Текст книги "Фельдмаршал Борис Шереметев"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

Глава четвертая
ГОЛОВЧИНСКИЙ БОЙ

Как ни спешил Петр к первому бою, но опоздал к нему. Реляцию ^{203} о нем получил в пути.

– Кто писал? – спросил посыльного, разрывая пакет.

– Фельдмаршал и светлейший, ваше величество.

«Раз вдвоем одну бумагу сочиняли, значит, помирились два медведя в одной берлоге, – подумал Петр. – Дай-то Бог».

А рассорились светлейший князь с графом из-за кавалерии. Меншиков, командуя ей, желал полностью отделиться от пехоты и наносить удары неприятелю с тыла самостоятельно. Шереметев считал такое разделение опасным, ибо сие оставляло пехоту без прикрытия. Сыр-бор разгорелся до того, что Шереметев стал грозиться отставкой.

Царь надеялся, что князя с графом примирит военный совет, хотя сам более склонялся на сторону фельдмаршала. Но как ни странно, «натянул светлейшему нос» с его кавалерией король шведский, чем в немалой степени способствовал примирению высоких спорщиков.

Карл инсценировал подготовку к переправе через Березину у Борисова, да столь искусно, что даже сами шведы поверили, что там она и будет. Где уж было не ошибиться светлейшему. Он собрал свою кавалерию под Борисов, заранее предвкушая рубку у переправы. А Карл переправился много южнее.

Конфуз этот дошел до Петра, и он в письме, слегка пожурив фаворита, наказал: «Пусть сие станет тебе добрым уроком, впредь не давай себя на мякине обманывать».

И вот первый серьезный бой с Карлусом.

«…конницей атакуя, мы неприятеля многажды с места сбивали, и, если б прибывшему сикурсу было где оборот сотворить, неприятельское войско могло б все разориться…»

– Ай да молодцы! – не удержался Петр от восклицания.

«…но, не желая без вашего величества учинять главную баталию, полки без всякого урона отошли, нанеся шведу потерь вдвое больше нашего. И королю утехи мало с сей баталии, кроме уступления места».

– Ай молодцы! – повторил Петр, закончив чтение, и обратился к посыльному: – Ты, братец, немедленно поскачешь обратно. И передай, что я всех их желаю видеть в радости и здоровье. И скоро буду сам. Бери свежих коней и скачи.

Отправив посыльного в ставку фельдмаршала в Горки, Петр сел за письмо Апраксину, желая ободрить адмирала приятной новостью:

«…Я зело благодарю Бога, что наши до генеральной баталии виделись с неприятелем хорошенько и что от всей его армии наша одна треть бой выдержала и отошла».

Однако, прибыв через два дня в Горки, царь узнал, что баталия оказалась не столь счастливой, как было написано в реляции. Вызвав фельдмаршала для разговора с глазу на глаз, царь спросил сердито, подергивая щекой:

– Так что, Борис Петрович, с коих пор ты стал на бумаге столь славно воевать?

– Прости, государь, не хотелось огорчать тебя.

– Ага! А по приезде решил обрадовать: всю полковую артиллерию королю подарили! Так?

– Карл напал на Репнина ночью, силы неравные, Аниките Ивановичу пришлось отходить.

– А сикурс? Где был сикурс?

– Я бы все равно не успел через болота. И потом, государь, я боялся вводить новые силы, дабы не втянуться в генеральную баталию. Сие б стало нарушением жолквинского плана. Да и ты по головке за это не погладил бы.

– Я бы снял вам их, – жестко сказал царь. – А что ж светлейший?

– Светлейший послал дивизию генерала Гольца, но тот опоздал с сикурсом.

– Зело добро у вас получается: один опоздал, другой боялся втягиваться. Выходит, Репнин один дрался с Карлусом?

– Выходит, так, государь, – вздохнул Шереметев.

Ему хотелось добавить: «Я же говорил, что нельзя отделять кавалерию от пехоты. Будет конфуз. Вот и стряслось».

Но промолчал фельдмаршал, понимая, что обвинять фаворита перед царем – дело опасное. Зато Петр сам неожиданно спросил его, спросил спокойно, по-деловому, словно и не метал только что громы и молнии:

– В чем видишь вред отделения кавалерии от пехоты, Борис Петрович?

– Пехота без защиты остается. Раз.

– Это я уже слышал. В чем еще?

– А в том, что я пячусь перед шведами, беспокоя и томя их, а главное уничтожая провиант и фураж. И вот еще и шведы пройдут. Так что же тогда нашим коням остается? Земля голая.

– Верно мне про тебя сказывали, лошадей, мол, более жалеет, чем солдат.

– Всех жалко, государь. А лошадь бессловесна, ее и жалчее.

– Ну что, Борис Петрович, в этом резон есть, зело добрый резон. – Глаза царя даже потеплели. – Надо было и светлейшему тож втолковать, он ведь по голой земле скачет.

– Кабы не втолковывал, государь.

– Добро. Я сам с ним говорить стану о сем деле. А где ныне Карлус обретается?

– В Могилеве, государь.

– Куда собирается поворот делать? На Москву или Петербург?

– Не ведаю, государь.

– Вели казакам «языков» добывать. Зело нужны мне.

– Велю ныне ж.

– Ступай, Борис Петрович. Распоряжайся. А ко мне пошли генерала Репнина, он, поди, уж ждет там. Хочу знать, что он скажет в свое оправдание.

– Заметить хочу, ваше величество, что сам Репнин в бою великое мужество являл.

– Грош цена такому мужеству, коли пушки врагу достались, – заметил, опять хмурясь, Петр. – А ты не заслоняй виноватого.

Шереметев вышел во двор, отирая платком вспотевший лоб. Генерала Репнина увидел сидящим под дубом рядом с привязанным тут же конем. Подбрюшье и пах коня потемнели от пота, – видно, генерал гнал его не жалея.

Шереметев направился под дуб, Репнин поднялся навстречу фельдмаршалу, посмотрел вопросительно.

– Ступай, Аникита Иванович, большой полковник крови твоей жаждет.

Уважительная кличка царя «большой полковник» имела хождение между генералами.

– Сердит?

– Сердит… – вздохнул Шереметев, опускаясь на скамеечку. – Я мню, он так не оставит твоего конфуза.

Репнин, оправив кафтан, откашлялся и направился к дому. Борис Петрович сочувственно смотрел ему вслед, думая: «Бедный Аникита. Светлейший опростоволосился со своей конницей, а тебе баня грядет ноне. Ох-ох-ох, грехи наши».

Фельдмаршалу приятно было хотя бы в мыслях винить фаворита, а вот себя виноватить не думал, для себя оправдание было веское: «В генеральную баталию остерегся угодить».

Когда Репнин предстал перед царем, тот взглянул исподлобья:

– Ты, генерал, знаешь, как пушки льют? Ты хоть раз был на заводе?

– Не был, ваше величество.

– Оно и видно. А надо б было тебе поломать в горах руду, добыть уголь, изготовить шихту, да постоять у печи доменной, да пробить летку, да пустить железо расплавленное. Вот бы и узналось.

– Я солдат, ваше величество, – заметил Репнин, бледнея. – И в защите отечества являть себя должен.

– Оно и видно, явил… – проворчал Петр. – Сколько пушек Карлусу подарил?

– Пять, ваше величество.

– За все пять в казну деньги воротишь, генерал, дабы впредь неповадно было казенное имущество бросать.

В горницу, гремя саблей, бесцеремонно влетел Меншиков.

– Петр Алексеевич, как я рад! – вскричал он, улыбаясь, и пошел было к царю навстречу, видимо надеясь, как всегда, обняться при встрече.

Но царь осадил его вопросом:

– А ты где был, светлейший, когда при Головчине король свейский ^{204} Репнина свинцовой кашей потчевал?

– Но я послал в сикурс дивизию Гольца. А он, каналья, вместо рубки со шведами реверансы строил, да еще и полковое знамя неприятелю презентовал.

– Знамя?! – вытаращил глаза Петр, и опять тик задергал его щеку. – Под суд негодяя!

– Так надо разобраться, государь, – хотел вступиться за кавалерию Меншиков, но царь перебил его:

– Под суд! Обоих под суд! Тебе тоже, Аникита Иванович, придется предстать перед военным судом. Храбрость – качество славное, но за конфузию изволь отвечать. Иди.

Репнин вышел. Петр с укором взглянул на фаворита.

– По-доброму, Алексашка, тебе всыпать надо. Тебе. До тебя ныне рукой не достанешь, кавалер Андрея Первозванного, а главное – светлейший князь Римской империи. Укуси такого – зубы сломаешь.

Меншиков захохотал, довольный такой аттестацией Петра.

– Мин херц, а кому председателем суда быть укажешь? – спросил, бесовски щурясь, светлейший.

– А ты бы кого хотел?

– Да мог бы и я, мин херц, чай, военные порядки знаю.

– Ведая твое пристрастие к коннице, укажу тебе председательствовать в суде над пехотой, то бишь генералом Репниным. А над кавалеристом твоим Гольцем пусть фельдмаршал кригсрехт вершит.

– Ну что ж, спасибо, мин херц, – сказал Меншиков, стараясь скрыть свое неудовольствие таким недоверием царя. – Суд свершу правый и скорый.

«А ведь к отнятию живота присудит, сукин сын, – подумал Петр. – Ну ничего, пусть трудится, все едино последнее слово за мной будет».

Глава пятая
ЗА «ЯЗЫКОМ»

Дорога в ночном лесу была раскисшей, грязной, и потому казачий отряд более двигался шагом, переходя на рысь лишь в местах песчаных и сухих. И хотя сотник воспретил разговоры, они нет-нет да возникали где-то в хвосте, куда у командира, ехавшего впереди, руки не доходили.

– Опять за конями послали нас, али как?

– Не… Ныне коней брать не велено. Говорят, царю «язык» свейский занадобился.

– Так прошлой ночью Охрименко капрала приволок. Чем не «язык»?

– Приволокем и мы «языка», може, и получше Охрименкова. А то и коняшек прихватим.

– Так те кони у шведа – кожа да кости.

– Небось тебя стань ветками кормить, много жиру нагуляешь?

– Оголодал, видать, швед.

– Цыц! – повернулся ехавший впереди казак.

– Чего расцыкался, – окрысились на него.

– Дурни. То я «цыц» сотниковский передал. Скоро к Днепру выедем, велел языки прикусить. Швед наслухает, еще пушкой жахнет.

– Швед счас дрыхнет без задних ног.

На какой-то песчаной прогалине отряд остановился. Негромко передавался приказ сотника: «Коней, ружья, палаши оставить. С собой лишь ножи, кинжалы».

Поручив коней двум коноводам, дальше пошли пешком. Близость реки угадывалась по сырости, внезапно потянувшей в лицо, и по высокому тальнику, сменившему сосновый лес.

Вдруг из темноты явился человек, спросил тихо, хотя, по всему, он ждал отряд:

– Дончаки?

– Мы, – отозвался сотник и, подойдя, спросил: – Ну чего назирал, Иван?

– Назирал добрую добычу, сотник. Пополудни в замок яка-то важна птиця приихала. Може, полковник, а може, и сам генерал.

– Ну, генералу сюда не треба, Иван.

– Ей-бо, сотник, така на нем одежа гарная, уся у золотых галунах. И с ним народа человек двадцать.

– Ну, пусть генерал. Дальше шо?

– А шо дальше? Сплять, наверно.

– Значит, они в замке остались?

– А куды ж им деться? До самой ночи возле него просидел. Солдаты костер развели, что-то жарили, потом угомонились.

– Караульщиков много?

– Тики одного бачив, шо у ворот. А в замке, кто ж его ведает, сколько понаставлено.

Казаков, чтоб все его слышали, сотник усадил на землю. И негромко начал:

– Так, хлопцы, в замке на той стороне спит «важная птица». Ее берем живьем. Остальных на нож. И без шума, шоб никто не успел стрелить. Яким!

– Га.

– Ты с братом снимешь караульщика у ворот. Петро, ты со своими хлопцами станете у всех окон и дверей снаружи. Кто в них сигает, тот и ваш.

– А ежели сама важна «птица»?

– «Птицу» не трогать. Кляп в рот – и все.

– А як спознать, кто у них «птица»?

– Нюхай, дурень. От важных завсе духами несет. Остальные со мной. Входим внутро замка… Да в темноте друг дружку не порежьте, черти.

– Нужен отзыв, сотник. Без отзыва и до греха недолго.

– Добре. Отзывом станет «конь».

– Отзыв «конь»… «конь»… «конь»… – прошелестело среди сидящих на земле слово, ласкающее слух любого казака.

– И последнее: уходим к реке все разом по моему сигналу. Я гукну филином два раза. Да на воде не шуметь, трясця вашей матери. По воде за версту слыхать.

Из прибрежного тальника были выволочены лодки самых разных размеров и предназначений. И тяжелая байда на десять человек, и крохотные юркие двухместные долбленки, и низкие неповоротливые плоскодонки, даже несколько плотиков из связанных лыком бревешек.

Для казаков, давно привыкших к ночным набегам, дело было знакомым. Все совершалось в полной тишине. Лодки одна за одной растворялись в темноте, уходя к противоположному берегу. Ни всплеска, ни стука.

На той стороне сотник, приплывший одним из первых, дождался, когда причалили все, взял одного казака за плечо, кивнул на реку. Тот понял знак: «Оставайся здесь, стереги лодки».

Остальные отправились от реки вверх по едва заметной тропке. Впереди шел Иван – казачий надзиратель, уже наизусть знавший околозамковое пространство. Когда на темном небе обрисовался тяжелый силуэт замка, казаки остановились и пропустили вперед Якима с братом. Те, поправив папахи, скрылись в темноте.

Оставшиеся стояли, отсчитывая в уме томительное время ожидания и чутко прислушиваясь к ночной тишине. Возможно, донесется стон или вскрик умирающего шведского часового. Но никто так ничего и не услышал. Зато увидели бесшумно явившегося со стороны замка Якима, махнувшего рукой: «Путь свободен».

Все бросились вперед через распахнутые ворота, мимо убитого часового, каждый на свое предназначенное заранее место. Через какую-то минуту замок был окружен, и для находящихся внутри шведских солдат был уготован один исход – казачий кинжал.

Сотник, возглавивший группу захвата, махнул рукой и устремился к входу, где в глубине тихо помаргивал огонек свечи. Они уже всходили на крыльцо, когда услышали откуда-то из темноты двора короткий предсмертный вскрик: «А-а-а!»

«Черт патлатый, – с неудовольствием подумал сотник о казаке, давшем закричать неприятелю. – Аккурата не соблюл». В том, что закричал швед, он не сомневался.

Огонек свечи, как оказалось, горел в фонаре, стоявшем на столе караульного. Сам он безмятежно спал рядом на низкой лавке. Ему и проснуться не дали.

Сотник схватил фонарь, указал им на ближайшие двери. Казаки бросились туда, видимо, это были комнаты караула. Послышалась возня, крики, что-то разбилось со звоном.

Сотник бросился по лестнице наверх, понимая, что «важная птица» должна быть там. А по замку уже шел шум потасовки, звенели стекла, слышались вскрики, топот ног.

Когда они ворвались в спальню, где, по расчетам, должен был находиться важный швед, то свет фонаря упал на пустую кровать. Но по смятой подушке, по только что откинутому одеялу сотник понял – швед где-то рядом.

– Ищите! Живо! – скомандовал он казакам, освещая фонарем то один, то другой угол спальни, то огромный многодверный шкаф.

На стуле у кровати висел шитый золотой канителью кафтан с блестящими позументами.

«А ведь и впрямь, кажись, генерал, – подумал сотник. – Не ошибся Иван».

– Да живей, живей… – торопил он казаков, раскрывавших дверки шкафа.

И вдруг один казак, вскричав: «Вот он!» – наклонился к ложу и, ухватившись за голую ступню, потащил шведа из-под кровати.

Он был в длинной ночной рубахе, она завернулась на нем, пока его вытаскивали. Швед, слышавший предсмертные крики и стоны, несшиеся по замку, решил, что и его ждет смерть, и закричал вдруг на довольно сносном русском языке:

– Меня нельзя… меня нельзя убиваль… Я есть генераль.

И действительно, это был генерал-адъютант Канифер.

– Что ты, милай, – сказал сотник почти ласково. – Ты нам и нужен. Живой нужен, дядя, живой. – И приказал казакам: – Помогите его сиятельству одеться, не повезем же мы его к царю в исподнем.

Трясущимися руками Канифер натягивал штаны, не умея поймать застежки. Казаки, посмеиваясь, помогали ему, шутили:

– Ты уж не обмарайся, вашество, больно портки у тя добрые.

Помогли надеть кафтан, нахлобучили шляпу. Сотник забрал генеральские пистолеты и шпагу.

– Ну, ходу, хлопцы! – И генералу: – Не вздумай кричать, ваше превосходительство, а то придется глотку заткнуть.

– Ни-ни… Я все понималь, – отвечал Канифер поспешно. – Слово рыцарь, буду нем как рыбка.

Казаки помчались по лестнице вниз, с ними вместе мчался и генерал, бесцеремонно поощряемый сзади тычками:

– Живей, живей!

Пожалуй, с далеких лет юности не приходилось Каниферу бегать столь резво, да еще ночью, да еще в столь тесном окружении кровожадных азиатов. Ему это казалось все еще продолжающимся сном. Страшным, кошмарным сном.

Едва оказались во дворе, как чуть ли не над самым его ухом закричал филин, раз-другой: «У-ук-хх!»

«Господи, снится, – подумал Канифер. – Как бы скорей проснуться».

Но никак не просыпалось генералу. Во дворе он увидел, как бежали со всех сторон тени этих страшных азиатов, ему казалось, они являлись отовсюду. Затопали, зафыркали кони.

– Якимка, не жадничай! – крикнул сотник. – Брось. Нынче другая добыча.

– Ничого, сотник. Хоть писля коней продуваним.

Все бежали вниз к реке. Садились в лодки. Кони не хотели идти в холодную воду. Казаки быстро разобрали их, уговаривали и тихо пускались с ними вплавь. Какой же казак не сговорится с конем, хотя бы и шведским!

Еще в лодке Канифер надеялся проснуться. А когда в лесу сотник подсадил его в седло, генерал спросил жалобно:

– Неужто вы все – правда? Неужто я есть плен?

– Все въяви, генерал, – хлопнул его тяжелой ладонью сотник по колену, да так крепко, что Канифер, изморщившись от боли, наконец-то понял: это не сон.

«Господи, как глупо, как глупо, – терзался генерал, трясясь в седле в окружении казаков. – И зачем же меня понесло в этот замок, в сторону от Могилева? Господи, как глупо».

Генералу не хотелось перед своим Господом признаваться, зачем его «понесло в этот замок».

Накануне в штабе Карла XII начался дележ будущей добычи. Генерал Спарре, например, выпросил себе Москву, а когда король взглянул на Канифера, у того просьба оказалась скромнее: «Ваше величество, подарите мне замок, который мы недавно проезжали».

Канифер рассудил здраво: до Москвы еще далеко, шагать да шагать, а замок – вот он, под боком, и уже на нашей стороне.

И король оказался щедр. Эх, лучше б он пожадничал!

– Берите, Канифер.

– Когда?

– Хоть завтра. Берите со всеми прилегающими землями, со всеми крестьянами.

– И я могу поехать туда?

– Разумеется. Я дам вам охрану из двадцати драбантов ^{205} . Езжайте, вступайте в свои права.

Вступил, называется.

«О Господи, зачем я поехал в этот замок? – продолжал лукавить генерал перед Всевышним. – Почему я не остался при штабе в Могилеве? Почему?»

А казаки скакали все дальше и дальше от Днепра. Скакали до самого рассвета. Когда впереди показалось меж сосен солнце, когда близко уже было до дому, грянули дружно песню:

 
Ой, у городи у Львови зашумели верби,
Козак-бурлак вбитый лежить, Серпяго-то мертвый.
Ой, у городи у Львови задзвонили звоны,
Козак-бурлак вбитый лежить, правлять похорони-и…
 

Канифера ввели в просторную горницу, указали на стул, стоявший напротив стола: садись.

На столе, сдвинув бумаги в сторону, возился высокий столяр, ремонтируя деревянное, без обивки кресло. Он мельком взглянул на генерала и, как показалось Каниферу, заторопился. Быстро и ловко выстругал стамеской два клинышка и вбил их молотком в какие-то стыки.

– На клей бы посадить, – проворчал столяр офицеру, явившемуся с какими-то бумагами.

– Куда положить? – спросил офицер.

– Туда, – кивнул столяр на стопу бумаг и вздохнул: – На клею бы оно еще лет сто простояло.

Офицер, оставив бумаги, вышел. Столяр поставил кресло у стола, сел на него, попробовал покачать, проверяя, не скрипит ли. Затем, разложив бумаги по столу, взял тетрадь из только что принесенных бумаг и стал листать.

Присмотревшись, Канифер узнал свою тетрадь, свои документы.

«Какая бесцеремонность, – с неприязнью подумал он о долговязом столяре. – Каждый сует свой нос в мои бумаги. Однако где ж, наконец, сам царь? Ведь меня везли к нему. Пусть укажет хаму его место».

И тут в горницу, широко распахнув дверь, стремительно вошел высокий, стройный господин в белом завитом парике, в бархатном камзоле, с саблей с дорогим, украшенным бриллиантами эфесом.

«Слава Богу, наконец-то, – с облегчением подумал Канифер, решив, что явился царь. – Сейчас он укажет хаму».

Но, к удивлению Канифера, вошедший не стал выгонять «хама», а, опустившись в одно из кресел у стола, сказал столяру:

– Можем начинать, мин херц.

– Ну что ж, начнем, пожалуй, – отвечал тот, поднимая голову от бумаг и с любопытством взглядывая на генерала. – Так, выходит, генерал Канифер, вы даже не природный швед?

«Боже мой, – осенило вдруг генерала, – как же я забыл о причудах царя, умеющего делать все и любящего любую физическую работу». Но на всякий случай решил спросить:

– Я имею честь видеть царь?

– Да, да, генерал, – нетерпеливо кивнул Петр. – Отвечайте на вопрос.

– Да, я есть не швед, я есть уроженец Лифляндии, ваше величество.

– Где служили еще?

– В Бранденбурге, в Польше.

– Почему вдруг встали под штандарты короля?

– Ну, как вам сказать… – замялся Канифер. – Поймите меня правильно… Э-э…

– Мы поймем, говорите.

– Да чего там, – неожиданно вмешался Меншиков. – Говори, что решил поживиться в России, генерал. Пограбить. Да, да, по-гра-бить!

– Но, простите, не имею чести вас знать.

– Князь, – подсказал Меншиков.

– Светлейший князь, – уточнил Петр.

– Но, простите, светлейший князь, – продолжал Канифер, – разве все войны не есть средство грабить?

– Это смотря с чьей колокольни, генерал, – отвечал Меншиков. – С вашей – пограбить, с нашей – отчину боронить. Вот что, например, ты делал в замке?

– Я? В замке? – смутился Канифер, почувствовав, как кровь прилила к лицу. – Я осматривал его, я был послан смотреть просто.

– Просто смотрят лицедеев. А замок ты осматривал, дабы прикарманить, генерал.

«Он читает мысли, этот светлейший, – подумал Канифер. – От такого не утаишь». Но вслух сказал:

– Думать вы можете как угодно, князь. Это ваше право. Но я действительно был послан только посмотреть. Я являюсь генерал-адъютантом его величества короля Швеции Карла XII. И выполнял приказ своего повелителя.

– Вы были адъютантом короля, генерал. Отныне вы наш пленный, – сказал царь. – И ваша судьба и жизнь зависят от вас, от вашей искренности. Мы многое знаем, но если вы в чем-то вздумаете ввести нас в заблуждение, пеняйте на себя, сударь. Время военное. Мы даже своих за некие проступки отдаем под суд. И вас не замедлим предать, если выясним, что вы нас обманываете. А у военного суда одно наказание…

– Лишение живота, – с удовольствием, воспользовавшись паузой, сказал светлейший.

– Вот именно, – подтвердил Петр. – Итак, первый вопрос: с какими силами король пришел к нам?

– Вначале было тридцать шесть тысяч, – с готовностью начал Канифер. – Сейчас, после боев, несколько менее.

– Неужели король с такими силами хочет захватить Россию?

– Он верит в свой военный гений, ваше величество. И потом, ему пришлось поделиться с польским королем Станиславом Лещинским, оставив ему шесть полков под командой Крассау.

– Король действительно верит, что Лещинскому будет подчиняться вся Польша?

– Вряд ли. Но зато король знает, что Лещинский будет беспрекословно подчиняться ему.

– Какова численность конницы у короля?

– Пятнадцать полков.

– Не далее как вчера на вашем месте, генерал, сидел шведский капрал, который утверждал, что в армии голод и болезни от недостатка провианта. Что вы можете сказать об этом?

– Только то, что капрал сказал правду. В армии действительно не хватает провианту, у многих солдат кровавый понос.

– Почему король стоит в Могилеве, не двигается дальше?

– Оттого и не двигается, что вы пожгли все на пути его движения.

– На что же он надеется?

– Надеется на приход корпуса Левенгаупта, у которого заготовлен огромный обоз провианту и пороху.

Царь с Меншиковым многозначительно переглянулись.

– Где ныне генерал Левенгаупт?

– Он в Риге. Но недавно приезжал к королю на совет. Договаривались, где и когда встретится корпус с армией.

– И где же решили?

– Не знаю.

– Как так? Вы же наверняка присутствовали при беседах.

– Из совещаний при короле Карле, ваше величество, ничего узнать почти невозможно. Он более слушает, но всегда поступает по-своему.

– Но есть же какой-то общий план кампании.

– Увы, нет такого, ваше величество. Я сам слышал, когда на вопрос Реншильда, каков план у короля на будущее, король ответил, что у него нет никаких планов.

Увидев, как обескуражил царя его ответ, Канифер решил, что ему не верят.

– Клянусь жизнью матери, ваше величество, что именно так и сказал король.

– Да я верю вам, генерал. Я просто хотел понять нашего брата Карла.

– Его трудно понимать, ваше величество. В штабе знают, что вы много раз предлагали королю мир, и даже на хороших условиях. И многие генералы склонялись принять его. Но он все отвергает. И говорит, что подпишет его только в Кремле в Москве, и только на своих условиях.

– Ну, его условия нам ведомы, генерал. Что вы имеете сообщить нам, на ваш взгляд, важное?

– Важное?

Канифер задумался: «Сказать о Мазепе? Пожалуй, лучше умолчать. Во-первых, о нем же не спрашивают. А во-вторых, когда король победит, чем черт не шутит, то мне хоть в этом будет оправдание – не выдал тайного союзника».

– Пожалуй, вас должно заинтересовать, что королем отправлен генералу Любекеру приказ атаковать Петербург. И это произойдет в ближайшие недели. Одновременно с моря атакует флот, а из Эстляндии генерал Штромберг.

– Какими силами располагает Любекер?

– У него двенадцать тысяч человек.

– Кто будет командовать флотом?

– Адмирал Анкерштерн.

Царь с Меншиковым опять переглянулись многозначительно и, видимо, поняли друг друга, хотя не перекинулись ни единым словом.

Прервал молчание Петр:

– Не говорит ли это о том, что король повернет армию на север, дабы помочь Любекеру?

– Ни в коем случае. Это наступление Любекера рассчитано на то, чтобы помочь королю. Вы оттянете силы к Петербургу и этим облегчите задачу главной армии. Он сам при мне сказал: пусть царь растягивает армию.

– Значит, король собирается идти прямо на Москву?

– Не знаю, ваше величество, слово дворянина. Мне кажется, король еще и сам не решил, идти ли прямо на Москву или через Украину.

– А почему через Украину?

– Видите ли, королю известно, что дороги через Смоленск вами выжжены. А на Украине он надеется найти изобилие.

– Ну хорошо, генерал. Вы долго служили королю, вы хорошо изучили его. Скажите, в каком случае он вздумал бы идти на Смоленск?

– Я думаю, в случае соединения с Левенгауптом.

– Последний вопрос, генерал.

– Я весь внимание, ваше величество.

– Как оценил король баталию при Головчине?

– Как свою победу, разумеется, и довольно высоко. Он велел даже выбить медаль в честь этой баталии.

– Да? – удивленно вскинул брови Петр. – И что же будет выбито на ней?

– Выбито будет: «Побеждены леса, болота, оплоты и неприятель».

– Гм… – усмехнулся Петр и вдруг спросил: – Скажите откровенно, Канифер, вы верите в победу короля?

– Ну что вы, ваше величество. После того, что со мной случилось, как можно.

В последнем ответе генерал-адъютант слукавил. Он и теперь верил в победу своего бывшего повелителя, потому что, как и король, считал, что русские только из трусости не дают главной баталии. Но рано или поздно она должна случиться. И тогда король Карл конечно же разгромит этого азиатского царя, умеющего лишь плотничать да столярничать, но не править и воевать.

– Ну что скажешь, Данилыч? – спросил Петр, когда увели пленного генерала, и стал набивать трубку.

– Похоже, не врет казачий найденыш.

– Врать ему резону нет. Сей господин готов служить кому угодно. Ныне, хотел не хотел, нам сослужил. Сей же час сяду за письмо Апраксину, предупрежу. Знание намерений неприятеля есть главная вещь на войне.

– И пусть лазутчиков в Ригу пошлет, – посоветовал Меншиков.

– Верно, Данилыч. За оборотами Левенгаупта следить крепко надо. Обоз его до короля не должен дойти. Принудим Карлуса на юг повернуть, а там его Мазепа встретит со своими казаками.

– Я сейчас гетману приказ пошлю, пусть выводит полки под Гомель.

– Посылай моим именем.

Петр остался один, закурил трубку, притянул к себе лист бумаги, взял перо, умакнул в чернила и стал столь быстро писать, что перо брызгало по сторонам. Он всегда и во всем спешил, не умел лениться и быть хоть мгновение праздным. Слишком много ему надо было успеть.