Текст книги "Александр Невский"

Из Новгорода в Переяславль к Ярославу прискакал тайно Федор Яневич – сын тысяцкого, сторонника его. Князь понимал, чего стоило ему проскакать такой путь по лесам, и поэтому принял его ласково и одарил щедро. В присутствии княжичей Яневич рассказал обо всем, что интересовало князя:

– Как уехали княжичи, едва ли не три месяца Новгород без князя был. Первых послов, которых бояре направили к Михаилу звать его на стол, перехватил князь смоленский. Лишь вторые добрались до Брыни, где обретался тогда Михаил. Князь прибыл в Новгород вместе с сыном Ростиславом в конце апреля.

– Сколь лет отроку? – поинтересовался Ярослав.

– Княжич о семи годах. А что?

– А ничего. Сказывай далее.

– Далее, врать не хочу, князь, Михаилу новгородцы уж так обрадовались.

– Еще бы, сам ангел небесный, – желчно заметил князь. – Небось манной небесной осыпал дураков.

– Ты угадал, Ярослав Всеволодич. Он дал им грамоту, в которой объявлена свобода смердам от податей на пять лет.

Услыхав это, Ярослав гулко хлопнул ладонью о стол.

– Ну не дурак ли? – вскричал он гневно. – Вот уж истина: смерд глуп – то не горе, князь глуп – горе с море. И долго он думает усидеть так на столе?

– Но, батюшка, – вмешался Александр. – Им платить ныне нечем. Я знаю, нечем.

Князь резко обернулся к сыну, вступившемуся вдруг за новгородцев. Хотел осадить его, прикрикнуть даже, но вспомнил, что растит князя – не холопа, а на князя кричать никто не смеет.

– Стало быть, платить нечем? – переспросил как можно спокойнее.

– Нечем, батюшка. Ей-богу, нечем. Все под дождями сгинуло.

– Ну, спасибо тебе, Ярославич, за совет. Спасибо. А только тогда присоветуй мне, князю, на что дружину содержать? А?

– Не знаю, – признался Александр, – но только брать там не с кого и нечего. Да ты Якима спроси, коль мне не веришь.

– А что Яким? Яким сам с князя куны на содержание просит. Ну хорошо, – вдруг примирительно заговорил князь. – Хорошо. Ныне с них брать нечего. Так?

– Истинно так, батюшка.

– Ну, а грядущее лето, скажем, уродит жито да молоко рекой. А? Тогда что?

– Тогда и брать.

– Вот ты и попался, как олень в путик [64]64
  Путик – ловушка.


[Закрыть], сыне дорогой, – засмеялся князь. – Как же ты брать с них станешь, коли у них грамота вольная на пять лет?

Приперев этим доводом сына в угол, князь потрепал его благодушно по голове.

– По сей грамоте, сыне, смерд за пять лет зажиреет, а князь с сумой пойдет.

Ярослав обернулся к Яневичу.

– Ну, сказывай далее, славный муж.

– Ведомо тебе, князь, что Антоний дальше службу служить не мог.

– Ведомо, ведомо, – отвечал Ярослав, присаживаясь опять к столу. – Укатали сивку крутые горки.

– Видя это, Михаил присоветовал боярам найти на его место достойного чернеца или попа.

– Мудро присоветовал, мудро, – съязвил Ярослав.

– Бояре-те заспорили, одни хотят диакона Спиридона с Юрьевского монастыря, другие Иоасафа – епископа из Владимира-Волынского.

– Ишь куда метнули. А его спросили?

– А третьи игумена одного, из греков. Спорили, спорили…

– Шибко голов много, а ума ни одного, – заметил князь.

– И решили избрать жребием.

– О господи! – воскликнул Ярослав.

– И тогда написали три имени на хартиях, и положили на святой престол в Софии, и послали княжича Ростислава, дабы взял и принес одну. Княжич принес хартию со Спиридоном.

– Во! – обернулся весело князь к сыновьям. – Коли ума недостает, как дела вершить надо, жмурь очи и своди персты. Сошлись – спеши на рать, не сошлись – сиди на печи.

Княжичи смеялись, смеялся и князь, вышутив избрание нового владыки. Потом Ярослав, усадив Яневича напротив себя, долго и дотошно выпытывал о жизни в Новгороде, интересуясь и ценами на жито, и пожарами, и разбоями.

Затем, отпустив гостя, чтобы отдохнул с дороги, Ярослав стал думать с княжичами. Думать в последнее время с наследниками князь ввел в правило, чтобы приучать детей самих принимать решения, и не какие-нибудь, а наиболее благоприятные их гнезду – гнезду Ярослава. Решение у князя готово, надо только исподволь подвести к нему княжичей.

– Ну что станем творить, головушки мои золотые? Стол-то Новгородский в чужих руках.

– А зачем он нам ныне, – молвил Федор, – голодный да разбойный.

– А и верно, на что нам эта сума, – согласился князь. – Своих забот выше носа.

– Ну а если б мы сидели сейчас там на столе, что б мы сделали? – спросил Александр.

– Ну наперво, мы там не сидим. А если б сели…

Ярослав задумался над вопросом младшего.

А и впрямь, чем бы он облегчил жизнь города, будь на столе его сейчас? Жито б подвез? Так он не купец, а князь.

– Известно вам, сыны, что на земле Русской другой год жито не родит, – начал издалека Ярослав. – Только в Киевских землях обилие есть. Узнав об этой беде, к великому князю Юрию, брату моему, пожаловали булгары волжские и множество лодий с житом привезли. Великий князь одарил их щедро, и решено было тогда пускать к нам их купцов с житом. Вот и сообразите, как бы мы могли помочь голодному Новгороду, если б сидели там?

– Мы б жито с Волги пустили, – сказал Александр.

– Твоя правда, сыне. Если снять или снизить пошлину, купцы б повезли жито хоть до стран полуночных. А уж если еще и боронить их от збродней всяких…

– Так давай так и сотворим, – обрадовался Александр.

– Ох аки прыток ты, – засмеялся князь. – Где ныне корысть наша, если эдак-то творить?

– Им вовсе закрыть жито с Волги надо, – сказал Федор, чем сильно обрадовал отца.

– Ай да Федя, золотая голова, – похвалил он сына. – Эдак мы и сделаем. Завтра же скачу Волок Ламский брать.

– А когда нас с собой брать станешь? – спросил Федор.

– Вас? – князь внимательно посмотрел на старшего сына. – Добро. Едешь со мной.

– А я? – вдруг обиделся Александр.

– Э-э, сыне, подожди, – ласково потрепал его по щеке отец. – Старшему наперед на стол садиться, пусть привыкает. А ты ж по ловам скучал, вот и займись.

Что надумал Ярослав Всеволодич, так тому и быть. Надумал Волок Ламский копьем взять – и взял его. Теперь Новгороду совсем худо придется, дорога-то житная у Ярослава в руках. Вскоре и впрямь прискакали в Переяславль послы от Михаила Всеволодича.

Ярослав принял послов княжеских, как и полагается, с честью и должным вниманием. Но в душе его кипело злое торжество, которое скрывал он через силу.

После приветствий и обмена любезностями посол приступил к делу:

– «Светлый князь, Ярослав Всеволодич, сил тебе не занимать стать… А ведомо, сильный князь велик душой бывает…»

Ярослав слушал и даже головой кивал согласно, хотя тянуло его за язык осадить посла, дабы не медоточил очень. Но сдерживал себя князь, памятуя, что за послом какой ни на есть, а князь стоит. И как бы ни презирал его Ярослав, он никогда не покажет к нему свое неуважение.

Если боярских послов Ярослав мог и за бороду таскать и кукиш в нос совать, то с княжеским ни-ни. И не потому, что боялся, а потому, что ревностно требовал и к себе того ж.

– «… Волок Ламский взял ты, князь, силой и теперь держишь под своей рукой, а испокон веков был он Новгородской волостью. Будь же благочестив и справедлив, вороти взятое, и да будет над тобой божья благодать и наше братское прощение».

Посол окончил чтение грамоты и, приложив ее к сердцу, церемонно передал князю.

Ярослав принял грамоту и спросил посла:

– Так говоришь, заслужу я братское прощение?

– Да, князь. Так велел передать тебе Михаил Всеволодич.

– Ну что ж, спаси бог его за такое к нам великодушие. Ответь же ты мне, коль послан им: чем владеет Михаил?

– Ныне Новгородский стол и еще Чернигов под его рукой.

– Вот видишь, как богат твой князь. А у меня, окромя Переяславля, какой-то паршивый Волок Ламский, и я его ж еще отдай. По-божески ль сие, по-братски ль?

– Но, светлый князь, ты ведаешь, что…

– Я ведаю, – перебил Ярослав, – что у меня два наследника, – кивнул он в сторону княжичей, – а у Михаила один. И ежели я начну раздаривать города и веси, то какие ж тогда они князья будут, сыны мои? А? Я не ворог им, но отец кровный. – Ярослав поднялся со стольца, давая понять этим, что разговор окончен.

– Передай князю мое слово твердое: пусть каждый владеет тем, чем владеет. Аминь!

Посол открыл было рот, чтобы еще сказать что-то, но князь величественно поднял правую руку, напоминая опять: «Все. Говорить больше не о чем».

Земли трясение приключилось аккурат в обедню. Закачались, затрещали стены церковные, ударили сами собой колокола. Молящимся помстилось: пришел конец света. В ужасе крича, бросились они вон.

Священник, забыв о благочинии, носился у царских врат и твердил одно как помешанный:

– Господи, помилуй! Господи, помилуй!

Для Переяславля напасть эта окончилась благополучно, никто задавлен не был, лишь церковь святого Михаила расселась надвое, грозя вот-вот обвалиться.

Но в других городах Руси многие церкви каменные рухнули, похоронив под собой молящихся.

– То, братие, не на добро, на зло, – вопили на торжищах калики перехожие.

– Земля грехами нашими колеблется, – вторили им служители церкви, пугая верующих, – беззакония нашего носити не может. Просите всевышнего, дабы смиловался над рабами своими.

– Забыли мы, забыли о душах наших, все о бренных телесах печемся, – гундосили монахи, мирян поучая. – Вот бог и дал знак, всколебал землю.

И уж совсем обезумели христиане, когда второй знак явился: среди бела дня 14 мая солнце на небе исчезать стало. Крик и плач поднялся в городе, все падали ниц, умоляя всевышнего о пощаде. Лишь одна старуха косматая, горбоносая, как ни в чем не бывало, шла с торжища.

– Ведьма, – прошелестело в толпе. – Ведьма-а. Вишь, не печалуется, бога не просит, пото как с нечистым знается.

– Она-а-а! – закричал кто-то пронзительно. – Ее рук дело!

– Бей! – рявкнуло несколько глоток.

Градом посыпались в «ведьму» камни и палки. Упала старуха, кровью обливаясь. Не успела карга ни в клубок, ни в свинью оборотиться, не дали ей возможности такой православные. И едва испустила «ведьма» дух, как солнце на небо выкатываться начало. Все светлей да светлей, и вот уж оно все, родимое, вылупилось. От радости великой кинулись христиане со слезами обниматься друг с другом. Целовались, умилялись, что распознали вовремя слугу дьявола и свершили дело богоугодное.

Издали смотрели на тело нечистой старухи, детей припугивая косматой, палками кидая уже в мертвую. Лишь темной ночью, когда давно спали люди в избах своих, прокрались к старухе ее сыновья. Вытащили из-под камней и палок тело матери своей глухонемой и истаяли в темноте вместе с нею. Думали они, что спят все. Ан нет, видел это сторож торговый, да пикнуть не посмел, онемел от страха. А утром уже рассказывал всем о том, как явились два черта и уволокли под землю ведьму-то. Крестились люди, внимая сторожу.

– Господи, помилуй!

– За что ж это на нас страсти-напасти?

– То не на добро, на зло, – твердили калики перехожие.

– Быть рати великой, – хмурились мужи.

– Не быть опять обилию, – вздыхали жены.

Знамения эти не очень и Ярославу Всеволодичу по душе были. С чего, неведомо, а решил он вдруг, что великий князь сторону Михаила взял. Никаких причин к подозрению такому не было, но сердце-вещун шептало князю: берегись. Возможно, тому послужило и долгое молчание брата.

И надумал Ярослав грамоту великому князю послать, а в ней спросить о здравии его самого и семьи, описать заодно знамения и посоветоваться как с братом старшим: что бы могли обозначать земли трясение и солнца затемнение?

А уж получив ответ на свою грамоту, князь сумеет не только прочесть написанное, но и догадаться, о чем думал Юрий Всеволодич, отвечая младшему брату. Ох, умен и хитер Ярослав Всеволодич, сумеет прочесть меж строк то, о чем молчит его собеседник.

Написал князь письмо на добром листе пергамента, вызвал к себе Сбыслава и, передав грамоту, наказал:

– Беги во Владимир к великому князю Юрию Всеволодичу, передай с почтением мою грамоту, дождись ответа на нее и возвращайся немедля, коня и себя не жалея.

Сбыслав седлал коня на конюшне, когда проходивший мимо Ратмир поинтересовался:

– Далеко ль сбираешься?

– Во Владимир, с грамотой княжей.

Услышав это, Ратмир остановился, попросил жарко:

– Возьми меня с собой, Сбыслав. Возьми. А?

– Мне-то что, вдвоем веселей да и безопасней. А княжич пустит ли?

– Подожди, я мигом. – Ратмир кинулся к светлице княжичей. Вбежав туда по высокой лестнице, запыхался. Княжичи были заняты чтением.

– Ярославич! – крикнул Ратмир с порога. – Отпусти меня до Владимира добежать.

– Зачем? – удивился Александр.

– Сбыслава князь с грамотой шлет, и я бы с ним. А? Ярославич, – умоляюще смотрел на господина Ратмир. – Ну отпусти. А?

– Я спрашиваю: зачем тебе туда?

– Отца проведать хочу, – признался Ратмир, зная, что искренность более всего по душе княжичу. – И сразу назад.

– Отца проведать надо, – сказал Александр, снимая со стены свой пояс с калитой. – Но его ж и одарить надо. Чай, ты не у бояр и не у купцов служишь.

Княжич открыл калиту, вытряс на ладонь три серебряные гривны – все, что было в ней.

– Вот возьми для отца.

Ратмиру горло перехватили подступившие слезы.

– Спаси бог тебя, Ярославич… да я за тебя… да ты мне, – лепетал он дрожащими губами, ссыпая куны в свою калиту.

Они выехали из Переяславля после обеда, миновали мост через ров, окружавший крепость, и, подстегнув коней, поскакали к синеющему впереди лесу.

Ратмир нет-нет да оглядывался на удаляющийся Переяславль, долго видел сияющий купол Спаса, и сердце его наполнялось отчего-то грустью и чувством благодарности юному княжичу, не только отпустившему его, но и щедро одарившему.

К Владимиру подъезжали они к обеду третьего дня, переночевав две ночи у смердов в весках.

Ратмир волновался на пороге родного города, узнавая и не узнавая его. Пронесшийся два года назад пожар уничтожил большую часть Владимира, и теперь заново отстроенные улицы желтели свежими срубами изб и оград.

– Я к отцу. А? – обернулся Ратмир к Сбыславу.

– Езжай, чай, дорогу ко двору князя найдешь потом. Завтра об это время загляни туда. Может, уже великий князь ответ напишет. Мне ведь не задерживаться велено.

– Ладно.

Ратмир свернул в переулок и поскакал в сторону родной улицы. И чем ближе он подъезжал, тем сильнее волновался. Вдруг явился какой-то непонятный, необъяснимый страх. Он понял его причину, когда въехал в родную улицу: на ней не сохранилось ни одной старой избы. Ратмир едва признал место, где когда-то стоял дом его отца. Там уже белел сруб новенькой сосновой клети, кровля на ней была закончена.

«Ай, молодец отец, – подумал с радостью Ратмир. – Добрую избу уже спроворил».

Так как изгороди и ворот еще не было, Ратмир подъехал к самой клети, высматривая, за что привязать коня. Но тут вышел из избы здоровый бородатый мужичина и, увидев верхового, сам шагнул к нему навстречу.

– Тебе чего, отрок? – спросил он, почесывая через разрез холщовой сорочки волосатую грудь. – Ай забыл чего?

– Здесь раньше жил Петрила-горшечник. Где он? – спросил Ратмир, мрачнея от плохого предчувствия.

– Жил. Верно. Токо теперь тот горшечник, считай, уж четыре лета в блаженных обретается.

– Как в блаженных? – обмер Ратмир.

– Ну как. Ведомо… Тронулся муж в уме.

– А где он?

– А где ж ему быть, у Дмитриевского собора, на паперти.

Ратмир поворотил коня, хлестнул его плетью и помчался по улице. Мужик что-то кричал вслед, но он уже не слушал.

Ударили колокола, возвещая обедню. Ратмир выехал к собору со стороны площади и сразу увидел широкую паперть, усыпанную нищими и юродивыми. Ратмир соскочил на землю, привязал к коновязи коня, лук и туло приторочил к седлу. Короткий меч отстегивать не стал, так и направился с ним к собору, высматривая отца среди сонмища нищих. Зрелище этих несчастных было ужасным. Одеты все были в такое отрепье и рвань, что трудно было определить и названия одежд и материал, из которого они были сшиты когда-то. Большинство были помешанные, а если и в здравом уме, то почитали за лучшее скрывать это. Все тянули грязные худые руки к проходящим, именем Христа прося милостыню.

– Подайте за-ради Христа.

– Смилуйтесь над несчастными.

Были здесь и слепцы, и безрукий калека, выставлявший на обозрение обрубки рук.

– Помогите бывшему воину, оставившему длани на поле бранном за землю Русскую, за великого князя.

Нищих никто не гнал отсюда, так как они были убогими, а это означало, что никому, окромя бога, не нужны. Никто и не обращал на них особого внимания, давно привыкнув к этой грязной, вонючей толпе полуживых людей, толкущихся у церкви – у бога.

Ратмир, наверно, так бы и не нашел и не узнал среди них отца, если б и тот, подобно всем, тянул руку за милостыней. Но мальчик заметил среди нищих седого, заросшего мужчину с остекленевшим взором, повторявшего совершенно противное всеобщему вою:

– Не надо мне ваших кун. Вот они, ваши гривны. Заберите гривны.

Именно эти возгласы привлекли внимание Ратмира, мгновенно воскресили пред мысленным взором тот далекий и жуткий день расставания с отцом. Он узнал родной голос.

– Отец, – шагнул Ратмир к нищему. – Я это, Ратмир.

Он хотел поймать руку отца, но тот брезгливо отдернул ее и продолжал повторять:

– Не надо мне ваших кун. Не надо.

– Это я… я, – стучал Ратмир себе в грудь, пытаясь попасть в поле зрения безумных глаз. В отчаянии он расстегнул калиту, достал три новенькие гривны, схватил дрожащую худую ладонь отца и высыпал в нее серебро.

– Возьми. Это от меня. От сына это.

Но отец с криком швырнул гривны, и они со звоном раскатились по паперти.

– Заберите ваши гривны! Не надо!

Сворой голодных псов кинулись нищие на серебро. Началась потасовка со стонами и звериным рычанием. Сильные рвали серебро у слабых, а те лишь визжали и кусались. А безумный словно и не видел ничего. Уставясь по-прежнему в одну точку, он повторял и повторял, отмахиваясь руками:

– Не надо мне ваших кун… Не надо! Заберите гривны!

Ратмир бежал от собора, едва сдерживая рыдания. Он кинулся в ближайшую улицу, забыв даже о коне. К счастью, его нагнал какой-то сердобольный монах, видевший все, схватил за руку:

– А коня-то, отрок!

Ратмир остановился, а монах сказал с упреком:

– Разве можно нищим кидать такие куны? Они ж перегрызутся. Им крохи, объедки в самый раз будут.

– Но это ж мой отец, – отвечал с горечью Ратмир.

– Он блаженный, с богом говорит, ему христиане не дадут с голоду помереть, не дадут.

Ехал Ратмир от собора, не примечая дороги, не ведая куда. С сердцем опустошенным, с думой мрачной и горькой. Он понимал, что навеки потерял единственного родного человека, и от мысли такой отроку становилось холодно и неуютно в этом мире.

Очнулся он от дум, когда конь, не чуя повода, сам свернул к реке, вошел в нее и стал пить.

Ратмир осмотрелся. Вечерело. Был он уже далеко за городом. Напоив коня, Ратмир решительно натянул поводья и поехал в город. Приехав ко дворцу великого князя, он назвался страже течцом из Переяславля и спросил о Сбыславе.

– Эвон в той клети твой товарищ, – указали ему в угол двора.

Сбыслав спал, но по приходе Ратмира проснулся.

– Малость соснул, – оправдывался он. – Хорошо, что ты заехал, кабы сегодня не пришлось назад в Переяславль бежать. Князь молвил, днесь ответ напишет. Вот жду.

– А, все едино, – махнул рукой Ратмир, устало опускаясь на лавку.

– Ну как отец? – поинтересовался Сбыслав.

– После, после, – отвечал Ратмир, опять ощутив горький ком в горле.

Увидев, что отрок расстроен, Сбыслав не стал приставать с расспросами, а предложил лечь на лавку и соснуть. Сам же ушел задать коням овса.

Вскоре Сбыслава вызвали к великому князю, и он воротился с грамотой в калите.

– Вот так-то. У течца нет пути конца. Скачем. По холодку оно и бежаться будет хорошо. Заночуем где-нито в дебре.

Выехали они из Владимира, когда солнце коснулось уже окоема. Кони шли резво. Летние сумерки были долгими, и до наступления темноты они пробежали немалый путь. Как только дорога плохо видна стала, Сбыслав свернул с нее и направил коня в кусты.

– Передохнем. А то попадем в болото – не вылезем.

Они выбрали неподалеку крохотную полянку, расседлали коней, привязали их под деревом и задали из торок овса. Себе для ложа нарубили веток, настелили, закрыли их подкладами, в голова положили седла. Легли рядом, так было теплее и хватило укрыться одного корзна Сбыслава. Ратмир свое забыл впопыхах.

– Ну как? – спросил Сбыслав, когда они умостились.

– Хорошо, – ответил Ратмир. – Гнус ест только.

– Можно огонь вздуть, да провозимся с ним до зари. А к тому часу захолодает, гнус и пропадет.

Ратмир промолчал. Сбыслав хотел спросить его об отце, но потом раздумал, решив, что, наверное, родитель умер, раз отрок так скоро явился и был расстроен. Чтобы хоть как-то утешить и поддержать мальчика, он сказал, задумчиво глядя в небо:

– Да, бедный человек, который тут мается, обязательно в рай попадает…

Сбыслав поговорил немного, все хваля пресветлый рай, но, поняв, что Ратмир не склонен к разговору, умолк. А Ратмир действительно не хотел разговаривать, но и уснуть не мог. Он все думал и думал об отце, вспоминая жуткую встречу у собора и все более утверждаясь в мысли, что причиной помешательства его была их разлука. Даже запретив сыну бежать от князя, отец думал в первый черед о нем, о Ратмире. Теперь-то Ратмир хорошо знал, что полагалось за побег: полное рабство – обель.

Давно уж утихли комары, сладко посапывал за спиной Сбыслав, а Ратмир никак не мог уснуть. Лишь когда совсем почти рассвело, он забылся зыбким тревожным сном.

Проснулись они оба сразу, почувствовав, как рванули с них корзно.

Ратмир увидел стоящих над ними вооруженных людей и сразу догадался: збродни! А Сбыслав в этот миг, резко распрямив ноги, ударил одного из стоявших в живот и тут же вскочил. Збродень со стоном покатился в траву. Других это не испугало, но удивило настолько, что на какое-то мгновение они замерли. И именно в это мгновение Сбыслав, как кошка, в несколько прыжков достиг стоявшего неподалеку коня, прыгнул в седло и, гикнув, исчез за кустами.

Ратмиру вскочить не дали, навалились двое, тут же скрутили ему за спину руки и связали. Несколько человек кинулось за Сбыславом, вопя во всю мочь: «Держи-и-и!»

Далеко ускакать ему не удалось. Пущенная меткой рукой стрела вонзилась в шею Сбыславу, и он свалился с седла, теряя сознание. Его приволокли окровавленного и бросили на траву.

Ратмир в ужасе смотрел на товарища, считая его уже мертвым, и никак не мог уловить, о чем спрашивает один из збродней.

– Да дай ты ему плетью, – посоветовал кто-то.

Свистнула плеть. Словно ожогом ожгло Ратмиру лицо.

– Тебя, пес, спрашивают, откуда вы? Чьи?

– Из Переяславля, князя Ярослава Всеволодича люди, – отвечал Ратмир, прикрывая ладонью лицо.

– Ага-а, – торжествующе завопил длиннобородый збродень, – псы княжьи! Добрый ныне улов, добрый!

– Чего доброго, – отозвался другой, совсем молоденький. – Два коня, два седла, мечи да луки – вся и добыча.

– А в калите пошарь-ка у энтого.

– Ничего тут нет, окромя грамоты какой-то.

– Грамота? – заинтересовался длиннобородый. – А ну-ка дай.

Он покрутил свиток, понюхал даже, спросил Ратмира:

– Чья грамота, ведаешь?

– Наверно, великого князя.

– Слышь, – позвал молоденький, – давай кончать их, что ли.

– Ты чего, – нахмурился длиннобородый. – Не слыхал: из Переслава они, да еще и Ярославовы. А батька Ермила наш забыл чей?

– А и верно, может, еще и родня его.

Збродней оказалось шестеро. Они заседлали коней Сбыслава и Ратмира. Ратмира посадили в седло, не развязав рук, а Сбыслава, так и не пришедшего в сознание, кинули кулем через седло и привязали лыком. И поехали.

Ратмир видел впереди безжизненно болтающуюся у самого стремени голову Сбыслава, кровь, капавшую с нее на траву, и сердце его переполнялось жалостью и состраданием к товарищу.

– Он же кончится так, – наконец крикнул Ратмир. – Вы что, не христиане?!

Длиннобородый обернулся, крикнул ехавшим сзади:

– Заткните щенку глотку! Да и чего зрит он? Ну!

Ратмир услышал, как нагнал его кто-то сзади, и подумал, что сейчас тот ударит. Но тот ловко набросил на голову Ратмиру темный мешок, деловито завязал его и молвил добродушно:

– Так-то лучше будет, отрок. А то ведь, если путь проведаешь – смерть.

Они ехали не так долго. Оказалось, что Ратмир со Сбыславом ночевали недалеко от лагеря збродней. И, как понял Ратмир из разговоров, обнаружили их збродни, заслыша призывное конское ржание. Кони выдали своих хозяев, почуяв пасущихся недалеко сородичей.

Приближение лагеря збродней Ратмир определил по запаху дыма, людскому говору, фырканью коней, стуку топора.

Коня остановили где-то под деревом: Ратмир ощутил плечом ветку. Стащили его с коня и посадили тут же на землю, не снимая с головы мешка и не развязывая рук. Рядом бросили Сбыслава. Его тяжелое хриплое дыхание давало надежду Ратмиру: живой.

Вскоре послышался многоголосый шум приближающихся людей.

– Вот, Ермила, зри, может, знакомые.

– Мешок сыми с отрока, дурило, – сердито повелел бас, показавшийся Ратмиру знакомым.

Когда мешок сдернули, пленник невольно зажмурился от яркого дневного света.

– Ратмирка, – молвил бас спокойно, почти без удивления и без особой радости.

Ратмир узнал княжеского кузнеца – Ермилу.

– Кто это с тобой? – кивнул Ермила на раненого.

– Сбыслав.

– Это который у княжичей обретался?

– Тот самый.

Ермила обернулся и велел молодому парню, стоявшему за спиной:

– Принеси воды холодной, полей на него. Кабы не помер. – И кивнул другому: – Развяжи отроку руки.

Когда Ратмиру наконец освободили затекшие руки, Ермила протянул ему развернутую грамоту.

– Читай. Ты грамоту ведаешь, я знаю.

– Но это ж от великого князя к Ярославу, – отвечал Ратмир.

– Плевал я на твоего Ярослава, – нахмурился Ермила и приказал: – Чти, раз велено!

– Чти, княжий выкормыш! – крикнул длиннобородый.

Ратмир поднялся на ноги, он не мог позволить себе читать грамоту великого князя сидя. Не мог читать и обычным будничным голосом. Он вспомнил, как читали такие грамоты в Новгороде со степени. И, так же отставив правую ногу и гордо выпятив подбородок, он развернул высокую грамоту.

– «Дорогой мой брат Ярослав!» – начал он громко и почти торжественно.

– Волк те брат! – крикнул зло кто-то.

Ратмир почувствовал, как налились кровью и порозовели у него уши от такого неуважения к слову княжескому. Это сбило его, он потерял даже место, где читал.

– Читай же, – напомнил Ермила.

– Меня сбивают, – поднял глаза от грамоты Ратмир.

– Нас давно сбили с пути, – повысил голос кузнец. – Они сбили, твои князья. Слышь, изверги эти. Читай, велю!

– «… Спаси бог тебя, князь, – продолжал читать Ратмир, но уже голосом обычным, – за твои о нас заботы. А знамения те, о коих ты пытаешь в грамоте, и у нас приключились. И я тут сбирал мужей великомудрых, и все они думали и решили, что сие не к добру приключилось. Оно, брате, и без знамения зрится – быть напастям».

– Ишь ты, – хохотнул длиннобородый, – и князья, как зайцы, трясутся.

На этот раз Ратмир и головы не поднял, продолжал читать:

– «… Жито опять не родится. А в новгородских землях морозы все побили, и, видит бог, бысть там опять гладу великому. Оттуда ко мне течцы тайные прибегали и сказывали: новгородцы Михаила на тебя толкают, велят Волок Ламский воевать. Михаил же на тебя идти охоты не имеет, боится. И вот днями стало ведомо мне: ушел Михаил опять в Чернигов, оставив за себя в Новгороде сына малолетнего Ростислава. Мнится мне, то долго быть не может. Выгонят новгородцы отрока сего. И уж потом, окромя тебя, не к кому им идти. Не мне тебя наставлять, аки принять их должно, но одно учти – стол Новгородский ныне вельми тяжек. Купцы булгарские, кои нам жито везут, вряд ли смогут и Новгороду пособлять в полную силу: путь далек и недешев. Потому, коли, даст бог, вокняжишься в Новгороде, поищи пути к немецким купцам. Не то вымрет сей град, и грех на нашем гнезде будет».

– Ишь ты, – пробасил Ермила, – аки грешить им боязно, иродам.

Ратмир взглянул на кузнеца и увидел в его глазах ненависть лютую. Он помнил, как тогда, сразу после гибели Ждана, в один из вечеров влетела в княжеские сени стрела каленая и едва не поразила Ярослава, стоявшего у окна. Выбежавшие во двор гридни так никого и не нашли. А утром известно стало об исчезновении кузнеца Ермилы. Князь велел сделать о нем заклич на торгу да и забыл, видно. И уж, наверное, никак не мог связать стрелу с беглым кузнецом, скорее думал на козни черниговские. А Ратмир теперь понял: стрела пущена Ермилой была.

– Ну, что далее? Оглох? – крикнул Ермила, и Ратмир встрепенулся от крика. Задумавшись, он и забыл о грамоте.

– А тут уж и конец, – отвечал он.

– Как? Все?

– Все. Вот только еще: «Благо дарю тебе, брате, изволением своим, да буде с нами мать пресвятая богородица и крест честной». Все.

Ермила решительно забрал грамоту из рук Ратмира, заглянул в нее, спросил недоверчиво:

– Так и написано: богородица и крест честной?

– Истинно так.

Тут принесли берестяной туес с водой. Ермила взял его и выплеснул весь в лицо лежавшему Сбыславу. Сбыслав вздохнул со всхлипом и открыл глаза. Кузнец склонился над ним.

– Что, княжий хвост, ожил?

– A-а, беглый, – признал Сбыслав, – вот ты где. Эх, Ермила-а, старый дурень.

– Тебе богу молиться надо, а ты человека срамишь.

– Збродни разве человеки, – изморщился от боли Сбыслав.

– А князь твой человек, – прорычал Ермила, – коли детей на погибель шлет? А? Человек?

– Не нам князя судить, – простонал Сбыслав, опять впадая в беспамятство.

Но Ермила в гневе не замечал этого, готовый растерзать защитника князя.

– Не нам, гришь?! Не нам! – кричал он. – А кому ж, коли не нам? Он нас, наших детей распинает, а суди его бог. Так?!

Ратмир тронул за рукав распалившегося кузнеца, боясь, как бы не начал он ногами пинать раненого.

– Он же не слышит, Ермила.

Ермила и сам видел, что Сбыслав в забытьи, но все равно успокоиться не мог.

– Ишь ты, не нам судить его, – продолжал возмущаться кузнец. – Корми, одевай его мы, а судить не нам. Врешь! Коли он нашей кровью, потом нашим живет, так мы ему суд и правда.

– Верно, Ермила! – завопил длиннобородый. – Пусть встренется нам на тропочке.

И как только збродни закричали все, поддерживая речь вожака, Ермила сразу умолк. Осмотрел Сбыслава и, прежде чем уйти, велел:

– Брызните на него еще, да похолоднее.

– А може, прикончить? – спросил молодой збродень.

– Зачем грех на душу брать? Сам отойдет, без поспешителей. Эвон в шее-то все жилы перебиты.

– А с отроком что творить будем? – спросил длиннобородый. – Он, чай, тоже княжий прихвостень.

– Нам грамотный сгодится. Оставим себе, – ответил Ермила и пошел прочь.

– Хоть связать его? – спросил вслед длиннобородый.

– Ни к чему, – отвечал, удаляясь, Ермила.

Так он и ушел, сопровождаемый другими зброднями, и даже не оглянулся. Длиннобородый извлек откуда-то пук доброго лыка и скомандовал сердито Ратмиру: