Текст книги "Фельдмаршал Борис Шереметев"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

– Такого надо взять. Стоит. – Келин надел шляпу и направился к канцелярии, придерживая левой рукой длинную шпагу.

А там ему вскоре доложили: неприятель в ночном бою потерял убитыми четыреста двадцать семь человек.

Полковник аккуратно вписал эту цифру в реестрик, который начал с первого боя. Вписал и вздохнул:

– Эх, пороху б еще и свинца.

С начала апреля не проходило ни одного дня, чтобы шведы не атаковали Полтаву. К середине месяца они уже обложили крепость по-настоящему. Король опять объезжал ее со всех сторон, высматривая плохо укрепленные места, и именно здесь приказывал штурмовать. Иногда на штурм шло до трех тысяч солдат, но всякий раз осаждающие откатывались назад, оставляя на поле сотни и сотни трупов.

Шведам, обложившим крепость, тоже жилось неспокойно. Осажденные не оставались в долгу, совершая в лагерь противника внезапные вылазки, нанося ощутимые удары и уводя с собой пленных.

Один из них на допросе у Келина показал, что-де, «не достав Полтавы, король не может дать генеральной баталии».

– Но он Полтаву никогда не достанет, – отвечал комендант.

В это Келин верил не только сам, но заставил поверить весь гарнизон и всех жителей. Примерно две с половиной тысячи мужчин получили от него оружие, но в обороне крепости принимало участие около десяти тысяч жителей. Даже дети не оставались в стороне: во время штурма они таскали к пушкам ядра, камни. Женщины оттаскивали раненых, перевязывали их, лечили как могли.

Гарнизон и жители Полтавы боготворили своего коменданта и за глаза звали его ласково «Степаныч». Любой его приказ, пожелание, просьба исполнялись сразу и неукоснительно.

Раз он, посетив госпиталь, погоревал, что-де и пороху уже маловато, и ядра кончаются, хоть камней бы где раздобыть. И женщины решили «угодить Степанычу»: пошли по дворам и, взявши ломы и кирки, стали выламывать камни из-под сараев, амбаров и даже печей.

Все это было снесено к пушкам.

– Ай умницы, ай умницы… – радовался Келин.

А для женщин его радость была вдвойне приятна.

Коменданту спать приходилось урывками, многим казалось, что он вообще не спит. Он и глухой ночью появлялся на стене, проверял караулы.

– Не спите, ребята?

– Не спим, господин полковник. Вы-то поспали бы.

– Не спится что-то, – вздыхал комендант. – Пороху на неделю осталось, разве уснешь.

– Ничего, – утешали солдаты, – опять сходим на вылазку и свинца и пороху принесем.

– С вылазки много ли принесешь? Ружейный запас. А ведь нам пушки зело важны.

Перед утром едва прикорнул комендант в своей канцелярии, как со стены посыльный явился:

– Господин полковник, от шведского фельдмаршала барабанщик прибыл.

– Опять, – вздохнул Келин, подымаясь с лавки.

Он застегнул все пуговицы мундира, пристегнул шпагу, перед зеркалом надел шляпу, с осуждением скользнул взглядом по собственному изображению: «Хорош гусь. Одни глаза да нос».

Однако на стену взбежал бодро. Унтер Петрович, стоявший у пушки, жестом пригласил Келина к бойнице: сюда. Высунувшись из-под пушки наружу, лаял на шведа, стоявшего внизу, Картузик.

– Не переносит шведов, – виновато сказал унтер. – Картузик, нишкни.

Собака умолкла, отошла от бойницы. Полковник, приветствуя барабанщика, приложил два пальца к шляпе.

– Комендант Полтавы слушает вас.

– Господин комендант, фельдмаршал Реншильд предлагает вам почетные условия сдачи крепости. Всем будет сохранена жизнь, все будут хорошо накормлены.

– Но я уже отвечал фельдмаршалу, что у нас провианта более чем достаточно. Пороха полные погреба. Все, слава Богу, сыты.

– Но фельдмаршал считает, что вы понапрасну теряете людей.

– Передай, братец, фельдмаршалу своему, что мы теряем в восемь раз меньше, чем он. Я веду точный счет вашим и нашим потерям.

– Но фельдмаршал предупреждает, господин комендант, что, когда крепость будет взята штурмом, все будут лишены жизни.

– Спасибо, братец, именно поэтому мы и не сдадим города, дабы не стыдно жить было.

– Все? – спросил барабанщик.

– Все, все, братец. Ступай.

Барабанщик повернулся кругом и, ударив в барабан, пошел от крепости.

– Добро, – глядя вслед барабанщику, сказал унтер. – Сам себе играет, сам себе шагает.

– Да, трудно, видать, и шведу, – сказал Келин, – раз он то и дело барабанщика шлет. Крепость край надо, а тут мы упираемся. Что там с апрошами у них?

– Копаются, Алексей Степанович. К стене подбираются.

– Заряд не закладывали?

– Да нет вроде. Мы следим.

– А что охотники?

– Охотники молодцы, головы им поднять не дают. Ныне, сказывают, двух инженеров подстрелили.

– Я пройду к ним.

Келин прошел к охотникам, находившимся у стыка западной и юго-западной стен. Их он выделил с первого дня осады, точно определил задачу: выбивать у противника офицеров и всячески мешать подведению под крепость апрошей и подкопов.

Охотники берегли порох и никогда не делали промахов. Их очень ценил комендант и не пускал на вылазки.

– Вы у меня, братцы, на вес золота. А золотом не разбрасываются, – говаривал он, если кто-то из них начинал проситься на дело.

Келин добрался до охотников, поздоровался, спросил старшего из них:

– Ну что, Афанасьич, мне сказали, вы еще двух инженеров короля уничтожили?

– Так точно, Алексей Степанович, сняли двух.

– Как же вы определяете, который есть инженер, а который просто сапер?

– Чего проще, господин полковник, инженер лопатой-то брезгует, он больше с прибором возится или с чертежом. Вот и целься.

– Гм… верно, – усмехнулся Келин. – А я и не догадался.

– Нам бы самого короля, – мечтательно вздохнул Афанасьич. – Но он хитрый черт. Два раза приезжал, и оба раза дале выстрела держится. С мушкета не возьмешь, только заряд истратишь.

– Ну, что у вас нового?

– Сдается нам, Алексей Степанович, вот за тот бугор шведы заряд по апрошам натаскивают. Как стемнеет, видать, будут закладывать.

– Скажи об этом мушкетерам, пусть займутся. Да своих апостолов не вздумай пустить на дело.

– Ну что вы, Алексей Степанович, разве я нарушу ваш приказ.

– Знаю я вас. Только отвернись, – проворчал Келин и пошел со стены.

«Апостолами» он называл охотников потому, что было их в крепости всего двенадцать, как раз по числу апостолов. После обеда комендант вызвал к себе командира батальона мушкетеров капитана Волкова.

– Ты не догадываешься, Василий Иванович, чего это швед притих вдруг?

– Раз притих, Алексей Степанович, значит, что-то готовит.

– Готовит взрыв стены, а со взрывом наверняка новый штурм.

– Это как водится.

– Так вот, как стемнеет, возьми своих отчаянных и побывай в апрошах. Шума не поднимайте, действуйте кинжалами.

– Пленных надо?

– Приведите. Не помешает. Но главное – заряд, его давайте.

Едва опустилась, загустела весенняя ночь, как группа мушкетеров, бесшумно спустившись по веревочным лестницам, растаяла в темноте.

Келин стоял на стене, чутко прислушиваясь к стрекоту кузнечиков и другим звукам, доносившимся из степи. Прошло не менее получаса, когда шевельнулась лестница. Кто-то лез по ней.

И вдруг перед Келиным предстал казак с заткнутым ртом и выпученными глазами. За ним явился мушкетер.

– Вот, господин полковник, капитан велел вам доставить для беседы. А мне надо назад, там грузу много.

– Ступай, – сказал Келин мушкетеру и приказал унтеру: – Петрович, вынь у него пробку изо рта.

Когда унтер вынул кляп, Келин спросил пленного:

– Кто таков? Откуда?

– С Запорожской Сечи я, пан комендант, Егор Голопупенко.

– Что тут, под стенами, делал?

– Так нам велено под стены подкопы копать. Солдат шведских не велено трудить.

– Ну что ж, все правильно. Для изменников самая работа в земле рыться.

– Я не изменник, господин комендант, я не изменник, – взмолился казак, – то нас старшины принудили. Вот ей-Христос. Кошевой Костя забивал тех, кто против его был.

– И много вас таких «не изменников»?

– Да все, почитай, ропщут казаки, шо зря за Мазепой пошли. У короля голод великий, хлеба неделями не бывает, а если и дадут пшеницу, то солдаты сами ж и мелют ее вручную.

– Что ж с тобой делать? – сказал задумчиво Келин. – По закону казнить надо.

– Не можно казнить, пан комендант. Я все можу робыть, шо скажете.

– Ну что ж, будешь для пушек камень дробить, Голопупенко.

– Ой спасибо, ой спасибо, пан комендант. Я так радый, шо к своим попався.

– Петрович, вели пока запереть его в сарай, а то как бы он от радости назад к Мазепе не перебежал.

Едва запорожца увели, как полезли по лестнице мушкетеры, почти каждый с парусиновым мешком за спиной. Мешки складывали тут же. Последним явился капитан Волков, увидев Келина, доложил:

– Заряд под самую стену заложили, Алексей Степанович. Мы все вынули. Вот. – Он указал на кучу мешков. – Всё порох.

– Милый мой Василий Иванович, – схватил руку капитана Келин. – Теперь Полтава живет. Нам теперь пороху на целый месяц хватит. Фу-у, гора с плеч. Теперь хоть посплю спокойно.

– Вряд ли дадут, Алексей Степанович. Раз порох заложили, будет штурм.

В ту ночь, уходя к себе, комендант наказал дежурному офицеру:

– Как начнут штурм – разбудишь.

Он и не подозревал, что именно сегодня за многие бессонные, беспокойные ночи наконец-то отоспится вволю.

Штурм, согласно королевскому приказу, должен был начаться со взрыва стены. Атакующие должны сразу устремиться в пролом. Но взрыва не было, пролома – тоже. И штурм не начался.

И в то время, когда полковник Келин, укрывшись плащом, спокойно похрапывал на широкой лавке у себя в канцелярии, в штабе шведов король в бешенстве орал на своих генералов:

– Раз-зявы! Проворонить блестяще исполненный подкоп, подарить врагу столько пороху! Молчать!

Но никто и не пытался оправдываться или тем более возражать королю, все генералы были тоже расстроены случившимся. И обиднее всего, что и спросить за это было не с кого. Все устроители подкопа были вырезаны ночью русскими.

Стойкость полтавского гарнизона, успешно отбивавшего все штурмы, приводила короля в бешенство. В одном из разговоров со своим духовником Нордбергом Карл признался, что когда он возьмет Полтаву, то всех защитников изрежет на кусочки.

Но ее надо было еще взять. А пока… Пока он срывал свой гнев на русских, нет-нет да попадавших к шведам. И когда однажды после очередного неудачного штурма к нему привели четырех крестьян, которые якобы хотели что-то поджечь в шведском лагере, он приказал:

– Этих двух обложить соломой и сжечь живьем. А этим отрезать носы и уши и пусть идут к своим и покажут, что я сделаю со всеми непокорными.

Так было и сделано. Двух крестьян сожгли живьем на глазах у короля, а двум отрезали носы и уши, и сам Карл сказал им:

– Ступайте к вашему Шереметеву.

Кто знает, может, такие зверства и облегчали душу короля после очередной неудачи у стен Полтавы, но верно и то, что они увеличивали количество его врагов. Разбежавшиеся по лесам и буеракам жители собирались в отряды и искали случая нанести вред шведам – угоняли коней, выпущенных пастись, а то и нападали на фуражиров, рыскавших по окрестностям в поисках провианта для голодающей армии.

Но о Полтаве ни на минуту не забывало русское командование: не говоря уже о фельдмаршале, сам царь, находившийся вдали, напоминал едва ли не в каждом письме: «Извольте Келину облегчение чинить, понеже Полтаву сдавать неприятелю и думать не можно».

Чтобы хоть как-то отвлечь шведов от крепости, Меншиков по совету Шереметева приказал кавалерии атаковать Опошню и даже угрожать их главному штабу. Этот налет помог Полтаве в том смысле, что на это время королю пришлось забыть о штурме.

А Келин, воспользовавшись затишьем, сам внезапно атаковал апроши врага и, перебив около двухсот человек, а около полусотни взяв в плен, благополучно отвел своих мушкетеров в крепость.

Но самую существенную помощь Полтаве фельдмаршал поручил учинить бригадиру Головину с его полком. Им предстояло проникнуть в саму крепость.

Шереметев определил полку движение по карте.

– Придется тебе, бригадир, вместе с твоими ребятами снять не токмо кафтаны, но и портки, понеже места по Ворскле зело болотистые. Каждому помимо оружия захватить не менее пуда боеприпасов для крепости. Вас, считай, тысяча, а тысяча пудов пороху и свинца дадут Келину добрую фору перед Карлусом. Оно бы не худо и хлеба туда унести, но в его положении порох ныне важнее хлеба, и солдаты тож.

Дабы Келин в темноте не принял своих за шведов и не открыл бы огонь, ему пушечным выстрелом была в полом ядре отправлена записка фельдмаршала: «Ныне жди сикурс со стороны Ворсклы».

Однако идти, сразу раздевшись донага, было не очень сладко, комары заедали, поэтому сами солдаты исхитрили простой способ. От самого начала пути, еще на своем берегу, каждый, раздевшись донага и даже разувшись, надевал на голое тело только кафтан, а одежду с завернутыми в нее порохом и свинцом водружал на голову, привязывая ремнем через подбородок. В одной руке была шпага или ружье, а другой рукой солдат приподымал подол кафтана в зависимости от глубины болота или реки.

Вышли поздно вечером, когда стемнело, дабы ночью же быть уже в крепости. Вел сикурс через болота местный крестьянин Василий Хлын, хорошо знавший броды и тропы.

Если в начале пути, хлюпая по колена через болота, солдаты подхихикивали друг над другом, что идут «ровно бабы, подолы подымая», то через реку пришлось брести едва ли не по шею в воде и уж подолы кафтанов зубами держать. Тут уж было не до смеху, да и от бригадира команду передали, не то что говорить, но и кашлять запрещавшую.

В реке, как ни береглись, кафтаны позамочили, а кто роста малого, тот и сам нахлебался досыта, однако свой груз на головах в сухости все сберегли. Солдат знает: порох пуще матери беречь надо, ибо в бою никто, кроме него да штыка, тебе не поможет.

Едва выбрались на сухое, проводник, попросив обождать чуть, отправился на разведку и очень скоро воротился.

– Впереди шведы окопов понакопали, когда и успели, басурманы.

– Много их? – спросил Головин.

– Кто знает, дрыхнут, видать, по норам. Но на стороже двое ходят. То разойдутся, то сойдутся.

Головин отрядил двух опытных солдат с кинжалами:

– Чтоб никакого шума. Убирать обоих, когда разойдутся.

– Как уберем, я крякну селезнем, – сказал солдат.

– Никаких селезней. Еще разбудите какого любителя утятины. Вернетесь сюда.

Солдаты ушли вслед за проводником. Растянувшись по болотам и тропам, полк еще выбирался на сухое, а бригадир Головин подбирал уже группу нападения на апроши. Отобрал людей со шпагами и кинжалами, повелев скоро одеваться. Задание ставил знаками, не голосом: «Действуем только этим» – поднял над головой шпагу; «при полной тишине» – наложил ладонь на рот.

Солдаты – народ понятливый, значит, не дать шведам проснуться. Все ясно.

Вернулся проводник Василий Хлын, сказал тихо Головину:

– Сторожей убрали. Все тихо.

– А где же солдаты?

– Ждут вас.

– Я же им велел воротиться.

– Не схотели, уж больно сладко шведы храпят по щелям.

– Ну ладно. Веди нас.

Группа следовала за проводником. Он шел, шел и вдруг остановился и повел рукой, словно в гости приглашая: вот, мол, начинайте.

Впереди серели валы вырытой земли, чернели щели апрошей. Солдаты быстро и бесшумно рассыпались по полю. Из апрошей то там, то тут слышались стоны, короткие вскрики, хрипы умирающих.

Головин, уничтожив более ста шведов, засевших в апрошах, не потерял ни одного человека, а уже через полчаса его сикурс входил в Полтаву.

Осажденные встречали их со слезами радости, смехом, поцелуями.

– Ой, родные ж вы наши, хлопцы.

– Как же мы вам ради.

– Та яки ж вы мокрые. Алексей Степанович, треба печи топить, посушить родимых.

И в Полтаве в самое неурочное время – среди ночи, да еще ж и летом, – задымили вдруг десятки печей, засновали по улицам жители, замигали по хатам огоньки каганцов, лучин и свечей.

Келин повел Головина в свою канцелярию. И обсушиться, и покормить чем Бог послал.

– Вы не представляете, бригадир, как ко времени ваш сикурс.

– То фельдмаршал Шереметев нас благословлял.

– Дай Бог ему здоровья. И дело даже не в порохе, не в свинце, хотя и в нем тоже. Гораздо важнее для гарнизона и жителей знать, что нас не забыли, что свои люди пришли помогать нам. Увидите, завтра на вылазку будут все рваться. Такой дух отваги вы принесли с собой.

– Ну что ж, полковник, я рад, что моему полку выпала честь укрепить дух Полтавы. С вас ведь никто глаз не сводит. Каждое утро фельдмаршал первым делом о вас справляется: «Держатся?»

– Это верно, – согласился Келин. – Король со своими генералами тоже все глаза проглядели. Вот уж полтора месяца сглазить не могут.

– Что король! Государь в каждом письме о Полтаве беспокоится, велит держаться.

– Будем держаться, сколь сможем. А не слышно ли там о генеральной баталии, скоро ли?

– Как приедет государь.

– М-да… – вздохнул Келин и промолчал, хотя ох как спросить хотелось: «А когда ж приедет?» Но он человек военный – знал: о сем спрашивать нельзя, неприлично даже.

Но бригадир Головин понятлив, сам сказал:

– Ныне он в Азове, на всякий случай султану флот кажет ^{230} . Вот-вот должен к нам отъехать. Ждем.

– Дай Бог ему пути к нам доброго, – перекрестился Келин. – Мы что? За крепости да полки думаем, а ему за всю державу надо. Этот крест нелегок, сударь мой, ох нелегок.

Четвертого июня 1709 года Петр приехал из Азова, и первое, о чем спросил фельдмаршала:

– Как Полтава?

– Пока дышит, – отвечал Шереметев, – но тяжело Келину, зело тяжело.

– Сикурс посылали?

– Посылали Головина. Прошли хорошо, но на вылазке бригадир в плен угодил.

– Как думаешь, долго они еще продержатся?

– Да уж третий месяц, считай, без перерыва дерутся. Во всем нужду великую терпят. Не диво, если не сегодня завтра шведы ворвутся в крепость.

Царь немедленно сел за письмо Келину: «Господин полковник! Вы славно столь великое время противустояли королю. Но ежели увидите, что стоять уже не можете, уничтожьте крепость и пробивайтесь с людьми на Ворсклу. Заслыша вас, мы вышлем навстречу сикурс. Но шведам оставьте лишь развалины и угли. Сие письмо от гарнизона в секрете держите. Петр».

Ядро с письмом царя, как и все прошлые, притащили Келину полтавские мальчишки:

– Алексей Степанович, вам опять эстафет.

Мальчишки давно занимались этим промыслом. Они собирали прилетавшие в крепость ядра и стаскивали их к пушкам, дабы защитники крепости могли стрелять ими по шведам. Полые, с письмами, они сразу доставляли коменданту: «Вам эстафет».

Письмо царя и обрадовало Келина, и удивило. Обрадовало потому, что он уже знал, что за приездом царя воспоследует. Удивило неверие Петра в возможность удержать Полтаву. Но просьба держать письмо в секрете от гарнизона и жителей как бы давала право коменданту решать вопрос сдачи. Ведь ранее Петр хотя и был вдали, но и слышать не хотел о сдаче, грозя за это отнятием живота и другими карами.

Впрочем, Петр, с первого дня занявшийся лихорадочной подготовкой генеральной баталии, вскоре послал Келину другое письмо, в котором просил продержаться хотя бы две недели.

Царь отправил приказ Скоропадскому и Гольцу идти с запада к Полтаве. С их приходом шведская армия была бы полностью окружена, сама бы оказалась в осаде.

Петр назначил баталию на 10-е число, но начавшиеся сильные дожди задержали передвижение войск. Из показаний пленных он уже знал, что шведы дошли до крайней нужды, хлеба почти не было совсем, мясо хотя и было, но из-за сильной летней жары быстро портилось. Солдаты роптали между собой: «Хлеба или смерти». Видимо, и король понимал, в каком отчаянном положении оказалась армия. И теперь с упрямством, ему свойственным, он слал и слал полки на штурм Полтавы. Ему нужна была эта крепость, теперь уже не только как база, но и как доказательство собственной силы. А сил становилось все меньше и меньше.

Узнав о том, что к русской армии прибыл царь, а это означало одно – в любой момент может начаться баталия, Карл усилил нажим на Полтаву. Штурмы следовали один за другим, причем всякий раз на крепость шло не менее трех тысяч человек. Раза два шведы уже овладевали валом, но после жестокой рукопашной, в которую бросалось все население города с вилами, топорами, дубинами, штурмующие вынуждены были откатываться.

Несколько раз шведы закладывали под стены мины, чтобы после взрыва ворваться в пролом в город, но осажденные всякий раз утаскивали заряд, пополняя этим свои небогатые запасы пороха.

Так за все три месяца осады шведам ни разу не удалось произвести взрыв стены. Зато, как правило, на следующий день Полтава отвечала ураганным огнем из пушек на очередную атаку врага.

Однажды граф Пипер попросил Гилленкрока ознакомить его с укреплениями у стен Полтавы. В этот момент где-то началась частая пушечная пальба. Гилленкрок заметил:

– Можете быть покойны, граф, это не наши пушки, это русские пушки бьют нашим порохом.

– Боже мой, Боже мой, – сказал Пипер. – Ведь это уже скоро, Аксель.

– Со дня на день, граф, – ответил мрачно Гилленкрок.

Оба понимали под «этим» надвигающуюся катастрофу.

Но и осажденные были не в лучшем состоянии, если не в худшем. И они уже голодали, и они несли большие потери, и они обессилели, выдохлись от беспрерывных боев. Уже не хватало ни сил, ни времени хоронить убитых, над городом стоял густой, тяжелый запах от разлагающихся на жаре трупов.

Все похудели, осунулись, глаза у многих горели каким-то лихорадочным блеском.

Сам полковник Келин совсем почернел, мундир на нем висел как на гвозде, голос сел, но он продолжал командовать, более надеясь на знаки, подаваемые рукой, чем голосом.

В короткие передышки он присаживался где-нибудь в тенечке и впадал в полузабытье, в полусон, из которого выходил мгновенно, если требовалось. Вот и сейчас:

– Алексей Степанович!

– Что? – открыл Келин глаза.

– От шведов барабанщик.

– Опять, – кряхтел Келин, подымаясь на выхудавшие ноги. – Может, что новое скажет.

Теперь приход барабанщика от шведского фельдмаршала в крепость – событие, даже в некотором роде представление, на которое сбегаются многие жители.

И хотя заранее знают, чем окончатся переговоры, все слушают со вниманием, что отвечает «наш полковник» злыдню-фельдмаршалу, чтобы потом на десятки ладов пересказать всему городу, как Степаныч самого главного шведа переговорил.

Келин опять подошел к пушечной бойнице, где, как обычно, изливался бранчливым лаем на шведа Картузик, кивнул унтеру: убери.

– Картузик, нишкни, – скомандовал унтер Петрович. Пес с видом исполненного долга отступил.

Келин опять бросил два пальца к тулье пропотевшей шляпы, приветствуя барабанщика:

– Комендант крепости слушает вас.

– Господин комендант, фельдмаршал Реншильд предлагает вам в последний раз сдать город на самых выгодных для вас условиях.

– На каких именно?

– Фельдмаршал Реншильд на этот раз предлагает вам самим назвать их.

– О-о, за это спасибо, – приложил Келин руку к груди. – Наконец-то фельдмаршал подобрел к нам, самим предлагает избрать условия для сдачи.

– Да, да, вы сами называете условия. И фельдмаршал принимает их.

– Но увы, братец, – развел руки Келин. – Я обещал сдать Полтаву другому человеку – моему государю. Что ж Реншильд раньше-то не давал нам такой уступки? Мы б еще и подумали.

– Господин комендант, но это последняя возможность спасти жизнь оставшимся людям. У вас погибла половина гарнизона.

– Но и вы же недосчитываетесь более трех тысяч солдат.

– У нас еще достаточно сил, чтобы провести последний, решающий штурм.

– Стыдись, братец, ты уж мне не менее шести раз грозился последним, решающим. Не наскучило?

– Господин комендант, я говорю серьезно. Называйте ваши условия.

– Наши условия? – переспросил Келин и оглянулся назад.

Там, за его спиной, внизу у стены стояла притихшая толпа жителей, все смотрели только на него, своего коменданта.

«Господи, – подумал Келин, – почему же я никогда не спросил их? Почему я отвечаю фельдмаршалу за всех их? Может, у них у кого-то есть лучший ответ, чем даю я. Ведь их так много, ведь они же сражаются из последних сил».

– Ну что, полтавчане, – заговорил он с ними, – может, у вас у кого есть условия?

– Степаныч, – вдруг закричала какая-то женщина, подняв костлявую обнаженную руку, – ты ж знаешь наш ответ. Никакой сдачи. Никакой!

– Постойте… – раздался голос из другого конца толпы.

Келин взглянул туда и узнал Егора Голопупенко – бывшего запорожца-мазепинца, давно уже ставшего защитником крепости. На вылазки, правда, его не пускали, но в крепости он добросовестно делал все, что ему поручалось: долбил камень, рубил дрова, собирал ядра, заряжал ружья, точил холодное оружие.

– Постойте! – Голопупенко даже пытался влезть на какой-то камень, чтоб его услышали все. – Ведь мы ж сами можем назначить условия. Сами! Сколько же можно… Ведь сил же уже нет… Ведь это…

Ему не дали закончить, толпа вдруг взревела и словно многорукий зверь потянулась к нему.

– Иуда-а-а!

Его стащили с камня, и он исчез под ногами разъяренных людей. Суд и правеж был скорый и жестокий. Запорожца буквально растерзала толпа, впавшая почти в полусумасшедшее состояние.

– Степаныч, гони барабанщика! Гони!

Келин повернулся к барабанщику, стоявшему внизу и не догадывавшемуся, что творилось на другой стороне стены.

– Передай фельдмаршалу, что сдачи не будет ни на каких условиях.

– Господин комендант, учтите, что, как только начнется штурм, аккорда от вас принимать не станем ^{231} .

– Начинайте, у нас каждый может постоять за себя. А аккорда от нас не дождетесь.

Барабанщик повернулся кругом и пошел опять от крепости, отстукивая палочками себе дробь.

– Петрович, – сказал Келин унтеру, – у тебя голос покрепче, скомандуй заряжать картечью. Надо встренуть.

– Есть, Алексей Степанович! – Унтер выпятил грудь и вскричал зычно: – С-слушай, антиллерия! З-заряжай картечью!

Полтава дышала. Полтава сражалась.