Текст книги "Фельдмаршал Борис Шереметев"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)

Глава одиннадцатая
НАЖИМ НА СУЛТАНА

Перед Великим постом царь отправился в Воронеж готовить к спуску на воду корабли, построенные за зиму. Однако вынужден был вскоре воротиться – из Москвы весть пришла, Ромодановский сообщал: «Умер Лефорт».

В это не верилось. Как? Отчего? Ведь перед самым отъездом пировали у Франца Яковлевича: устраивали проводины, смеялись, веселились. Дважды только «на посошок» выпили.

Ямщики гнали тройку царя без задержек, быстро меняя лошадей на станциях. Петр сидел, прижавшись в самом углу кареты, втянув голову в воротник, ни с кем не заговаривая. Меншиков, сидевший напротив, видел, как поблескивали слезы на щеке царя, и делал вид, что не замечает этого. И тоже молчал, понимая, что значит эта потеря для Петра. Лефорт был самым близким другом царя, его наставником, первым любимцем. Именно Франц Яковлевич возглавлял Великое посольство, и именно его стараниями, хоть посольство и не добилось успехов, но не ударило лицом в грязь перед Европой, заставило говорить о России с уважением.

По приказанию Петра похороны Лефорта были обставлены с такой пышностью, что никто не мог вспомнить: хоронили ли так самых знатных бояр? Перед выносом тела из дворца царь приказал открыть гроб и в присутствии всего двора и посланников, громко рыдая, стал целовать мертвого в лоб и щеки. И видимо, это породило слух на Москве, что Петр сын Лефорта, а не царя Алексея Михайловича: «Подменили нам царя, подменили. Не зря ж полтора года был в отсутствии». Пресечь сей слух опять предстояло князю Федору Юрьевичу Ромодановскому в его страшных застенках. И он постарался – пресек.

В последний путь адмирала Лефорта провожали три полка – Преображенский, Семеновский и Лефортов ^{98} – под траурную музыку с опущенными к земле ружьями. Сам царь шел за гробом впереди первой роты преображенцев, не скрывая слез, катившихся по щекам.

Но уже через день после поминального ужина он скакал в Воронеж, велев многим боярам прибыть туда к отплытию флота во второй половине апреля. В их числе должен был быть там и Борис Петрович. Следом за царем в Воронеж отправилась и первая рота Преображенского полка.

Принимая построенные за зиму суда, Петр обнаружил много недоделок и упущений. Где-то было плохо проконопачено и просмолено днище, на каком-то не хватало парусов и канатов или якорей, на третьем был некомплект пушек. Царь заставил всех без исключения приняться за работу, устранять недоделки, и даже адмирал Крюйс ^{99} взял молоток и стал конопатить судно и смолить, хотя его никто не заставлял, а подвигнул к этому пример царя. Сам Петр ни минуты не был праздным, он появлялся на верфи то в одном, то в другом месте, то с молотком и паклей, то с квачем на просмолке днища, то среди матросов, тянущих пушку на корабль. А уж там, где полагалось спускать судно на воду, без него ни разу не обходилось. Мастерам всем было строго наказано: «Без государя не спускать». И здесь он был не просто зрителем и зевакой, а брал топор и становился к главной стойке, удерживавшей судно на берегу, и, поплевав в ладони, ждал короткой команды мастера: «Р-руби!» После спуска благодарил мастера, целовал и ставил причастным к постройке и спуску корабля ведро водки и первой чаркой чокался со всеми: «С Богом, ребята!»

Отплытие эскадры было назначено на 27 апреля. Сам Петр взялся командовать 44-пушечным кораблем «Апостол Петр», пошутив при сем: «Тезка мой не должен подвести меня». Но на остальные многопушечные поставил капитанами иностранцев, назначив к ним помощниками русских с наказом: «Учитесь!» Русским молодым капитанам достались мелкие суда – полугалеры ^{100} , гульки ^{101} , шлюпы и катера ^{102} .

На самом большом – 46-пушечном корабле «Крепость» – капитаном поплыл голландец Пембрук, человек многоопытный и отчаянный. Именно он должен был доставить посольство в Стамбул.

Флот, растянувшийся на узкой реке на несколько верст, плыл неспешно. Часто останавливался, экипажи высаживались на берег, разбивали палатки, варили уху, кашу.

В одну из таких остановок Петр зашел в палатку к Крюйсу и увидел, как несколько голландцев во главе с адмиралом, орудуя ножами, потрошат черепах, извлекая их из панцирей.

– Что вы делаете? – удивился Петр.

– Будем готовить фрикасе, – отвечал Крюйс. – Это лучший продукт в дальних морских плаваниях, всегда свежий.

– Как это делается? – заинтересовался Петр, поскольку к морским плаваниям был неравнодушен.

Повар-голландец обстоятельно ознакомил царя с процедурой приготовления фрикасе. Тот, воротившись в свой шатер, приказал денщикам наловить черепах и показал, как надо их разделывать, а повару объяснил, как готовить, строго наказав всем:

– Да не болтайте никому об этом.

И вскоре денщик Петра побежал по шатрам бояр с повелением: жаловать на обед к государю.

В царский шатер набилось их достаточно, расселись на ковре, по-татарски прибрав под себя ноги «калачиком», и Петр приказал подать фрикасе. Повара тащили дымящиеся паром, пахучие блюда в деревянных чашках и с ложками. Все ели, нахваливая царское угощение. Съел и Петр целую чашку и, облизав ложку, спросил:

– Ну как наше фрикасе?

– Отличное, – сказал Шеин.

– А как тебе, Салтыков? Понравилось?

– Очень, государь.

– А из чего оно приготовлено, знаешь?

– Из цыплят, наверно, – предположил Салтыков.

– Ну что ж… – Петр обернулся к денщику, подмигнул весело: – Павел, принеси гостям перья этих цыплят.

Меншиков, знавший все, тужился, надувая щеки, боясь рассмеяться прежде времени.

Денщик воротился с подносом, на котором горой высились черепашьи панцири, головы и заскорузлые лапы. Петр подхватил у денщика поднос, поставил на ковер.

– А вот вам и перышки, господа, – молвил весело.

Шеин побледнел. Салтыков икнул как-то нехорошо и выскочил вон из шатра, зажимая рот от подступившей тошноты. За ним побежал и Шеин под хохот Меншикова. И только бояре из бывших волонтеров, такие, как Толстой и Шереметев, отнеслись к этому вполне спокойно, хотя тоже посмеивались. За границей они и не такое едали.

Салтыкова рвало где-то рядом с шатром, ему вторил Шеин. Меншиков, просмеявшись, резюмировал:

– Какой продукт переводят! Ай-ай-ай!.. Нехорошо.

– Надо б было им за межу съездить, – заметил Шереметев.

– Верно, Борис Петрович, – согласился царь. – Там бы еще и лягушатинкой оскоромились.

Когда впереди завиднелись стены Азова, Петр приказал палить из пушек, приветствуя гарнизон крепости. В ответ загремели тоже выстрелы. Почти все жители высыпали на стену, махали руками, шапками, выражая искреннюю радость от вида соотечественников, приплывших на своих кораблях. Наскучась на краю земли в вечной тревоге и страхе под боком у беспокойных соседей-крымцев, азовцы были в восторге от вида такой грозной силы, приведенной сюда самим царем. Радовались даже воры и грабители, сосланные с семьями не в Сибирь, как водилось ранее, а на житье в Азов. Петру надо было срочно заселять завоеванные места, и он указал судам: воров и татей ^{103} сечь, не калеча, и ссылать в Азов на вечное поселение. Так что ныне добрую половину его жителей составляли ссыльные.

Царя у трапа встретил комендант и инженер Лаваль, к которому и обратился Петр:

– Ну, кажи, братец, что ты тут настроил?

– Пожалуйте, ваше величество, – с достоинством поклонился инженер. – Я думаю, вам понравится.

Царь в сопровождении Лаваля и Меншикова обошел все вновь построенные башни и остался весьма доволен. Особенно ему понравились те, где бойницы смотрели на реку и через них были высунуты жерла пушек.

– Молодец! – похвалил царь Лаваля, похлопав одну из пушек. – А из этой двадцатичетырехфунтовой можно любой корабль поразить. А, Меншиков?

– Да, я мню, мин херц, с этого места весь фарватер как на ладони, – согласился фаворит. – Турок в Дон не сунется.

На радостях, довольный Лавалем и его работой, царь устроил пир, на котором пил «здоровье инженера Лаваля» и всех строителей, хотя добрая половина из них и была ссыльными, каторжанами. От щедрот довольного царя и им перепало по доброй чарке. Заработали, заслужили.

На следующий день царь на катере «десятке» – что означало десять весел – отправился в Таганрог, захватив с собой лот и шест, чтобы измерять глубины в устье Дона. Однако глубины его не порадовали. Почти все устье было забито наносами песка, во многих местах едва прикрытого водой.

За государем следовало несколько «шестерок» и «восьмерок», в которых плыла его свита, бояре и офицеры.

Таганрогской крепостью царь остался доволен, даже спросил Шереметева:

– Ну чем она хуже мальтийской?

Борису Петровичу не захотелось омрачать радостное настроение государя, согласился, что крепость «хорошая», однако ради справедливости изволил заметить:

– Там раскаты будут побольше да стены потолще.

Но особенно понравилась царю гавань, хорошо защищенная со стороны моря.

– Вот сюда мы и перегоним весь флот.

На следующий день царь вернулся в Азов и приказал найти ему старожила-рыбака. Такой сыскался. Царь угостил старика чаркой вина, приступил к расспросам:

– Скажи, неужто никогда вода не поднимается в устье?

– Отчего же? Поднимается иногда.

– Когда?

– Когда вверху много снегу за зиму нападет, хорошо весной подымается.

– Ну, весну ждать целый год мы не можем.

– Тоды ветер надо ждать с полудня. Он нагонит воду.

– Как часты нагоны? Сколько ждать его?

– Кто его знает. Може, завтра задует, а може, и через неделю, а то и через месяц. Когда как.

Стали ждать нагона. Но не в характере Петра было сидеть и «ждать у моря погоды». Чуть свет он плыл на «шестерке» к устью, замерял глубины, ставил вешки, обозначая мели. И за неделю досконально изучил фарватер. Когда подул долгожданный зюйд-вест, Петр сам встал к штурвалу «Апостола Петра», велел поднять якоря и скомандовал:

– По местам стоять! Идем в бейдевинд-бокборт [3]3
  Бейдевинд-бокборт – когда ветер в левую «скулу» корабля.


[Закрыть]под гротом.

На «шестерку», толкавшуюся у борта, крикнул:

– Передайте на «Крепость»: никому за мной не идти. Буду проводить всех сам. И живо ворочайтесь.

«Апостол Петр» медленно двинулся к морю, ведомый самим царем. Едва он закачался на морской волне, Петр спустился по шторм-трапу в «шестерку» и, отирая со лба пот, радостно скомандовал:

– Налегай, ребята, чтоб весла трещали. К «Крепости»!

К вечеру он вывел все многопушечные тяжелые корабли в море. Мелкие суда пригреблись сами, следуя по фарватеру, проложенному царем. По сему радостному для него событию был устроен на «Апостоле» пир, где самым веселым и счастливым человеком был государь. Пили все – офицеры, бояре и, конечно, гребцы царской «шестерки», столь славно потрудившиеся.

На следующий день весь флот был в Таганрогской бухте. Петр призвал к себе Крюйса:

– Господин адмирал, вручаю вам свой флот. Командуйте.

– Куда прикажете вести его, государь?

– Ведите к Керченскому проливу, адмирал. – Петр усмехнулся. – Будем нажимать на султана. Однако, Корнелий Иванович, постарайтесь с керченским пашой не ссориться, чай, не для ссоры стараемся, для мира.

– Я все понял, Петр Алексеевич.

Затем в каюту царя был вызван Головин.

– Федор Алексеевич, по смерти незабвенного Франца Яковлевича, я возлагаю на вас его звание генерал-адмирала.

– Спасибо за честь, Петр Алексеевич, но какой я адмирал.

Даже плавать не умею.

– Ничего, ничего. Зато вы отлично «плаваете» в дипломатии. Десять лет тому назад кто с китайцами Нерчинский мир ^{104} учинил?

– Ну я.

– А Великое посольство опять же вы возглавляли с Лефортом, Федор Алексеевич. Я за вами как за каменной стеной, всегда надежен. Поэтому, когда придем к Керчи, Крюйс займется переговорами с пашой, а вы в новом звании отдайте визит их адмиралу.

– Хорошо, государь. Исполню.

– Не мне вас учить этикету. Вы должны быть сама доброжелательность. А я буду боцманом вашей шлюпки.

– Вы?

– Да, да, я, – улыбнулся Петр. – Постарайтесь не забыть меня в шлюпке. А там, у адмирала, чтоб я не выглядел лишней деталью, бросьте мне вашу шляпу и плащ. Мне хочется взглянуть на турецкого адмирала.

– Ну что ж… – улыбнулся и Головин. – В Великом посольстве изволили быть десятником, теперь боцманом. Я все понял, государь. А как называть вас, если вдруг доведется?

– Так и называйте: боцман моей шлюпки Михайлов. Этого и довольно.

Ночью, когда флот на всех парусах спешил к Керченскому проливу, в каюте государя сидели послы Украинцев и Чередеев.

– Ну что, господа послы, – говорил царь, прижимая рукой к столу исписанные листы, – вот здесь вам полная моя инструкция, что вы должны делать у султана, в пути ознакомитесь. Главное, помните, нам от них нужен мир, и чем дольше, тем лучше.

– Мир даром султан не даст, – вздохнул Украинцев.

– Знаю, Емельян Игнатьевич, знаю. Оттого тебя и посылаю. Ты человек упертый, по крупному неуступчивый. Торгуйся до последнего.

– Они же могут потребовать Азов или срыть его.

– Ни в коем случае, этого чтоб и в мыслях не было. В конце концов, уступайте днепровские крепости, Казыкермень например. Отдайте им все Правобережье, но за Азов, за Таганрог ложитесь костьми. Там у вас несколько мешков мягкой рухляди ^{105} , одаривайте всех кого надо. Турки любят русские меха. Не жалейте и денег, драгоценностей. Пойдете на «Крепости» с капитаном Пембруком, помимо шестнадцати матросов при вас будет более сотни преображенцев. Это самые надежные люди. Из них назначайте курьеров с почтой ко мне. Пишите ко мне обо всем подробно. Привезете мир, получите по деревне.

– А не привезем?

– Только попробуйте! – погрозил царь пальцем.

На следующий день, ближе к полудню, русская эскадра явилась к Керчи и бросила якоря в нескольких верстах от нее. Петр, наблюдая берег в зрительную трубу, сообщал близ стоявшим:

– Ага! Не ждали. Забегали как тараканы.

Наконец появилась «шестерка», быстро идущая к флагману. На ней кроме гребцов приплыли два бея, посланные пашой.

– Кто есть адмирал? – крикнул бей.

– Я! – отвечал Крюйс.

– Зачем привел такой большой флот?

– Флот провожает русского посланника к султану.

– Мы не можем пропустить русский флот в Черное море. Султан рассердится.

– Как зовут вашего пашу?

– Гассан-паша.

– Возьми, Корнелий Иванович, побольше золотых, – посоветовал Петр. – Сухая-то ложка рот дерет.

Когда ушла лодка с вице-адмиралом, Головин с боцманом Петром Михайловым отправились на «десятке» к турецкому адмиралу. Тот вполне дружелюбно встретил своего русского коллегу и пригласил садиться к столу. Русский адмирал снял плащ и шляпу и бросил на руки своему боцману, уставшему стоять у двери.

– Это поразительно, господин адмирал, – говорил турок. – Татарские лазутчики докладывали, что устье Дона обмелело, что русские корабли не смогут выйти в море. А вы вышли. Как?

– У нас есть хороший лоцман, он и вывел флот на простор.

«Хороший лоцман» огромного роста стоял молча у выхода, держа на полусогнутой руке плащ адмирала. Турок посмотрел на него с некоторой завистью: ему бы такого боцмана.

– Я уполномочен, господин адмирал, своим государем заверить вас в полнейшем к вам миролюбии.

– Я-то вам верю, адмирал, как-никак мы коллеги. И потом, у нас же перемирие. Но есть горячие головы, предлагающие даже засыпать Керченский пролив.

– Засыпать? Для чего?

– Неужто не ясно? – усмехнулся турок. – Чтоб запереть вам выход в Черное море.

– Но разве это возможно?

– Вот и я им говорю: какой же дурак засыпает море?

– Господин адмирал, мы всего лишь провожаем нашего посла к султану.

– Об этом надо договариваться с Гассан-пашой, адмирал. И потом, если даже он и пустит, то всего лишь один корабль с послом.

– Конечно, конечно, мы так и хотим. Весь флот вернется назад в Таганрог. Вы бы не могли переговорить с пашой, убедить его?

– Гассан-паша не подчинен мне, но я постараюсь.

Если адмирал Головин с боцманом Петром Михайловым пробыли у турецкого адмирала около часа, то Крюйс уламывал пашу весь день и воротился на корабль уже в темноте и начал ругаться, едва ступив на палубу:

– Чтоб он сдох, этот паша!

– Ну что? – спросил Петр в нетерпении.

– Он же мне все жилы вытянул, гад. Говорит, пусть ваш посол едет по суше. Потом давай пугать: море ныне бурное, корабль ваш непременно потонет. Я ему: ну если потонет, мол, значит, так Бог и ваш Аллах повелели.

– Ну чем кончилось-то, Корнелий Иванович? Не томи.

– Чем, чем? Пришлось поддержать его торговлю.

– Какую торговлю?

– Он меня стал кофем угощать. Я, чтоб сделать ему приятное, говорю: какой у вас прекрасный кофе, хотя, честно, плюнуть хотелось. А он и вцепился: «Правда? Я продаю его. Купите». Я и купил. А куда денешься? С какой-то стороны надо брать на абордаж паразита.

– Ну и зацепил?

– А то.

– На сколько ж взял кофе-то?

– На все восемьдесят золотых дукатов ^{106} .

– Ха-ха-ха… – захохотал Петр. – Куда ж тебе столько, Корнелий Иванович?

– А черт его знает. Мне этого за всю жизнь не выпить. Ну чем-то ж надо было его ублажить.

– Ну и?..

– Ну и все. Завтра утром «Крепость» пустят в Черное море, но в сопровождении турецкого конвоя.

– Ай умница, Корнелий Иванович! – обнял Петр, смеясь, адмирала. – Ничего. На Москву прибудешь, я восполню твои издержки. А кофе где?

– Кофе, сказал, завтра пришлет со шлюпкой.

– Ну хоть взял с него какую-то роспись?

– Что ты, государь? Чтоб сорвался? Может, он этого кофе никогда не пришлет. Я рад, что он золотые взял. Не постеснялся, паразит, все пересчитал.

Но Гассан-паша оказался честным партнером, утром шлюпка привезла купленный кофе вице-адмиралу.

– Ну и славно, – молвил довольный покупатель. – Всему флоту на месяц хватит хлебать.

«Крепость», провожаемая пушечными выстрелами, подняла паруса и, выйдя из строя эскадры, направилась в море. От Керчи за ней устремилось три турецких корабля сопровождения. Петр поднялся на шканцы со зрительной трубой и смотрел через нее на удаляющийся корабль. Вдруг окликнул:

– Александр Данилович?

– Я слушаю, государь.

– Какое нынче число?

– Двадцать восьмое августа.

– Вели записать в вахтенном журнале: двадцать восьмого августа тысяча шестьсот девяносто девятого года от Рождества Христова первый русский военный корабль вошел в Черное море. Слышишь? Первый.

– Слышу, Петр Алексеевич. Исполню.

Петр оторвался от зрительной трубы, оглянулся на спутников, толпившихся тут же. Глаза его сияли торжеством:

– Федор Алексеевич! Борис Петрович! Федор Матвеевич! Наконец-то свершилось. Запомните этот день.

И опять повернулся в сторону моря, приложил снова к левому глазу зрительную трубу. И вдруг вскричал, ликуя:

– Ай молодец Пембрук! Ай молодец! Он идет в галфинд под всеми парусами, даже лисели [4]4
  Лисели – боковые паруса.


[Закрыть]выкинул. Турки отстают. Ага, сукины дети, знай наших! Вот попомните, Пембрук в два дни долетит до Стамбула. А эти шнявы дай Бог если в три доберутся.

Петр оказался прав. «Крепость» через два дня была у Стамбула, а конвой сопровождения приплелся через сутки после нее.

Глава двенадцатая
В ДВУХ ИПОСТАСЯХ

Ровно через месяц после проводов «Крепости» в Турцию, 27 сентября, царь прибыл в Москву со всей своей свитой. На него сразу же свалилось две, а точнее, три заботы.

Еще с 26 июля царя дожидалось в Москве шведское посольство, прибывшее в Россию для подтверждения условий Кардисского договора ^{107} , закрепившего в 1661 году за Швецией побережье Балтики. Подтверждение сие требовалось в связи с восшествием на престол юного короля Карла XII ^{108} . Подтверждение Кардисского договора имело для Швеции важное значение, так как освобождало ее силы для участия в предстоящей войне за Испанское наследство.

Перед самым приездом Петра в Москву прибыл и представитель саксонского курфюрста и польского короля Августа II генерал Карлович для заключения военного наступательного союза против Швеции.

Мало этого, в Москве ожидал царя и посланец датского короля некий Гейне, и тоже с целью: привлечь Петра в союзники против ненавистного врага – Швеции.

– Невеста одна, а сватов-то, – шутил невесело Петр, – не знаешь кому руку и сердце отдать.

– Я думаю, Петр Алексеевич, – говорил Головин, – нам надо разделиться.

– Как, Федор Алексеевич?

– Ну, скажем, мы с тобой начнем переговоры с саксонцами, а Возницын пусть водит за нос шведов в Посольском приказе.

– А датчанина кому поручить?

– Датчанина? Гм…

– Знаете, Федор Алексеевич, пожалуй, с Гейнсом я один переговорю. С Августом я хоть и на словах, а уже договаривался, а с Фридрихом об этом и речи не было.

– Только надо все в великой тайне держать.

– Это само собой.

Дабы шведы не пронюхали о переговорах, Гейне был приглашен в Преображенское, где его ждал царь с переводчиком Шафировым ^{109} . Справившись, как водится, о здоровье «нашего брата короля Фридриха», Петр приступил к переговорам без всяких экивоков, поскольку между Данией и Россией не было никаких противоречий. Зато был общий интерес – Швеция.

– Господин Гейне, можете передать королю, что я готов вступить с ним в союз против Швеции сразу же после заключения мира с Турцией.

И как Гейне ни уламывал царя, маня молниеносной войной и победой над проклятым шведом, Петр стоял на своем: пока нет мира на юге, он не может двинуть армию на север.

– Ну что ж, – вздыхал датчанин, – мой король рвется в бой, и я боюсь, ваше величество, как бы вы не опоздали к разделу пирога.

– Не бойтесь, господин Гейне, пирог еще сыроват. Пусть допечется.

Поручив датчанина заботам Толстого с наказом как можно скорее вежливо выпроводить его из Москвы, дабы он, упаси Бог, не проболтался какому-нибудь шведу о своей миссии, Петр призвал к себе Головина и начальника Посольского приказа Возницына.

– Ну что, Прокофий Богданович, назвал гостей, а нам расхлебывай.

Возницын ответил в тон полушутливому замечанию царя:

– Что делать, государь, гости-то все незваные да прожорливые, разъязви их. Шведы вон с июля хлеба одного возов десять умяли.

– Что так-то?

– Так их ить полторы сотни. В Охотном ряду в собаку кинь – в шведа угодишь.

– А саксонцев много ли?

– Не. Этих с обслугой человек пятнадцать, не более. Возглавляет их генерал Карлович, и при нем есть некий господин Киндлер. Но как я узнал стороной, под этим именем скрывается некий Паткуль, ливонец.

– Как узнал-то?

– Да подкупил одного из обслуги, он и рассказал.

– И что ж он рассказал?

– Что этот Паткуль имел поместья в Ливонии, но когда шведский король Карл XI провел редукцию ^{110} , что по-нашему означает отъем земель в казну, этот Паткуль взбунтовался. Его судили, присудили к смерти. Он бежал. Кому ж помирать охота! Явился в Саксонию к Августу, тот произвел его в полковники, и вот он у нас, правой рукой Карловича. Токо, я смекаю, эта «правая рука» всем и заправляет. Вот зачем только фамилию сменил? Не понимаю.

– Что ж тут не понять, – сказал Петр. – Сам же говоришь, палкой кинь в собаку – в шведа попадешь. А шведский-то приговор ему какой?

– Ах да, да… А я и не смекнул. Верно, он же для шведов изменник.

– Решаем так, Прокофий Богданович, ты в Посольском приказе начнешь переговоры со шведами, мы с Федором Алексеевичем здесь, в Преображенском, с саксонцами. Одновременно. Понял?

– Что ж не понять-то, Петр Алексеевич. Токо о чем мне с ними говорить? Они мне за эти месяцы надоели хуже горькой редьки, плешь переели. Теперь ты им надобен. Ты.

– Вот и начни с обсуждения протокола. Вспомни, как нас в Голландии да и в Вене мурыжили с протоколом. С того и начни: царь, мол, готов вас принять хоть завтра, давайте обсудим протокол. И тяни с ними, пока я с саксонцами вожусь.

Пятого октября начались переговоры одновременно со шведами в Посольском приказе и с саксонцами в Преображенском. Поскольку в Преображенском разговор шел о союзе против шведов, Петр счел целесообразным пригласить туда и датского посланника.

– Интерес один, тема одна, пусть присутствует.

Высокие стороны сели за один стол, но по разные стороны его. С одной стороны царь Петр, имея под правой рукой переводчика Шафирова, а слева генерал-адмирала Головина. С другой стороны генерал-майор Карлович и так называемый Киндлер, одетый в расшитый золотой и серебряной нитью кафтан, в волнистом парике, столь надежно прилаженном, словно это были родные его волосы. Белоснежная сорочка по вороту была повязана белым же бантом. Лицо холеное и довольно симпатичное, хотя и несколько женственное.

Хотел Петр для равновесия присовокупить к саксонской стороне и датчанина, но тот неожиданно уперся:

– Я здесь посижу, в сторонке, – пробормотал Гейне.

– Как ему будет угодно, – сказал Петр Меншикову, пытавшемуся затащить датчанина за стол. – Пусть сидит в углу. Оставь его.

Меншиков удалился из комнаты, его дело было следить, чтоб сюда никто не вошел и чтоб была исключена всякая попытка подслушивания происходящего в комнате кем бы то ни было.

Петр был одет в простой шкиперский костюм и, пожалуй, этим резко отличался от всех присутствующих, даже от своего переводчика.

Переговоры начались, как обычно, с обоюдных приветствий и уверений в дружбе и приязни одного монарха к другому. После этого генерал Карлович выложил на стол листы бумаги и подвинул их через стол царю.

– Вот, ваше величество, мемориал моего короля вам. Прошу ознакомиться. На его основе, надеюсь, мы и составим наш договор.

Петр взял листы, взглянул на них мельком и передал Шафирову:

– Петр Павлович, к завтрему переведешь и представишь утром мне.

– Слушаюсь, ваше величество.

Мемориал был написан на немецком языке. Если разговорную речь Петр понимал и даже мог сам немного изъясняться, то написанное для него было за семью печатями.

– Итак, господин генерал, пожалуйста, в двух словах, что предлагает нам король Август?

– Мой король предлагает заключить наступательный союз против Швеции. В мемориале оговорено, кому и что отходит. Вам – России – отойдет Карелия и Ингерманландия.

– Попросту Ижора.

– Да, да, ваше величество, и вы сразу получаете выход к Балтийскому морю.

– Благодарю вас, генерал, – молвил царь, но иронию его уловили лишь свои. Карлович воспринял реплику царя за чистую монету, видимо из-за разницы языков.

– Эстляндия ^{111} , Лифляндия ^{112} , Курляндия ^{113} , – продолжал бодро Карлович, – естественно, подпадают под юрисдикцию моего государя, курфюрста саксонского и короля польского Августа II.

«Не успел я изготовить короля, – подумал Петр, – как он эвон чего заглотить сбирается Прыток, друг мой, ай прыток». Но вслух спросил:

– Какими же силами располагает король для столь блестяще задуманной кампании?

– У него двадцать тысяч доброго саксонского войска, готового хоть завтра вступить в бой. Ну и рано или поздно он заставит воевать на нашей стороне и поляков. И потом, шведов прищемит в Голштинии ^{114} король датский ^{115} . Я думаю, посланец его подтвердит мои слова, – Карлович обернулся в сторону сидевшего в углу Гейнса.

– Да, да, – несколько смутился тот. – Мой король тоже готов выступить.

– Вот видите, ваше величество, мы все готовы. Дело за вами.

– Благодарю вас, генерал, за столь обстоятельное освещение положения. Мы вступим в этот союз обязательно, но начнем боевые действия не ранее как заключим мир с турками. Не ранее. Я это и королю говорил в свое время.

– Но когда это случится?

– Не знаю, генерал. Это ведомо лишь Всевышнему.

– Но вы готовы подписать договор?

– Я готов подписать, но с условием.

– Каким?

– Чтоб о нем раньше времени не узнали шведы. – Говоря это, Петр выразительно взглянул на Киндлера.

Тот принял этот взгляд на свой счет, молвил твердо, с легким оттенком спеси:

– Большего врага, чем я, ваше величество, шведы не имеют.

– Я полагаю, Киндлер им и не интересен, – усмехнулся Петр. – Вот Паткуль – это другое дело.

Карлович и Паткуль переглянулись, у саксонца на губах явилась виноватая улыбка.

– От вас, ваше величество, ничего невозможно утаить.

– Если вы призываете меня в союзники, я полагаю, и ничего не должны утаивать.

– Простите, ваше величество, мы вынуждены были это сделать. В Москве сейчас столько шведов, а Иоганн Паткуль осужден стокгольмским судом к смерти. Вы должны понять нас…

– Я понимаю, генерал, но я не швед, слава Богу. И полковнику Паткулю незачем меня бояться.

После некоторого замешательства, вызванного разоблачением царем инкогнито Паткуля, посланцы Августа, перекинувшись несколькими словами, достали еще один лист бумаги. Карлович развернул его перед Петром. Лист был чист.

– Вот, ваше величество, наш король уже подписал договор. – Генерал ткнул пальцем в низ листа, и Петр обнаружил там закорючку-подпись короля. – Он надеется, что и вы подпишете оговоренное ранее вами в Раве Русской.

– Разумеется, генерал, я подпишу договор, но не чистый же лист…

– Мы его сегодня заполним, а при следующей встрече вы поставите подпись рядом с королевской.

– Хорошо. Но только давайте договоримся, чтоб не испортить этот лист с драгоценной подписью короля, вы вначале составьте договор вчерне, переведите текст на русский с помощью нашего переводчика, вот Петра Павловича Шафирова. Потом я прочту его, сделаю свои поправки. Вот тогда перебелите начисто на листы с подписью короля. Я надеюсь, у вас два листа с его подписью?

– Даже четыре, ваше величество.

– Зачем так много?

– Его величество сказал: вдруг какой испортите, берите в запас.

– Вот и отлично. Один экземпляр будет на немецком, другой на русском языке. Я оба и подпишу.

Тут подал голос и датчанин:

– Ваше величество, а с нами?

– А у вас что? Тоже есть листы с подписью короля?

– Нет. Но я уполномочен.

– Ну и я уполномочу своего думного дьяка из Посольского приказа, с ним и подпишете.

– Спасибо, ваше величество.

Вечером Возницын был у царя. Петр спросил:

– Ну как там шведы?

– Согласились вырабатывать протокол.

– Ну и слава Богу. Тяни насколько возможно.

– Да уж сегодня проспорил с ними полдня.

– О чем?

– Да требуют, чтобы вы, ваше величество, поклялись на кресте и даже поцеловали крест.

– Гм!.. – Петр достал глиняную трубку, стал набивать табаком. – А ты им, Прокофий Богданович, что на это?

– Я говорю, сие было на Руси полтыщи лет назад, при Мономахе еще ^{116} .

– Правильно отвечал, Прокофий. Молодец!

– Тогда, говорю, договора не писались, потому и было распространено крестоцелование. Государь, говорю, подтвердит на аудиенции Кардисский меморий, того и довольно.

– Верно, Прокофий.

Петр встал, склонился над свечой шандала, попыхивая, прикурил. Пустил дым, затянулся с наслаждением.

– Знаешь что, Прокофий Богданович?.. – И, прищурясь, умолк царь, глядя на кольца дыма. – Знаешь, надо пустить им пыль в глаза.

– Как, Петр Алексеевич?

– А просто: заложи в протокол королевские почести, строй полков, гром барабанов, ковровую дорожку. – Петр засмеялся. – Подумай, может, и салют в честь дорогих друзей шмалянуть? А? Ну а если моей подписи потребуют…

– Не потребуют, Петр Алексеевич. Я им сказал, мол, не дело новую подпись царя просить. Есть рука покойного государя – вашего отца, и довольно.

– Что, отец действительно подписывал этот договор?