Текст книги "Александр Невский"
Автор книги: Сергей Мосияш
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 41 страниц)
БОЛЕЗНЬ
Кирилл сравнительно легко согласился на перенос митрополии во Владимир, поставив условием лишь приписку нескольких деревень к ней для прокорма. И еще сказал с сомнением:
– По сердцу ль сие будет великому князю Андрею Ярославичу?
– Да ты что, святой отец, – удивился Александр. – Да сие для всех нас станет счастием великим.
– Для тебя – да, сын мой, – согласился старец. – Но Владимир ныне не за тобой ведь.
«Будет за мной», – хотел сказать Александр, но удержался, промолчал: не в его правилах было вперед языком забегать.
Но, к его удивлению, митрополит оказался прав в своих сомнениях. Весть о создании митрополии во Владимире Андрей встретил довольно равнодушно. Александр отнес это на счет юной жены, которая пока занимала главное место в мыслях Андрея, что было вполне естественно. Но когда он сказал брату о приписке деревень к митрополии, тот неожиданно встал на дыбы.
– Не дам ни одной.
– Ты что, с ума сошел? – возмутился Александр. – Во Владимире с гибели Митрофана нет епископии. Я с великим трудом митрополии добился, а ты против.
– Я не против. Пусть будет. Но деревень не дам.
– Слышь, Андрей… Не выводи меня из терпения, – сказал с угрозой Александр. – Я старший брат, и мне ныне решать, как и что.
– Но Владимир мне жалован. Мне! – стуча в грудь, вскричал Андрей со слезой в голосе.
– Кем?
– Великой ханшей. Не знаешь, что ли?
– Дурак. Великая ханша сие сотворила, чтоб нас перессорить. Сколько тебе говорить можно об этом. Ты кого тешишь своим упрямством? Думаешь, себя? Нет, братец, ты ее поганую душу тешишь. И потом, ежели по совести, – у епископии были деревни, потом к отцу перешли. Вот их и воротишь митрополии.
– Был бы отец живой, он бы ни за что не отдал своего. Ни за что! – вскричал опять Андрей.
– Ну, хватит! – повысил голос и Александр. – Я в Новеград с Кириллом отъезжаю, владыку ставить. Он сюда один возвернется. И если я узнаю, что ты ему перечить начал, учти, Андрей, пойду ратью на тебя. Слышишь? Не посмотрю, что брат. Сгоню со стола.
Дабы митрополит из Новгорода не возвращался в одиночестве, Александр позвал ехать с ним епископа ростовского Кирилла. Посадил обоих Кириллов в одну кибитку: пусть поговорят святые отцы. Кто, как не епископ, может рассказать митрополиту о делах епархии Ростово-Суздальской, о монастырях.
Сам всю дорогу скакал верхом и, хотя с чего-то в пути начало кости ломить, в сани не садился вперекор желанию своему. «Нечего слабостям потакать».
Знал, что в санях, в тепле тулупном заноет занозой в сердце пря с Андреем. Думал, обрадуется младший брат стараниям его с митрополией, благодарить станет, а он, вишь, в дыбки. Ежели в сем деле святом перечит, то что ж в других делах будет? И все это ведьма каракорумская! Ведь сообразила этакому зеленоротому Владимир пожаловать, старшего под младшего подвела. И ему-то, дурню, никак не втолкуешь, что поставлен он с умыслом, со злым умыслом. Втемяшил в башку себе, что он и впрямь великий. Господи, умнел бы, что ли, он скорей!
Одно утешало в пути князя – что его святые старцы не возносились в дороге, не спесивились, во всех весях, где стоянки были, отправляли все, что священникам положено: отпевали покойников, крестили новорожденных, венчали молодых…
В Твери их встретил младший брат Александра Ярослав Ярославич, сидевший здесь князем. Насколько Ярослав был ласков и любезен со святыми отцами, настолько холоден по отношению к брату. Оно и понятно, вырос он вдали от Александра, если и виделись они, то мельком. И к тому же, в отличие от Андрея, Ярослав был скрытен и лукав. И хотя ни словом он не обмолвился о своих планах, Александр знал, догадывался, что у него на уме. Ясно – Новгород, вот его мечта вожделенная. Оттого и косится на старшего брата недружелюбно.
После Твери совсем худо стало Александру. Думал, въедет на Городище верхом, как хозяин, – не вышло. Почти упал с седла на руки Светозару, тот уложил его в сани на медвежью полсть, укрыл с головой тулупами. Но ничто не согревало уж князя. Под тулупами клацал зубами от холода, пронзавшего все тело. В сознании, висевшем на волоске, стучала мысль горькая:
«Не на кого, не на кого положиться. Во Владимире волчонка оставил, здесь, в Твери, того хуже чудище сидит. Отворотись – на спину дикой рысью кинется. Господи, подскажи! Господи, вразуми их!»
Но вдруг в тоске безысходной, словно лучиком во тьме, блеснуло: «А сын-то! Василий-то! Вот моя надежа и опора. Вот! Вася, Васенька, Василий Александрович!»
По лицу князя слезы бежали непрошеные, хорошо хоть никому не видимые.
На Городище привезли князя совсем расхворавшегося. Сам не смог идти, голова кружилась, ноги подкашивались. Прямо на полсти медвежьей внесли его гридни в теплую горницу.
Прибежала княгиня Александра Брячиславна, охнула:
– Что с тобой, батюшко?
Давно не видалась с мужем, вот и дождалась, кинулась на колени у ложа, хотела поцеловать, но он предупредил:
– Не надо, мать. А ну хворь заразная… Как там Васятко?
– Вася, слава богу, жив-здоров. Уж писать выучился, книги читает. По псалтыри так скоро, так скоро, ровно горохом сыплет.
– По псалтыри, говоришь, – прошептал князь, тяжело дыша. – Псалтырь отыми, спрячь, чай, не в чернецы готовлю – во князья. Давай ему читать о подвигах пращуров наших, о полку Игореве, о походах Мономаха, о преславной жизни Святослава. Слышишь?
– Слышу, батюшко. Створю, как велишь.
– Да пока ко мне не пускай: не дай бог заразиха у меня. Ежели всевышний к себе позовет, сам покличу. Иди, мать, иди, не стой около.
С князем остался лишь милостник его ближний Светозар, да потом привели немца-лечца с Готского берега.
Весть о тяжелой болезни князя, словно искра, мигом в город перелетела, радуя недругов тайных и явных.
– Помрет, видать.
– Туды ему и дорога, прихвостню татарскому. Поди, опять десятину явился для них драть.
Встревожила весть друзей его старых. Миша Стояныч, услыхав, что помирает Ярославич, вскричал:
– Н-не д-дадим пом-мереть. А Л-лучеб-бор н-на чё?!
И, запрягши в сани лучших коней, погнал в сторону Пскова, об одном бога моля – чтоб старик живым оказался.
К ночи князю совсем худо стало, дышал тяжело, часто, с хрипом, глаза замутились, губы обметало пузырьками. Светозар был около, то и дело теплой сыты предлагал господину. Немец-лечец за стенкой дрых.
Наконец после полуночи князь прохрипел тяжело, придавленно:
– Зови Кирилла, пусть соборует. Скорей, а то не дождусь.
Разбудив немца, в чем был – в одной сорочке – Светозар кинулся на двор, а там к терему, в котором епископ и митрополит остановились. Ворвался в опочивальню к владыкам, растолкал того, кто ближе оказался, глотая слезы, крикнул:
– Отец святый, скорей! Ярославич помирает!
Взбулгачились [107]107
Взбулгачиться – взбудоражиться, растревожиться (от «булга» – тревога, суета, беспокойство).
[Закрыть]оба Кирилла, кряхтя и охая, оболокались в рясы при тусклом свете лампадки у образа. Путаясь в рясах, бежали через темный двор за милостником, задыхаясь, лезли по лестницам. Наконец вошли в горницу, жарко натопленную, где лежал хворый князь. Но не дождался он владык, впал в забытье. Дышал часто, коротко, ничего уже не слыша и не видя. Тут же суетился немец-лечец, прикладывая какие-то примочки к голове.
– Ну как? – спросил митрополит.
– Софсем плёх князь, к утру помирай надо.
– «Помирай надо», – передразнил немца Кирилл. – То не в твоей воле, в божьей, – и, оборотившись к иконе, начал жарко молиться.
Светозар стоял позади владык и, видя, сколь старательно и дружно молились они у ложа умирающего, слабо надеяться начал, что уговорят они всевышнего не забирать пока князя. Должны уговорить, чай, не простые попы, а митрополит с епископом. Им бог не сможет отказать.
До самого рассвета молились Кириллы. Светозар тоже подсоблял им, молился как мог, одно повторяя: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!»
Князь к утру вроде утихать начал, дышал уже не столь тяжко, хрипеть перестал почти.
«Ну, кажись, бог услышал нас, – подумал Светозар. – Вроде легчает ему». Но в это время немец склонился над князем, прислушался, шмыгнул носом, как бы принюхиваясь, и прошептал зловеще:
– Отходит.
– Тыт! – Прервав молитву, митрополит зло цыкнул на него и ожег таким взглядом, что лечец словно растворился в темном углу.
Когда совсем рассвело, прискакал на Городище Миша Стояныч с Лучебором. И первое, что спросил, ввалившись в горницу:
– Ж-жив?
– Дышит, – прошептал Светозар.
– P-раз д-дышит, н-не пом-мрет. Л-лучебор-р, ж-живо з-за д-дело!
Владыки духовные не стали чиниться, уступили место лечцу привезенному, вышли из душной горницы, утомленные и вспотевшие от долгого бдения. Светозар выскользнул следом, дабы шубы им накинуть поверх ряс, не простыли чтоб.
Поймав жалкий умоляющий взгляд милостника княжьего, митрополит молвил:
– Даст бог, сдюжит, – и, изморщив нос, добавил: – А немца гони, не лечит – смерть зовет.
На третий день легчать стало князю.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
БРАТ НА БРАТА – ПУЩЕ СУПОСТАТА
XVIIIОПЯТЬ САРАЙ ЗОВЕТ
Весть с полудня Руси пришла дивная: князь галицкий Даниил Романович получил от папы римского корону и принял католичество. На боярском совете новгородском, где прочли грамоту об этом, приняли весть по-разному.
– Тьфу! – сплюнул архиепископ Далмат. – Богоотступничество да не простится вовеки.
– Зато теперь король он, не нам чета, – пошутил посадник Сбыслав Якунович.
– Да хошь бы и царь, но как же от веры своей отступать? Мы ж не отступили. – Далмат взглянул на Александра Невского, под «мы» разумея его – князя, которого папа римский давно звал в свои объятия. Не дозвался ж.
Князь, сочтя сие за приглашение к спору, заговорил:
– Не нам судить его. Он тоже зажат меж молотом и наковальней. С одной стороны татары, с другой – римляне с своими посулами. Думаю, что князь Даниил пошел на это, ища союза противу татар. Искал у нас – не нашел, вот и оборотился к папе. И дочь Миндовга потому ж в снохи себе взял.
– Все равно сие переветничество духовное, – не согласился Далмат.
Александр не стал спорить с новым владыкой, к назначению которого сам приложил немало сил, хотя вполне мог бы напомнить ему о Владимире святом – Красном Солнышке. Тот ведь тоже, родившись и выросши в вере языческой, изменил ей, приняв православие. И сам принял, и всю Русь крестил, силой и мечом загоняя в реки своих вчерашних единоверцев.
– Как бы там ни было, – заключил князь, – но сие одно значит: не ныне, так завтра пойдут татаре через Киев на Галич, и снова быть там плачу и крови великой.
Александр как в воду глядел, но, увы, даже он не смог предвидеть, во что выльется вмешательство татар в дела русские. Но все это было впереди. А пока…
Ярослав Тверской, не решившись пойти на Новгород (брата он сильно побаивался), отправился с дружиной добывать себе Переяславль, заручившись словом Андрея не вмешиваться в спор со старшим братом. Поскольку все братья в свое время родились в Переяславле, все и считали его своим городом. И Ярослав, дабы навсегда утвердиться в Переяславле, захватил с собой жену с детьми, подчеркнув сим всю серьезность своих притязаний.
Пожалуй, один Александр понимал, сколь неуместна ныне ссора между своими. И послал вдогон Ярославцу гонца с требованием воротиться в Тверь и не сеять смуту в гнезде Ярославовом.
Подражая покойному отцу, Ярослав отвечал зло и дерзко (благо был далеко от брата): «Пусть всяк владеет тем, чем владеет. Я владею ныне и Переяславлем».
Андрей на просьбу Александра «усовестить безумца» вообще никак не отозвался, а гонец, воротившийся из Владимира, на словах сообщил:
– Князь Андрей на рать готовится, кует оружие, войско сбирает.
– На кого?
– Не ведаю. Но в народе сказывали – на татар, мстить за прошлые обиды.
– Безумцы! – вскочил Александр со стольца. – Они же погубят Русь совсем.
Вскоре из Сарая явился старый знакомый Каир-бек, и тоже с важной новостью: великая ханша Огул-Гамиш уступила престол хану Мункэ. Князь знал, что скрывалось за словом «уступила». Огул-Гамиш просто-напросто свергли сторонники Батыя. Нет, не зря она опасалась Сарая. Оттуда и пришла ее погибель.
– Мой хан зовет тебя, князь, – говорил Каир-бек. – Надо скоро-скоро Сарай бежать.
Посланец Батыя оказался верен себе: сообщив безвозмездно повеление хана, далее соглашался говорить лишь за мзду.
– Ежели хорошо платишь, князь, то я тихо-тихо ухо говори, зачем зовет тебя хан.
Александр засмеялся, кинул татарину калиту. Тот поймал ее, без стеснения взвесил на ладони, вздохнул, словно продешевить боясь.
– Хан тебя великим князем делать хочет. Вот.
– Ну спасибо за весть, – отвечал Александр, и без Каир-бека догадывавшийся о причине вызова.
Но как ехать, если на Руси черт-те что творится? Родные братья выпряглись, творят несуразное. Спасибо, хоть Константин сидит тихонько в Угличе. Но Ярослав-то, Андрей!.. Какого рожна им надо? Чего ищут себе? Чести? Так погибели накличут, и не только на себя, на всю Суздальщину.
«Ну ладно, получу ярлык на великое княженье, ворочусь, я им покажу, где раки зимуют. Я им задам чести».
Так думал князь, отправляясь в Сарай.
На этот раз Батый встретил его милостиво и на удивление дружелюбно. Сразу предложил выпить с ним кумыса, и Александр взял в руки серебряную чашу с напитком, к которому уже привык за прошлую поездку и даже полюбил за ядреность и крепость.
Одно смущало: уж больно много было в кумысе грязи, – но и от этого князь знал, как уберечься: всякий раз тихонько крестил чашу и шептал: «Господи, помилуй». И ничего, господь миловал, проносило.
– Ну что, Александр, ныне отдаю тебе всю Русь. А ты, вижу, не радостен отчего-то. А? – Батый, хитро щурясь, посмеивался.
«Неужто догадывается, что творится у нас?» – думал Александр, а вслух сказал:
– Спасибо, хан. Но великое княженье и великие заботы наваливает на выю.
– А как же. Твой брат Андрей не гож на это. Платит выход мало и неисправно. Не знаешь, отчего?
– Не знаю.
– Плохо, что не знаешь. Ведь вы братья.
– Не слушает он меня. Молод еще, глуп.
– Вот то-то что глуп, – сказал Батый, опуская взгляд в чашу. – Но ничего, скоро умнеть начнет… – И улыбнулся как-то нехорошо.
Князь не придал особого значения этой улыбке, только потом, много позже, вспоминая этот разговор, вполне оценил ухмылку Батыя. Слишком дорого она отчине обошлась.
– И Даниил совсем нехорошо поступил, – продолжал Батый. – Со мной кумыс пил, мирником звался, и нате, союз против меня учиняет с уграми и литвой. Кому верить после этого?
Хан умолк, и Александр понял, что надо смотреть ему в глаза, – он ищет сам взгляда собеседника, дабы убедиться: а тебе можно верить?
Князь выдержал этот лукавый и нелегкий взгляд. Впрочем, ему это нетрудно было – он действительно хотел мира с Сараем и был с Батыем вполне искренен. Правда, он умолчал о ссоре меж братьями, но это уже их личное дело, разберутся и без хана.
– Вот и надумал я ослушника наказать, – опять заговорил Батый. – Послал на Даниила десять туменов под рукой воеводы Куремсы, воина славного и искусного. Как думаешь, хватит силы с ним управиться?
«Десять туменов, это же сто тысяч, – подумал Александр. – Сомнут Даниила они, сомнут. Ведь говорил же ему».
– Что ж молчишь? – спросил хан и напомнил: – Я спрашиваю, достанет ли десяти туменов на Даниила?
– Достанет, хан, – вздохнул князь. – Это даже очень много.
Он и не догадывался, что Батый обманывал его, преувеличив рать Куремсы почти в два раза. Хан знал: никто считать войско не станет, а вот страх перед силой тут и явится.
– А тебе, вижу, жалко Даниила, Александр, – спросил Батый испытующе.
– Не так Даниила, хан, как отчину.
– Вот видишь, Александр, на Руси умный великий князь должен быть. Верно? Вот и подумал я, ты должен быть. Только ты понимаешь, что с нами лучше дружить, чем воевать. Верно?
– Верно, хан.
– Молодец, Александр, – улыбнулся Батый и, помолчав, приказал: – А теперь завтра же отправляйся в Каракорум ко двору великого хана.
– В Каракорум? – удивленно вскинул брови князь. – Но ведь я был там недавно.
– Ничего. Еще раз не помешает. Великий хан мой друг, он тебя видеть хочет и благословить на великое княженье. Езжай, Александр, езжай. Не спорь.
Князь поднялся с ковра обескураженный; полагалось кланяться и благодарить хана за милости его, а князь не мог, язык не поворачивался. В Каракорум ехать – это опять год терять. Но Батый был милостив сегодня, он не только не потребовал благодарности, но, напротив, решил ободрить приунывшего мирника.
– Запомни, князь Александр, ты мне потом еще спасибо скажешь за эту поездку. Запомни.
Князь вышел от хана в недоумении: «На что он намекал? Почему я благодарить потом стану? Что он скрыл от меня?»
А Батый, оставшись с приближенными и Сартаком, не спеша допил кумыс. Потом кивнул воеводе Неврюю: подойди. Тот приблизился.
– Как только князь Александр отъедет в Каракорум, – заговорил Батый, – ты, Неврюй, немедленно выступишь со своим туменом и туменами Алыбуга и Катиака на Суздальскую Русь. Он умолчал, братьев пожалел, за это и люблю его. Но я и без него знаю, на кого они мечи точат. Андрееву и Ярославову дружины выруби начисто, самих же в Сарай приведешь, как собак паршивых. Я их научу уважать старшего брата, я их заставлю лизать пыль с сапог Александра. Слышь, Неврюй, обоих живыми сюда.
– Слушаю, повелитель.
– Да церкви, монастыри не трогай. Они сторону Александра держат.
– На Новгород идти? – спросил Неврюй.
– Нет. Новгород под Александром и пока выход сполна выплачивает. Да и там его сын сидит малолетний, пусть подрастет.
XIXНЕВРЮЕВА РАТЬ
Как ни готовился Андрей к рати с татарами, но весть о подходе Неврюя застала его врасплох. Городские стены, порушенные еще Батыем, не были восстановлены, так что отсидеться за ними и думать было нечего. К тому ж и митрополит, позвавший к себе Андрея, заявил твердо и прямо:
– Ты возжег огонь сей, Андрей Ярославич, ты и туши его, если сможешь.
– То возжег твой Александр, – отвечал дерзко Андрей. – Он к татарам уехал, он и напустил их на нас.
– Наперво, Александр не мой – твой брат, а другое… не он ли предупреждал тебя не гневить Орду? Прогневил – сам и отвечай. И не здесь, в городе, ступай ратоборствуй в чисто поле. Там копья ломай.
– Так, значит, ты Орде предаешься, владыка, – не унимался Андрей.
– Цыц! – стукнул в пол посохом Кирилл. – Как ты смеешь так дерзить мне! Я в твоей власти дня не был и в татарской не буду, я лишь богу слуга. Слышишь ты, ратоборец гороховый?!
Такого оскорбления великий князь не мог вынести, он быстро вышел, громко хлопнув дверью.
– Щенок, – проворчал митрополит. – Горазд кулаками махать, а как до дела – в порты наложил.
Медлить было нельзя. Андрей и без митрополита понимал, что за город драться бесполезно. Он стал бы для дружины не защитой – ловушкой.
Дабы развязать себе руки, великий князь отправил молодую жену в Тверь: там переждешь рать. А в Переяславль отрядил гонца к Ярославу с просьбой немедленно идти к нему на помощь с дружиной. Ярослав в помощи отказал, передав с гонцом, что «каждый сам должен боронить свою отчину».
– Скотина! – вскричал Андрей, совершенно не стесняясь присутствием мизинного человека. – Свинья, а не князь!
Срам отцов не пошел на пользу наследникам – старое повторялось сызнова.
Одной дружины для встречи татар было мало, князь спешно стал собирать ратников из смердов и ремесленников, вооружая их кое-как – кого копьем, кого луком, кого мечом, а иных рожнами [108]108
Рожны – вилы.
[Закрыть]и косами.
Великий князь был молод, зелен, суетлив, все это не внушало доверия и надежды на победу, и ратники потихоньку разбегались.
– Трусы-ы! Трусы несчастные! – орал Андрей перед оставшимися, настраивая их этим отнюдь не на боевой лад. – Кого поймаю, повешу. Слышите? Повешу!
Угрозы не помогали, ратники по ночам разбегались. Спасибо, хоть оружие с собой не утаскивали, оставляли князю: воюй, мол.
– Скорей выводи войско в поле, – советовали бояре. – Там перестанут разбегаться, волков побоятся.
Уходил полк Андрея через Волжские ворота, через Клязьму, туда, на полудень, откуда татары ожидались. Сам великий князь гордо ехал впереди под прапором, дружина, следовавшая за ним, пела лихо с присвистом:
У поганых очи узки,
У поганых ус не вьется…
Но несмотря на песню забавную, срамившую супротивника, Андрей понимал, что к рати он по-настоящему не готов, что ратники его, собранные с бору по сосенке, от кустов шарахаются, а от татар и подавно побегут. Отчего бы это?
– А оттого, – тихонько пояснял ему Зосима, – что, почитай, все они пережили ту рать татарскую. Не забыли. Помнят.
На третий день уже после обеда увидали наконец татарский конный отряд. Он был не столь велик, и Андрей, недолго думая, скомандовал:
– За мной, соколы-ы-ы! – И пустил коня в слань.
Татары, увидев русскую дружину, несшуюся с возвышенности на них, поворотили коней и кинулись наутек. Но где там, им надо было скакать вверх на увал, разгона скоро не наберешь, а русские, скатившись с противоположного склона, быстро настигали убегающих.
И начали рубить и колоть, тем более что со спины воин, как правило, плохо защищен. И даже князь Андрей, дотоле пробовавший меч лишь на лозе да молодых березках, сбил какого-то татарина, ударив мечом по голове. Убил, нет ли, не видел, но хорошо запомнил, как кувыркнулся тот с коня на землю.
Отряд татарский рассеяли быстро, версты три гнали еще убегавших, потом отстали: ну их.
Возвращались возбужденные, наперебой делясь впечатлениями. Победа в короткой стычке оказалась легкой и дешевой, своих потеряли всего двух человек, зато татар набили десятка три, не менее.
«Ну вот, не хуже, чем у Александра на Неве получилось, – думал радостно Андрей. – Только он двадцать потерял, а я всего двух».
Пешие ратники, к которым воротилась дружина, встретили весть о победе над татарами сдержанно: мало ли, может, брешут милостники княжьи. Но потом, когда разложили костры и начали варить кашу, наслушавшись у огня хвастливых речей участников стычки, стали ратники веселеть: может, и впрямь татар бить очень даже сподручно. Надо только кричать погромче, дабы они с испугу спинами поворотились, а там и бить.
Андрей чувствовал себя героем, на Зосиму, проворчавшего, мол, не хвались, едучи на рать, – он цыкнул, велел помалкивать.
Кормилец молча изготовил великому князю ложе из седла и потника, но звать не стал: помалкивать так помалкивать. Небось спать захочет, сам догадается.
Андрей, возбужденный после стычки, долго не хотел ложиться, ходил меж кострами, прислушивался к разговорам, – они были веселы. Радовался: «Вот что значит хорошее начало. Теперь дело пойдет. Буду бить их по частям. Еще посмотрим, кто кого».
Увы, «кто кого» – стало ясно уже на следующее утро. Едва рассвело, Зосима растолкал великого князя:
– Ярославич! Ярославич, вставай. Глянь-ка.
Андрей глянул окрест, и сердце его, екнув, упало куда-то вниз. И спереди, и сзади, и с боков на увалах видны были татары, развевались их бунчуки из конских хвостов, тускло поблескивали панцири.
– Я же сказывал, я же чуял… – заныл было кормилец.
– Молчи! – оборвал его Андрей.
Он понял, что это – конец, что через час-другой от его дружины и полка ничего не останется. Он знал: татары воинов почти не берут в полон, убивают всех. Но по-прежнему он не хотел признавать за собой вины, по-прежнему пытался оправдать себя, сравнивая со старшим братом: «Ему на льду хорошо было, немцы с одной стороны шли. А попытался бы здесь, когда кругом обложили. Здесь бы попытался Александр Ярославич».
И лишь когда смерть замаячила перед глазами, Андрей вдруг понял, как дорога и прекрасна жизнь: «Нет, мне нельзя умирать. Я же молод. У меня же молодая жена. Нет, нет, я должен жить. Пусть все, все умрут, но только не я».
Эта мысль так завладела Андреем, что он забыл о главном своем назначении – командовать войском.
– Ярославич, – сказал один из гридинов. – Ярославич, с полуночи их меньше, попробуем прорваться. А может…
Великий князь словно очнулся, птицей взлетел в седло, со звоном выхватил меч и крикнул прерывающимся голосом:
– Соколы, не выдайте князя своего! – И, наддав коню пятками, помчался на полуночь, где и впрямь татар не столь густо было.
Что-то закричали пешие ратники, понявшие, что князь и дружина бросают их на закланье татарским саблям. Но Андрей даже не оглянулся на тех, кого сам завел, загнал в эту ловушку. Топот сотен копыт поглотил все звуки.
Дружина густым клубком неслась на татар, никто не отставал, не отделялся, понимая, что отставшему грозит смерть неминучая. Только так, стремя в стремя, густой массой, можно прошибить татарский заслон.
Но теперь татары не повернули, не показали спин, напротив, помчались встречь дружине, сверкая кривыми саблями своими. Со всех увалов саранчой сыпанули татары на русских.
Нет, ратники не разбежались, не взмолились о пощаде, по прошлому помня: у поганых пощады не вымолишь. Они сгрудились внизу, в лощине, ощетинились копьями и топорами. Брошенные своим князем, они решили с честью положить животы за отчину. И именно отчаянная сеча, начавшаяся в лощине и отвлекшая основные силы татар, помогла княжьей дружине прорваться через заслон и уйти в леса.
Хотя погоня была недолгой, Андрей так гнал коня, что очень скоро он пал под ним. Думал, тут же дадут ему другого, но свежих коней не было, и один из гридинов предложил:
– Андрей Ярославич, передохнуть надо бы. А то загоним всех коней, пропадем.
Князь ничего не ответил, лишь зубами скрипнул. За время этой бешеной скачки он спал с лица, глаза ввалились от усталости. Он осмотрелся, ища глазами Зосиму, который всегда готовил походное ложе князю да и что перекусить находил. Кормильца не было видно. Гридин понял, кого высматривает князь.
– Его татары зарубили, Андрей Ярославич.
– Кого? – испуганно спросил князь.
– Ну Зосиму. Ты ж его высматриваешь?
– Как – зарубили? – удивился Андрей, но тут же, поняв бессмысленность вопроса, пробормотал: – Впрочем, о чем я…
Не только кормильца, более половины дружины потерял он, вырываясь от татар.
– Если б не ратники, вряд ли ушли бы мы, – заметил гридин.
– Да, да, да, – отчужденно кивал головой князь, все еще находясь под впечатлением отчаянного прорыва.
Дело шло к ночи, но Андрей побоялся оставаться здесь. За каждым кустом чудились ему татары. Дав коням короткую передышку, велел двигаться и ночью. Ему привели другого коня, отобранного у какого-то смерда и привыкшего более к сохе, чем к скачке. Он хотел было возмутиться: «Как?! Великому князю такую клячу?!» Но, поразмыслив, передумал: у гридинов кони тоже стали не лучше, многие запалились настолько, что и отдых не восстановил их сил.
Ночью ехали более шагом, изредка на открытых местах переходя на легкую хлынь. Путь был один – на заход, на Тверь. Лишь там видел Андрей если не спасение, то хоть передышку от позорного бега.
Неврюй явился на Русь не только наказать князей-ослушников, но и пограбить, ополониться. Это, пожалуй, было главным у татар. Раз суздальские князья были неисправны в выплате выхода, то Неврюю предстояло взыскать с этих земель все, что можно было. Старых, строптивых людей иссечь, молодых и сильных в полон увести. И он старался. На его пути от деревень оставались головешки и ни одной живой души.
Лишь под Владимиром Неврюю пришлось остепениться, когда навстречу его тумену вышел сам митрополит в окружении всего клира, с иконами и хоругвями.
Кирилл взнял над собой крест, напомнил Неврюю о приязни хана Золотой Орды к православию. А пока веси окрестные и град, не имеющий ни одного воина, относятся к митрополии, то и надлежит им в исправности пребывать.
Сам митрополит мало надеялся на свое заступничество и прибег к этому, не имея другого средства. Он знал из прошлого, как поступали татары в подобных случаях – вырубали весь город, начиная с заступников – священнослужителей.
Но смерть не пугала Кирилла, напротив, ожидание ее придало ему силы необычайные и уверенность в своей правоте:
– Ты не смеешь, воевода, тронуть богово! – воскликнул он, поднимая крест.
И, к удивлению митрополита, татарский воевода отвечал:
– А я и не трогаю твой город и веси твои, слуга Христа. Я наказываю лишь супротивников князя Александра.
Дивились владимирцы диву дивному: текла мимо города нескончаемая черная рать Неврюя, не трогая ничего, что взял под крест свой митрополит. И верили в силу его, и молились «во здравие нашего Кирилла», заступившего их от потока и разграбления.
А Неврюй спешил к Переяславлю, брать на щит его, а князя в полон.
