

– Неужто! – ахнул царь. – Это, выходит, едва ль не в шесть раз менее шведов.

– Выходит, государь.

Он вскочил, заходил взад-вперед по шатру, потирая руки, так хотелось, чтоб кто-то был рядом, чтоб с кем-то поделиться: «Побил шведов, потеряв в шесть раз менее их».

Вспомнил о Меншикове, присев к столу, быстро написал о результатах победы, отправил посыльного – догнать и передать ему записку. Пусть порадуется, может, на радостях и сам захочет чем-то царя удивить. И удивит, Данилыч обязательно удивит чем-нито. Вот бы короля предоставил, вот бы порадовал.

– Государь, прибыл полковник Келин.

– Келин?! – встрепенулся царь. – Давай его сюда.

Келин вошел, стукнул стоптанными каблуками, готовясь рапортовать, но Петр шагнул к нему, сграбастал, тонкого, легкого, прижал к груди. Потом поцеловал трижды.

Царь расчувствовался, глаза у него заблестели, полез за платком сморкаться.

– Дорогой Алексей Степанович, чем наградить тебя, не знаю.

– Награди Полтаву, государь, – ответил Келин дрогнувшим голосом. – Вступи завтра в нее как победитель злокозненных шведов, как государь наш, от Бога поставленный. Это и станет для нас самой дорогой наградой.

– Вступлю, Алексей Степанович. Утром же вступлю.

– И еще вот… – Келин протянул царю бумажку.

– Что это?

– Здесь, государь, мой счет точный гарнизону и потерям. Вот вверху цифра 4182 – это я имел солдат на начало осады, а далее 2600 – это столько я вооружил горожан, цифра 900 – это сикурс Головина. Слава Богу, сказывают, жив он, из плена выручили.

– А эти цифры, значит, уже сегодняшние?

– Так точно, государь. Сейчас у меня под ружьем 4944 человека, ранено 1195. За время осады было убито наших 1634 человека. Это считая и неоружных горожан.

– А сколько ж вы шведов положили?

– Около пяти тысяч, государь.

– Сколько пороха осталось?

– Полторы бочки, ваше величество.

– Так это ж на один штурм, – удивился Петр.

– Верно, государь, если на небольшой. А на большой бочки две, не менее, надо.

– А картечь? Ядра есть?

– Что ты, государь. Уж месяц без них маемся. Все камни, цепи, железки и топоры популяли.

– Ай, молодцы! – засмеялся Петр. – Ай, умницы! – И ласково потрепал Келина по плечу. – Выхудал ты, Алексей Степанович. Краше в гроб кладут. Теперь велю тебе отъедаться за государев счет. Будешь? А?

– Спасибо, государь. Тебе служу, с твоего и живу. Спасибо.

Когда король в потоке своего бегущего войска оказался в поле действия злосчастных редутов, которыми утром так и не смог овладеть, оттуда началась стрельба. И вскоре под Карлом рухнул убитый конь. Сам король, перевернувшись через его голову, растянулся на земле. Это было ужасное и унизительное для него положение. Он, монарх самой сильной державы, лежал, как червяк, на земле, не имея силы даже встать на ноги, а его непобедимое воинство бежало мимо него топочущим, обезумевшим от страха стадом.

Но нашлись помнившие о своем долге и в этих ужасных обстоятельствах, и среди них генерал-квартирмейстер Гилленкрок. По его команде несколько гвардейцев подхватили короля и понесли, потом сунули его в закрытую коляску. Это была коляска первого министра графа Пипера, прошедшая уже немалый путь. На ней и помчался король все дальше и дальше от страшного места.

Рядом с коляской скакал Гилленкрок. Присутствие его несколько успокаивало, но и раздражало короля. Успокаивало то, что рядом был человек преданный, а раздражало любопытство:

– Ваше величество, куда же нам дальше ехать?

Откуда было знать королю: куда? Но что-то же отвечать требовалось.

– Надо послать кого-то в Велики к генералу Функу, а с ним решать. И наконец, вы квартирмейстер – не я.

В Велики послать было некого, да и генерал Функ занимал не столь высокое положение, чтобы с ним еще советоваться, куда бежать. Наверняка Функ, узнав о полтавской конфузии, сам удирает куда глаза глядят.

Общее направление бегства одно – вдоль Ворсклы на юг, к Днепру. В бегущей деморализованной толпе слухи рождались самые невероятные: «Русские всей армией гонятся следом, будут всех рубить. Так приказал царь».

И бег убыстрялся, конные убегали вперед, пешие выбивались из сил, отставали. Быстрее бежала королевская коляска, скрипя и подпрыгивая на ухабах и колдобинах. Наконец и она не выдержала гонки, на одной из ям задняя ось хрястнула. Кузов просел до земли, и колеса уперлись в бока его. Лошадей выпрягли, короля взгромоздили на одну из них. Поехали дальше. Но загнанная лошадь вскоре пала под ним. Нашли другую, тоже замученную.

Через сутки такой скачки король категорически потребовал привала. У него открылась рана, требовалась перевязка.

Остановились на ночь в Кобеляках, перевязали рану, хотели уснуть хоть немного, но среди ночи поднялся шум: «Русские, русские на подходе!»

Разбудили только что уснувшего короля.

– Что делать, ваше величество?

– Что хотите, – отвечал измученный Карл.

Его посадили на лошадь, помчались дальше на юг, в темноту июньской ночи.

Рано утром 30 июня примчались в Переволочну. Как быть дальше? Уцелевшие генералы собрались около короля: Гилленкрок, Левенгаупт, Крейц, Дуглас.

– Надо уходить через Ворсклу, – сказал Крейц. – Русские уничтожили все средства переправы, и через Днепр нам не переправиться.

– Да, конечно, – устало согласился Левенгаупт. – За Ворсклой земля татарского хана, нашего союзника.

Король, которому в это время перевязывали рану, фыркнул презрительно: знаем, мол, этого союзника.

– А мне кажется, – сказал генерал-адъютант Дуглас, – мы прежде всего должны позаботиться о безопасности его величества.

Все согласились: надо. Хотя каждый понимал, что Дуглас заботится не только о короле. Ведь и он как адъютант, конечно, последует за монархом.

– Да, – сказал Гилленкрок. – Мне кое-как удалось найти две лодки, на которых мы сможем переправить короля, его охрану и починенную коляску. Была еще одна лодка, но ее захватил Мазепа.

– Но я же не могу бросить армию, – возразил Карл. – Неужели мы не в силах оказать сопротивление?

– Но, ваше величество, у нас нет ни одной пушки. Чем же нам драться?

– Как только я сяду на коня и враг вознамерится нас атаковать, мои солдаты, увидя меня, забудут о происшедшем несчастье. Они ринутся с той же храбростью, которую постоянно выказывали при виде меня. Они одержат победу.

Все генералы понимали, что король уже не сядет ни на какого коня, но не смели перебивать его, пусть тешится хоть этим.

Гилленкрок шепнул Левенгаупту:

– Надо немедленно уговорить его уехать. Когда явятся русские – будет поздно.

– Ваше величество, – заговорил Левенгаупт, – мы понимаем, вас сковывает рана. Не будь ее, разумеется, лучшего предводителя не сыскать. Но позвольте нам, здоровым людям, исполнить свой солдатский долг, задержать врага на этом рубеже. Вы же как король должны сохранить себя. Переправившись через Днепр, вы окажетесь на землях дружественной вам Турции. И, возможно, султан, узнав о вашем несчастье, предложит вам войско.

– Да, да, да, – вдруг ухватился за эту мысль король. – Ты прав, Адам. Я поеду к султану, он даст мне войско, и я, вернувшись, разгромлю царя. А ныне я передаю командование тебе.

Подогнали две большие лодки. На одну вкатили коляску, на другую прошли гребцами несколько драгун.

Король, опираясь на генерал-адъютанта Дугласа, с тоской окинул взглядом окрестности, заполненные остатками армии, сказал генералам:

– Поверьте, господа, у меня словно душа с телом прощается. Позвольте мне обнять вас, мои верные солдаты.

Когда он обнимал и целовал Левенгаупта, тот спросил негромко:

– А что мне делать, если русские окружат нас во множестве?

– Собери военный совет, Адам, и как будет решено, так и поступай.

Карл расцеловался со всеми генералами и, поддерживаемый Дугласом и Гилленкроком, пошел в лодку. С ним сел и Понятовский – представитель польского короля Лещинского.

– Ах, господа! – воскликнул король из лодки, воздев на прощанье руки к небу. – Уж лучше б Днепр стал моей могилой, чем мне расставаться с вами. Я оставляю вам свою душу.

Жаль, эту красивую тираду уже не. мог слышать личный летописец короля – погибший Адлерфельд; она могла бы украсить жизнеописание великого завоевателя.

Но как только стали отчаливать лодку, к ней бросился какой-то человек и, упав на колени, завопил:

– Ваше величество, возьмите меня с собой! Мне нельзя здесь оставаться.

– Кто это такой? – нахмурился Левенгаупт. – Лодка и так перегружена.

Тот, повернувшись на коленках к Левенгаупту, заспешил, глотая слова:

– Вы меня не изволите знать, генерал. Меня знают фельдмаршал Реншильд и их величество. – Он опять обернулся к лодке. – Ваше величество, я Мюленфельдт, бригадир Мюленфельдт. Помните? Ну, тот самый, что сдал вам мост под Гродно.

Карл нахмурился, махнул рукой гребцам: гребите. Те ударили веслами о воду, лодка стала отходить от берега. Мюленфельдт вполз на коленях в воду, кричал, умоляя:

– Ваше величество, мне нельзя оставаться.

Потом, заметив в стороне еще не отчалившую лодку Мазепы, Мюленфельдт вскочил и бросился туда проситься в спутники. Но там его и близко не подпустили, даже огрели веслом:

– Кыш, немчин треклятый!

Многие мазепинцы кинулись вплавь за своим гетманом. Пытались плыть и шведы, но большинство тут же тонуло, и никто не собирался прийти им на помощь.

Мюленфельдт побоялся плыть, наверное не умел, но если б он знал, что ждет его вечером, то поплыл бы на любой щепке или соломинке. На единственном дереве, росшем на берегу, по приказу светлейшего суждено было Мюленфельдту окончить свою подлую жизнь. И ее остались крохи – три часа.

Переправившись через Днепр, король со спутниками и мазепинцы поехали от реки вначале отдельными группами, но потом соединились и поскакали вместе. Оставшиеся на левом берегу еще долго видели в знойной степи шлейф пыли, поднимаемый кавалькадой, но потом и он пропал, растворился в полуденном мареве.

Русские появились через три часа после отъезда короля. Кавалерия выехала сразу на все возвышенности, окружавшие лагерь шведов.

– Строиться в каре! – прозвучала команда.

Однако русские не спешили атаковать. Вдали раздалась дробь барабана, и вот уже барабанщик под удары своих палочек направился в сторону шведов. Левенгаупт вышел ему навстречу. Остановившись перед ним и взяв палочки в одну руку, барабанщик заговорил громко и четко:

– Господин генерал, светлейший князь Меншиков предлагает обойтись без пролития крови и сложить вам оружие. В противном случае вы все будете уничтожены без жалости и пощады.

– Сколько времени нам дает князь для обдумывания ответа?

– Ответ требуется немедленный.

– Но я должен посоветоваться с командирами.

– Советуйтесь. Я жду.

Левенгаупт быстро собрал нескольких оставшихся генералов, полковников, объяснив им требование русских, спросил:

– Как вы считаете, готовы наши солдаты драться?

– У нас пала дисциплина, – сказал генерал Крейц. – Я хотел переправиться через Ворсклу, но солдаты наотрез отказались.

– Да, – вздохнул полковник Дукер. – Солдаты уже не хотят драться, они не верят в победу.

– Значит, как я понимаю, мы должны принять условия русских, – подвел итог Левенгаупт.

– Надо попытаться выторговать почетные условия сдачи, – посоветовал Крейц. – Скажем, сдается только огнестрельное оружие, холодное остается у нас, и после сдачи все офицеры отпускаются на родину.

– Хорошо, я попробую, – сказал Левенгаупт.

Однако, выслушав условия шведов, парламентер сказал:

– Светлейший князь велел передать, что примет капитуляцию только безоговорочную. И я уже не могу ждать. Армия готова к атаке, светлейший ждет ответа.

Ах, если бы Левенгаупт знал, сколько привез с собой войска Меншиков – всего девять тысяч, а у шведов было шестнадцать, возможно, он бы принял другое решение. Но шведы думали, что на окружающих холмах сосредоточилась вся русская армия.

– Передайте князю, что мы вынуждены принять его условия.

Здесь, у Переволочны, Меншиков победил врага, не сделав ни единого выстрела, не потеряв ни одного человека.

И когда на следующий день туда прибыл царь, светлейший не преминул похвастаться:

– Я разбил шведов, мин херц, не обнажив шпаги.

– Ну что ж, молодец. Жаль, конечно, что короля не прихватил и иуду.

– Придет час, прихватим.

– Так вот, к тому часу следует медаль изготовить. Пошли нарочного на Монетный двор с велением изготовить медаль десяти фунтов весу, дабы, на ней был Иуда, на осине повесившийся, под ним тридцать сребреников и назади чтоб надпись была: «Треклят сын погибельный иуда, еже за сребролюбие давится». К той медали была бы цепь в два фунта. И все чтоб немедленно прислали к нам нарочной почтой. Этой медалью мы и наградим Мазепу, когда он в наших руках окажется ^{239} .

– Добрая задумка, – сказал весело Меншиков. – Ныне ж отправлю нарочного. Ну а когда достанем Мазепу, я сам его награжу этой монетой, допрежь в петлю сунуть.

Но не пришлось светлейшему «награждать» Мазепу десятифунтовой медалью, хотя ее очень скоро доставили из Москвы.

Через два с небольшим месяца после бегства за Днепр Мазепа умер в Бендерах. Одни говорят, своей смертью, другие, мол, отравился. Но это для истории уже не имело никакого значения, ибо имя Мазепы осталось в веках символом предательства и низкого коварства.

В Рашевку в шатер к фельдмаршалу прибыл адъютант царя Федор Бартенев. Поприветствовав Шереметева, выхватил из-за обшлага пакет, молвил:

– Главнокомандующему от полковника Петра. – И протянул пакет фельдмаршалу.

Этим полковником был сам царь.

Борис Петрович вскрыл пакет, узнал почерк государя, с трудом разбирая каракули, прочел: «Господин фельдмаршал! Прошу вас рекомендовать меня государям князь-кесарю Ромодановскому и князь-папе Бутурлину, чтобы они пожаловали меня за службу под Полтавой рангом адмирала, а по сухопутному войску генерал-лейтенантом. Заранее благодарю вас за ваше представление. Полковник Петр».

Шереметев даже не улыбнулся, он знал, сколь щепетилен царь именно в деле присвоения очередных званий кому бы то ни было, тем более себе, сказал Бартеневу: