Текст книги "Александр Невский"
Автор книги: Сергей Мосияш
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 41 страниц)
КАРАКОРУМ ЗОВЕТ
Сартак выиграл время: «старая ведьма» и впрямь умерла, – но, увы, на ее место явилась другая, помоложе.
Великий хан Гуюк – сродный брат Батыя, избранный на курултае в 1246 году, процарствовал недолго и умер в 1248 году. Престол его заняла жена Огул-Гамиш, считавшая Батыя главным соперником в борьбе за великоханский престол, а оттого ненавидевшая его не менее Туракины. И даже то, что Батый не явился на курултай и в дальнейшем под любым предлогом отказывался прибыть в Каракорум, при дворе великоханском считали лисьими уловками. Впрочем, Батый и впрямь хитрил, но не с целью сесть на трон в Каракоруме – ему свой Сарай более нравился, – а из естественного желания любого смертного пожить дольше. Он знал: в Каракоруме не только русским яд подносят.
Первое, что сделала великая ханша, – не признала поставленного Батыем Святослава Всеволодича великим князем Руси. И потребовала немедленного приезда в Каракорум Александра и Андрея Ярославичей.
С этим ее велением и прибыл в Новгород посол татарский Каир-бек, передавший проезжую грамоту князю, а на словах совет Батыя: ехать обязательно надо, и ехать через Сарай.
Александр знал, что поездка в Каракорум отнимет у него более года, и это при удачном исходе. А если зовут на расправу, как отца? Впрочем, Каир-бек сказал, что отравительница Ярослава умерла уже. А кто поручится, что не сыщется другая такая же? Во всяком случае, надо быть готовым к худшему. Нет, жене, конечно, нельзя об этом и намекать. А вот посаднику, владыке…
Спиридон принял князя, лежа в постели. Хворал старец. Благословил гостя, перекрестив выхудавшей до прозрачности рукой, велел садиться ближе, дабы голос и слух не напрягать.
– Сказывали мне, князь, как ты папских легатов напутствовал. Славно, славно. Порадовал великую душу пращура своего Мономаха, зрит, поди, сверху, доволен тобой.
– А мне мнится, владыка, огорчается он. Не уберегли мы Русь-то, не уберегли. Теперь вот нас с Андреем в Каракорум зовут. Ясно – не на честь.
– Да, – вздохнул Спиридон, – великое грядет тебе испытание, Александр Ярославич. Венчать тя станут не шапкой Мономаха, но венцом терновым. А ты терпи, сын мой, терпи. Помни, что ты князь русский. Взлети высоко сердцем, обозри с выси Русь несчастную и думай о ней лишь, а не о том, что мы, аки кроты, под носом зрим. Лишь в думе о ней твое спасение и честь.
Спиридон говорил тихо, ласково глядя на князя, и от этого становилось на сердце Александра покойно и благостно.
«И этот уйдет, пока я езжу, – с горечью думал он. – Эвон уж иссох весь. А ведь был мне что отец родной».
Спиридон словно в мысли гостя проник.
– Я уж не дождусь тебя, сын мой. Но помни, как и здесь на земле, так и там у престола господня я о тебе радеть стану, ибо лишь в тебе я провижу спасителя и заступника отчины нашей. В тебе, Ярославич, ни в ком более.
Спиридон умолк, устал говорить, лишь глазами ласкал гостя.
Князь было сделал движение, встать намереваясь, дабы не утомлять хворого, но Спиридон взором умолил: сиди. Потом, погодя, снова заговорил:
– Об одном прошу тя, сын мой, – не дай татарам Новгород на щит взять. Откупайся, отмоляйся, но святую Софию не дай на поруганье. Слышь? Пусть хоть одной святыни русской не коснутся длани поганые. Ибо даже в душе раба, татя свят уголок есть, дотоле он человек. А как Руси быть без сего? С чего ей возродиться в грядущем? От него, от места святого натянется тетива тугая силы народной и сметет нечестивцев.
Столь высоки были помыслы умирающего владыки, что Александр не решился заговорить с ним о суетном: кого за себя оставить, как с семьею быть?
Обо всем этом со Сбыславом Якуновичем переговорил да с тысяцким Микитой Петриловичем. Решено было семью князя оставить на Городище, а Василия Александровича объявить наместником. Конечно, мал он еще решать что-то, но посадник и тысяцкий его именем станут действовать до возвращения князя. А коли бог не попустит воротиться живым князю, то в грядущем стол новгородский сыну его передать, как в лета войдет. А дабы целовали «на всей любви» под образом святой матери богородицы.
Заслыша об отъезде князя, явился на Городище товарищ ратный – Миша Стояныч. Думал – прощаться, оказалось – с советом.
– Яр-рослав-вич, возьм-ми с со-б-бой Л-лучеб-бора.
– Кто это, и зачем он мне?
– Л-лечец прех-хитрый, м-меня п-после л-ледовой р-рати с того с-света воз-звернул.
Дабы не обижать Стояныча, послал князь за Лучебором, дав Мише коней и людей. Думал, через час воротятся, вернулись лишь на другой день. Оказалось, Лучебор – лечец прехитрый жил в веске на рубеже с Псковской волостью. Именно до этой вески довезли в апреле 1242 года умирающего Мишу Стояныча и, сочтя «отходящим», оставили деду Лучебору, наказав схоронить ратника по-христиански. А дед, вместо того чтоб гроб сколачивать, взялся зелье из трав готовить и, уцепившись за искорку жизни, теплившейся в воине, выходил, вынянчил, возжег огнь животворящий.
Увидев Лучебора – седенького старикашку с коробом трав сушеных и зелий разных, вспомнил князь Кузьмиху и по достоинству оценил старания невского героя. Что ни говори, в столь долгом пути лечец – человек не лишний. Сгодится, да не раз еще.
Готовились в дорогу более недели. Почитай, на край света ехать, не забыть бы чего. Помимо десятины, в золото да серебро переведенной, набрали несколько возов подарков. И пищи – муки, медов, рыбы вяленой несколько коробов, сала, луку, чесноку и даже соли несколько пудов. Свежатину придется в пути добывать, где вепря или сохатого завалить, где рыбой разжиться, а где просто купить у хозяина барана или корову. В бескрайних степях и лесах азиатских надеяться кроме как на себя не на кого. Набрали и одежды теплой, зимней, хотя выезжали по теплу еще.
Перед отъездом отслужили торжественный молебен в церкви на Городище, и князь простился с семьей, поцеловал княгиню с дочерью. Княжна Евдокия захныкала – укололась об усы отцовы. Сына Василия, подхватив под мышки, поднял на уровень глаз своих.
– Ну, Василий Александрович, остаешься за меня. Слушайся кормильца с посадником и Данилыча. Худому не научат. Но привыкай и своей головой думать.
– Хорошо, батюшка. Буду думать.
– Научись из лука стрелять, сулицей владеть. Ворочусь – проверю.
Василий обещал все исполнить, и князь, кольнув его в щеку усами, опустил на землю.
У коня, у стремени, стоял его кормилец Федор Данилович. Сам хотел посадить своего воспитанника в седло. Ратными успехами князя загордился кормилец до того, что к старости спесивиться начал. Занедужил тем, от чего ученика своего берег. Потерял почти все зубы, одной кашей пробавлялся, но чем старее становился, тем ревностнее берег и честь и имение князя.
Окромя Александра Ярославича никого из князей в воинской доблести не отличал. И все разговоры начинал с одного: «Вот мой Ярославич…»
Да что старик, сам Александр иногда ловил себя на этом, начиная вдруг: «Вот как-то мы с Данилычем…» – и начинал улыбаться невольно, дивя собеседника неуместным веселием.
Он действительно любил старика нежно, как мать. Наверное, оттого, что тот заменил ему и мать, и отца, и няньку в далекие ранние годы. Был его первым, а оттого и самым памятным наставником.
– Ну что, Данилыч, простимся?
– Простимся, Ярославич, – заморгал часто-часто старик, пытаясь сбить слезу набегавшую.
Они обнялись, расцеловались, князь молвил ему негромко:
– Смотри, Данилыч, чтоб все…
– За дом свой думки не держи, Ярославич, все соблюду, – отвечал растроганно кормилец. – Ты там с погаными полегче, не оплошай.
И хотя обоз был мирным, выезжали в порядке боевом: вперед поскакали дозорные, затем князь с послом Каир-беком, за ними Андрей с Пинещиничем, потом несколько татар – спутников Каир-бека, а далее возы с подарками и прочей поклажей под охраной гриди. В обозе все вооружены, даже Лучебору велено было напялить легкий калантарь [103]103
Калантарь – безрукавый панцирь из листов и блях, связанных кольцами.
[Закрыть]и пристегнуть короткий меч на пояс.
– Ну, с богом, – сказал князь, трогая коня.
Каир-бек покосился на Александра, усмехнулся лукаво и сказал:
– До Итиля [104]104
Итиль – так называли в древности Волгу.
[Закрыть]с твоим богом едем, князь. За Итилем я свой бог звать буду.
– Хорошо, Каир-бек. Пусть будет так. Лишь бы боги наши не ссорились.
XIIЗА ТРИДЕВЯТЬ ЗЕМЕЛЬ
– Ну что, князь Александр, – сказал Батый, отхлебнув кумыса из серебряной чаши. – Ты плохой мне совет дал, в Каракоруме не хотят великим князем Святослава, говорят, стар, моложе надо. Теперь тебе быть все же придется.
– Я сказал тебе о нашем обычае, хан. А все остальное в твоих руках.
– Да, в моих. Но не все, Александр. Не все. Надо мной великий хан есть.
«Но он же умер», – хотел сказать Александр, но смолчал, чтобы не раздражать Батыя, который оказался ныне в подчинении у женщины. И так видно, что ему такое положение не по душе. Еще бы, он – завоеватель едва ль не полумира, имеющий двадцать шесть жен, должен подчиняться жене умершего сродного брата Гуюка лишь потому, что она захватила престол в Каракоруме.
«Нет, он этого долго не потерпит. Наверняка уже задумал что-то, да разве скажет».
– Ныне получишь в дорогу от меня подарки, – усмехнулся Батый. – Теплые козьи шубы, сапоги валяные, малахаи тебе с братом и свите. Покупай на базаре сани, коней татарских и отъезжай в Каракорум. Дорога долгая, Каир-бек будет тебе провожатым.
Когда русские князья удалились, хан сказал Каир-беку:
– Проводишь их в Каракорум ко двору Огул-Гамиш. Найдешь там Мункэ и скажешь ему: брат Бату остается верен тебе, как и прежде, и стрелы у него всегда остры. Повтори.
– Я найду хана Мункэ и скажу ему: брат Бату верен тебе, как и прежде, и стрелы у него остры, – сказал Каир-бек.
– Ты упустил слово «всегда», – заметил Батый.
– … и стрелы у него всегда остры, – повторил Каир-бек.
– Но запомни, Каир-бек, если эти слова услышат другие уши, я велю связать тебя и выбросить на съеденье волкам. Ступай.
Батый не знал грамоты. Да если б и умел писать, вряд ли доверил бы пергаменту то, что задумал. Он затевал тайную охоту, в которой главной добычей был престол великого хана. И добыть его Батый хотел не для себя, а для племянника великой ханши Мункэ, который, в отличие от тетки, любил Батыя и преклонялся перед его военным талантом. Он участвовал в его походе на Русь, вместе с ним захватывал и уничтожал русские города. Разве могла великая ханша предположить, что крепче связывает воинов не престол и милости, а поле ратное.
Если на престол в Каракоруме сядет Мункэ, то хозяином в империи станет Батый. Впрочем, не нужна ему вся империя, с него достанет свободы рук в своих подвластных землях.
Через два дня русские князья выехали из Сарая и отправились по степи прямо на восход. Ехали они на простых санях, запряженных маленькими мохноногими конями, умевшими в любое время года добывать себе корм в степи самостоятельно. Лишь татарин Каир-бек верхом был, словно сросся с седлом.
По совету Сартака Александр оставил в Сарае почти всех своих гридинов.
«Много людей – много корма надо. А с ханской пайцзой вас никто не тронет, разве что волки. Ну да днем они побоятся, а ночевать вы в ямах будете».
Обоз сразу сократился почти вполовину и составил чуть более десяти саней. Эх, если б не везти еще подарки, то и пятерых бы саней хватило. Но без подарков ехать нельзя, без них не только не пустят к ханше, а даже не сообщат ей о прибытии князей в столицу.
Даже вон Каир-бек, имеющий приказ хана сопровождать русских, за все платы требует. Едва выехали из Сарая, он поравнялся с санями, в которых князья ехали.
– Князь Александр, дорога трудный, долгий впереди. Положи мне плату на корм.
– Хорошо, Каир-бек. Сколько?
– За каждый день одну гривну.
– Ого! – не удержался князь Андрей и спросил: – А сколько ж дней нам до Каракорума ехать?
– Дней сто, а может, чуть больше.
– Так куда ж ты столько серебра денешь?
– Не бойся, князь Андрей, – оскалился татарин. – У меня в этой суме бывало столько, что я мог купить весь ваш обоз с люди.
И, хохотнув, ускакал вперед.
– Рожа поганая, – проворчал Андрей, запахивая плотнее шубу. – Ты почему сам не положил ему плату? Сказал бы, хватит тебе гривны на неделю, нехристь.
– Я ведь не купец, Андрей, да и ты не от торгового корня. Разве не заметил: у них кто больше платит, у того скорее дело делается.
– Но они же нас обдерут как липку.
– Верно. Обдерут, – согласился Александр. – Но столы, чай, за нами оставят. И потом, – он покосился на брата, – запомни, серебро все равно дешевле крови. Что до меня, я б все его им отдал без остатка, лишь бы отчину они не кровавили.
Андрей долго молчал, что-то обдумывая, потом, сплюнув, сказал:
– Не понимаю я тебя, Александр. С Орденом как ты славно ратоборствовал. Глядя на тебя, завидовал я: скорей бы вырасти, скорей бы самому на рать. Ну вот вырос, и что? Теперь оказалось, надо не мечом – серебром да золотом отсеиваться. Стареешь ты, что ли?
– Старею, брат, старею, – вздохнул Александр, – через полтора года тридцать стукнет. А ты вот говоришь – вырос и не знаешь, что делать.
– А что ж делать?
– Ну, наперво жениться, Андрей, надо.
– На ком? На ханше, что ли?
Александр засмеялся, толкнул брата в бок.
– А что? То-то бы Руси облегчение сделал. – Потом, посерьезнев, сказал: – Я уж думал об этом, кое-что разузнавал. Хочу посватать за тебя дочь князя галицкого Даниила Романовича.
– Я ж не видел ее.
– А зачем тебе видеть? Девка не старая, пятнадцать лет. А молодые они все красивые. И потом, тесть какой. С королями в родстве, с Миндовгом, да и сам ратоборец славный, и не только ратоборец. У Батыя был, уцелел, мирником его назвался. А сам вскоре его темнику Куремсе славную трепку задал.
– Батый, поди, кается, что живьем его выпустил.
– Не думаю. Батый – воин и мужество даже во врагах чтит. Знаешь, как он печалился, когда Евпатия Коловрата убили, а ведь Коловрат с други своими столько у хана лучших воинов перебил, и даже родственника его Хостоврула зарубил.
– Вот, вспомнил о Коловрате, – сказал Андрей с упреком. – А сам ныне рати бежишь.
– Да, бегу, Андрей, бегу, – вздохнул Александр. – Ибо в рати с татарами пока смысла не вижу. Лишь вред и поношение отчине.
– Эх ты, – сказал Андрей и умолк надолго.
Александр нет-нет да искоса посматривал на брата, на густые брови его, индевевшие от дыхания, и было ему и жаль его, и непокойно на душе. Жаль, что так и не понимает он положение отчины ныне, на рать рвется (молодо-зелено!), и беспокойно, что, заполучив стол от ханши, начнет к рати готовиться. Татары узнают – накажут и убить могут. А как уберечь его от этого, если он старшего брата корит за бездействие?
«Впрочем, как только утвердят меня великим князем, окорочу парня, – думал Александр. – И женить действительно пора. Может, и остепенится, поумнеет».
А конь татарский бежал, пофыркивая, поскрипывали сани, а сзади холодное зимнее солнце опускалось к окоему.
XIIIКАРАКОРУМСКИЙ КЛИН
Во сто дней не управились, прихватили еще две недели, пока увидели впереди Каракорум. Правда, в пути делали недельную остановку-передышку – в городе Омыле на озере Кызыл-Баш. Подправляли сбрую, сани, да и сами поели хоть вареного.
Дабы время зря не пропадало, Александр взялся учить Андрея татарскому языку. Тот вначале упирался: на что, мол, мне это лопотанье, – потом сдался. Деваться некуда, стал учить понемногу и за три месяца кое-что говорить начал, а главное, понимать, о чем говорят.
– Ну вот и славно, – шутил Александр, ставший поневоле наставником. – Поймешь хоть, когда татары пагубу тебе станут готовить. Помолиться успеешь перед смертью.
Вот и показался Каракорум – разноязыкий, разноликий город, где рядом с мусульманскими мечетями была католическая церковь, тут же языческие кумирни, православная церковь. В этом городе все вольны были верить и молиться любому богу, любому идолу.
В Каракоруме четверо главных ворот на четыре стороны света. Никаких стен и укреплений, лишь плетень, обмазанный глиной, окружал его. Да и тот во многих местах разломан, покосился.
– Такой город на щит взять – раз плюнуть, – сказал Андрей.
– Согласен, взять легко. Но как доплюнуть?
Каир-бек приехал с каким-то татарином, в обязанности которого входило принимать и устраивать посольства. Он разместил русских в просторном, но уже потрепанном шатре недалеко от стены, окружавшей ханский дворец, назначил прокорм от имени ханши – пшено, кумыс и мясо без соли. Сказал, что русские князья должны подождать, когда великая ханша сможет их принять.
В долгом пути они уже привыкли к ожиданию, а теперь его скрашивало знакомство с городом, в котором, как нигде более, смешались языки, народы, веры. Колготились бойкие базары у всех ворот, где можно было купить всё – от шубы и коня до меча и раба. Князья в сопровождении гридинов своих ходили по городу, дивились многому, покупали заморские диковинки, пробовали пищу столь крепко проперченную, что во рту словно огнем полыхало.
Но наступил день, в который великая ханша согласилась наконец принять их. Во дворец полагалось идти без оружия, что было несвычно им, привыкшим даже спать ложиться, имея под рукой меч или кинжал.
Александр все же одел под корзно брони, дабы не сверкать бляхами бахтерца при столь унизительном положении. Андрей, напротив, велел гридинам так яро начистить нагрудные зерцала, что в них можно было смотреться.
Перед самым уходом их подошел Лучебор, протянул две кружки князьям.
– Выпейте-ка моего зелья, Ярославичи.
– Что тут еще за бурда? – понюхал Андрей и поморщился.
– Сие есть варево из трав, князь, – отвечал спокойно старик, – на кое и молитовка положена, дабы в гостях уберечь вас от отравы.
– Ты что ж думаешь, нас травить зовут?
– Нет, Андрей Ярославич, не думаю. Но, как у нас молвится, береженого бог бережет. Выпей.
– Давай пей, – сказал Александр. – Старик прав. Забыл про отца?
Питье оказалось столь горьким, что Андрей сплюнул.
– Оно же горше отравы, старик.
– Ништо, Ярославич. Горькое лечит, – усмехнулся Лучебор, забирая кружки. – Зато теперь я покоен за вас, живы воротитесь.
Все было, как и в Сарае, разве что попышнее да стражи побольше.
Дворец, подпертый семьюдесятью резными колоннами, был щедро изукрашен дорогими тканями, золотом, серебром и резьбой по слоновой кости. Сам трон вырезан из слоновой кости и украшен драгоценными камнями.
Одежда ханши, восседавшей на троне, расшита жемчугами и искристыми алмазами. Едва ль не на каждом пальце золотые перстни, на запястьях браслеты. Все блестит, все сверкает во дворце, даже под прищуренными веками монгольской владычицы, кажется, не глаза – алмазы ограненные.
Когда русские князья после вручения богатых подарков, кинутых к подножию трона, после коленопреклонения сели на лавку, стоявшую внизу у начала лестницы, ведущей к трону, ханша спросила:
– Как доехали?
– Хорошо доехали, царица, – отвечал Александр.
– Добрых ли коней давали вам в пути? – спросила ханша опять, глядя уже на князя Андрея.
Вопросы были вроде пустяковыми (так повелевал обычай степняков), но здесь спрашивал не простой степняк – царица, и отвечать ей надо достойно. Даже если в пути случилось что – обида ли, ограбление ли, – здесь о том говорить нельзя было, дабы не оскорбить слух великой ханши.
Было спрошено даже о здоровье «драгоценного брата нашего» хана Батыя.
– Хан Батый крепок, здоров, как и сын его Сартак, – ответил Александр, – и велел кланяться тебе, царица.
– И кого ж из вас он в великие князья прочит? – спросила Огул-Гамиш, тая лукавство в углах губ.
– Хан Батый меня прочит, как старшего в гнезде нашем.
– Хы, – хмыкнула ханша и, облокотясь на резной подлокотник, задумалась.
И хотя здесь много народу: сидят справа от трона мужчины, слева женщины, – все это в основном многочисленная родня ханши, – во дворце тихо, когда царица говорит и особенно – думает.
– А в каком городе у вас великокняжий стол? – спросила Огул-Гамиш.
«Как будто не знаешь», – подумал Александр, но вслух ответил:
– Великокняжеский стол испокон у нас во Владимире, царица.
– А в Киеве разве не великое княженье?
– Верно, царица, Русь от Киевской земли есть пошла.
Ханша опять помолчала, что-то соображая, и вдруг спросила Андрея:
– А ты не хотел бы стать великим князем?
Андрей побледнел, он не ожидал такого поворота.
– Но я младше Александра, – наконец нашелся он. – А у нас не принято поперед старшего.
– Ну, что у вас не принято, то нам не указ, – отвечала ханша. – Отныне станет так, как я захочу.
Она прикрыла глаза, словно думу думать стала. Но Александр понял, что решение у нее уже готово и оно – вперекор желанию Батыя. И все же надеялся, что у ханши хватит ума не являть свой перекор, а скрыть под словесным туманом.
– Ну что ж, драгоценный брат наш решил мудро, – начала медленно Гамиш. – И мы, лишь следуя пользе обоюдной, повелеваем тебе князь Александр, сесть в Киеве, став великим князем всей Руси. А тебе, молодой и воинственный князь Андрей, велим сидеть во Владимире и строго блюсти корысть не только свою, но и нашу.
– Но… – хотел что-то сказать Андрей и тут же смолк, получив от брата тычок локтем в бок: молчи!
Они вместе встали, поклонились ханше и, следуя за татарином-распорядителем, вышли из дворца.
– Ты чего?! – возмутился Андрей. – Она же ни бельмеса не поняла. Ведь великокняжий стол во Владимире.
– Все она поняла, Андрей. Все. Ей надо было вбить клин между нами, и она его вбила.
– Какой клин?
– Али не понимаешь? Я признан великим князем, а стола великого лишен. А ты на великом столе, а не великий князь…
– Но, но… – не смог сообразить сразу Андрей. – Как же с Батыем? Он же… Если меж нами клин, то…
– Верно, и с Батыем решила нас рассорить. Этот клин самый опасный, Андрей. С тобой как-нибудь поладим, а вот как с Сараем быть?
