Текст книги "Александр Невский"
Автор книги: Сергей Мосияш
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 41 страниц)
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ
АЛЕКСАНДР ЯРОСЛАВИЧ
О Неврюевой рати Александр узнал на обратном пути из Каракорума, когда заехал в Сарай и попал в гости к Сартаку. Тот, попивая вино из кубка серебряного, сообщил:
– Ну что ж, Александр, теперь перечить тебе на Руси никто не будет.
– Дай-то бог, дай-то бог, – отвечал князь, полагая, что Сартак говорит о его высоком назначении.
– Да, не бог дай, – засмеялся Сартак. – Вон Неврюй на Руси потрудился.
– Как? – насторожился Александр, почувствовав неладное.
– Как обычно. Ратью. Что глядишь на меня так, князь? Не ты ль жаловался хану, что братья тебя не слушают?
– Ну говорил, но я же не думал, что…
– Ты не думал, хан за тебя подумал, Александр. Надо заставить младших уважать старших. Верно?
– Верно. Но где они?
– Должны были здесь быть. Но они с поля брани бежали, как зайцы от беркута, так что Неврюй не смог догнать их.
«Слава богу, живы», – подумал Александр, стараясь не замечать насмешливого тона в рассказе ханского сына.
– А князь Ярослав даже жену с детьми бросил в Переяславле, – продолжал Сартак. – Ай-ай, как нехорошо. Теперь без жены, без детей остался.
– А где они?
– Жена погибла при взятии Переяславля. Сам понимаешь, в бою не спрашивают, княгиня ты или кто другая. А сыновья живы, у Неврюя они в пленниках. Может, выкупить хочешь?
– Выкуплю обязательно, если Неврюй божескую цену назначит.
– Ха-х, – усмехнулся Сартак, – княжий корень много дороже ценится. Верно? Но раз наш мирник и мой друг, то я скажу Неврюю, чтоб не дорожился.
Неврюй «не дорожился», назначив за княжичей Михаила и Святослава по сто гривен за каждого – и это при цене восемь-десять гривен за взрослого здорового раба.
Мальчики, хотя и содержались «по-княжески», были худы и грязны. Смотрели испуганно, затравленно.
Александр хотел погладить Михаила, но тот втянул голову в плечи под его рукой. «Били, – подумал с горечью князь. – С чего теперь у них княжей гордости взяться?»
– Ну что, сыновцы, поедем домой? – спросил он.
Мальчики промолчали, только старший Святослав неопределенно кивнул головой.
Удалось Александру выкупить и городника [109]109
Городник – строитель оборонных укреплений, мостов, насыпных срубов и пр.
[Закрыть]переяславского Елизара – не жалости ради (всех не пережалеешь), но для пользы грядущей. Много строить теперь предстояло в Переяславле, и золотые руки Елизаровы ох как пригодятся.
Именно Елизар и рассказал ему в пути, как пал Переяславль и что створили с ним татары.
– Сожгли весь город дотла. Церкви лишь не тронули, стариков всех иссекли, корысти, мол, с них никакой.
– А как убили княгиню, знаешь?
– Сам не видел, но в полоне сказывали, что-де сама, взбежав на стену, вниз на камни бросилась. Разбилась, сердешная.
– А князь Ярослав?
– Князь Ярослав ратоборствовал.
– Погиб?
– Не знаю, Ярославич. Не видел, не слышал о смерти его. Сказывали, татаре сокрушались, что не взяли его руками.
«Значит, жив где-то, горе-вояка, – подумал князь, – если ни татары, ни русские не видели убитым. Но славы себе худой добыл, эвон – «как заяц от беркута», в посмешище угодил. Ежели и теперь не станут слушаться, плетью буду учить. Плетью обоих дураков!»
Временами Александра брало отчаянье: как такой простой истины не могут уразуметь князья русские и даже братья его родные, что нынче меч на татар подымать – на гибель всю Русь обрекать?
Может, теперь поумнели. Неврюева рать в науку пошла. Дай-то бог.
Ехали из Сарая через Рязанщину, через земли, начисто опустошенные татарами, лишь воронье, зажиревшее на мертвечине, густыми ленивыми стаями кружило над полями, грая жутко и уныло.
«Ах, Русь, Русь, до чего дожила ты, что в грядущем уготовано тебе? Неужто так и расклюют, растащат тебя стервятники по своим притонам? Развеют пепелища ветры буйные, замоют следы дожди косые, унесут в реки глубокие, в моря широкие. Неужто и сгинешь так бесследно, беспамятно? Слышь, Русь, неужто?»
Молчала притихшая, растоптанная Русь, только вороны граяли.
Верст за тридцать до Владимира послал вперед Александр Светозара, дабы предупредить митрополита о своем приезде. Зная, что церковному клиру время нужно к встрече приготовиться, назначил въезд свой назавтра к обеду.
Пусть готовятся. Не купец и даже не боярин знатный едет, а великий князь. И не мимоходом, а на стол великокняжий садиться. Пусть и встречают согласно чину и чести. От этого, от начала самого, и должна пойти вера народа не только в величие, но и в силу своего заступника.
Если, как сказывали в Орде, митрополит уберег от потока город стольный, то встречу великого князя сообразит как надо устроить.
Гудели колокола владимирских церквей, блестели хоругви, шитые золотом, оклады икон, и даже, кажется, сам день, выдавшийся ясным и светлым, радовался возвращению великого князя из Орды.
Едва ль не все владимирцы сбежались на славное зрелище – въезд Александра Яросдавича в свой город. Шумели, махали шапками, кричали ему приветно: «Здравствуй, князь! Здравствуй, Ярославич!»
На площади перед собором встретил его сам митрополит со всем клиром. Александр слез с коня, подошел к митрополиту, поцеловал руку владыки, попросил благословения. И Кирилл, ликуя, возгласил:
– Благословляю тя, сын мой. С благополучным прибытием к отнему столу. Вокняжься над стадом своим и правь им по праву и совести, блюди, сколь можешь, его и борони от всяческих напастей и кривды богомерзкой. Великий стол ждет длани твоей твердой и мудрой, Александр Ярославич. Садись и властвуй.
Митрополит, взняв высоко крест, осенил Александра, дал приложиться ему устами к кресту.
Давно не был Владимир столь торжествен и радостен. Откуда-то слух явился, что-де привез Александр Ярославич стольному городу мир вечный. Видимо, пущен он был не без Андреева старания, поносившего некогда брата за поклоны Орде. Но поносные слова Андрея, сгинувшего неведомо где, забылись, а вот возвращение из татар великого князя целым и невредимым было явью.
А разве забылась Неврюева рать, так чудесно пробежавшая мимо? Уж не с Александром ли советовался Неврюй, прежде чем на Русь идти? Кто знает… Может, не только крест митрополита заслонил город, но и слово Александрово.
Как бы ни было, но владимирцы увидели в новом великом князе истинного их заступника пред погаными. Оттого и радовались, пили за его здоровье, пели хвалы ему от всей души.
Пожалуй, единственный человек в городе знал истинную цену миру шаткому, слову татарскому. Это сам Александр Ярославич.
– Ныне, владыка, – молвил он митрополиту тихонько, – стол великий не седалище, но меч острый. Чуть ворохнешься – обрежешься.
– Ништо, Александр Ярославич, – улыбнулся Кирилл ласково. – Даст бог, обойдется. А там обтерпишься.
XXIОТ ЛУКАВОГО
Александр разослал гонцов во все города, уцелевшие от Неврюевой рати, дабы сыскали Андрея с Ярославом и позвали их во Владимир. Помимо этого, гонцам поручено было оповестить всех князей, посадников, воевод и тысяцких, что отныне он – Александр Ярославич – великий князь на Руси по ярлыку, полученному в самом Каракоруме. И всем им надлежит слушать его во всем и повиноваться. Что освящен он на великое княженье и митрополитом всея Руси.
В грамотах, которые повезли гонцы, было сказано без обиняков: «… а буде случится кто самоволие чинить начнет и непослушание слову великокняжескому, на того буде и крест честной и гнев наш вплоть до отнятия стола и звания».
Александр понял: с уговорами кончать надо. И, дабы Русь могла отдохнуть, опериться после нашествий татарских, всех горе-вояк надо в кулак зажать, чтобы не было у Орды поводов к новым набегам. Угроза великого князя не пустой была, сам митрополит освятил ее своим согласием:
– Верно, Ярославич. Лучше откупаться, чем в крови купаться.
Первым из Ростова ответ пришел – от князей Бориса и Глеба, которые с радостью признавали над собой первенство Александра Ярославича и клялись в своей приязни и верности ему. И Александр знал: эти искренни, не то что братцы родные.
Потом сыскался Ярослав, убежавший от Неврюя аж в Ладогу. На этот раз он не спесивился, не упирался, явился на зов старшего брата. Возможно, тому причиной была и весть о детях, которых он уже не чаял увидеть.
Встреча княжичей Михаила и Святослава с отцом была бурной и радостной. Ярослав прослезился и не знал, как благодарить Александра за столь драгоценную для него услугу.
– Ничего, чай, мы все из одного гнезда, – сказал Александр. – Случись такое с моим младшим, Дмитрием, разве бы ты не помог?
– Помог бы обязательно, – говорил растроганно Ярослав. – Я теперь до конца жизни твой должник.
– Мне ныне союзники дороже должников. Союзник – опора, а должник может и врагом оказаться.
– Нет, нет, что ты! Я все понял, Александр. – Ярослав смотрел на брата влажными от волнения глазами, и в них светилась сама искренность. Александру хотелось верить, так оно и есть, но сердце-вещун противилось: «Черного кобеля не вымоешь добела».
Поскольку княжичи Михаил со Святославом осиротели, лишились матери, то и было решено немедленно совершить пострижение, дабы поручить их дядькам-кормильцам, которые бы пестовали отроков, готовили из них настоящих воинов. Время такое приспело, что и княжичам, едва научившимся ходить и говорить, надлежало не к материнской груди прижиматься, но к броням и мечу булатному.
Приберегая высочайшую руку митрополита для более важных дел, князь вызвал из Ростова епископа Кирилла. Тот и постригал княжичей. И опять волновался Александр, глядя на серьезных, побледневших сыновцов, хотя мечи им пристегивал Ярослав. Таково было неписаное право отца – наряжать и благословлять своих чад в ратный путь.
Потом, как водится, во дворце был пир по случаю постригов, и Ярослав, на радостях ли или с горя, что потерял жену, упился так, что почти лишился дара речи. Тыкаясь головой в плечо брату, пытался душу излить.
– Ты… мня… истишь. А? Т-ы… истишь мня, … сандр?
– Я давно простил тебя, чего уж… – Александр кивнул гридинам.
Те подхватили Ярослава под руки, подняли бережно, увели отдыхать. Александр остался править пир до конца, дабы чести гнезда не уронить, огорчаясь, сколь слаб брат на хмельное.
Едва не на той же неделе после постригов воротился из Пскова гонец с обстоятельной грамотой от посадника, в которой рассказывалось, что немцы, презрев договор, пришли ратью на Псковскую волость и «много зла сотвориша». И пришлось псковичам за мечи браться и гнать гостей непрошеных.
– Вот он, их мир вечный, износился уж, – заметил Александр.
Но, пожалуй, главной новостью в грамоте было окончание ее:
«… а об Андрее Ярославиче ведомость имеем, что бежал он вместе с женой в Ригу, а оттуда передался королю свейскому, который его принял с честию великой».
Князь отшвырнул грамоту на стол, хотел выругаться, но сдержался присутствия посторонних ради. Приказал Светозару:
– Позови князя Ярослава.
Когда брат явился на пороге сеней, кивнул ему на грамоту.
– Прочти-ка.
Ярослав взял грамоту, читал, медленно шевеля губами, в лице невозмутимость сохраняя. Прочел, положил на стол, взглянул на Александра вопросительно.
– Ну, что скажешь? – спросил Александр.
– Что сказать, – вздохнул Ярослав. – Кажись, далековато забежал братец.
– Вот то-то, – Александр стукнул ладонью по подлокотнику. – Не брату служить, но врагам его. А? Я бил ярла, а он лобызать взялся. Ярл, поди, на седьмом небе от нашей распри. Чего доброго, с войском на Русь пошлет. А? Как мыслишь?
– И сие может, – согласился Ярослав. – С волками жить, по-волчьи выть.
– Нет! – вскочил Александр. – Негоже Мономашичу со стола врага крохи сбирать. Негоже. Светозар, садись за пергамент.
Светозар сел к столу, умакнул писало в чернила, приготовился.
– Пиши, – сказал Александр, начиная ходить по сеням. – «Князь Андрей, нас уведомили, что ты, от татарского кнута кинувшись, припал ныне к меду свейскому. А буде ведомо тебе, что мед сей князю русскому в позор и поношение. Отныне как великий князь земли Русской и как старший брат, на отнее место вставший, требую немедленно тебя сюда во Владимир. Не на суд зову – на рассуд честной. Если осталась в тебе от русского князя толика гордости, то поспешай к порогу отнему и будешь принят как князь и брат наш единокровный. И князь Ярослав о том же тебе совет шлет. Мы ныне, с ним в любви и мире пребывая, делали постриги Святославу и Михаилу. А по твоем возвращении сотворим княжичу Дмитрию – сыну моему младшему. Спеши, Андрей, не позорь гнездо наше. Обнимаю, благословляю и жду тебя. Кланяемся мы с Ярославом и княгине твоей Устинье Даниловне».
Грамота была отправлена в тот же день с течцом надежным, по-свейски разумеющим.
Ярослав жил при брате тихо, ничего не просил, более сыновьями занимался: сам учил на коне ездить, из лука стрелять. Александр на эти занятия с осуждением смотрел: княжье ль то дело? А кормильцы на что? Дивился, что не просит брат ничего, словно он и не князь вовсе. Неужто Неврюева рать так его проучила, что власти ему расхотелось? Все собирался поговорить с Ярославом, но не знал, как подступиться к разговору серьезному. Ждал случая, и он скоро явился.
Из Новгорода прискакал течец, привез грамоту от сына Василия, оставленного наместником там. Видно, что писал он сам, писало плохо слушалось руки отрока, буквы валились в разные стороны. Но грамота была мила и дорога для великого князя. Еще бы, сын, старший сын сам составлял ее. О сем свидетельствовали не токмо буквы захмелевшие, но и слог:
«… а литва, узнав, что тебя нетути, набежала ратью на Торопец, многие веси пограбя, ополонилась зело, а мы с посадником потекли вперехват, не дали утечи нечестивцам. И полон и имение воротили. Будут долго помнить, как на нас в загон бегать».
«Дурачок, – думал Александр ласково. – Сколь уж загонов тех перебывало, а все едино даровое манит к себе».
Он радовался за сына – наконец-то в бою побывал, услышал посвист стрел, звон мечей и копий гуд. Понятно, что там посадник командовал, но, видно, столь умно, что отрок и себя к сему делу присовокупил. Пусть будет так. Из веры в полезность свою только и может родиться чувство хозяина рати.
Александр вызвал Ярослава, плохо скрывая гордость, подал грамоту Василия: читай. Тот, читая, улыбнулся снисходительно, что не ускользнуло от внимания великого князя.
– Ну что скажешь, Ярослав?
– А что говорить, – пожал плечами Ярослав. – Худо, что литва до Торопца добежала. Худо.
И хотя Ярослав ни словом не обмолвился о Василии, Александр понял, что «худо» сие по адресу сына сказано: мол, сидит там отрок, вот литва и нагличает. Был бы князь, побоялись бы.
«Ну что ж, тем лучше. Лицемеря со мной, сам себе путь указал», – подумал князь и сказал вслух:
– Ты прав, Ярослав. Рука княжья нужна на заходе. И поедешь туда ты…
Он сделал долгую паузу, наблюдая за лицом брата, как тот воспримет веление это. Ярослав побледнел, веки опустил, дабы блеск очей притушить.
«Ага! Стало быть, доси Новгорода алкаешь, дружок. Неймется все. Так тебе и отдал я его. Жди».
– … и поедешь ты, – повторил Александр, – князем в Тверь опять.
Ярослав вскинул глаза в удивлении (не того он ждал), открыл было рот сказать что-то, но брат продолжал:
– … устроишь засады на путях загонов, они и поостерегутся набегать. Ты прав, князь там нужен. Езжай.
Великий князь поднялся со стольца, сим знак к окончанию разговора подавая. Ярослав, следуя обычаю, стал благодарить, но в голове его чудилось обратное: не спаси бог, а черт те в бок.
Александр это чувствовал, но, улыбаясь, принимал благодарность, ловя себя на мысли, что с лукавым и сам лукавить стал.
XXIIИСКУШЕНИЕ ЯРОСЛАВА
В то время как в Новгороде сидел тринадцатилетний сыновец Василий, Ярославу Тверью править зазорно было. И свое назначение сюда он воспринял как оскорбление. Он понимал, что Александр потому и не дал ему Новгорода, что хотел оставить его за собой, а главное, не желал усиления брата. В нынешней Руси именно Новгород, ни разу не побывавший под пятой врага, сохранил и силу свою и устройство.
Едва прибыв в Тверь и осмотревшись, Ярослав послал лазутчиков в Новгород и Псков, велев разузнать им, сколь велика приязнь народа к Александру, а если таковой нет, то распустить слух о великих достоинствах Ярослава, пребывающего ныне втуне. А коли возможность представится, склонить совет боярский звать на стол Ярослава Ярославича.
Воротившийся из Новгорода подсыл Данька вести привез неутешительные: хоть в городе многие недовольны Александром и не могут простить ему десятину, но есть и сторонники ярые, в их числе посадник и тысяцкий. За худую новость Ярослав в сердцах ударил Даньку по роже, но тот не обиделся, принимал как должное. Слыхал, что у поганых за худую весть живота лишают. Слава богу, православные мы, дали в ухо – и живи.
– Ну а слух-то добрый пускал обо мне? – спросил Ярослав.
– Нет, князь, – признался Данька, потирая щеку ощеученную. – Ты ж сам не велел, если приязнь есть к великому князю.
– Дурак. Средь мизинных надо было, сам же говоришь – ропщут все на Александра.
– Верно, дурак, – легко согласился Данька, дабы еще за поперечность не получить по уху. – Не сообразил как-то.
Лазутчик Дрочила, посланный во Псков, оказался сообразительней и удачливей Даньки. Впрочем, его успеху и другие обстоятельства поспешествовали. Псков – город порубежный, ждущий нападения в любой час, где с отрочества все оружными ходят, в боевом князе всегда нуждался. И слова Дрочилы о князе Ярославе, не у дел ныне обретающемся, пали на добрую пашню. К тому ж Дрочила намекнул, что-де великий князь сему лишь рад будет, поскольку ему не до Пскова ныне, дай бог с татарами расхлебаться, да и потом, Ярослав, чай, брат единокровный, не чужой человек.
И воротился Дрочила не один, а вкупе с Рагуилом и отроками, посланными псковским вече звать Ярослава на стол.
Ярослав чиниться не стал, тут же отправился в путь, но, к удивлению Рагуила, не захотел ехать через Новгород, направился через Старую Русу. А в Новгород тайком от Рагуила и его спутников отослал Дрочилу, как смысленого подсыла, с велением настроить новгородцев против Василия. Если выгонят Василия, то притекут к Ярославу, более не к кому. Вот тогда он и въедет в желанный город хозяином, а не проезжим путником.
Псков встретил Ярослава хорошо, хотя и несколько сдержанно. В колокола не вызванивали (это еще заслужить надо), но ворота распахнули широко, встречные кланялись, а иные и шапки скидывали.
Вспоминая семейное предание, – как заворотили псковичи отца от ворот, Ярослав радовался, что чести ему более, чем отцу, достается. И оттого в душе высился над Ярославом-старшим: «Вот так-то, батюшка, надо с ними, не плетью – но хитростью».
Дабы крепче сиделось на столе псковском, Ярослав с дружиной объехал рубежи, где-то перехватил небольшой загон литовский, изрубил почти весь, отняв коней и имение, которое те захватить успели. Рать невелика, для порубежья обычная, но Ярослав через своих милостников так ее псковичам изобразил, что не хуже Ледовой рати стала. К косяку коней, отобранных у загона, присовокупил своих, не поскупился, зато зрелище получилось знатное, когда пригнали их на торг для продажи.
И заговорили, зацокали языками псковичи: «А князь-то ныне нам добрый попался! Рубежи блюдет, никого не обижает».
Дрочила с поспешителями сию новость того более раздували: «Наконец-то во Пскове настоящий князь, Руси радеет, татарам не кланяется, не то что иньшие».
Слушать подобные речи новгородцам обидно. Издревле псковичи младшими братьями считались, и вот, нате вам, у них теперь князь – настоящий воитель, а у Новгорода отрок, наместник. Роптали и мизинные, особенно страдавшие от княжьих поборов, собиравшихся подушно, не по имению. Если боярину от своих богатств гривну уплатить, что чихнуть в субботу, то мизинному за гривну все лето горб гнуть надо. Оттого и шло роптание, что «бояре собе легко делали, а мизинным тяжело».
И, как водится, назревала в Новгороде драка меж Софийской и Торговой сторонами. На тайном боярском совете решено было звать скорее на стол Ярослава, дабы упредить зреющее кровопролитие. Потому как случись что, кто ж послушает Василия Александровича, у коего еще и усы не растут? Посадник Сбыслав Якунович заикнулся было об Александре Ярославиче, но ему возразили резонно:
– У великого князя о всей Руси думка, где ж ему о нас радеть? Пусть брат потрудится.
Послали гонца к Ярославу во Псков, тот понял, что у новгородцев пути нет обратного, сказал посланцу:
– Передай пославшим тебя, что стол приму не ранее, как Городище освободится.
Бояре поняли: надо выгонять Василия. На совете поднялась такая пря, хоть святых выноси. Посадник с тысяцким взяли сторону Василия: «Если его выгоним, отца обидим!»
– А что хорошего мы от отца видели? – кричал в ответ боярин Ананий. – С татарами якшается, не сегодня-завтра Софию им продаст. А Ярослав уже с ними ратоборствовал. Ну и что ж, что проиграл? Новгородцев с ним не было, вот и проиграл.
Ничего не поделаешь, все новгородцы, от мизинного до вятшего, себя лучшими воинами почитают. Все победы свои помнят до седьмого колена вспять. Были, конечно, и конфузы, но они забыты напрочь, ровно их и не было. Новгородцы непобедимы, и все тут. Даже эвон татары не захотели с ними копье сломить, остереглись.
Анания поддержал уважаемый боярин Юрий Михайлович, а за ним и прочие потянулись. Посадник, видя такое дружное ему противостояние, ушел, хлопнув дверью. За ним удалился и тысяцкий Клим, считавший себя обязанным держать сторону посадника.
По уходе их боярин Ратибор Клуксович усомнился:
– Как же без них решать, за ними, чай, сила.
На что Ананий отвечал без задержки:
– Силы этой мы их лишить вольны, ибо забыли они о корысти святой Софии.
Далее все в совете пошло как по маслу, ибо все в одну дуду дули: княжичу Василию кланяться надо, «пускай он собе промыслит, а мы собе».
Дабы времени не терять, уже на следующий день Юрий Михайлович со товарищи поехал в Псков звать на стол Ярослава.
Ананию труднее жребий выпал – очищать Городище. Архиепископ Далмат, узнав о решении боярского совета, прямо перечить ему не решился, но, вызвав к себе Анания, сказал:
– Смотри не обидь отрока. Проводи достойно званию его. Не то падет на город гнев великого князя. И на меня тогда не надейся, Ананий Феофилактыч.
– Хочешь чистым остаться, владыка? – спросил в упор боярин.
Далмат оскорбился, но вида не подал, ответил холодно:
– Я пастырь духовный, Ананий, не забывайся. Мирские дела – не мое поле. Но коли хочешь, то скажу, что провижу тебе.
– Хочу. Говори, – отвечал упрямо боярин.
– Не по себе древо рубишь, Ананий. Придавит оно тебя.
Слова владыки не умерили пыл боярина, напротив, взъярился Ананий того более. Если вчера он еще придумывал, как объявить княжичу Василию о решении боярского совета, то теперь, обозлившись, мчался на Городище с недоброй сладостной мыслью: «Ну погоди ужо у меня…»
Никому из гридней Василия не сказавши, с чем прибыл, он ворвался в сени и, увидев столец пустым, крикнул требовательно:
– Где княжич? А ну живо его сюда!
Василий вышел не сразу; он уже знал о случившемся, но не предполагал, с чем прибыл Ананий. Поэтому, прежде чем выйти, советовался с кормильцем Ставром, как быть.
– Скажи ему, что говорить о сем будешь только с посадником, – посоветовал кормилец. – С ним, мол, ратоборствовал, с ним и решать стану, сидеть ли мне в Новгороде.
Василий вошел в сопровождении кормильца, поздоровался с Ананием, но тот не ответил на приветствие, отчего княжич смутился и замешкался у стольца. Заколебался: садиться или нет? Вызывающая грубость боярина выбила отрока из седла.
– Можно не садиться, Василий Александрович, – сказал Ананий с плохо скрытой издевкой. – Я прибыл, дабы сообщить тебе о решений совета боярского. Мне велено кланяться тебе и требовать немедленного отъезда из Новгорода. Немедленного, – подчеркнуто повторил Ананий.
– Но я посажен великим князем, – отвечал, бледнея, Василий.
– Новеград не в его власти и сам волен в князьях, – четко отчеканил боярин. – А ты и не князь пока… Граду ж князь нужон.
– Но… но… – У Василия заблестели глаза, из которых вот-вот могли брызнуть слезы.
Кормилец решил вступиться, дабы не случилось такого позорища с его воспитанником.
– Но, Ананий Феофилактыч, как сие можно решать без согласия посадника? Только он может…
– Посадник согласен, – искривил рот в злой усмешке Ананий.
– И Сбыслав Якунович согласился? – спросил кормилец в отчаянье.
– При чем здесь Сбыслав? Он не посадник отныне.
– А кто же?
– Я! Я отныне посадник и требую, чтоб заутре вас не было на Городище. Слышите? Завтра же.
Ананий вышел, оставив их в изумлении. У Василия Александровича хлынули наконец слезы, он ударил кулаком о столец, крикнул жалобно:
– Все! Все отцу расскажу-у… Они еще попляшут у меня.
