Текст книги "Александр Невский"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)

– А ну-ка, давай руки-те.

– Так Ермила не велел связывать, – напомнил Ратмир.

– Цыц! Ермила твой дурила. Али я не зрю, что ты за птаха. Улизнуть думаешь? Дудки.

Завернув Ратмиру руки за спину, он связал его крепко лыком, хлопнул по спине и молвил уже без злобы:

– Вот так-то вернее.

Потом молодой парень принес еще туес с водой, напоил из своих рук Ратмира, поплескал на лицо Сбыславу и ушел.

Ратмир сел подле лежащего Сбыслава и наконец огляделся. Находились они под толстой старой березой. Далее за кустами угадывались верхушки шалашей, откуда наносило дымком и жареным мясом. С другой стороны за березой видна была изгородь из жердей. Оттуда слышалось фырканье коней. И по всему этому Ратмир понял, что находятся они посреди лагеря збродней. Собралось их тут немало, и все, видимо, были из беглых. Кузнец Ермила, судя по всему, был здесь за вожака.

К пленникам долго никто не подходил, хотя где-то рядом по кустам нет-нет да прошныривал збродень. Сбыслав тяжело дышал, что-то булькало и хрипело у него в горле, но сознание не возвращалось.

Лишь к вечеру, когда захолодало, он сначала как-то затих, а потом открыл глаза.

– Пить, – прошептал он тихо. – Пить.

Ратмир был связан и ничем не мог помочь товарищу, но он тут же вскочил на ноги и закричал:

– Эй, вы, кто тут есть! Слышите? Вы что? Оглохли?! Эй!

– Ну чего развопился? – появился наконец из кустов молодой парень.

– Напои его. Пить просит. Скорей, пока в сознании.

Парень взял туес в левую руку, правой приподнял голову раненому. Сбыслав пил долго и жадно, но как-то неумело. Он кашлял, захлебывался и опять припадал к туесу. Много воды лилось мимо. Наконец он обессиленно откинул голову. Оставив почти пустой туес, парень ушел.

Больше до самой ночи к ним никто не приходил. Уже в темноте Сбыслав позвал слабым шепотом:

– Ратмир, приклонись-ка ко мне. Слышь?

– Что, Сбыслав, плохо? – придвинулся вплотную Ратмир.

– Слушай, брате, – зашептал жарко Сбыслав. – Мне уж аминь. Я ведаю, молчи. Не перебивай. Христом богом прошу тебя: беги. Беги хоть ты.

– Но я же связан.

– Чем?

– Лыком. Этот черт долгобородый так стянул – длани затекли.

Сбыслав промолчал. Ратмир думал, что убедил его в бесполезности побега, но Сбыслав просто собирал остатки сил.

– Давай сюда руки, – наконец решительно прошептал он. – Ко мне, ко рту. Я перегрызу лыко.

– Ты же ранен. Тебе нельзя…

– Не отнимай у меня сил. Слышь, давай руки, прошу тебя.

Ратмир повернулся к Сбыславу спиной, придвинулся. Скрежеща зубами от боли, Сбыслав повернулся набок, цепко схватился горячей рукой за стянутые руки Ратмира. Об одном думал сейчас Сбыслав – не потерять сознания и помочь, в последний раз помочь товарищу.

Он долго возился за спиной Ратмира, сопя и постанывая. И грыз, грыз по слою, по ниточке. Ратмир чувствовал ладонями горячие губы его, и сердце мальчика сжималось от жалости.

И вот путы спали, руки свободны. В тот же миг Сбыслав, опрокинувшись на спину, опять потерял сознание.

Ратмир в темноте осторожно нащупал и приподнял ему голову, положил к себе на колени. Затем, протянув руку, взял туес с водой и стал тонкой струйкой лить на лицо раненому. Вода вскоре кончилась, а Сбыслав по-прежнему тяжело дышал в беспамятстве.

Склонившись к самому лицу умирающего, Ратмир тихо и горько заплакал. Так, скрючившись над ним, он сидел долго, не шевелясь и едва дыша. Наступило какое-то забытье, похожее на тяжкий сон. Он очнулся от тихого шепота Сбыслава.

– Что, брате? Что? – отозвался взволнованно Ратмир.

– Приклонись ближе. И слушай, не перебивая.

Шепот был тих и слаб и походил скорее на тихий шелест листвы. Ратмир прижался ухом почти к самым устам товарища.

– Бежать надо сейчас, ночью… Кони где-то рядом. Хватай любого – и гони куда угодно. Слышь, не ищи пути, ищи сперва спасения. Ночью только и ускачешь. Днем догонят, не на коне, так стрелой. Скачи, родимый. С богом. Слышь, беги. Не теряй время.

– Но как же ты? Как тебя…

– Я все, брат… Я уже скоро. Поставь мне в Спасе за упокой свечу… Княжичу поклонись.

Ратмир медлил, он не мог так просто оставить товарища, не хотел, хотя знал – надо уходить. А Сбыслав гнал, торопил:

– Скачи, слышь, скачи… Хочу при жизни слышать и знать, ушел ли ты. Ну!

Наконец Ратмир решительно прижался щекой к мокрому лицу товарища, прощаясь с ним, и поднялся.

Он крался в темноте по кустам, чутко прислушиваясь и едва дыша. Пойманным перепелом билось сердце в груди, сотрясая все тело и, казалось, нарушая тишину вокруг. Мальчик направился в ту сторону, откуда доносилось фырканье коней. Конь – вот его надежда и спасение.

Вскоре Ратмир уперся в изгородь, которую видел еще днем через кусты. Он пролез под жердь и оказался в ограде, где в центре вкруг вороха свежескошенной травы грудились кони.

На другой стороне ограды, едва мерцая, горел маленький костерок. Там, как догадался Ратмир, коротали ночь сторожа. К ужасу своему, он обнаружил, что все кони в загородке были без уздечек и седел. Тогда он пошел вдоль изгороди, надеясь наткнуться если не на уздечку, то хотя бы на висящее путо или кусок веревки. Тщетно.

Ратмир совсем было отчаялся, но тут за изгородью, как раз против костра, он увидел трех коней под седлами. «Значит, сторожат трое», – сообразил Ратмир. Привязанные к ограде с наружной стороны, кони дружно хрумкали щедро сваленную им под изгородью траву.

Ратмир прокрался к коням. Затаился, соображая, как быть дальше. Слишком близко находились сейчас сторожа. Костерок их горел в нескольких шагах. Стоит только вскочить в седло, как они тут же это обнаружат и могут достать даже сулицей.

Выбрал он для себя крайнего коня, но, прежде чем отвязать повод, решил хоть немного задержать будущую погоню. Для этого, перегнувшись через жердь, осторожно снял с двух других коней уздечки и перебросил их внутрь ограды. Как и полагал он, кони, освободившись от уздечек, не ушли от корма, а даже наоборот, засунули морды еще глубже в сено.

После этого Ратмир отвязал «своего» крайнего и потянул повод, увлекая коня идти вдоль изгороди. Конь пошел с неохотой, видно, не хотелось ему уходить от корма и от дымка, отгонявшего гнус.

– Антип, – донеслось от костра, – никак, твой рыжий отвязался.

– Вот холера! – заругался Антип. – Куда прешь? Тпру!

Ратмир, двигаясь за изгородью, быстро уводил коня в темноту и уже слышал, как, грязно ругаясь, бежал сзади Антип.

«Пора», – решил Ратмир и, кинув повод на гриву, прыгнул на верхнюю жердь изгороди, а с нее – в седло. Поддав коню пятками, хлестнул его промеж ушей концом повода.

– Та-ать! – завопил сзади Антил! – Держи-и-и!

Конь бежал, унося Ратмира в темноту. В какое-то мгновение Ратмира больно ударила в грудь большая ветка, едва не выбив из седла. Тогда он пригнулся к самой гриве коня, не переставая торопить его пятками. И тут обнаружил накинутую на переднюю луку плеть. Он схватил ее и так перетянул коня, что тот взвился и наддал ходу.

Не зная расположения лагеря, Ратмир помчался не от него, а через него. Это он понял, когда вдруг услышал крики впереди, с боков. Кто-то бросился ему наперерез.

– Стой!

Увидев, как кричавший протянул руки, пытаясь схватить за узду коня, Ратмир изо всей силы наотмашь ударил плетью по этим рукам. Збродень отпрянул, а Ратмир пронесся мимо.

Вихрем промчался он через всполошившийся лагерь и углубился в лес. Две или три стрелы, пущенные на авось, пропели где-то вверху. «Мимо», – радостно отметил Ратмир, начиная верить в свое спасение.

Он гнал и гнал коня, хотя лагерь збродней был далеко позади. Ратмир опасался погони и поэтому не позволял себе остановиться на миг, чтобы прислушаться. Он знал одно, если нагонят – убьют.

«Вперед! Вперед! Жить! Жить!» – стучало радостно в груди, и уже не верилось в возможность смерти.

XXII
ВСЕ НА КРУГИ СВОЯ

Ярослав Всеволодич вместе с сыновьями стоял у окна, тронутого инеем, и наблюдал, как шествуют новгородские послы к крыльцу.

– Ишь ты, повырядились. На брюхах-то шелк, а в брюхах-то щелк! – язвил князь. – Притекли опять к нашему порогу, голубчики.

– Неужто звать нас приехали? – спросил Александр.

– Михаил-то от них еще летось утек. Поди, совсем передрались, перецарапались без князя-то. Перышки друг другу повыщипали.

Князь не мог скрыть торжества по этому поводу. Он прошел к столу, пригласив и детей за собой.

– Сядем-ка, головушки золотые, и явим вид, что мы о них ни сном ни духом не ведали и что нам они нужны как зайцу сулица.

Послы явились в сени, сбросив за дверями свои дорогие шубы.

– Здравствуй, светлый князь! – приветствовали они, низко кланяясь. – Здравствуй вместе с наследниками своими, на радость нам и спокойствие.

– Ишь ты, – прищурился Ярослав, не сочтя нужным отвечать на приветствие. – Давно ль я в радость вам стал?

– Не поминай старого, князь, – молвил старший посол. – Что было, быльем поросло.

– Ну а чего ж тогда опять по морозцу да по снежку прибежали? Чай, сызнова опростоволосились?

– Чего уж там, – замялся посол и, чтобы угодить князю, молвил: – Твой верх, Ярослав Всеволодич, твой.

Но Ярослав, вдоволь наслушавшийся за свою жизнь лести, менее всего на это внимание обратил.

– Мой, сказываешь, стал? – переспросил он посла. – А то вашим боярам невдомек, что он, верх-то, всегда мой был. Как бы вы ни крутили, все приходит на круги своя.

– Эдак, эдак, – вздохнул посол.

– И пока землю Русскую терзать будут, без князя ей не обойтись. Вот и думаю я, дел ратных не токмо мне и детям моим, а и до скончания света всем хватит.

Посол слушал князя, кивая головой, заранее соглашаясь с его изречениями.

– Ну чего раскивался, аки конь в жару? – нахмурился князь, заметив это движение. – Где у тебя слезница боярская?

Посол с облегчением полез в калиту. Читать с готового оно легче, чем слушать князя да еще впопад отвечать ему. Вынув грамоту, он развернул ее и начал торжественно:

– «Великомудрый наш князь Ярослав Всеволодич…»

– Почему «наш»? – перебил Ярослав. – Ваш князь Михаил вкупе с Ростиславом.

– Но, князь, Михаил уже с лета аки отбыл, обещал войско привести, да так ни его, ни войска нет доси. А что до Ростислава, так его на Николу отпустили новгородцы.

– Ах, ах, – всплеснул насмешливо руками князь, – какой град сей: тот ему князь не такой, этот не эдакий. А слыхал ли ты, что Святослав вашим послам в свой час молвил на приглашение?

– Не ведаю, князь.

– Он сплюнул и сказал: «Да кто к вам таким пойдет». И не пошел. И мудро сотворил.

– Так у него чужие столы были.

– Да лучше на чужом сидеть, чем на вашем-то…

Здесь князь слукавил. Сам бы он никогда не пошел на чужой стол садиться. Если он хотел какие земли присоединить или племена покорить, то, повоевав их, тут же обращал в христианскую веру – крестил насильно.

– Читай, что там дале-то, – позволил князь послу.

– «… Притекаем к стопам твоим, – продолжал читать посол, – аки дети блудные к отнему порогу. Забудь, князь, обиды наши обоюдные. Приди на стол свой, кой ты от поганых не однажды боронил, и правь нами и суди по грамотам Ярослава, по «Правде Русской». А мы на том будем целовать тебе крест и возгласим пред всевышним велеречиво и клятвенно: «Ты наш князь!» Приди, Ярослав Всеволодич, не остави в напасти нас своей мудростью и волей».

Закончив чтение, посол стал сворачивать грамоту, чтобы передать ее князю.

– И это все? – спросил вкрадчиво Ярослав Всеволодич.

– Все.

– А почто в слезнице ни слова о грамоте Михаила? Она же есть в Новгороде?

– Есть. В Софии сохраняется.

– Ага-а, – повысил голос князь. – Ее к Ярославовым присовокупили. И мнят, что я на ней крест целовать стану? Так?

– То мне неведомо, князь, – признался посол.

– А коли неведомо, на кой ляд явился ко мне? – вспылил князь. – Мне-то ведомо, что по той грамоте я нищ буду. Ишь раздобрились: «правь и суди», мол. А кого судить? Все ведь прощены по грамоте-то Михайловой. Беглые, разбойники. Все!

– Но, князь…

– Цыц! – стукнул ладонью о стол Ярослав. – Я не все еще молвил. Вот мой сказ: ежели хотят меня князем иметь, то пусть отринут грамоту, Михаилом данную. Тогда и от немцев боронить стану и о жите заботу иметь. Если же грамоту не отринут – не пойду. Все. Аминь!

– Так дозволь мне тогда течца послать в Новгород, князь. Я ведь сам сие решить не могу.

– А это уж твоя печаль. Хошь шли, а хошь сам скачи.

Послы ушли несолоно хлебавши и грамоту унесли. Князь, осерчав, не взял ее.

– Что же будет? – сказал Федор, не то спрашивая, не то огорчаясь.

– А что будет? – переспросил князь и хотел уже ответить, но вспомнил – и детям же надо думать давать. Обернулся к младшему сыну. – Ну как думаешь, Ярославич: что будет?

– Отринут они грамоту.

– Ну а пошто ж так считаешь? – не отставал Ярослав.

– А пото, что им край пришел. Некуда деваться. Михаил ушел, Ростислава сами выгнали. Прямой путь к нам.

– К нам, сыне, к нам, – подтвердил Ярослав, отходя к окну. – Ну а ты помнишь грамоту-те великого князя. Что он там о столе сказывал?

– Что «стол Новгородский ныне вельми тяжек». И еще: «коли вымрет сей град, грех на нашем гнезде будет».

– Вот, вот. Великому князю легко писать так-то, а как нам быть?

– Ехать надо. Садиться на стол, – посоветовал Александр. – Немцы или литва проведают, могут присовокупить земли те.

– Да уж они, чай, не дураки, давно проведали. Да не набегают, ибо корысти не видят, в крае-то разорение да голод. Эх, тяжко и нам придется, да делать нечего, чай, свои там, христиане. Грех в беде бросать.

Князь перекрестился, глядя на него, перекрестился и Федор, лишь Александр воздержался, сочтя обращение это к богу неискренним. Слишком хорошо он знал отца, чтобы поверить его вздохам о единоверцах.

– Вот так-то, головушки мои золотые, – вздохнул князь. – Будем течца ждать посольского, что он привезет. А то гадаем тут – отринут или не отринут? А бог-то услышит, да и вмешается, да так сотворит, что и не удумаешь.

– Там вече решать будет, не бог, – заметил Александр.

– А чем вече надежнее? Вече тож, аки налим, высклизнуть может.

– Нет, батюшка, слизь-то на налиме этом ныне повысохла, – возразил Александр. – Бери, аки полено, и клади в короб.

– Ха-ха-ха, – раскатисто захохотал Ярослав, довольный ответом младшего. – Ну ублажил… «Аки полено». Ха-ха-ха. И ведь точно, в самое око. Ну, Ярославич, ну, головушка золотая.

Князь не удержался и, подойдя, ласково потрепал княжича по голове. Это был высший знак нежности у старого воина.

Течец посольский скоро обернулся, за неделю управился. И посол явился с ним.

– Отринули они грамоту Михайлову, князь, – сказал течец.

– То я без тебя ведал. Ты еще туда бежал, а вон младший княжич молвил: отринут. Сим ты нас не удивил. Сказывай, как было все.

– На вече драка была, князь, до крови пролития. Посадник Степан Твердиславич одолел-таки твоих супротивников, двух даже в Волхове утопили. А когда стал он одолевать, за ним весь народ ринулся.

– Мизинным пограбить бы, – заметил князь.

– Твоя правда, Ярослав Всеволодич. Все твои супротивники были отданы на поток и разграбление. Их дворы да клети были очищены до былиночки.

– Так, – побарабанил пальцами о стол князь. – Так. Стало, сказываешь, отринули?

– Истинно так, князь.

– Давай сюда грамоту, – решительно протянул князь руку.

Он схватил грамоту и с ожесточением разорвал, даже не развернув. Клочья швырнул под стол. Протянул руку к послу.

– Давай боярскую.

– Она не такая, – воскликнул посол, боясь, как бы князь не порвал грамоту. – В этой приговор веча – тебя звать.

– Дурак, – сказал беззлобно князь, забирая грамоту. Он сам развернул, пробежал глазами, бросил на стол к княжичам. – Ну то ж самое: «Приходи. Садись. Целуй». – И послу тут же: – Скачи в Новгород, передай – еду. Твердиславичу мое веление супротивников оковать в железы – и в поруб. Приеду, сам буду судить. И на Городище чтоб духу черниговского не осталось.

– Слушаюсь, князь, – вытянулся посол.

Когда посол и течец вышли, Ярослав молвил сынам:

– Ну, головушки золотые, едем на стол Новгородский садиться.

– Тяжело тебе будет, батюшка, – отвечал Федор.

– Почему мне? – удивился князь. – Вам. Вам, дорогие мои, сидеть придется там. Осужу супротивников – и в поход. А вы – наместниками.

Заметив, как обескураженно переглянулись сыновья, князь успокоил:

– Ничего, дети. Из легкой младости легкие князья выходят. А у вас отрочество – дай бог выдюжить. А выдюжите да вокняжитесь – вам цены не будет.

ХХIII
НОВГОРОД В ОГНЕ

На следующий же день после крестоцелования князь с посадником занялись супротивниками своими. Из поруба притаскивали их к князю по одному, и он с великим тщанием и жестокостью выпытывал все об их вине. Жаждал выведать Ярослав и самое главное – куда от смутьянов ниточки тянутся, чтобы пресечь их, вырвать с корнем.

Помогали в этом князю три здоровенных палача, мастера заплечных дел.

Признавались истерзанные, избитые, что связаны были с немцами да литвой. Не думали, что признаниями своими сами себе выносят смертный приговор.

Только над четырьмя смиловался князь, молодости их ради. Даровал им жизнь, перед тем ослепив двух, а двум языки вырвав, чтобы не болтали лишнего. Темной ночью вывезли мертвых и бросили в общую могилу, которая вырыта была близ церкви Двенадцати Апостолов и куда свозили умерших от голода.

Для вече князь заготовил ведомость, в которой подробно освещалась связь изменников с немцами и литвой. И отныне Ярослав был тверд как никогда в мысли, что не бояре на него, а он на них давить станет вместе со всем народом, ибо опозорило себя пред миром сословие боярское изменой Русской земле.

Отныне чувствовал себя Ярослав в Новгороде, как в вотчине своей. И хотя город находился в бедственном состоянии, князь был полон замыслов и рвался на рать. Чтобы спасти город от голодной смерти, князь тайно послал течцов своих к немецким купцам, велев звать их с хлебом в Новгород, обещая снижение пошлин и всякую помощь. И особо было наказано упирать на выгоду великую, пред чем еще с сотворения мира ни один купец устоять не мог.

Сам же Ярослав со своей дружиной пошел на Михаила, мстить за свои унижения, а главное – пограбить жита и овощей во владениях князя черниговского. Взял с собой в этот поход Ярослав и старшего сына своего, Федора: пора привыкать отроку к звону мечей, к свисту стрел.

Княжича Александра, слезно просившегося на рать, князь не взял.

– Ты останешься за меня. Тебе судить, тебе миловать. Не роняй же чести гнезда нашего.

Остался княжич Александр, а первым советником его стал кормилец.

В один из погожих дней приехал от владыки Спиридона служка звать княжича на владычный двор.

– Это зачем? – поинтересовался Александр.

– Новости есть у архиепископа для тебя важные.

– Поедем, – оборотился княжич к кормильцу.

Но служка тому не дал и рта раскрыть, молвил поспешно:

– Владыка желает беседовать с княжичем с глазу на глаз.

– Ну что ж, – пожал плечами Федор Данилович, – езжай один. Токмо захвати с собой отроков оружных, да и сам бахтерец надень.

Велев Ратмиру готовить коней, Александр отправился в свои покои переодеваться. С мечом ехать к владыке он счел неприличным, но и безоружным уже быть не привык. Поэтому он поступил, как его отец в таких случаях, надел пояс с маленьким острым кинжалом.

Зато Ратмир постарался: и себя, и всю охрану вооружил до зубов. Под самое жало длинного копья Ратмир укрепил голубой прапор Александра. Княжич, увидев над Ратмиром прапор, нахмурился:

– Это еще зачем?

– А как же, – удивился Ратмир, – ты, чай, князь, наместник. Чтоб издали было видно, кто едет.

– Мы ж не на рать скачем.

– Ох, не зарекайся, князь.

Станила, державший княжичу стремя, засмеялся. Ратмир понял, что княжич хоть и недоволен прапором, но ехать с ним разрешает.

Александр привстал в стременах, осмотрел свой отряд, приказал:

– Держаться кучно. Не растягиваться. Ежели с кем что случится, одного не бросать. Побежали.

Ратмир скакал стремя в стремя с княжичем. Александр нет-нет да и поглядит вверх на двухвостый свой прапор. Тугое хлопанье его наполняло сердце гордостью и отвагой, и Александр с благодарностью думал про слугу: «Молодец, что догадался».

Город встретил их почти пустыми улицами. Голы и неприютны были паперти церквей на Ярославовом дворище, кишевшем ранее нищими и юродивыми.

Голод в первую очередь расправился с ними. Особенно непривычно было видеть безлюдье на торгу. Редкие прохожие смотрели на конный отряд настороженно и неприветливо.

Проскочив через Великий мост, отряд через Пречистенские ворота въехал во владычный двор.

– Ждите меня здесь, – велел Александр, спрыгивая с коня.

Он не спеша, с достоинством направился к высокому крыльцу. Ратмир, передав прапор Станиле, догнал княжича.

– Ты куда? – нахмурился Александр.

– С тобой. Чай, не забыл, как нам от ворот поворот здесь был.

Ратмир вместе с княжичем поднялся на крыльцо. Там встретили их два служки, низко поклонились княжичу:

– Архиепископ просит наместника в свои покои.

– Я жду здесь, – шепнул Ратмир. – Если что… Я у двери.

Оставшись на крыльце под навесом, Ратмир прошелся туда-сюда, потом помахал рукой Станиле, мол, будьте наготове.

Архиепископ Спиридон был могуч и велик сложением. Седые, белые волосы резко оттеняли темную кожу лица. Был он без митры, но в рясе и с крестом на груди.

– Спаси бог тебя, дитя мое, что отозвался ты на зов немощного старца.

«Это ты-то немощный, – подумал весело княжич. – Туру рога своротишь».

Спиридон подошел, перекрестил отрока, склонившегося в приветствии, и поднес к лицу его ручищу для поцелуя. Княжич словно и не заметил этого движения, поднял голову и спросил:

– Зачем звал, владыка?

– О-о, узнаю гнездо Ярославово, – сказал Спиридон более с оттенком похвалы, чем осуждения. – Сразу к делу, ни слова лишнего.

Архиепископа не обидело поведение юного наместника. Слишком уж надоело ему лицемерие окружающих, и поэтому искренность княжича тронула сердце старика. Спиридон сел к столу, пригласил Александра.

– Благодарю тебя, владыка. Я постою, – отвечал с достоинством княжич.

Отказ можно было понимать двояко: уважение к старшему или желание поторопить с делом. И это отметил про себя архиепископ как признак ума и мудрости. Помолчав, Спиридон спросил:

– Тебе известны, сын мой, причины ссоры отца твоего Ярослава Всеволодича с князем Михаилом Черниговским?

– Известны, святой отец.

– И аки мнишь ты, дитя мое, есть ли корысть от этой распри? И кому?

– От распри меж русичами корысть может быть токмо поганым.

Белые густые брови Спиридона взвились в удивлении вверх.

– Истину глаголешь, сын мой. Великую истину, – обрадовался владыка. – Ибо то же самое молвит митрополит Кирилл в грамоте, кою прислал мне он из Киева.

Спиридон умолк, подталкивая тем отрока к вопросу. Но княжич молчал. И это понравилось владыке: не суетлив.

– Митрополит хочет поспешествовать в примирении князей, – продолжал Спиридон, – и меня к тому склоняет.

И опять он сделал паузу, и опять Александр промолчал.

– Я мню, дело сие вельми тяжкое, но небезнадежное, – вздохнул владыка. – Надо замирить их. До распри ли ныне, коли другой год жито не родит? Коли град наш несчастный при последнем издыхании? К братолюбию звать надо, к братолюбию, сын мой.

Спиридон истово перекрестился, обратя очи к небу.

– Всех, всех, дитя мое, звать надо, не токмо князей.

– Голод, святой отец. А в голод люди звереют, им не до братолюбия.

– Ведаю, сын мой, ведаю. Но душа смириться с тем не хочет. Аки мнишь ты – можно примирить князей Ярослава с Михаилом?

– Сие не ведаю, святой отец, ибо всего лишь наместник я. Но думаю, пусть мирит тот, кто ссорил их.

– Ты не токмо наместник, Александр Ярославич, ты и сын князя. И потом, – голос Спиридона стал вкрадчивым, – кто ссорил их – давно в скудельнице.

«Уже проведал, старая лиса», – подумал Александр, но не подал и вида, что понял намек.

– Голод никого не щадит, – отвечал он владыке.

«Наверно, не ведает отрок про казненных», – подумал Спиридон, а вслух продолжал:

– Вот и позвал я тебя для дела, богу угодного, для замирения земли нашей многострадальной.

– А что я могу сотворить ради этого дела?

– И немного, сын мой, и много. Ты ведаешь, где князь с дружиной ныне обретается. Пошли течца к нему с грамотой, в которой сообщи, что митрополит Кирилл поехал во Владимир и вместе с великим князем собирается мирить его с Михаилом.

– Но он же должен знать, откуда мне сие известно?

– А ты и пиши, мол, от владыки Спиридона. Ничего не скрывай.

– А почему сам не хочешь написать ему об этом? – спросил княжич.

Спиридон задумчиво поскреб в бороде, словно колеблясь, сказать или нет, и молвил:

– Мы не дружны с князем, хотя видит бог мое уважение к нему, к его силе и мудрости. Будь князь в Новгороде, я б его позвал или сам к нему пожаловал. Ну а что до тебя, сын мой, – улыбнулся ласково Спиридон, – то надеюсь, мы станем дружны.

Владыка вдруг подмигнул княжичу лукаво и заметил:

– Кто подает утопающему не соломинку, а руку, – всегда найдет преданного друга во мне.

«Знает про Арсения», – догадался Александр, но вида не подал.

Только получив от княжича согласие написать грамоту князю, владыка, благословив, отпустил его.

– Ну как? – кинулся к нему на крыльце Ратмир.

– Хорошо, – ответил коротко княжич и так быстро побежал вниз с крыльца, что слуга едва поспевал за ним.

Увидев спешившего из покоев княжича, отроки вскочили на коней.

– На Великом мосту народ собрался, – сообщил Станила княжичу.

– Народ? Зачем?

– А бог знает. Вопят что-то. Не пришлось бы пробиваться.

– Может, переждать? – встревожился Ратмир.

Княжич, вскочив на коня, напомнил слуге:

– А на кой бес тогда мой прапор брал? Красоваться?

Княжич помчался впереди отряда. Когда они выехали из Пречистенских ворот, увидели на мосту толпу людей. На их глазах над толпой подняли какого-то человека и швырнули в Волхов.

Александр перетянул коня плетью, и тот понес его на мост. Увидев скачущего княжича, толпа расступилась. Но княжич осадил коня и крикнул срывающимся голосом:

– Кто позволил казнь творить?!

Набежавший конный отряд сгрудился позади княжича. Изможденные люди угрюмо молчали, рассматривая краснорожих воинов на сытых, ухоженных конях.

– Я спрашиваю, за что казнили человека?! – крикнул сердито Александр, погрозив кому-то плетью.

И тут стоящий впереди бородатый мужик ответил хмуро:

– Не хлопочи, княжич. За дело.

– За какое дело? – повернулся к нему Александр.

– Потому как в зверя оборотился он, христиан губил для утробы своей окаянной.

– Смерть человекоядцам! – закричали вокруг другие. – Смерть!

Княжич побледнел от такой страшной новости и вдруг, указав плетью на Волхов, крикнул звонко:

– Моим именем велю таких убивать без суда! Нет милости псам.

– Смерть человекоядцам! – глухо повторила голодная толпа.

Княжич ехал шагом и думал с тоской и болью, что каждый из них дошел до такой крайности, когда человек уже становится зверем. И страшно ему было не их, а своего бессилия перед этой бедой.

На Городище он рассказал кормильцу о разговоре с архиепископом.

– Что ж, Спиридон прав, – вздохнул кормилец. – Замирять надо землю. Ибо без ратей забот хватает ныне. Разбежится смерд, перемрет – кто по весне орать землю станет?

Сразу после обеда на Городище полагалось почивать. И на этот раз, отобедав, княжич ушел в свои покои и уснул.

Проснулся он ввечеру и тут же сел за грамоту своему отцу. Писал княжич подробно, подолгу обдумывая каждую строку, чтобы мысль была не только ясна, но убедительна, и чтобы на грамоте не было помарок, которые терпеть не могли ни князь, ни сам княжич.

Когда стемнело и уж плохо видать буквы стало, Александр позвал Ратмира и велел принести огня.

Ратмир ушел, но вскоре ворвался в покои и крикнул тревожно:

– Ярославич, Новгород в огне!

– Как… в огне?

– Горит! Горит весь. Бежим в сени, оттуда все видать.

Они кинулись по темным переходам в княжеские сени. Столкнулись на лестнице нос к носу с кормильцем.

– Вы куда? – спросил Федор Данилович.

– В сени. Оттуда пожар зреть.

Когда они вбежали в сени, пять окон, выходивших на город, были залиты тревожным заревом пожара.

Пылал Славенский конец города, и поскольку он был ближе к Городищу, отсюда казалось, что горит весь Новгород. С каждым мгновением огонь разрастался вширь и ввысь. Тревожный набат доносился из города.

– То не случай, а злой умысел, – сказал Федор Данилович. – Голодные ищут жита и зажигают богатые дворы, дабы в суматохе поживиться.

– Но ведь зажигальникам смерть на месте, – сказал Ратмир.

– Стало быть, голод сильнее страха смерти. Кабы на нас сия беда не грянула…

– Могут и нас зажечь? – спросил Александр.

– Могут, Ярославич, все могут сотворить люди, потерявшие от голода разум.

Кормилец ушел. Княжич и Ратмир молча стояли у окна, завороженные жуткой картиной полыхающего города. Горело торжшце, горели церкви Ярославова дворища, полыхали целые улицы. Широкое зеркало воды отражало гигантское пламя, и отрокам чудилось страшное – горит сам Волхов.

Великой болью полнилось сердце юного наместника.

А пламя подымалось к небу, уничтожая и город, и людей, не щадя виноватых и правых, голодных и сытых.

Назад к карточке книги "Александр Невский"