Текст книги "Александр Невский"

Была зима. Золотая Орда кочевала на полудень, ближе к морю. Александр Ярославич ехал на санях, кутаясь в теплую шубу, за ним тянулся обоз с подарками, запасами пищи, слугами. Ехали довольно скоро, почти не останавливаясь. Этому способствовали ямы, устроенные на всем пути следования, где содержались запасные свежие кони. Стараниями Светозара на очередном яме коней быстро меняли, и обоз тотчас отправлялся дальше. Случалось, за ночь проезжали два-три яма, и князь узнавал об этом, лишь проснувшись поутру.

«А ведь славная придумка – эти ямы, – думал он. – Что ни говори, а татары умный народ… Взять те же пороки или огонь, из труб вылетающий… Все искусно исхитрено, и учиться у них есть чему. Жаль, князья наши чванятся: да чтоб я, христианин, учился у поганого?! А что? Коли поганый тебя искусней, отчего б не поучиться. Зачем пользу свою упускать? Не наука б татарская, еще неведомо, взяли бы мы Дерпт на щит, как-никак там три стены, и все неприступные».

Мысли текли неспешные, времени для них в пути много было, иногда, раздваиваясь, начинали спор неслышимый: «Что татар хвалишь? Зверье и есть зверье. Что искусники – так они ли? Огонь, из трубки вылетающий, сказывают, от греков взяли. Пороки для них римляне придумали. Украшения и дворцы им русские искусники творят. Эвон наш рязанский Косьма самому великому хану трон изладил. А ты хвалишь, а еще русский князь».

Когда затекали от сидения ноги, обутые в валяные сапоги, он вылезал пройтись немного. Шел возле саней версту-другую, потом опять садился, и возница подхлестывал коней, переводя с шага на слынь.

Попробовали один раз заночевать в яме, состоявшем из нескольких избушек и сарая для коней. Но блохи так и не дали никому уснуть. С того раза спали на ходу в санях, закутываясь в тулупы и шкуры.

Сарай – столицу Золотой Орды отыскали в низовьях Волги, почти у самого моря, уже пред зимним Николой. Остановились в русском лагере, и Александр сразу же отправился к епископу Митрофану. Русская церковь, разрешенная год назад ханом, мало чем отличалась от татарских кибиток. Так же была взгромождена на колеса, и лишь вверху над крышей высился деревянный крест, выкрашенный позолотой, а другой, немного поменьше, был приколочен над входом. Здесь, в этой кибитке, Митрофан и отправлял всю церковную службу – крестил, венчал и отпевал православных, которых жило немало в Сарае.

– Небось, святой отец, скучаешь по переяславскому храму, – сказал Александр, осматривая убогую обстановку церкви и сбрасывая шубу.

– Да как сказать, сын мой, – почесал переносье епископ. – Слов нет, тот храм богат и красно изукрашен, но этот зато для русичей, в Орде проживающих, – прибежище для их душ страждующих. Единственное, сын мой, а для многих и последнее. И потом, – Митрофан испытующе взглянул гостю в глаза, – там я был лишь приходу надобен, здесь – всей Руси. Вот и служу ей, многострадальной, чем могу и как умею.

– Спасибо, отец Митрофан. За Русь спасибо. Не слыхал ли, зачем звал меня хан? Не за баскаков ли откупщиков ответ держать?

– И за баскаков тоже, сын мой, – вздохнул епископ.

– Значит, и еще за что-то, коли говоришь так.

– Есть и еще что-то, пожалуй, пострашнее баскаков, – отвечал раздумчиво Митрофан, оглядывая свою церквушку.

В церкви кроме них никого не было, но за плетеной стенкой слышался чей-то голос, уговаривавший коня: «Ну-ка не уроси, не уроси. Вот так. Умница». Митрофан заговорил, понизив голос:

– Ты же знаешь, сын мой, у татар войско более чем наполовину из народов покоренных составлено. Берке хочет ратью на арабов идти и позвал тебя, дабы ты дал ему русский полк в поход.

– Только этого не хватало русичам, – возмутился Александр и вскочил с лавки. Плетеный пол, прикрытый кошмой, гнулся и скрипел под его ногами, церквушка раскачивалась. Митрофан с затаенной тревогой наблюдал за этим, потом не выдержал:

– Сядь, сын мой. Успокойся. А то заутреню мне негде служить станет.

Князь опять сел рядом с епископом.

– Спасибо, отец Митрофан, что предупредил.

– Для того и предупредил, сын мой, дабы ты заранее подумал, что отвечать хану станешь на это. Подумай, сын мой, подумай.

– Подумаю, отец святой. Но ведь и ты, наверное, уже думал. А? Вижу по глазам, думал. Ну! Подскажи князю неразумному.

– Зачем ты так на себя, сын мой? Не надо. Ты великий князь Руси и сам себя тож уважать должен. Верно, думал я. И вот чем, мне кажется, тебе отговариваться надо, сын мой. Ты скажи ему: мол, Русь и так вся твоя, хан. Ему такое слышать приятно будет. Да. И вот, мол, если мы уведем войско на арабов, то Русскую землю тут же Орден или свеи к рукам приберут. Понял?

– Понял, отец святой. Славная мысль у тебя.

– Налегай на то, – мол, твою, хан, землю приберут. И что, мол, ты и войско для того держишь, чтоб его ханские владения боронить.

– Тут он меня уест, отец святой: мол, земли мои боронишь, а вот откупщиков наших перебили всех.

– На сие молви ему, что-де русичи издревле привычны дань русским князьям давать, а на чужих, да еще не их веры, ополчаются сразу. Что, мол, делать – привычка. И вот тут-то проси у него право сбора «выхода» воротить князьям русским.

– А ведь верно, отец Митрофан, – улыбнулся Александр и, хлопнув ладонями по коленям, хотел опять вскочить, но воздержался. – Ведь и я ж над этим всю дорогу думал. А раз и тебе и мне одно в ум пало, стало быть, того и надо держаться.

– Учти, сын мой, ему это выгодно, хотя наверняка скрывать станет.

– Почему?

– Потому что откупщики великоханскими были и платили в Пекин великому хану. Он, Берке, из-за этого в ссоре с Хубилаем. Что-то я не заметил печали при дворе, когда весть пришла, что на Руси баскаков перебили. По-моему, Берке даже злорадствовал. Но от тебя скрывать станет, дабы не показать распри их внутренние. Ты же знай и на уме держи, сын мой, – перегрызлись поганые.

Долго сидел Александр Ярославич у епископа, слушая его речи великомудрые и радуясь, что не ошиблись они с митрополитом, назначая в Орду Митрофана. Был он прост и мудр. Впрочем, Александр давно научился дураков по одной замете определять и нередко ближним своим воеводам говаривал: «Спесив. Значит, дурак». Крепко в нем уроки кормильца Федора Даниловича засели, поучавшего не однажды: «Спесь пучит, смиренье возносит».

Хан Берке принял его на третий день после приезда. Все было, как и ранее: несли хану подарки, проходили меж огней, очищаясь от злых мыслей. Лишь одно было не так: не кидали ныне подарки в огонь. Ни одного. И князь подумал: «Видно, оттого, что меньше их стало. В Пекин больше уходит. Вот и решили, что духи без подарков обойдутся».

Берке сидел на троне в дорогом шелковом кафтане, подпоясанном золотым поясом, с колпаком на голове. Бородка реденькая, лицо желтое, оплывшее от излишеств в пище и питье. Недовольно хмурясь, спросил князя:

– Как же случилось, Александр, что ты позволил избить всех откупщиков?

– Я был в отъезде, хан, когда стряслось это. Дочь выдавал замуж.

– За кого?

– За князя витебского Константина.

– Сколько ей лет?

– Пятнадцать уже.

– Хэх, – оживился Берке. – Мог бы и со мной посоветоваться. Может, я б ее за своего сына взял. Отдал бы? А? – Хан испытующе смотрел на князя.

– А почему бы и нет? Если б ты, Берке, прислал ко мне сватов, как сие водится на Руси, я бы отдал.

– За некрещеного-то?

– А разве долго окрестить? Вон твой сыновец ныне в Ростове живет и уж Петром прозывается. Христианин. А жена князя Глеба, Неврюевна, тоже со крестом ходит. Наша вера в свои объятья хоть кого пускает.

– А в резню Петра не щекотали ножом?

– Нет. Он же христианин, – отвечал твердо Александр, хотя знал, что Петр спасся благодаря попу, спрятавшему его в алтаре.

По тому, как Берке спокойно ушел от разговора об откупщиках, князь убедился, что хану действительно они безразличны.

– Я знаю, хан, ты доверяешь мне, – сказал Александр полуутвердительно, дабы заставить поддакнуть Берке.

Но тот смолчал, хотя головой кивнул утвердительно.

– … А посему хочу просить тебя доверить мне сбор «выхода» для тебя.

– Тебе? – расширил удивленно глаза хан.

– Да. И мне и другим князьям, которые заслуживают твоего доверия. Я бы каждый год в серпень [111]111
  Серпень – август.


[Закрыть]привозил «выход» к твоему двору.

– Почему именно в серпень?

– Это последний месяц года на Руси. И ты, Берке, станешь получать «выход» без всяких усилий с твоей стороны.

– Что ж, Александр, ты хорошее дело предлагаешь. Я подумаю.

– Подумай, хан, сколько выгодно это будет для тебя. Не надо слать баскаков, откупщиков. В назначенный месяц «выход» будет поступать прямо в Сарай к твоему порогу.

– Я подумаю, – повторил хан.

Александр догадался, отчего Берке не спешит с ответом. Ведь баскаки, ездя по Руси, не только собирают дань, но и следят, чтоб она не усиливалась, ибо лишь в ослабленной стране можно безнаказанно хозяйничать чужеземцам.

– Но, Александр, я звал тебя не о «выходе» говорить, – помолчав, заговорил Берке. – У меня есть более важные дела. В грядущее лето я хочу пойти войной на Хулагу [112]112
  Хулагу – внук Чингисхана (хан а 1256–1265).


[Закрыть], и ты должен дать на этот поход русский полк с хорошим воеводой.

«Вот оно, начинается», – подумал Александр, но резко отказываться от похода не рискнул. Берке не любил явных возражений.

– Вряд ли от русского полка будет польза в жаркой стране, хан.

– Почему?

– Привычка, Берке. Русичи лучше переносят холод, чем жару, потому как родятся и живут в полуночной стороне. И потом, русскому полку хватает дел на заходней стороне твоего улуса.

Берке выслушал, не перебивая, а потом сказал с раздражением:

– Ты, князь Александр, хитрый как лиса. Я обещал подумать над твоей просьбой. А ты иди и подумай над моим велением. Ступай.

Берке даже махнул рукой, махнул столь пренебрежительно, что и князю, и всем присутствовавшим при разговоре стало ясно: хан разгневан непослушанием своего вассала.

Александр Ярославич понял, что гордыня царственного татарина уязвлена была двумя просьбами. Он не мог позволить себе дважды уступить русскому князю.

«И зачем я вылез сразу с двумя слезницами? – корил себя Александр, удаляясь из дворца. – Надо было с «выходом» в другой раз прийти».

Но делать было нечего. Сказанного не воротишь, как и стрелу, пущенную из лука. Стрела устремилась в цель. Попадет ли?..

Хан Берке рассердился всерьез. Он не звал к себе Александра ни через неделю, ни через месяц. А когда истомившийся ожиданием Александр Ярославич послал Светозара просить разрешения выехать домой, ему было отказано. Явившийся от хана посыльный передал дословно слова своего повелителя: «Хан дивится, князь, твоей неблагодарности. Тебя кормят, людей твоих тоже, к работе не понуждают, что ж тебе еще надобно?»

– Мне надобно ехать к моему столу, – отвечал князь, едва скрывая раздражение.

– Хан велит гостить тебе, князь Александр, – отвечал, криво усмехаясь, посыльный. – Разве тебе не нравится наше гостеприимство?

Вскоре ему была прислана кибитка, в которой он должен был жить и кочевать с Ордой.

– Худо, сын мой, – сказал епископ Митрофан. – Кибитку хан дарит тому, кого хочет держать при себе.

– И долго может держать?

– Долго. Иногда до конца жизни.

И потекли долгие, тягучие дни, недели, месяцы почетного плена. К весне Орда повернула на полуночь, в этом многотысячном сонмище кибиток, медленно переваливаясь на кочках и выбоинах, ползло и жалкое жилище великого князя Руси Александра Ярославича.

Раза два один из темников хана приглашал его на ловы, но он отказывался, ссылаясь на немочи. Что-то не тянуло его на татарскую охоту, где нередко сводились счеты с людьми, неугодными хану.

Так в безделье и бесплодном ожидании прошла весна, минуло лето. Вместе с отлетавшими птицами повернула на полудень и Орда. Начинались осенние ветры и дожди. Приближалась годовщина его плена, а хан словно забыл о нем. Одно утешало: здесь, в самой Орде, он знал все, что затевалось ее хозяином. Почти все.

Сонгур – обрусевший половчанин, давно уже живший у татар и нередко служивший добрую службу русским князьям, добросовестно пересказывал Александру все, что удалось узнать при дворе хана. Не бескорыстно, разумеется. Князь сам нацелил Сонгура на главное, чем должен был интересоваться его добровольный лазутчик: не собирается ли рать на Русь?

И Сонгур, появляясь в княжьей кибитке, всегда начинал с одной и той же фразы: «Все вельми добро, князя». Оба – и князь, и половчанин – знали, что это означало: Русь пока в безопасности.

Но ни обстоятельные пересказы Сонгура, ни мудрые речи епископа Митрофана не могли утишить боль сердца о далекой отчине. Она являлась ему в зыбких снах, то в образе младшего сына, то бушующим вече, то скорбной улыбкой жены. Она пролетала в холодной синеве неба грустной стаей журавлей.

Черная тоска навалилась на Александра Ярославича когтистым коршуном и ее отпускала ни днем, ни ночью.

Подули с полуночи холодные и резкие, как нож, ветры, принесли снежную круговерть. Проснувшись как-то утром, Александр почувствовал вдруг железную тяжесть рук и ног и не смог подняться с ложа.

– Светозар, – позвал он и удивился голосу своему, севшему до шепота.

– Что, Александр Ярославич? – явился перед ним слуга.

– Светозар, кажись, захворал я. Укрой меня потеплее и вели изладить сыты медовой, да погорячее чтоб.

– Где ж меду взять, князь? Может, кумысу согреть?

«А и право, где ж он тут меду возьмет», – подумал князь и сказал:

– Ладно. Пусть хоть чай изготовят. Кумысу не надо, душа отвратилась от него. Не приемлет.

Светозар сложил на князя все шубы, но тот не мог согреться и под ними. Митрофан пришел, пощупал рукой лоб больного, повздыхал тихонько, а выйдя из кибитки, сказал Светозару:

– От скорби занемог великий князь. Пойду к хану молить за него.

Что говорил епископ хану, никто так и не узнал, но на другой день от Берке посыльный пожаловал, принес пайцзу на дорогу.

– Хан передать тебе велел, князь, что над просьбой твоей подумал и решил по-твоему сделать. «Выход» теперь сам станешь собирать, а баскаков меньше вполовину посылать станем, дабы тебе помогали. И велел еще хан, чтобы полки твои заходние рубежи улуса стерегли. Можешь ехать теперь к своему столу, и пусть хранят тебя твои боги.

За год думанья хан лишь одну просьбу удовлетворил – сбор «выхода» отдал в русские руки, хотя и под надзором баскаков. О второй просьбе и словом не помянул, а облек ответ на нее в собственное веление: пусть «полки русские заходние рубежи улуса стерегут».

Но ведь именно об этом и просил его русский князь.

«Бог с ним, – подумал устало Александр. – Важно, что отмолил я русичей от службы татарской».

Как положено в таких случаях, он передал хану благодарность за его великодушие и, велев одарить посланцев, отпустил его. Собираться велел скоро, выезжать немедля.

Епископ Митрофан, пришедший проводить князя, благословив, сказал:

– Ништо, сын мой, отние ветры овеют ноздри, и оклемаешься. С тоски твоя хворь, с тоски.

Слуги вынесли князя из кибитки на руках, уложили в сани, заботливо укрыли тулупами. Было ему несвычно в этаком бессилии пред народом являться. Шапку велел на самые глаза надвинуть и ехать скорей, скорей…

Останавливались только для смены коней, гнали и днем и ночью. Снег то таял, то сыпал вновь. Александру Ярославичу не лучшало, и, когда по утрам Светозар справлялся о здоровье, он одно шептал: «Гони, гони шибчее. Не хочу на чужбине помирать».

В Нижнем Новгороде Светозар отыскал лечца, тот, осмотрев князя, не советовал дальше ехать.

– Надо его в тепло, в духмяный пар, да сыты на меду липовом, да нутряным жиром грудь растирать, – наставлял он.

Светозар хотел делать, как лечец советовал, но великий князь не разрешил останавливаться. Сыту выпил и велел ехать.

Но после Нижнего Новгорода стало хуже ему. Светозар, ехавший в одних санях с князем, то и дело склонялся над хворым, стараясь по дрожанию век ли, дыханию определить состояние. Увидел, как зашевелились губы, крикнул вознице: «Стой!» Склонился ухом к самому лицу князя.

– Что, Ярославич? Что ты сказал?

– Помираю… Завези куда-нито в избу, – прошептал Александр, не открывая глаз.

Впереди виднелись монастырские стены.

– Давай во двор, да живо, – велел Светозар вознице.

Это был Городецкий Федоровский монастырь. Вдоль высоких стен промчались к широким воротам. Въехали внутрь ограды. Монах, спешивший закрыть ворота, отпрянул в сторону от храпящих коней.

– Где настоятель? – спрыгнув с саней, налетел на монаха Светозар.

– Он в трапезной.

Настоятель, узнав, кто пожаловал в их монастырь, засуетился было: как бы достойнее принять гостя.

– Да выкинь все из головы, отец, – осадил его Светозар. – Плохо князю, до чести ль ему!

Пока Светозар искал настоятеля, пока втолковывал ему, что и как, слуги уже внесли князя в ближайшую келью, положили на широкую лавку у печи. Более здесь ложа никакого не было, да оно и не полагалось монахам. Стены голые, облезлые, в переднем углу крохотный образ, да и тот без лампадки.

Когда Светозар с настоятелем вошли в келью, великий князь дышал тяжело, часто, прерывисто. Горело две свечи – одна у изголовья, другая на припечке.

Он глазами, затуманенными болезнью, звал Светозара. Тот наклонился к нему: что?

– Вели постричь… хочу в ангельском образе пред всевышним явиться… пусть Алексием нарекут.

Он хотел видеть, хотел слышать этот обряд – пострижение в ангельский образ, – но сознание ускользало, как вода из ладони. Он, не видя, слышал, как клацнули ножницы у уха, и, словно молнией, вырвало из памяти сорокалетней давности картинку: епископ Симон постригает его, посвящая в воины. Но тогда была радость безоглядная, безоблачная, ныне ж свинец в груди, железо в голове расплавленное. И тоска такая, какой никогда еще не было.

– Что? Что станет?.. – зашептал он.

Светозар, стоявший на коленях около, жадно ловил слова, пытаясь смысл угадать за ними.

Неслышно приоткрылась дверь, явившийся монах что-то шепнул настоятелю. А он наклонился к Светозару, заговорил негромко:

– Там князь Василий, сын великого князя. Он у нас живет. Просится проститься с отцом. – И уже громче, дабы и великий князь слышал: – Пусть простит отец сына.

Светозар понял: все-все слышал умирающий, но говорить трудно ему, заглянул князю в глаза, спросил взглядом же: «Ну как?»

Прикрыв глаза, качнул головой великий князь отрицательно: «Нет!»

– Нет, – сказал громко Светозар. – Великий князь не желает видеть князя Василия.

Настоятель хищной птицей склонился над ложем умирающего, заговорил с жаром:

– Но сие не по-христиански, отец Алексий. Надо прощать всех, надо быть человеколюбивым. Ведь чадо ж твое! Заклинаю тебя! – настоятель сплел в просительном жесте пальцы рук. – Заклинаю! Прими! Прости. Облегчи душу.

В последнем усилии больной открыл глаза, взглянул почти с ненавистью на настоятеля, прохрипел явственно:

– Н-нет! Прочь!

И тут же впал в беспамятство. Светозар покосился на настоятеля, все еще стоявшего около лавки.

– Послушайся, отец святой, оставь в покое его, – попросил он с наивозможной мягкостью.

Настоятель вышел, но тут же явился другой монах, возжег у образа лампаду и стал тихо читать молитвы.

Александр дышал часто, тяжело. Светозар сидел около, не сводя глаз с больного. Временами он, как в воду, окунался в сон (сказывались бессонные дорожные ночи), но тут же просыпался в ужасе, что мог не увидеть или не услышать чего-то от умирающего.

Где-то за полночь дыхание больного стало тише, и вдруг он открыл глаза и произнес тихо и внятно:

– Что станет с Русью?.. Господи, что с Русью?

Это были последние его слова. Вскоре дыхание остановилось, и в келье стало тихо как в могиле. Но недолго так было – зарыдал, стеная, Светозар.

Так ноября 14 дня 1263 года умер великий князь Руси Александр Ярославич, прозванный в народе Невским. «Закатилось солнце земли Суздальской», как воскликнет вскоре митрополит Кирилл. И не было кому принять крест тяжелый из рук его охладевших.

И никто не знал тогда и провидеть не мог, что лишь младший сын Даниил, который при отце только ходить учился, за лавки держась, что именно он, не сохранивший в памяти даже обличье отца, поднимет этот крест тяжелый и понесет дальше.

Именно Даниил Александрович поймет думы и чаянья своего великого родителя и станет служить делу его верно и бестрепетно.

ХРОНОЛОГИЯ ЖИЗНИ И КНЯЖЕНИЯ АЛЕКСАНДРА ЯРОСЛАВОВИЧА (НЕВСКОГО)

1220 год

Рождение князя Александра Ярославовича в семье великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича.

1228 год

Вместе с братом Федором оставлены уехавшим во Владимир отцом «княжить в Новгороде».

1236 год

Начало самостоятельного правления.

1239 год

Женился на дочери полоцкого князя Брячислава – Александре.

1240 год

15 июля – разбил шведское войско Биргера на реке Неве.

Декабрь – удален из Новгорода, не сойдясь с городским вече в методах управления.

1241 год

Весна – вернулся в Новгород, вскоре выбил немцев из захваченных ими Пскова и Копорья.

1242 год

5 апреля – Ледовое побоище. Убедительная победа в этом сражении остановила тевтонскую экспансию на северные земли Руси.

1246 год

Поездка в Орду для получения ярлыка на великое княжение в Киеве (там не обосновался, жил в Переяславле и Новгороде).

1251 год

Мирный договор с Норвегией.

1252 год

После разгрома татарами брата Андрея Александр сел во Владимире.

1256 год

Попытка шведов отнять у Новгорода Финское побережье и ответный поход Александра в шведские земли.

1258 год

Подавил бунт в Новгороде против татарских сборщиков дани.

1259 год

Новый бунт. Война с Ливонией.

1262 год

Взятие русскими Дерпта (Юрьева). Антитатарский бунт во владимирских землях. Александр в Орде улаживает дело, проявив себя достаточно тонким дипломатом.

1263 год

В Городце принял монашество под именем Алексия и вскоре умер.