Текст книги "Александр Невский"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 41 страниц)

VI
ГДЕ ПРИЯЗНЬ – ТАМ И МИР

Федор все еще болел. И хотя жара у него уже не было, чувствовал он большую слабость и с ложа не поднимался. Ухаживала за ним Прасковья, вынянчившая обоих княжичей и оттого считавшая их почти своими родными детьми.

Когда Александр ворвался в покои, Прасковья кормила Федора с ложечки.

– А ну, – закричал Александр, пряча за спиной что-то, – угадай, что тебе стрый [40]40
  Стрый – дядя по отцу


[Закрыть]прислал?

Федор улыбнулся над наивностью брата. У самого под кафтаном сияет новенький бахтерец, а он спрашивает, что прислано брату. Ведомо и дураку – то же самое.

– Ты зачем так кричишь? – корила нянька Александра. – Братец еще слаб.

Но Александр уже развернул перед Федором подарок великого князя, на все лады нахваливая бахтерец:

– В нем ни стрела, ни меч не страшны. Потом мы с тобой на мечах рать устроим.

Он кинул тяжелый бахтерец прямо брату на грудь. Прасковья ахнула:

– Ты что ж это творишь?! Да он едва от смертыньки вырвался, а ты на него железы кидаешь.

Федор жалко и беспомощно улыбался. Ему и самому хотелось бахтерец примерить, но слабость не давала ни головы, ни рук поднять. Прасковья, поставив чашку на стол, сбросила бахтерец на пол.

– Окаянный мальчишечка, – ворчала она. – Как рожен, так и заморожен.

Однако Александра это не смутило. Он соскучился по брату и очень хотел его порадовать чем-нибудь. Он выбежал из покоев и скоро воротился с клеткой, в которой сидел сорочонок.

– Вот. Видал?

– Мало их у нас по лесам скачет, – проворчала Прасковья.

– Так это ж ученая! Она может на плечо сесть и… сидеть.

Александра сердила непонятливость няньки.

– Вот, зрите, – сказал он и, открыв клетку, стал звать сорочонка, хлопая себя по плечу: – Фьють-фьють, лети сюда. Ну!

Сорочонок, крикнув, вылетел, но полетел не на плечо княжичу, а прямо в окно. С лета он ударился о прозрачную слюду и камнем упал на подоконник.

– Ратми-и-р! – закричал Александр.

На этот крик вбежал в покои мальчишка. Александр молча указал на окно, где лежал бездыханный сорочонок. Ратмир подбежал, поднял сорочонка, приставил клюв к своему рту.

– Ничего, ничего, – успокаивал он княжича. – Очухается. Так уж бывало.

Первой пришла в себя Прасковья.

– Эт-та что? – спросила она строго, имея в виду невесть откуда свалившегося юного челядина. – Княжич болеет, а сюда все, кто похощет, то твари какие-то, то…

– Полно, нянька, – перебил Александр. – Это все мое и покои мои. А ты… ступай в свою светелку.

Прасковья не ожидала такого ответа. Давно ли на руках дите качала, портки на него надевала, и вот благодарность. Обидно няньке такое слышать. Поднялась с ложа Федора, заспешила к двери.

– Пойду скажу княгине.

Феодосья Игоревна, узнав о прибытии младшенького, толком и не слушала, о какой там обиде девка толкует. Поспешила из своего терема в покои к детям. На ходу Прасковью спрашивала:

– Ну как Федюшка?

– Да ничего вроде, только слаб после хвори.

– Вели кухарю отварить для него малины с медом.

– …А он меня так-то и выгнал, ступай, мол, в светелку свою, – пыталась Прасковья обиду высказать.

Но княгиня ровно и не слышала.

– Лечцу вели, чтоб никуда не смел отлучаться, – наказывала она девке. – Ежели узнаю, что вдругорядь на ловы убег, велю высечь. Слышишь?

– Скажу, скажу, Феодосья Игоревна.

Когда они поднялись по деревянным ступеням к покоям княжичей, княгиня не дала Прасковье перед ней дверь открыть.

– Погоди. Я сама.

Уж очень хотелось ей увидеть сыновей в их детском общении наедине, а не на виду у родителей или челяди. Ох, как она боялась отчуждения между братьями. Знала, хорошо знала Феодосья Игоревна, как легко неприязнь в детстве приводила взрослых княжичей к братоубийству.

Она осторожно потянула на себя дверь. Навесы, смазанные по велению кормильца свиным салом, не скрипнули, и, оставаясь незамеченной, княгиня увидела милую сердцу матери картину. Александр, усадив брата в постели, тесно прижался к нему и поддерживает сзади, обнимая правой рукой. А Федор, восторженно улыбаясь, кормит из своей чашки сорочонка, который норовит влезть прямо в чашку, чем сильно веселит княжичей. Тут же у ложа стоит мальчик из мизинных людей и поддерживает трепыхающегося сорочонка. Княгиня видит его впервые, но, к удивлению Прасковьи, этим не беспокоится. Так и не вошла Феодосья Игоревна в покои к детям, не захотела веселью их мешать. Тихонько двери притворила и пошла вниз по ступеням, кивком головы велев девке за собой следовать.

Во дворе увидела Федора Даниловича, шедшего от конюшни к ее терему. Издали еще поклонился кормилец княгине.

– Здравствуй, Феодосья Игоревна!

– Здравствуй, здравствуй, Данилыч. Как съездилось?

– Спаси бог, княгиня. Хорошо. Ярослав Всеволодич велел поклон передать и вот грамотку.

Федор Данилович достал из калиты пергамент, свернутый трубочкой, подал княгине. Она развернула лист и тут же читать начала.

– Господи, до коих пор литва Новгородскую землю разорять будет, – сказала княгиня, дочитав грамотку.

– До тех пор, пока новгородцы князя доброго не призовут и не токмо крест ему целовать станут, но и слушаться его не прекословя, – отвечал Федор Данилович.

– А кого, ты думаешь, они звать должны?

– По всему им лучше Ярослав Всеволодич подойдет. Храбр, смел и в рати с литвой смыслен и удачлив. Да и полки у него добрые.

– А пошто ж они все Михаила Черниговского к себе на стол зовут?

– Больно ласков с ними. А кому потачка не льстит? Да разве княжить можно так? Он небось набежал к ним, наговорил с три короба, а на стол не сел, у меня, мол, свое гнездо родное – Чернигов. Не успел туда уехать, а тут и литва набежала. Дары сбирал, не отказывался, а на рать Ярослав иди. А?

– Он разве один пошел на литву?

– Нет, с ним еще ржевский князь и торопецкий Давид.

– А Михаил? – удивилась княгиня. – Он-то что?

– Кто словом скор, тот в деле не спор. Я же сказываю, Михаил дары сбирать горазд.

– Охо-хо, – вздохнула о муже Феодосья Игоревна. – Все рати да рати. Дома, почитай, и не живет, сердешный.

– С одиннадцати лет так вот, все в седле да в бронях, – поддакнул кормилец.

– Федор Данилович, – взяла княгиня его ласково за рукав. – Вели молебен отслужить у Спаса, чтоб счастья и удачи ему и полку его.

– Хорошо, княгиня. Сегодня же велю твоим именем. Как Федор-то? Я еще не был в покоях.

– Слава богу, получшало. Но слаб еще. А что за отрока ты привез им?

– То великий князь Александру подарил вместе с бахтерцом. И Федору бахтерец послал.

Княгиню новость эта озаботила.

– Стало быть, Федору только бахтерец в дар? А младшему еще и мальчишку?

– С сорочонком, – подсказал Федор Данилович.

– Еще с сорочонком. Так меж братьями недолго и неприязнь посеять.

Федор Данилович понял, чем озабочена княгиня, успокоил ее:

– Нет, Феодосья Игоревна, он справедливо одарил обоих, – каждому по бахтерцу. Александр сам еще и сорочонка попросил. А великому князю к лицу ли такой малостью одаривать, он и велел к сорочонку мальца пристегнуть.

– Ну что ж, коли так, Федор Данилович, подыщи и для Феди мальчишку с тварью какой-нито.

– Мудрое решение, – не удержался кормилец от похвалы. – У меня есть на примете мальчишка из нашей челяди. Так что за него и плата не потребуется. Вот с тварью труднее.

– Ты поищи, поищи, Данилыч. Нельзя в детях из-за такой малости зависть пробуждать.

Вечером поздним Феодосья Игоревна, велев Прасковье ложе свое готовить, отправилась к сыновьям. Застала там Федора Даниловича, уже уложившего княжичей в постели и собиравшегося гасить свечи.

– Не гаси, Данилыч. Я после сама потушу.

Она осмотрела покои. Александр, кажется, спит уже, только Федор глядит матери навстречу тихо и ласково. На полу, в ногах у ложа Александра, прикрытый старым корзном, спит, свернувшись клубочком, мальчик возраста княжичей.

Заметив взгляд княгини, кормилец молвил виновато:

– Ничего не мог поделать, княгиня. Александр хотел его даже к себе на ложе взять. Может, тихонько разбудим да вон?

Но Александр вдруг, не открывая глаз, сказал полусонно:

– Я те дам «вон». Слышь, Данилыч?

– Спи, спи, Ярославич. Никто, никого… Спи.

Княгиня улыбнулась, подошла к младшему, поцеловала его в лоб, перекрестила:

– Спи, сынок. Никто слугу твоего не тронет.

Александр вздохнул глубоко и облегченно. Он большим напряжением не позволял себе спать, дабы Данилыч не выдворил из покоев Ратмира. Слова матери успокоили его, и дальнейшее слышал он в полудреме, погружаясь в вязкий и сладкий сон.

– Пусть мальчишка около привыкает, – сказала княгиня.

– Верно, – легко согласился кормилец, – вырастет рядом, будет, как пес, предан.

Переговариваясь так, они и не подозревали, что «пес» не спит вовсе. Как было уснуть Ратмиру сразу на новом месте, в покоях княжеских, да еще при споре, поднявшемся вокруг него. В душе его благодарной зрела любовь к своему юному господину, единственному его покровителю и защитнику в этой новой и необычной жизни. Он уже сейчас готов был кинуться за него на кого угодно, чтобы доказать свою преданность и любовь. И даже пренебрежительное слово «пес», оброненное господами, не обижало Ратмира, а, наоборот, тешило. Он-то знал, что у человека нет преданней твари, чем собака. И если ему, Ратмиру, выпал удел быть при князе, он будет самым преданным другом.

Ратмир слышал, как, попрощавшись, ушел кормилец. Как княгиня сама потушила свечи, оставив только одну, и долго сидела у постели больного сына. И когда уже уснули оба княжича, она вдруг зашептала над старшим заговор, и Ратмир, слушая жаркие эти слова, начинал и к ней – матери своего господина – ощущать теплое чувство уважения и благодарности.

– … А буде мое слово сильнее воды, выше горы, тяжелее злата, крепче горючего камня, могучее богатыря, – шептала истово княгиня, и сладкий сон накатывался на Ратмира под этот шепот. – … А кто вздумает моего дитятку обморочить, тому скрыться за горы высокие, в бездны преисподние, в смолу кипучую, в жар палючий…

Ратмир уже не слышал, как потушила княгиня свечу, как вышла.

VII
«САМ ВЫНОШУ ЯСТРЕБА…»

Дружинников Федор Данилович оставил в веске. Он знал: много народу – только дичь пугать. Взяли с собой лишь Сбыслава да ловчего. У ловчего к седлу была приторочена ловушка для птиц – кутня. Клетку с воробьями вез Ратмир. Ловчий, хорошо знавший эти места, ехал впереди, за ним княжич с Ратмиром, следом – кормилец со Сбыславом. Сбыслав и кормилец были хорошо вооружены.

У Александра под кафтаном дареный бахтерец, на поясе кинжал, к седлу приторочены лук и туло, полное стрел. Хотя ничего из этого сегодня и не нужно было, кормилец всячески поддерживал в княжиче желание быть всегда вооруженным, готовым к бою. А после прочтения рассказа летописи о гибели Андрея Боголюбского кормилец заметил, как мальчик стал даже прятать на ночь под подушку кинжал.

«Пусть привыкает, – думал с удовлетворением кормилец. – И осторожность, буде время, сгодится». Он-то знал, что никто на детей не покусится, тем более что двор охранялся преданной младшей дружиной князя. Но привычка быть всегда оружным для русского князя очень нужна, и чтобы она крепче была, воспитать ее надо с детства.

Ловчий выбрал веселую, солнечную опушку леса. Спешился и сразу стал отвязывать от седла кутню.

Едва Александр остановил коня и приготовился спрыгнуть, как у стремени оказался Ратмир.

– Давай пособлю, князь.

Ратмир поймал ножку в мягком сафьяне и помог княжичу спуститься на землю. Тот сказал с укором:

– Ты хоть на людях не лезь с этим. Сам соскочу.

– Скачи, – пожал плечами Ратмир. – Только какое тогда будет у людей почтение к тебе, князю?

– Это отчего?

– Оттого, что князь, как смерд простой, будет влезать да слезать с коня.

– Ишь ты, – княжич с любопытством посмотрел на Ратмира, словно впервые его увидел.

Кутню устанавливали все, даже княжич принял участие. Его очень заинтересовало устройство ловушки. Воробьев, привезенных в клетке, ловчий поместил в среднюю часть кутни. Потом насторожил дверцы.

– Ну вот, – сказал он. – Дело за ястребом.

Александр внимательно осмотрел настороженную кутню, обошел ее вокруг. Кормилец подошел сзади, положил ему руку на плечо:

– Зри, Ярославич. Какая ястреб птица! Умная, храбрая, а вот такую ловушку ума недостает облететь.

– У старого ястреба достает, – сказал ловчий. – В кутню только молодые и попадаются.

Федор Данилович даже не оглянулся на ловчего, но сказанное ему понравилось.

– Слыхал? – спросил он негромко Александра. – И в нашем ратном деле можно в такую кутню угодить к поганым, что и святые не помогут.

Александр поднял на кормильца темные задумчивые глаза, спросил:

– А если поганые?

– Что «поганые»? – не понял кормилец.

– Если поганые в нашу кутню, а не мы к ним?

Кормилец даже крякнул от удовольствия.

– Это, пожалуй, лучше будет!

Приятно Федору Даниловичу, что поучения его не пропадают даром, что посевы добрые всходы дают.

Отъехали недалече. Коней привязали под дубом, сами залегли в траве. Ловчий, полулежа на боку, нет-нет да вытягивал шею, кутню высматривал.

– Ну как? – спрашивал Александр.

– Пока пусто, княжич. Да ты не волнуйся, поймаем ястреба. Воробьи сразу зашумят, как попадется.

Потом, покусав травинку, ловчий молвил:

– Поймать немудрено. А вот выносить его, наторить…

– Я выношу, – вызвался Ратмир.

– Ты? – покосился недоверчиво ловчий. – Совладаешь ли?

– Он умеет, – сказал Александр. – Сороку ж наторил.

– Ястреб не сорока. А потом кто с ним на лов ездить станет?

– Я. – Александра даже удивил такой вопрос. – А что?

– Лучше б тогда тебе и натаривать, княжич. Птица привыкает к тому, кто ее вынашивает. Впрочем, и человек так же.

– А что? И выношу!

Федору Даниловичу разговор этот не понравился. Он же хотел ястреба для Федора поймать. У младшего сорока есть, так старшему бы ястреба добыть. Надо было еще до лова об этом сказать, а теперь, когда младший навострился на ястреба, недолго и рассердить отрока.

– Ну, будет. Не поймали – ощипали, – проворчал кормилец, досадуя более на себя самого.

Вдруг на опушке всполошились, закричали истошно воробьи. Ловчий вскочил.

– Есть! Попался, – и побежал к кутне.

Все кинулись за ним. В боковой клетке кутни бился красно-рябой ястреб. Несмотря на нежданный плен, глаза его горели боевым азартом. Испуганные насмерть воробьи сбились к противоположному углу внутренней клетки, писком своим возбуждали голодного ястреба.

– Клетку! Скоро! – скомандовал ловчий, открывая дверцу кутни.

Ратмир кинулся бегом к коням. Клетка висела на луке его седла. Еще издали он увидел, что конь его отвязался, но, к счастью, ушел недалеко. Пасся тут же. Когда Ратмир стал подходить к коню, тот неожиданно зашагал от него.

– Кось, кось, дурень, – упрашивал Ратмир, двигаясь за ним.

А конь косился на хозяина и, дразня его, подпускал на несколько шагов, а потом, фыркнув, словно в насмешку, уходил. Ратмир начинал волноваться, так как знал, что его ждут.

– Кось, кось, миленький. Коза ты драная, – ругался Ратмир, но ругался ласково, надеясь, что конь все равно не понимает. – Кось, кось, чтоб тебе вороны печень съели.

Миновав опушку, конь вдруг сразу остановился, захрипел и стал вскидывать вверх голову. Из-за густой высокой травы Ратмир не видел, что задержало коня. Ему важно было ухватиться за повод. Поэтому Ратмир осторожно подкрался к коню, определил на глазок, где в траве находится конец повода, кошкой прыгнул туда и схватил его. Конь, напуганный таким резким движением, захрапел, поднялся на дыбки.

– Но-но! – закричал уже по-хозяйски мальчик, натягивая повод. Хотя копыта двигались где-то у головы, Ратмир знал – конь не ударит. Он действительно опустил передние ноги, но по-прежнему возбужденно храпел, тряс головой.

– Ну чего ты, чего? – гладил ласково горячие ноздри Ратмир. – Успокойся, дурачок. Успокойся.

И тут, готовясь влезть в седло, мальчик краем глаза заметил что-то темное в траве. Он присмотрелся – и вздрогнул от испуга. Там лежал убитый человек. Ратмир так взволновался, что никак не мог поймать рукой стремя. Наконец поймав его, вполз на седло, ударил пятками в бока. Вылетев на опушку, конь помчался, направляемый мальчиком, прямо к людям.

– Где ты пропал? – встретили Ратмира упреком. – Клетку давай.

С ходу осадив коня, Ратмир, задыхаясь, крикнул, указывая назад:

– Там… голова… [41]41
  Голова – так называли раньше убитого; головник – убийца.


[Закрыть]там в траве.

– Врешь! – встрепенулся Федор Данилович.

– Ей-богу, – перекрестился Ратмир.

– А ну кажи, – кормилец решительно направился к коням.

– Клетку-то, клетку, – кинулся за Ратмиром ловчий. Догнал его и, поняв, что мальчик ничего не соображает сейчас от испуга, сам отцепил клетку от луки седла. Побежали к коням и княжич со Сбыславом, оставив ловчего одного управляться с ястребом и кутней.

Убитый лежал лицом вниз. Из спины его торчала сулица. Кровь, залившая холщовую рубаху, давно запеклась и почернела.

– Поверни лицом, – велел Федор Данилович Сбыславу.

Сбыслав соскочил с коня, засуетился, схватил убитого за плечи.

– Господи помилуй, – перекрестился Федор Данилович.

Княжич побледнел, но смолчал. Федор Данилович слез с коня, внимательно осмотрел почерневшее лицо убитого.

– Нет, не наш, – и, отойдя назад, приказал Сбыславу: – Скачи к ловчему. Пусть немедля бежит в веску и приведет сюда старосту и трех смердов да наших с пяток пусть позовет.

Кормилец отъехал с мальчиками на середину поляны. Спешились. Вскоре воротился Сбыслав и привез с собой ястреба в клетке.

Сбыслав спутал всех коней, снял со своего седла лук. Подошел к сидящим в траве, положил оружие и с удовольствием сам растянулся на земле.

– Благодать.

Кормилец не разделял восторга дружинника.

– Ты наказал ему, чтоб скоро?

– Да все створил, как велел, Федор Данилович. Чего уж ты? Тут до веси рукой подать, мигом прибегут.

– Ох, господа, – перекрестился кормилец, – упокой душу раба твоего, как звать, не ведаю.

Глядя на него, перекрестился и Ратмир, все еще не пришедший в себя от испуга. Только княжич, придвинув к себе клетку с ястребом, внимательно рассматривал пернатого пленника. Ему было и жаль его (экий красавец в неволю попал!), и радостно от мысли, что он станет обладать такой дивной птицей, что она будет послушна ему и преданна.

– А как его вынашивают? – спросил Александр, ни к кому не обращаясь.

– О-о, на это дело терпения много надо, – отвечал Сбыслав. – Достанет ли у тебя, Ярославич?

Александр покосился на дружинника, раздул ноздри, упрямо отрезал:

– Достанет. Я же спрашиваю: как надо вынашивать?

– Это, княжич, тебя ловчий научит, он по этому делу мастак. Мое дело – лук да стрелы.

Александр обернулся к Ратмиру, дернул его за портки.

– Ты, чай, ведаешь, как вынашивать?

– Ась? – встрепенулся пригорюнившийся Ратмир.

– Я спрашиваю: ты знаешь, как вынашивать?

– Любая тварь ласку да заботу любит. Станешь сам кормить да холить, он и привыкнет.

Кормильцу не понравились такие речи, он заворчал:

– Сам носи, сам корми. Он кто? Али у него слуг мало? Вот ты и выносишь, – обернулся к Ратмиру.

– Я? Мне это даже любо, – искренне признался Ратмир.

– Я сам выношу, – твердо сказал княжич, и всем стало ясно, что так оно и будет. Александр уже почувствовал свою власть над людьми и, когда ему было надо, употреблял ее, не оглядываясь даже на кормильца.

– Хорошо, хорошо, – уверил его кормилец. – Вернемся домой, и ловчий расскажет и покажет.

Вскоре из-за леска появилось около десятка верховых.

Как и наказывал Федор Данилович, ловчий привел старосту, трех жителей вески и пять княжих дружинников. Смерды внимательно осмотрели убитого. Дружинники с коней не слезали.

– Ваш? – спросил смердов Федор Данилович.

– Нет, – замотал головой староста. – Сей муж неведом нам.

– Но земли эти вашей веси?

Староста переглянулся со смердами, почесал затылок.

– Чего уж там. Наша земля.

– Тебе, конечно, ведомо, что за голову на вашей земле отвечаете вы же, – начал Федор Данилович как по писаному. – Ищите головника.

– Где ж его взять нам? – вздохнул староста.

Кормилец заранее знал ответы смердов, но для предъявления иска надо было соблюсти порядок.

– Тогда будете платить в пользу князя дикую виру [42]42
  Вира дикая – денежная пеня за убийство; вирник – сборщик виры.


[Закрыть]в сорок гривен.

Услышав это, староста вздрогнул и закрутил головой, словно петля ему шею сдавила.

– Помилуй, боярин. Где ж мы столько кун изыщем?

– То не мой злой умысел, – сухо ответил Федор Данилович. – «Русская Правда», по коей наши пращуры жили, так велит. И тебе сие ведомо не хуже моего.

– Вот напасть-то, – вздыхали смерды и староста.

– Не доглядишь оком, доплатишь боком, – отвечал холодно боярин. – Благодарите бога, что этот человек не из княжеских, а то б в два раза более вира поднялась. – Он обернулся к дружинникам, позвал: – Станила, подь сюда.

Молодой дружинник соскочил с коня, подошел к боярину.

– Вот вам вирник, – представил его смердам Федор Данилович. – Всю виру ему заплатите. А дабы не тянули, с ним еще трех отроков я оставлю. И запомните, вирнику надлежит семь ведер солоду, туша баранья, каждый день по две курицы, а хлеба и пшена вдосталь. Все по «Правде».

– О Господи, – закрестились испуганно смерды я горестно головами закивали. – За какие грехи нам напасть сия?

– Это не все, – поднял руку кормилец, требуя внимания. – Кони их на полном вашем прокорме… Овсяном.

– Мать пресвятая богородица! – завздыхали смерды.

– Вот так, – кормилец широко перекрестился. – Аминь!

Он наклонился к княжичу, полуобнял его ласково.

– Все мы с тобой по «Правде» содеяли, Александр Ярославич. Теперь и домой можно. Дай бог засветло добежать.

И они направились к коням. Следом шел, едва сдерживая радость, Станила. Он загодя подсчитывал, сколько перепадет в его калиту от дикой виры: «От сорока гривен двадцать рез! [43]43
  Резы – излишки, проценты.


[Закрыть]Это станет, это будет… Ох господи, никак от радости сосчитать не могу. Это будет восемь гривен! Этакое счастье подвалило. Восемь гривен!»

Станила почувствовал, как у него при мысли этой даже руки задрожали. «Господи, хоть бы скорей уезжал боярин. Не дай бог передумает».

За Станилой понуро плелись смерды. Староста исподлобья смотрел в спину боярину, думая о нем зло: «Твой бы приговор да тебе же во двор». И тут боярин остановился и обернулся. Староста напугался: уж не услышал ли он думы его.

Да вот еще что, – крикнул кормилец. – Голову земле предайте.