Текст книги "Александр Невский"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)

XIV
ЧТОБ НЕ СГЛАЗИТЬ

Много еще в Киеве оставалось руин, густо поросших лебедой и крапивой. Строился город медленно. Стены крепости, порушенные во многих местах татарами, не восстанавливались. Что пользы в них, если они не удержали поганых?

Воевода Дмитр Ейкович встретил князя сдержанно, не выказывая особой радости. Оно и понятно, он был старше и, пожалуй, единственным на Руси воеводой, уцелевшим после рати с Батыем. Это давало ему право снисходительно посматривать на других ратоборцев, которые и полона не ведали.

И потом, Дмитр Ейкович более тяготел к галицкому князю Даниилу, тот и ближе был, и, как считал воевода, более способен противостоять татарам, чем князья владимиро-суздальские. Воеводу терзали противоречивые чувства, вполне объяснимые его нелегкой и удивительной судьбой. Поскольку штурм Киева и его падение прошли на его глазах, Дмитр ненавидел татар лютой ненавистью.

Но, когда над израненным воеводой взметнулись кривые кровожадные татарские сабли, именно Батый не позволил опуститься им. Он даровал воеводе жизнь «мужества его ради».

А Ейкович и впрямь дрался отменно, удерживая Киев два с половиной месяца, много долее любого другого русского города. И при всей ненависти к татарам воевода испытывал к Батыю уважение и даже некоторое чувство признательности. Нет, не за свою жизнь, а за умение ценить смелость неприятеля. Не всем сие под силу.

На воеводском подворье, обнесенном крепким высоким заплотом [105]105
  Заплот – деревянный забор.


[Закрыть], встретились князь и воевода. Поздоровались, прошли в широкую, с низкими потолками, горницу, сели к столу, на котором брашно не пышное, но сытное, самое воинское – хлеб, каша да корчага с медом. Дмитр Ейкович прихрамывал (замета от татар) и левой рукой плохо владел – все оттого же.

Узнав, что князь прибыл вступать в свои права на Киев, воевода заметил:

– Что деется! Матерь Руси Киев-град стал разменной резаной. Ныне одного, завтра другого князя.

– А что делать, коли мы у поганых в голдовниках пребываем.

– Знаю, что в голдовниках, а надо б в супротивниках, Александр Ярославич, в супротивниках. Не знаю, как тебе, а мне стыдно в глаза детям смотреть.

– Нет, Дмитр Ейкович, – не согласился князь. – Стыдно тогда станет, когда мы всех русичей татарским саблям иссечь дадим. А поколе на отчине русская речь слышна, мы не стыдиться должны, но силы копить.

– С чего копить-то, Ярославич? Выдь в степь, одни вороны грают, поле орать некому, всех татарин иссек либо в полон увел.

– Знаю. Ехал, видел. На Рязанщине того хуже, Дмитр Ейкович. День проскачешь, живого человека не встренешь. Тишь, запустение.

– Ну вот, сам зришь. А молвишь: силы копить. С чего?

Воевода был прав, и все же князь не мог во многом согласиться с ним.

– Коли силы копить не с чего, Дмитр Ейкович, так с кем тогда супротивничать татарам?

– Да, – вздохнул воевода. – Дона шеломом не вычерпать.

Князь в первую беседу с наместником не хотел власть свою ему выказывать, хотел до конца узнать, чем живет и дышит старый воин. Конечно, на рати положиться на него можно, спору нет, а вот как ныне в этом неустойчивом зыбком мире?

Наконец после хождений вокруг да около князь спросил:

– Так как, Дмитр Ейкович, станешь мне поспешителем? Или нет?

– А что делать, – взглянул ему в глаза воевода. – Ныне ты великий князь надо мной. Приказывай.

– Приказать недолго, – начал говорить князь и умолк на полуслове вдруг, взялся себе меду наливать, словно важней этого ничего не было.

Но воевода уловил заминку и даже, кажется, начал догадываться о причине ее: «Не иначе о Данииле Романовиче вспомнил Ярославич».

– Приказать недолго, – повторил Александр, – но не станешь ли ты, воевода, на Галич оглядываться, у князя Даниила совета испрашивать?

– А что? Даниилу в уме не откажешь, как и в отваге.

– Согласен, Даниил и храбр и умен, но ты забываешь, воевода, что Киев ближе к Сараю, нежели Галич. В Галиче можно не токмо ругать Батыя, но и меч на него точить, а в Киеве?..

– В Киеве и думать о сем не велишь. Верно, Ярославич?

– Верно, Ейкович, верно. Потому как я не хочу Киеву судьбы Рязани. Не могу позволить.

– Ну что ж, раз велишь любой ценой сохранять сии развалины, буду стараться. – Воевода усмехнулся горько. – Тем паче, что ныне из меня воин, как из заячьего хвоста сулица.

«Ну что ж, ругай себя, ругай, старый колчан. Думаешь, я вступлюсь. Не дождешься».

Они молча выпили меду, принялись за остывшую кашу. Александр, проглотив последнюю ложку каши, воскликнул вдруг:

– Да, Дмитр Ейкович, хорошо, что ты напомнил о князе Данииле.

«А я ли?» – подумал воевода, но смолчал.

– Ведь у него дочь на выданье, кажется?

– Да. Устинье Даниловне уже шестнадцать лет.

– А у меня брату Андрею пора приспела жениться. Как думаешь, отдаст Даниил дочку?

– А почему бы и нет? Брачный союз у него с литвой есть, с королем тоже. Почему бы с Суздальщиной не завязать?

– Вот ты приказа просил, – усмехнулся князь. – Вот тебе мой первый: сосватать Даниловну за князя владимирского Андрея Ярославича. Ты с князем Даниилом в старой дружбе, тебе не составит труда.

– За честь спасибо, Александр Ярославич, – ответил серьезно воевода. – Думаю, сия «рать» мне ныне более с руки будет.

– И еще. Венчать будем во Владимире, и венчать станет митрополит Кирилл.

– Но он же в отъезде, в Никее [106]106
  Никея – город в Малой Азии (Византии).


[Закрыть], – напомнил воевода.

– Знаю. Воротится ж он когда-нибудь.

– Воротиться-то воротится, но согласится ли в такую даль ехать?

– Уговорить надо. Тебе не под силу, князя Даниила настрой. Пусть сам его туда привезет. Венчанье, чай, не простое, великокняжеское. И потом, во Владимире с татарской рати, как погиб Митрофан, даже епископии нет. Сие не дело. Стол великокняжеский, и без епископии. Пусть Кирилл своей рукой и рукоположит кого-нибудь из попов.

– Да, тут ты прав, Ярославич.

– Я всегда прав должен быть, Дмитр Ейкович, – засмеялся князь и дружески похлопал воеводу по плечу. – Как-никак, всю Русь мне пожаловали. И ты мое право должен в жизнь проводить.

Улыбался и воевода, вполне довольный, что пришли они с князем к столь мирному и приятному согласию. Но даже он, старый, опытный воин, и помыслить не мог, что скрывалось за сим ясным и понятным решением князя.

А скрывалось за ним дело важное и большое: довольно митрополии в Киеве быть, ныне центр Руси перемещался на Суздальщину. И если митрополит приедет туда на венчанье, то оттуда уж его Ярославич не выпустит. Уговорит, уломает.

Но знать о сем пока он один должен, даже Андрею не будет сказано, не говоря уж о воеводе. Александр знал давно, что в любом деле умолчание – залог верный успеха грядущего. Лишь бы Даниил не догадался, ведь кто-кто, а он тоже не прочь митрополию к себе в Галич залучить.

– Ну, сплюнем, чтоб не сглазить, – сказал князь полушутливо.

– Сплюнем, – согласился воевода.

И они вместе, отворотившись, сплюнули и засмеялись – столь складно вышло, в един миг «тьфукнули».

В един миг, но не в едину думу. Но об этом лишь Александр Ярославич знал.

ХV
СТОЛЕЦ – НЕ ВЕНЕЦ

Пока Александр с Андреем ездили в Каракорум столы делить, их брат родной Михаил Хоробрит прискакал из Москвы со своей дружиной во Владимир и, взошед в сени великокняжеские к стрыю своему Святославу Всеволодичу, молвил без околичностей:

– Ну, стрый, пора и честь знать, слазь с великого стола. Буду я великим. Довольно мне Москвой пробавляться.

Смутился старый Святослав от этакой прыти сыновца своего.

– Но, Михаил, сие не нам решать. Батыю.

– Плевал я на Батыя. Русский стол, русским и решать.

– Ну тогда подождем Александра с Андреем из Каракорума.

– Шибко алкаю ждать их, – усмехнулся зло Михаил. – Отца ждали. Дождались?

– Окстись, Михайла. Зачем беду на голову родным братьям зовешь? Молиться за них надо, а ты…

– Пусть попы да монахи молятся. Давай, стрый, давай по-доброму перебирайся в свой Суздаль, не гневи сердца моего. А то знаешь…

Святослав знал сыновца – на руку скор, на меч того пуще. Ну его от греха, уступил стол «по-доброму», тем более что на подворье дружина Михайлова мечами бряцала, норовя драку затеять. Вот уж истинно, не по родителям гридни – по князю.

Ну и славный пир закатил молодой великий князь во дворце, упоил всю дружину свою, всю прислугу. Позвал и Святослава, не забыл старика, посадил рядом и, обнимая его и тиская, говорил растроганно:

– Не обижайся. Я на тебя сердца не держу. Мне великий стол на что нужен-то… Думаешь, для спеси? Нет, старый, я великим быть хочу, чтоб всех на поганых поднять, всех до единого. А Москва – что? Деревня. Я не хочу, как отец вон, царствие ему небесное, да Александр с Андреем, перед погаными поклоны класть. Русь им запродавать. Я с мечом на них, с мечом.

Опьяневший Михаил уже и любил свергнутого Святослава, лез целоваться к нему, гуслярам велел хвалы петь стрыю. А под конец давай у него прощения просить:

– Ты меня прости, старик. Не серчай. Ладно? Я ведь люблю тебя, ты мне заместо отца ныне. Простишь, а?

И заглядывал с мольбой под седые косматые брови стрыя.

– Ладно. Чего уж. Чай, свои. Бог простит.

– Нет, ты, ты прости, Святослав, – продолжал умолять опьяневший Михаил, словно без этого прощения ему жизни не было.

И когда позже все это вспомнил старый Святослав – и глаза умоляющие, и слова горячие, – понял: чуял сыновец смерть свою. Чуял, оттого и прощение вымаливал.

Недолго княжил Михаил во Владимире. Вскоре пришла ведомость из Москвы: литва волости зорит, оборонить их некому.

– Как некому? – вспылил Михаил. – А я на што?!

Да на конь всю дружину и быстро-быстро побежал ратоборствовать. Ускакал Михаил Хоробрит лихим и красивым, воротился в гробу упокоившимся. Нашла сулица его острая, пронырнула меж блях бахтерца и в сердце уклюнула.

Для князя смерть на рати – куда лучше доля. А все же жаль было Святославу сыновца неугомонного, мало пожившего. Вызвал из Ростова епископа Кирилла и велел отпеть, как по чину положено, великого князя Михаила Ярославича. Положили Михаила рядом с отцом Ярославом в Успенском соборе.

Успокоился Владимир-град после похорон и тризны по великому князю, словно зарницей полыхнувшему и погасшему на тревожном небосводе.

Святослав Всеволодич тихо, без шума, опять на великом столе вокняжился, не свою волю, а ханскую исполняя.

Но, видно, так уж у него на роду было написано: уступать молодым. Воротились из татар сыновцы его Александр с Андреем. Едва взглянув на них, Святослав понял: опять прогонят. И все же спросил, беспокойство тая:

– Ну, что в Каракоруме сказали?

– А то, – отвечал с ухмылкой Андрей, – что староват ты для великого стола, стрый. Староват. Меча в руках удержать уж не в силах.

– Это верно, – улыбнулся жалко Святослав и взглянул искательно на Александра. – Ты уж меня не гони, аки пса, Александр Ярославич, проводи с честью. Вишь, я за стол не цепляюсь.

– Этот стол не мне назначен, Святослав Всеволодич, а вон ему, – кивнул Александр на Андрея, уже прошедшего к стольцу и примерявшегося к нему.

– Как?! – искренне удивился Святослав. – Андрея в великие?

– А что? – крикнул от стольца Андрей. – Али я не гож на это?

– Да как сказать, – замялся Святослав, но все же сказал, что думал: – Одначе, у Александра больше прав отчину наследовать. Он старший – не ты.

– Ну, это не тебе столы меж нами делить, старик, – отозвался холодно Андрей. – Ступай в свой Суздаль и сиди мышкой.

– Ты бы полегче со стрыем, – заметил Александр. – Как-никак он старше тебя в три раза.

– А ты не заступайся, – оборвал его неожиданно Андрей. – Не заступайся, когда… – он побледнел от гнева, – … когда великий князь с кем разговаривает.

– Ты великий дурак пока, – сказал сухо Александр и взял Святослава за рукав. – Идем, стрый, пусть его потешится стольцом.

– Не смей! – крикнул Андрей, сильно стукнув ладонью по подлокотнику стольца.

Но Александр даже не оглянулся, ушел и увел Святослава.

– Не смей! – крикнул еще Андрей, когда дверь уже затворилась, и хотел снова ударить ладонью о подлокотник, но, почувствовав, что в первый раз перестарался, зашиб ладонь, – вцепился в нее горячими губами. Пососал ушибленное место. Злые слезы бессилия душили его.

По дороге из Сарая к Владимиру он думал – стоит ему сесть на отцов столец, как все закрутятся, забегают, ревностно исполняя его веления и желания. Все станет так, как при отце. А что получилось?

Сам же брат Александр первым (первым!) нарушил чин. Обозвал дураком и увел без его, Андреева, позволения из сеней князя Святослава.

«Нет, нет, я тебе этого сраму никогда не прощу. Ишь, не понравилось – не ему Владимир отдали. Завтра же велю, чтоб уезжал в свой Новгород, нечего ронять мою честь принародно. Надо было мне не ждать его в Сарае, пока он в Киев ездил. Надо было одному воротиться, вот тогда б по-иному вышло».

Так думал великий князь Андрей, сидя в одиночестве на стольце. Скрипнула дверь, в сени заглянул Зосима – кормилец его, хотел сказать что-то, но не успел рта раскрыть, Андрей закричал на него:

– Ну что пялишься, дурак! Зови бояр, буду думать с ними.

XVI
НА АНДРЕЕВОЙ СВАДЬБЕ

Даниил Романович – князь галицкий не только дал согласие на брак дочери с Андреем, но и сам вместе с нею пожаловал во Владимир, где доселе никогда не бывал. Привез он с собой и митрополита Кирилла, только что воротившегося из Никеи.

Свадьба предстояла пышная, знатная. Княжна Устинья Даниловна оказалась столь мила и красива, что Андрей одурел от такого счастья и даже мысленно простил Александра, которого так и не смог выпроводить в Новгород, из-за чего успел уже несколько раз с ним поссориться. Александр отправил Пинещинича и даже Лучебора, а сам и не думал уезжать.

На все Андреевы намеки «об осиротевшем Новгороде» старший брат либо отшучивался, либо отвечал: «Тебя оженю и уеду». Оно и впрямь, свадьба князя, да еще родного брата, – причина весьма уважительная, но даже Андрей чувствовал, что не она главная для Александра. Что-то еще есть. Но что?

А помимо свадьбы главной причиной задержки князя был приезд митрополита. Именно его ждал он более всего и заранее обдумывал, где и как расставить силки, дабы уже не выпустить отсюда. И хотя перевод митрополии во Владимир, если бы он случился, был бы более полезен Андрею, Александр не посвящал брата в свои замыслы.

Митрополит Кирилл оказался седым как лунь невысоким старцем, очень живым и подвижным. Князь Даниил Романович, напротив, был высок, широкоплеч, с гордой осанкой и величественной медлительностью в движениях. На загорелом лице два рубца – один от уха до носа, другой от переносья через лоб – славные украшения настоящего воина, полученные на ратях. А их немало выпало на долю мужественного галицкого князя.

Бывает так, встретятся два человека, не успеют и парой слов перемолвиться, а уж почувствуют обоюдную приязнь, столь сильную, что, кажется, и думать начинают одинаково, любить одно и то же и ненавидеть.

Нечто подобное случилось при встрече князя Александра с митрополитом Кириллом. Ласково благословив молодого князя, Кирилл заговорил:

– Много наслышаны мы, Александр Ярославич, о делах твоих во славу бога и земли Русской. И, искренне воздавая должное тебе, зовем иных других следовать примеру твоему.

При последних словах Кирилл с веселой лукавинкой взглянул на Даниила Романовича. Тот, усмехнувшись, пророкотал:

– Уж не меня ль под «других иных» подставляешь, святой отец?

– Кто догадался, тот и признался, князь Даниил. Аль не правда, что ты весьма ласков к папским легатам, кои возле тебя почти не выводятся?

– Ну и что? Уж лучше с Римом дружить, чем с погаными, отец святой. Рим хоть разору не чинит, а при случае может и помочь супротив хана.

– Ой ли, князь! Ничего не скажешь, татаре не мед, но они хоша тела требуют, а Риму душу подавай. Не так ли, Александр Ярославич? – Кирилл взглянул на него поощрительно: дескать, помогай старику, молви слово свое.

– Да, отец святой, татаре хоть в нашу веру не мешаются. Там у себя велят поклониться идолу их, и все. А вот Рим, тот крепко супротив православия стоит, и не только креста, но и меча на него не жалеет. В том пришлось мне убедиться не единожды.

– Вот так-то, князь Даниил Романович, надо блюсти веру нашу, – молвил довольный митрополит, – памятуя, что тело бренно и рано или поздно в прах оборотится. Но душа бессмертна, князь, бессмертна, и ее в чистоте блюсти надлежит истинно православному.

«Ай, умница, старче, – думал Александр, довольный поворотом в разговоре. – Коли ты на нашей стороне, то тебе надлежит у нас и быть».

При первой встрече спору особого не случилось, чай, не для того съехались, но Александр понял, что дело, им задуманное, вполне осуществимо и имеет уже крепкие основания. Митрополит всецело был на его стороне, значит, и уговорить старика будет легче.

Конечно, Даниил Романович, узнав об этом, будет противиться, станет если не к себе в Галич, то уж в Киев обязательно звать митрополита, дабы был он к нему поближе.

И Александр ночи не спал, думая, как бы разделить Кирилла с Даниилом. Конечно, сразу после свадьбы Даниил заспешит в Галич, это ясно. И наверняка станет звать митрополита в попутчики. Как бы сделать так, чтоб Даниил уехал один? Сделать столь искусно, чтобы он не догадался о замыслах суздальцев.

Венчали молодых в церкви Пречистыя богородицы. Кирилл в огромной митре и раззолоченной ризе был столь величествен, что казался и ростом выше и голосом силен. В церковь были допущены только родственники жениха и невесты и самые именитые господа Суздальщины.

После венчанья на тройке лихой и изукрашенной повезли молодых ко дворцу, но, так как он был недалеко, промчали их сперва по улицам города к Золотым воротам и обратно.

Сени не смогли вместить всех приглашенных, потому накрыли столы во дворе. Дабы не было обидно мизинным людям, выкатили на улицу несколько бочек с медом, чтоб мог выпить за здоровье молодых всяк желающий. Таковых сыскалось достаточно. Так что веселие началось не только на княжьем подворье, но и по всему городу: «Долгих лет великому князю и его великой княгинюшке!»

Даниил Романович привез на свадьбу дюжину музыкантов с такими дивными инструментами и таких искусников, что под их плясовую всякому плясать хотелось. И плясали. Плясали во дворе и на улице, куда доносилась благородная нездешняя музыка.

Сразу почувствовав друг в друге людей сильных, но, увы, думающих розно, князья Даниил и Александр стали искать встречи наедине, дабы поговорить и поспорить обстоятельнее.

Уединиться на свадьбе, да еще родных тебе людей, дело нелегкое. Однако при желании часок всегда сыщется.

Даниил и Александр прошли в одну из светелок дворца. Светозар принес зажженные свечи, корчагу с сытой и ушел. Они остались одни, устало опустились на лавку: Александр слева от переднего угла у окна, Даниил – справа и тоже у под оконницы. Помолчали. Наконец Александр вздохнул:

– Жаль, ни отец, ни мать не дожили до сего дня.

Даниил на это ничего не сказал, а помолчав несколько, заметил:

– Далеконько теперь моя Устиньюшка жить станет. Может, уж и не увидимся с ней.

– Почему? Будет мирно – через год-другой может и наведаться в дом родной.

– Мира не будет, князь Александр, – сказал уверенно Даниил. – Откуда ему взяться, коли татаре к Руси присосались, как клещи к коню.

– Это верно, Даниил Романович, – согласился Александр. – Одначе конь с клещами упившимися живет и бегает. Да еще как.

– Тебя послушать, князь Александр, ты вроде и доволен этими клещами.

– Отчего ж? Просто терплю сие.

– Вот и плохо, что терпишь. Забываешь главное предназначение князя, Александр, – работоборство.

– Это если рать победная, Даниил Романович, – заметил сухо Александр. – А с татарами вот скоро тридцать лет ратоборствуем, а где она, победа? Хоть одна? Где?

– Рано или поздно будет.

– И я верю, что будет. Но уже не при нас, Даниил Романович. Дай бог, если наши внуки управятся с погаными.

– А нам, стало быть, сидеть сложа руки. И ждать. Так?

– Отчего ж сложа руки? Поту и нам достанет, надо Русь из пепла поднять, обустроить, сил накопить.

– А ведомо тебе, князь Александр, что юный князь Козельска захлебнулся в крови, когда татаре город взяли и вырубили всех?

– Знаю.

– И этого не хочешь отмстить татарам?

– Не то молвишь, князь. Я не хочу, чтоб вся Русь вот так захлебнулась в крови, Даниил Романович. И навсегда исчезла бы, как то царство тангутов. Звать ныне к мщению русичей – это звать их к гибели.

Даниил поднялся с лавки, хрустнув суставами, прошелся взад-вперед, потом остановился перед Александром.

– Я мнил союзника в тебе найти, Александр Ярославич, оттого и на родство пошел.

– И с уграми и с литвой поэтому ж роднишься?

Даниилу почудилась насмешка в вопросе.

– А что? Я готов с чертом породниться, абы на татар силу поднять. Я-то, поди, лучше тебя знаю, что это такое – татары.

– Это верно, Даниил Романович, – с готовностью согласился Александр. – Ты и на Калке с Чингисханом ратоборствовал и с Батыем успел копья преломить. Если по правде, я даже завидую тебе. Но скажи, чем все кончилось? А тем, что ты у Батыя в мирниках числишься, а еще вернее, в голдовниках.

– Ничего. Это я пока силы сбираю, наступит час – ударю.

– Ну ударишь. Ну и что? Обессилеешь и вновь на колени? Думаешь, мне не хочется с ними в поле сойтись? Но что я выставлю ныне? Пять, ну десять тысяч ратников. А они? Они в десять, в двадцать раз более. Пойми меня, Даниил Романович, Русь еще от той рати не отдышалась. Ты ж ехал через наши земли, ты ж видел, что мы во прахе ныне пребываем.

– Все видел я, князь Александр. Все. Оттого и мщения жажду Александр взял корчагу, налил сыты, отхлебнул несколько глотков, спросил Даниила:

– Будешь пить?

– Нет. Не люблю сладкого.

– Да, – улыбнулся Александр. – На нашу жизнь одно горькое господь уготовил. Что делать, в рождении своем не мы вольны, всевышний. Я так мню, Даниил Романович: приспеет час, породит Русь князя столь великого, как пращур наш Мономах. Породит. Вот он и отмстит тогда за все поганым – и за захлебнувшегося в крови князя козельского, и за нашу горькую жизнь. В сие верю свято, сим и живу, Даниил Романович.

– Эй, Александр, я думал, найду в тебе воина, а ты… – князь Даниил замешкался, подыскивая слово, не ласковое, но и чтоб не очень обидное. – …а ты ныне, аки монах, веришь лишь в светлое воскресение.

Александр засмеялся, поперхнувшись сытой, закашлялся. Откашлявшись, сказал:

– Хорошо хоть напомнил ты мне, Даниил Романович, о святых отцах. Надо будет митрополита в Новгород довести, пусть рукоположит мне нового владыку. Помер мой Спиридон, помер. Царствие ему небесное, – перекрестился Александр. – Вот мудр был старец и поспешитель мне верный.

– Ну что ж, без владыки церковного, конечно, сиротеет город, – согласился Даниил и, подойдя к столу, неожиданно налил себе сыты. Но лишь усы в нее умакнул, поморщившись, оставил кружку.

«Не нравится, – подумал Александр. – Так ли изморщишься, узнав после истинную причину задержки митрополита».

Александр почувствовал на душе внезапное облегчение. Еще бы, сколько ночей голову ломал, придумывая, как удержать митрополита, не отпустить с Даниилом. И вот нежданно-негаданно прояснило в един миг. И от кого? От самого ж Даниила.

– Светозар! – крикнул он.

Слуга явился на пороге.

– Светозар, принеси князю квасу хлебного, да по-ядренистей чтоб.

– Хорошо, Александр Ярославич. Сейчас.

– Вот квасу – выпью, – улыбнулся Даниил. – А то что-то в глотке, как в печи, после хмельного.

Александр тихонько посмеивался, поглядывая из-за кружки на высокого гостя, тот тоже улыбался в ответ, даже не подозревая о настоящей причине веселья хозяина. Думал, смеется присловью его о пересохшей глотке.