Текст книги "Фельдмаршал Борис Шереметев"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 37 страниц)

Глава восьмая
ПОД СЛЕДСТВИЕМ

Однако выкарабкался Борис Петрович. Правда, выздоравливал медленно, оно и понятно, немолодой уж. Сначала тихонько стал ходить по спаленке, потом выходить в другие комнаты. Навестил детскую, где играл Петруша. Потрепал ласково кудрявую русую головенку, чем напугал сынишку. Он вместо радости заплакал. Нянька подхватила его на руки, стала утешать:

– Ну, будет, будет, дорогой. Это ж ваш батюшка, чего ж пужаться-то?

Испуг сынишки несколько огорчил фельдмаршала. «Эким я пугалом стал, надо бы хоть побриться».

Зато дочка порадовала. Отцов палец, видимо, за соску приняла, ухватилась за него, в рот потянула.

– Ишь ты, шустрая, – улыбнулся Борис Петрович.

Девочка засучила ножками, заугукала.

– Признала отца, поди, – молвила льстиво кормилица.

Граф не стал возражать няньке, хотя понимал, что признавать дочке нечего, виделся он с ней, в сущности, впервые после крещения.

Все равно потеплело на душе у старика. Идя к конюшне, думал умиротворенно: «Вот для них жить надо, поставить на ноги. Выйду в отставку, займусь с Петей. Это не дело. Видно, Всевышний не захотел сиротить таких крошек, не позволил помереть мне. В отставку, в отставку».

Бальзамом на сердце была для фельдмаршала конюшня. Ходил от стойла к стойлу, с наслаждением вдыхая знакомые родные запахи. И невольно слезы наворачивались на глаза. Оглаживал крутые шеи любимцев, заглядывал в умные лошадиные глаза, бормотал растроганно:

– Ах ты, разлюбезная моя… Ну что смотришь? Что молвить хочешь? Ах ты, Карька!.. Ах ты, Чубарик!.. Буланушка…

И, как всегда, дивил фельдмаршал конюхов своей памятливостью на лошадей. Всех помнил поименно, узнавал сразу, некоторых даже, в морду не глядя, с хвоста определял по масти.

Больше часа ходил по конюшне. Оттуда отправился в трапезную. Обедал с женой. Та искренне радовалась выздоровлению мужа.

Через неделю велел баню топить. Отправился туда с денщиком Гаврилой: «Хворь выгонять!»

Радовался жизни Борис Петрович, словно внове на свет народился. И вот в один из весенних дней доложили ему, что прибыл к нему генерал-майор Глебов.

– Просите, – сказал фельдмаршал, припоминая имя и отчество незваного гостя. С чем он мог пожаловать?

Щелкнув каблуками, генерал с порога приветствовал хозяина:

– Здравия желаю, ваше высокопревосходительство.

– Здравствуй, здравствуй, братец. Кажись, Никита Данилович? Правильно?

– Так точно, ваше сиятельство, – отвечал с готовностью генерал, видимо польщенный, что фельдмаршал вспомнил его имя.

– Ну и с чем вы, Никита Данилович, чаю, не по-пустому?

– Точно так, Борис Петрович, по весьма важному делу.

– Ну, раз по делу, пройдемте в кабинет.

Лишь в кабинете Шереметев наконец заметил в руках генерала черную папочку, и то потому, что он положил ее на край стола.

Глебов взялся рукой за спинку стула:

– Вы позволите, ваше сиятельство?

– Да, да, да, – отвечал граф, опускаясь в кресло за широким столом.

Генерал придвинул стул к краю стола, сел, развернул папку. Откашлялся.

– Ваше сиятельство, как ни прискорбно, но я должен вам сообщить, что мне поручено государем расследовать донос на вас, поступивший в канцелярию его величества.

– Донос? – удивился фельдмаршал.

– Да, да, ваше сиятельство. Государь велел расследовать и достойно наказать виновных, не взирая на лица и звания.

– И кто же этот доносчик, если не секрет?

– Какой там секрет? Вам, надеюсь, известен полковник Рожнов?

– Еще бы. Он много лет служил у меня. Потом проштрафился, был отдан под суд, лишен звания.

– Государь велел приостановить исполнение приговора в отношении Рожнова.

– Ого! Уж, почитай, два года минуло. Я уж чаял, он давно где-то в деревне хозяйничает, у него, кажется, около сотни дворов. А он, вишь ты, до государя добрался.

– Сами знаете, сколь долог у нас путь бумаг. Государь заинтересовался злоупотреблениями в армии, вот и раскопали донос Рожнова.

– И что же он там на меня возвел злоупотребительного?

– Он пишет, что вы отобрали у него цуг вороных немецких лошадей и аргамака.

– Гм… – хмыкнул Шереметев. – Вот сукин сын! А как вы думаете, Никита Данилович, кто после боя имеет право первым выбрать из трофейного табуна себе коней: фельдмаршал или полковник?

– Видимо, фельдмаршал, – согласился Глебов.

– Ну так вот. Вы и ответили, генерал, на свой вопрос.

– Но он еще пишет, что вы сильно ругались на него из-за каких-то немецких кобыл и силой отобрали их и дорогую сбрую, а потом еще и мстили за это.

– Эх, Никита Данилович, без ругани у нас и пушка не сдвинется. Мало ли кого я ругал, от меня и генералам доставалось. Хотя вру, солдат не ругал почти никогда. А что касается мщения, так это выдумки Григория Селиверстовича, пусть Бог ему судьей будет.

– Но немецкие кобылы были?

– Были.

– И вы их отбирали у него?

– Ну а как вы думаете, Никита Данилович? Если ты взял себе животин, так изволь кормить их, заботиться. А он нахапал, и все. Пусть святым духом питаются. Если б я не отобрал, они б у него передохли все. Вы думаете, он случайно на марше вместо обусловленных приказом двухсот лошадей отобрал у обывателей в три с половиной раза больше? С больной головы на здоровую свалить хочет, мерзавец.

– А как тогда быть со взятками?

– Какими взятками? О чем вы, сударь? – нахмурился Шереметев.

– Вот он пишет, что дал вашему генерал-адъютанту Савелову взятку сорок золотых и немецкого мерина.

– Впервые слышу, – удивился граф. – Я спрошу его.

– Вы думаете, он вам признается? Ему придется ехать в Петербург и там оправдываться перед следователем в присутствии Рожнова.

– Это для меня новость, – признался фельдмаршал. – За что он взятку-то брал? Поди, пишет доноситель-то?

– Пишет, за то, чтоб судили порядочно, без зла.

– Гм…

– Мало того, якобы ваш адъютант требовал еще двести рублей. Но Рожнов не дал и за это вроде пострадал.

– Но судил-то не Савелов. Тут что-то не то, Никита Данилович. Как он мог обещать облегчение по суду?

– Не знаю, ваше сиятельство, но разобраться надо. Где он сейчас? Савелов?

– Кажется, в своей деревне. А что?

– Надо вызвать его и отправить в Петербург. Вы сможете?

– Вызову.

– Я остановился у обер-коменданта Измайлова ^{274} , ваше сиятельство. Явится Савелов, пришлите его туда.

– А почему у коменданта, Никита Данилович? Там, поди, тесно, становитесь у меня.

– Спасибо, ваше сиятельство. Но я не имею права останавливаться у подследственного.

– У какого подследственного?

– У вас, ваше превосходительство, – встал со стула и захлопнул папку Глебов.

Едва Глебов съехал со двора, как Борис Петрович отправил в деревню с наказом денщика:

– Немедля чтоб Савелов был у меня. Немедленно!

Генерал-адъютант приехал вечером.

– Что за пожар, Борис Петрович?

– Пожар, мил дружок, такой пожар, что у тебя задница задымится.

Рассказав все, что услышал от Глебова, спросил с приступом:

– Признавайся, брал деньги у Рожнова?

– Что вы, ваше сиятельство, как можно.

«Брал, сукин сын, – подумал Борис Петрович, заметив, как блудливо рыскнули глаза у Савелова. – Ну и черт с ним. Пусть запирается, авось отбрешется».

– В общем, так, Петро, тебе придется ехать в Петербург с Глебовым и там перед следствием оправдываться в присутствии Рожнова. Он вроде даже свидетелей приготовил.

– Не было там свидетелей, – брякнул Савелов.

«Проболтался, дурак. Выходит, брал все-таки».

– Ну коли не было свидетелей, значит, и взятки не было, – молвил граф с намеком адъютанту: держись, мол, за одно: не брал. – Ты вот что, Петро. Обратись там к Макарову, секретарю государеву ^{275} . Вы ж с ним вроде друзья?

– Да, с Алексеем Васильевичем мы смолоду были приятелями.

– Вот его и попроси, он может замять дело. Не дай Бог, дойдет, до кригсрехта, слетишь в рядовые, а то и в Сибирь законопатят.

– Что вы, Борис Петрович, за такую-то пустяковину.

«Опять пробалтывается, окаянный».

– Ты за эту пустяковину забудь. Государь, слышал я, говорил, что ежели человек украл хотя бы на цену веревки, на которой его можно повесить, и то вор, судить, значит, надо. А ты: «пустяковина». Коли не брал, так не брал, на том и стой.

Что и говорить, фельдмаршалу было жаль своего генерал-адъютанта, за многие годы привык к нему, как к сыну, через какие бои, походы и трудности прошли. Спали рядом, ели из одного горшка, случалось, и голодали вместе, от чумы улизнули. И вот те на, из-за какого-то Рожнова следствие, а там, не дай Бог, суд. Государь в таких делах стервенеет, запросто и повесить может, не зря ж про веревку обмолвился.

Жалел фельдмаршал генерал-адъютанта, а по отъезде Глебова пришлось забеспокоиться и о себе, так как, уезжая, Глебов затребовал книгу о пожаловании недорослей в офицеры ^{276} и об отпусках офицеров на побывку. И увез ее с собой в Петербург.

И понял Шереметев, что дело принимает серьезный оборот. Надо как-то оправдаться. Написал письмо царю с просьбой приехать и оправдаться. Ответа не получил.

Государю было не до этого. Союзник – король датский Фредерик IV поссорился с главнокомандующим русской армией светлейшим князем Меншиковым и потребовал сменить его. Не угодил чем-то Александр Данилович и Августу, возможно, тем, что напомнил о старом долге.

Кого же послать вместо светлейшего? Тут раздумывать нечего было, тем более Август II подсказал в своем письме к царю, что они хотели бы видеть во главе русского корпуса фельдмаршала Шереметева, как «человека весьма разумного и дипломатичного».

В такой ситуации подмачивать репутацию фельдмаршала следствием и судом было невыгодно. Царь призвал к себе секретаря своего кабинета Макарова:

– Алексей Васильевич, как там движется дело с доносом полковника Рожнова?

– Готовимся вызывать свидетелей, Петр Алексеевич.

– Каких свидетелей? Откуда?

– Из Риги, из Твери, из Новгорода.

– А Савелова вызывали?

– Да, государь.

– Что он показал?

– Что никаких взяток не брал. И я верю ему, ваше величество, потому как знаю его с младых ногтей.

– Выходит, Рожнов оклеветал фельдмаршала?

– Выходит, так, Петр Алексеевич.

– Принеси мне его донос. Всю папку по этому делу.

Макаров ушел, но вскоре воротился, неся черную папку.

Развязал тесемки, развернул ее и положил перед царем. Петр перечитал постановление кригсрехта по делу Рожнова и тут же его донос. Проворчал:

– Ишь ты хитрюга, сам напакостил, решил и других замарать. Дай-кась. – Царь протянул правую руку, щелкнул пальцами нетерпеливо.

Макаров знал, что это значило, схватил перо, умакнул в чернильницу, вложил в руку Петра.

– Т-так. Доносчику первый кнут, – сказал царь и застрочил резолюцию прямо по рожновскому доносу.

Не дав даже высохнуть чернилам, захлопнул папку.

– Никаких свидетелей, нечего людей по пустякам дергать. Вызывай Шереметева.

– Он давно уж просится к вам, Петр Алексеевич. Оправдаться хочет.

– Я уже оправдал его. Пусть едет без опаски, на честь, давно заслужил. А Рожнова наказать по резолюции. Все! – Царь почти брезгливо отодвинул папку.

Макаров взял ее, вышел от царя, прошел в свой кабинет. И уж там развернул папку, прочел резолюцию: «Решение кригсрехта утверждаю, а дабы впредь сукиному сыну неповадно было ложные донесения творить, отписать его вотчину в казну. Петр».

Макаров с удовлетворением вздохнул, захлопнул папку, подумал: «Надо будет Петра Савелова порадовать, а то, того гляди, в петлю полезет».

По дороге в Петербург Борис Петрович растравливал собственное самолюбие. Из письма Макарова он уже знал, что дело Рожнова похерено, что по-прежнему граф у государя в чести и почете и что приезда его в столицу ждут с нетерпением.

«Нетушки, милые! Нанести моей чести такое оскорбление, так оплевать меня перед всеми – сего я не могу снесть. Отставка».

Забыл Борис Петрович свои недавние переживания, когда часами придумывал, как будет оправдываться, очищаться от грязи. Забыл. Царь отчистил, оправдал. Теперь по-иному думалось:

«Пожалуй, даже хорошо, что следствие началось. Оскорбили? Оскорбили. Извольте отпустить, дать мне удовлетворение, или, как говорят французы, сатисфакцию».

И даже уезжая из дома, уверенно сказал Борис Петрович жене:

– Все, Аннушка, теперь никуда не денутся. Дадут отставку. Я, чай, фельдмаршал, не фендрик ^{277} какой-то, чтоб спустить обиду.

Но царь словно догадывался о мыслях старого фельдмаршала, велел навстречу ему выслать сигнальщиков, чтоб могли предупредить о его приближении заранее. И едва получен был сигнал, что фельдмаршал на подъезде, как у царского дворца были выстроены гвардейцы, на ступенях выставлен оркестр, заряжено холостыми двадцать пушек.

Командиру Семеновского полка князю Голицыну было поручено командовать торжественной встречей главнокомандующего. Сам царь подробно расписал, как выстроить полки, где установить пушки, как рапортовать фельдмаршалу, когда стрелять, когда играть оркестру, когда кричать «ура-а».

И вот еще не увиделся Петербург, а к повозке Шереметева прискакала полурота гвардейцев в зеленых ярких кафтанах с красными обшлагами, в шляпах с пушистыми двухцветными плюмажами, и молоденький, еще безусый ротмистр кинул два пальца к виску и, пунцовея от волнения, доложил срывающимся голосом:

– Ваше высокопревосходительство, по приказанию его величества почетный эскорт прибыл в ваше распоряжение, командует ротмистр Апраксин.

Заслыша знакомую фамилию, Борис Петрович, приложив ладонь к уху, спросил:

– Как? Как, сынок, по фамилии?

– Степан Апраксин, ваше сиятельство, – смутился юноша.

– Ну инда ладно, – махнул добродушно рукой граф. – Веди, куда тебе велено.

– За мной, – скомандовал ротмистр и поскакал впереди саней. За ним клином, имея в центре повозку фельдмаршала, поскакал почетный эскорт, оттеснив драгун охраны на задний план.

Такое начало понравилось фельдмаршалу. «Ценит государь меня, ценит, – думал он с удовлетворением и гадал: – А чей же этот хлопчик-то Степа, какого из Апраксиных? Ребенок еще, лет четырнадцать, не более, голосок-то еще детский. Ан ничего, держится молодцом. Я-то ведь тоже начинал при дворе с тринадцати лет. Ничего, выслужился. И этот, даст Бог, в генералы выйдет, чай, из родни царской».

Эскорт привел сани фельдмаршала ко дворцу, к выстроенным шпалерами гвардейцам ^{278} . Только ступил фельдмаршал из саней на землю, как грянула торжественная музыка. А ему навстречу с обнаженной шпагой навскидку перед носом, печатая шаг, приближался князь Голицын. И едва он остановился, музыка смолкла, и князь громко рапортовал:

– Господин фельдмаршал, ваше высокопревосходительство, гвардия его величества к вашей встрече построена. Командир Семеновского полка князь Голицын.

Что и говорить, тронут был старик этой встречей, до глубины души тронут. Хотел даже расцеловать князя, сказать ему ласковое: «Спасибо, Миша». Но, как человек военный, не стал ломать ритуал. Пусть идет, как придумал Он. Борис Петрович точно знал, кто устроил сей красивый спектакль. Ясно, государь. У него на это всегда хватало и времени, и выдумки.

Граф шел к крыльцу дворца в сопровождении Голицына между выстроенными полками под громогласное «ура-а-а!» гвардейцев. За спинами полков грохотали пушки, вздымая ввысь столь знакомый кисловатый дым пороха.

Когда он появился перед царем, по щекам его катились слезы, он отирал их рукавом, забыв, что в пальцах держит платок.

– Что с вами, Борис Петрович? – спросил царь.

– Спасибо, ваше величество, – бормотал растроганно граф. – Спасибо.

– За что?

– За честь, ваше величество, за высокую честь.

– Вы, дважды кавалер, заслужили ее, Борис Петрович. Держава в вечном долгу перед вами. Садитесь вот сюда.

Дождавшись, когда фельдмаршал успокоится, оботрет слезы, высморкается в платок, Петр сказал:

– А наш любезный Карлус-то объявился, Борис Петрович.

– Как? Где? – сразу посерьезнел фельдмаршал. И на лице от только что блестевших слез и следа не осталось, словно испарились они от такой новости.

– Ныне уже засел в Штральзунде.

– Но как он перебрался туда из Стамбула? Кто сопровождал его?

– А никто. Позор и стыд были его проводниками.

– Неужто султан не дал ему охраны?

– Ни одного человека, так он им осточертел. Скакал через Европу с одним слугой, под чужой фамилией.

– Да. Ему не позавидуешь.

– Погубил армию, а к миру никак не хочет наклоняться.

– Упрямство – пагубная вещь для монарха, – сказал Борис Петрович.

– Что верно, то верно, – согласился Петр. – Так вот, Борис Петрович, вы его начинали долбать, вам надо его и прикончить.

– Как прикажете, ваше величество, – вздохнул фельдмаршал.

– Дом где у вас? Ну, семья?

– В Москве, государь.

– А здесь есть дом?

– Есть, на той стороне.

– Перевозите семью. Устраивайтесь. А как только по весне явится первая трава коням на корм, сформируем новые дивизии, поведете полки через Польшу.

– Слушаюсь, ваше величество, – поднялся из кресла фельдмаршал вслед за царем, вставшим из-за стола.

– Ныне пожалуйте на ассамблею к светлейшему, Борис Петрович.

– Петр Алексеевич, – взмолился граф, – позволь передохнуть с дороги, чай, я не молоденький.

– Ладно, – смиловался Петр. – Отдыхай, да смотри, боле чтоб не хворал.

Так и не заикнулся Шереметев об отставке, не хватило духу быть таким неблагодарным за столь высокую честь. «Ладно, еще послужим, – оправдывал он свое малодушие. – Надо действительно кончать с Карлусом, из-за него, сукиного сына, я Мишу потерял».

Глава девятая
В ДЫМУ ДИПЛОМАТИИ

Впервые графу Шереметеву представилась возможность столь долго жить в новой столице – Петербурге. Сюда же переехала и семья его, и многие домашние слуги – повара, парикмахер и даже свой поэт Петр Терлецкий, учивший когда-то Бориса Петровича польскому языку и воспевавший добродетели своего патрона.

Теперь граф стал наконец-то приобщаться к придворной жизни, присутствовать на приемах у царя и у наследника Алексея Петровича, с которым был весьма дружен еще со времен боевых действий на Украине.

И не только сам бывал на пирушках у знатных господ, но и у себя устраивал пышные приемы, не жалея вина и закусок. Впервые за много лет отметил в апреле свои именины богатым застольем, упоив не только гостей, но и всю свою дворню.

Принял фельдмаршал участие и в празднествах, посвященных Полтавской баталии, в кругу боевых товарищей того прекрасного времени. Именно эти торжества напомнили Борису Петровичу о его настоящем предназначении: «Пожалуй, пора в поход!»

Царь в этот раз не торопил Шереметева по простой причине: в Польшу фельдмаршал должен был выступить во главе двух пехотных и одной драгунской дивизий, которые еще только формировались. Шел набор и обучение рекрутов.

Перед отъездом царь призвал фельдмаршала к себе:

– Борис Петрович, по прибытии в Померанию вам надлежит готовить десант к высадке на шведскую территорию, а именно в Шонию.

– Вы считаете, это потребуется? Но если мы выбьем Карла из Штральзунда и Висмара, неужто он не запросит мира?

– Почти наверняка не запросит. Разве вы не убедились в упрямстве его? Поэтому лучше перенести военные действия на шведскую территорию. Это заставит шведов быстро склониться к миру.

– Но для десанта потребуется большой флот, государь.

– А союзники зачем? У Дании вполне достаточно кораблей для такой операции. Так что ваша основная задача после взятия Штральзунда будет подготовка десанта, Борис Петрович.

Шереметев и на этот раз не решился оставить жену дома в столице, слишком много было тут соблазнов для молодой женщины, один «племянничек» чего стоил.

– А дети? – пыталась возразить Анна Петровна.

– С детьми останутся няньки и кормилицы, тебе надлежит быть при муже.

Возражать супругу, который был более чем в два раза старше, молодая жена не решилась: ехать так ехать.

На этот раз фельдмаршальский обоз не уступал полковому по количеству повозок и груза. Зная, сколь оголожена Польша за время войны, Борис Петрович нагрузил около десятка подвод продовольствием – мукой, крупами, сухарями, медом, сушеной рыбой – всем тем, что не подвержено скорой порче.

С Шереметевым выступили пехотные полки – Репнина и Вейде и три драгунских полка под командованием Боура. Они двигались разными маршрутами, дабы легче было находить продовольствие.

В начале октября 1715 года все сошлись в Пултуске.

Фельдмаршал вызвал к себе обер-кригскомиссара Бутурлина, приказал ему:

– Иван Иванович, извольте приступить к сбору провианта для армии, старайтесь все оплачивать обывателям.

– А если не захотят продавать?

– Захотят. А если не повезут, не вступайте в излишние обязательства, посылайте драгун на экзекуцию ^{279} и провиант отбирайте, разумеется оплачивая и объясняя им, что армия без провианта существовать не может. Государь не велел злобить поляков. Им достало саксонских грабежей.

Но вот в ставку явился из Варшавы русский посол князь Долгорукий:

– Ваше сиятельство, обстоятельства требуют, чтоб наша армия оставалась в Польше.

– Но государь мне велел идти в Померанию и осаждать Штральзунд.

– Государь еще не знает о происходящем здесь. Дело в том, что поднимают голову сторонники Лещинского.

– Этого можно было ожидать, Карл XII опять явился в окрестностях.

– И не только от этого. Увы, саксонская армия Августа вела здесь себя не лучшим образом, грабя местное население, и без того обнищавшее. И этим настроила многих против Августа.

– Но ведь саксонская армия под Штральзундом. И потом, наше присутствие в Польше будет раздражать Порту. Я не могу останавливаться, Григорий Федорович. Единственно, что могу обещать – это замедлить движение.

Но едва удалился Долгорукий, как явился курьер от русских послов при датском и прусском королях, которые требовали ускорить приход русской армии под стены Штральзунда: «Ежели вы опоздаете с приходом, то короли могут озлобиться и нарушить все договоры и отказать в пропитании, и в фураже, и в зимних квартирах».

– Мне что, разорваться? – возмущался Шереметев и писал Головкину, умоляя прислать царский указ, как ему «поступать надлежит».

В это время датские и прусские войска овладели островом Рюген. Сообщая Шереметеву о столь славной победе, король датский Фредерик IV просил фельдмаршала оставаться в Польше. А союзники тем временем с Божьей помощью возьмут и Штральзунд. Ясно было, что оба короля решили обойтись без русских.

Однако Штральзунд для союзников оказался крепким орешком, тем более что командовал его гарнизоном сам король Карл XII.

Но среди осажденных нашелся предатель, перебежавший к датчанам и указавший пути подхода к крепости. Это и решило исход сражения.

В середине декабря Штральзунд был взят, а Карл XII, спасаясь от плена, бежал на корабле в Швецию, где уже не был шестнадцать лет.

Падение Штральзунда того более осложнило положение Шереметева. Он со своей армией оказался никому не нужным. Даже Август II, недавно звавший русских на помощь, после изгнания шведов почувствовал прочность своего положения. Призвал фельдмаршала, наградил его орденом Белого Орла, обнимал, благодарил за «славные деяния». Но едва Шереметев вернулся в ставку, как ему следом привезли категорическое требование короля Августа II немедленно вывести армию из Польши – «так скоро, как только возможно».

Фельдмаршал собрал военный совет и, зачитав требования польского короля, спросил:

– Что будем делать, господа генералы?

– А куда ж идти? – удивился Репнин. – Зачем же мы шагали в такую даль?

– Да, да, – согласился Вейде. – Зимний путь будет весьма нелегок. Очень тяжело с провиантом, да и с сапогами нелегко. В некоторых полках солдаты почти босы.

– Хочешь не хочешь, а уходить придется, господа, – заметил Боур.

– Вам хорошо, Родион Христианович, у вас все на конях.

– Это как посмотреть. Вы бьетесь, как бы накормить солдат, а мне еще и о лошадях думать надо. А сейчас зима, подножного корма нет. Спасибо Ивану Ивановичу, не забывает о нас, нет-нет да подкинет то сена, то соломки. А драгуны более сами за лошадей хлопочут. Где в поле стог увидят, мигом разнесут.

– Так чем же вы лучше шведов или саксонцев, Родион Христианович? – сказал Шереметев.

– А куда деваться, Борис Петрович, голод – не тетка.

– Но вам же даются деньги на фураж.

– Деньгами лошадь не накормишь, ваше сиятельство, а край разорен, и если где увидишь овес, так за него такую цену ломят, что глаза на лоб лезут.

Как ни гадали на совете, все же решили почти единогласно: надо уходить. Один фельдмаршал колебался, словно предчувствуя указ царя.

И он буквально через день после консилиума воспоследовал: «Извольте итить в Померанию, несмотря на польские дела, в каком бы состоянии они ни были. Буде же по саксонским интригам король прусский будет писать, чтоб в Польше остаться, то все равно идите в Померанию и там советуйтесь с нашими министрами, кои в Померании обретаются».

Ознакомив Репнина с указом, фельдмаршал спросил:

– Ну, что скажешь, Аникита Иванович?

– Черт-те знает, что творится, – пожал плечами князь. – Как будто нас там ждут не дождутся. Не хотели нас к Штральзунду подпускать, дабы трофеями не делиться. А сейчас тем более мы там им не нужны. Неужели государь не понимает этого?

– Да все он понимает! Он намечает десант в Швецию, потому и не хочет нас отзывать.

Вслед за указом прибыл и представитель царя, князь Василий Владимирович Долгорукий, ныне уже армейский генерал-лейтенант и гвардии подполковник.

Третьего января 1716 года он появился в Шверине – ставке фельдмаршала.

– Ба-а, Василий Владимирович! – воскликнул радостно Шереметев. – Не иначе опять меня понукать? А?

– Отнюдь, Борис Петрович, прислан я к вам в помощники, как сказал государь, для лучшего исправления положенных дел.

Старые друзья обнялись. Оба искренне были рады встрече.

– Ох, князь Василий, тут, брат, я не воюю, а кружусь в дыму дипломатии. Затуркали меня союзнички, один говорит: иди туда. Другой кричит: туда нельзя. Третий вопит: только не ко мне. И с провиантом плохо, прямо зарез. Ныне распорядился ставить солдат на квартиры к обывателям, как на постой. Зима ведь.

– А Август?

– Что Август? Как только Карл бежал, он мне на дверь указал, уходи, мол. А чтоб мне не было обидно, вот кавалерию вручил, орден Белого Орла. Кабы из этого «Орла» суп варить можно было.

Если раньше присутствие представителя царя в армии раздражало Шереметева, то ныне он был только рад появлению Долгорукого…

– Ну, Василий Владимирович, у меня словно гора с плеч долой. Берите бразды в свои руки, не получается из меня дипломат. Ныне же пошлю приказ по дивизиям исполнять ваши приказы, как мои.

– Спасибо за доверие, Борис Петрович, – улыбался Долгорукий. – Государь решил, чтоб здесь получше укрепиться, выдать свою племянницу Екатерину Ивановну ^{280} за герцога Мекленбургского Карла-Леопольда. Сейчас герцога Толстой обхаживает.

– Петр Андреевич?

– Он самый. Союзникам сей брак не нравится, боятся царя. Распускают слух, что-де брак сей будет незаконный, мол, герцог еще с первой женой не развелся.

– Он что, действительно не развелся?

– Кто его знает. Вот Толстой сейчас и выясняет это. Во всяком случае, в феврале, Борис Петрович, вам надлежит передвинуться к Данцигу, там намечается свадьба герцога с Екатериной Ивановной.

– А почему не в Мекленбурге?

– В том-то и штука. Столица Мекленбурга, Висмар, пока у шведов в руках. Государь и обещает герцогу сразу после свадьбы вернуть ему этот город.

– Понятно. Мудро, мудро, ничего не скажешь. Будет повод атаковать Висмар.

– Кроме того, к Данцигу у государя есть большие претензии. По конвенции тринадцатого года Данциг обязался прекратить торговлю со Швецией и выставить четыре капера против нее. Ни того ни другого Данциг не выполнил. Царь весьма сердит на сей град, грозится вылечить его «пилюлями», то бишь бомбами.

Во второй половине февраля фельдмаршал из Шверина переехал в Данциг, куда через месяц прибыл царь. Шереметев с некоторой опаской ждал его, и предчувствие не обмануло старика.

– Это что ж, Борис Петрович, вы опять за старое, – начал с ходу пенять царь. – У воевод забираете себе лошадей, с населения деньги.

– Так ведь, ваше величество, я сам не забирал, познанский воевода сам подарил мне цуг лошадей с коляской, а брат его – жеребца под седлом.

– Тоже подарил? – прищурился сердито Петр.

– Тоже, ваше величество.

– За что ж они так одаривают вас? А? Не знаете? А я знаю. Чтоб вы с них полегче спрашивали за провиант. И вообще, сколько у вас лошадей? Лично, лично в вашем обозе?

– Не считал, государь, – вздохнул фельдмаршал.

– Так я вам скажу: почти триста. Куда вам столько?

Что мог ответить на это Борис Петрович? Однако признался:

– Для завода, государь.

– Для какого завода?

– Ну, для племени. Я ведь не абы какого беру жеребца альбо кобылу, а токмо добрых кровей. Хочу под Москвой конный завод образовать. А для этого, сами понимаете, хорошие производители понадобятся.

Кажется, это признание несколько остудило гнев царя. Помолчав, молвил:

– Ну если для завода, тогда конечно. А деньги?

– Но, государь, мне всю эту домашность содержать надо. Не полезу же я в казенную кассу. А некие обыватели вместо овса желают деньгами расклад возмещать. Не отказывать же?

– Ладно. За десант ни с кем разговора не вел?

– Нет, государь. Чаю я, после бегства Карла они успокоились и вряд ли согласятся на десант.

– А мне нужен десант, иначе шведа не наклонить к миру. Вон твой друг Апраксин под Гангутом разбил их флот ^{281} , и ничего, не отбил их охоту к драке. Жаль, пока флот у нас на Балтике не столь велик, а то бы я обошелся без союзников, сам бы Стокгольм тряхнул. Здесь главное склонить Данию, у нее хороший флот. Теперь я сам с королями займусь, а то прусский Фридрих-Вильгельм ^{282} клянется мне в любви, а в деле стесняется.

– Да он и ко мне очень ласков был, – признался Шереметев. – Даже в угодьях своих позволил охотиться.

– И охотились, граф?

– Был грех, государь.

– На Карлуса надо было охотиться, на Карлуса, Борис Петрович.

– Так они ж не пустили нас к Штральзунду: сами, мол, управимся. Я бы там крепость так обложил, мышь бы не проскочила, а они короля упустили.

– Что теперь после драки кулаками махать. Это что у вас? – Царь наконец обратил внимание на новый орден фельдмаршала.

– Да, – покосился Шереметев на орден. – Август решил мне горькую пилюлю позолотить, повесил орден Белого Орла и тут же попросил уходить с армией.

– Хорош статус у ордена, нечего сказать, – усмехнулся Петр. – Ну, с Августом я сам переговорю. Пусть он поляками командует.

– Если б они его слушались. Нам самим насчет провианта пришлось договариваться, да о зимних квартирах тоже. Его бесполезно просить.

– Зато он сам мастер выпрашивать деньги. Нам уж в копеечку влетел.

Начавшись с упреков, встреча фельдмаршала с царем закончилась вполне благополучно, в конце даже Петр пригласил Шереметева на свадьбу племянницы Екатерины Ивановны.

Борис Петрович знал характер Петра при таких торжествах. В 1710 году, выдавая младшую племянницу Анну Ивановну за курляндского герцога ^{283} , устроил такую попойку, что жених вскоре помер, хотя и говорили: от простуды. Поэтому фельдмаршал, поблагодарив за высокую честь, отказался: