Текст книги "Александр Невский"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 41 страниц)

III
ТУЛИ ОТВОРЕНЫ

Шли годы. Пора было княжичей и к оружию приучать. Тот день радостный был для них. Кормилец вручил каждому тугой лук и туло [27]27
  Туло – колчан для стрел.


[Закрыть], полное острых стрел.

Княжичи так обрадовались, что тут же надели тули через плечо и чуть было в покоях стрельбу не учинили.

Увел их дядька-кормилец за кузницу, где загодя на двух столбах высокого тына были сделаны затесы. Место это во дворе княжеском безлюдное да тихое. Самый раз княжичей стрельбе учить.

– Зри на меня, Александр Ярославич, – сказал кормилец, становясь в боевую стойку. – И ты, Федор, тоже. Прежде всего лук берешь рукой вот так. На тетиву кладешь стрелу и конец ее меж перстами пускаешь. И начинаешь натягивать тетиву, доколи сила есть. Зри, зри, княжич, рука правая до локтя должна ровно со стрелой быть. Цель надо правым оком зреть.

Глухо тенькнула тетива, прожужжала стрела свою короткую песнь и, уткнувшись в затес, мелко затрепетала оперением. Запрыгали, закричали княжичи от восторга.

– Дай-ко я, Данилыч, – задрожал от нетерпения Александр.

Выхватил стрелу из тула, наложил пером тетиву. Все сам хотел сделать, но тут кормилец из-за спины за обе руки его взял не сильно, но настойчиво.

– Не спеши, не спеши, Ярославич. Пока правильно не станешь, не стреляй. Левое плечо вперед. Локоть правый выше. Натяни тетиву. Хорошо. Пускай ее мягко.

Тенькнула тетива. Стрела, вильнув пером, воткнулась далеко от затеса.

Александр покривился от досады, но кормилец похвалил:

– Хорошо. Для начала хорошо. Только пускай мягче, Ярославич. Тугой лук что сердечный друг. Натореешь с ним хорошо, он тебя не выдаст николи.

Федор Данилович еще несколько раз мягко, но настойчиво выправлял стойку Александру и, лить убедившись, что мальчик усвоил урок, отошел к старшему княжичу. Федор уже половину стрел своих исстрелял. И лук держал он неплохо, и тетиву он натягивал споро и ровно, только спешил очень. Кормилец встал у него за спиной, подвернул ему плечо легонько, чуть правый локоть поднял.

– Пускай, тезка. Любо!

Потом кормилец отошел назад и стал смотреть со стороны за княжичами, подавая только советы:

– Александр, в туло за стрелой очей не опускай. Ими зри зверя аль поганого, а рука пусть сама стрелу имает. Федор, опять локоть опущен.

Княжичи слушали кормильца, не перебивая, знали Федора Даниловича как лучшего воина своего отца. Скоро все стрелы княжичи развеяли, побежали всяк к своему затесу собирать их назад в тули.

– Федор Данилыч, а у меня одна сломалась.

– А у меня две за тын улетели.

Постоял кормилец, посмотрел на возню подопечных своих.

– Пойду сыщу вам поспешителя [28]28
  Поспешитель – помощник, союзник.


[Закрыть].

Ушел Данилыч. Оставшись одни, засуетились княжичи, друг перед дружкой в похвальбу ударились.

– А у меня лук красивее.

– А мой зело туг.

– А хошь, я в твое перо стрелой попаду?

– А попади.

Александр повернулся к затесу, где уже две стрелы Федора торчали. Прицелился в перо нижней стрелы, натянул тетиву. Почувствовал, как от долгого напряжения закачался лук в руках. «Господи, пособи», – прошептал Александр умоляюще и отпустил тетиву. Но стрела вскользь задела столб и, потеряв силу, повисла меж прутьями тына.

– Ха-ха-ха! – закатился весело Федор.

– Ха-ха-ха! – раздалось позади княжичей.

Обернулись они. Около кузницы мальчишка лет десяти стоит. В длинной холщовой рубашке и портках, на ногах лыченцы.

Федор смолк, увидев грязного челядина. Оба княжича нахмурились, отвернулись от него и уже молча стали стрелять каждый в свой затес.

Челядин смеяться перестал, но не уходил. Да и как ему было уйти. Ведь это он, Ждан, сын кузнеца княжеского, намедни вместе с отцом выковал наконечники для этих самых стрел. А княжичи пускают одну за другой и даже не знают, что все стрелы через Ждановы руки прошли.

Весело Ждану видеть свои стрелы, но и обидно чуть. Хоть бы раз ему дали стрельнуть. Уж он-то бы не промахнулся.

– Эй, княжич, – не утерпел Ждан. – Не так стрелу вскладаешь.

Александр резко обернулся, глаза недобро прищурил.

– Сгинь, смерд!

– Дозволь, я покажу тебе. – Ждан шагнул в сторону княжича.

Такого сраму княжич не допустит, чтобы челядин да поучал его. Вскинул Александр лук на изготовку, тетиву медленно потянул, прикрыл левый глаз, а правым выцелил рубашку холщовую. Пугнуть челядина надо, чтоб знал свое место.

Увидел Ждан черный и недобрый глаз княжича, целящийся прямо в грудь ему, – страшно стало. Ведь княжич что хочет сотворить может.

Замерли мальчики друг против друга, дыхание затаили. Ждан зорким глазом уловил еле заметное движение пальца княжича и прянул в сторону.

Стрела рядом пропела. Еще в прыжке краем глаза заметил Ждан, что и старший княжич готовит стрелу для него. Побежал Ждан, зайцем прыгая, чтобы не выцелили его ошалевшие княжичи.

«Мать пресвятая богородица, спаси!»

Испуг челядина развеселил Александра. И сам не заметил, как новая стрела в руке очутилась (не пропал урок кормильца), мигом вложил ее и, уже не целясь, пустил вслед убегающему мальчишке.

Тонкий крик мальчика раздался, когда его самого уже и не видно было.

– Твоя достала, – сказал с завистью Федор.

– Неужто уязвил? – побледнел Александр.

– Эка печаль челядина уязвить.

Из-за кузницы нежданно появился Федор Данилович и сердито стал пенять княжичам:

– Это как же вы додумались зло ученить?! А?! Не поганый он, не супостат, а истинный христианин. И что ж, что челядин? Он уже и кун [29]29
  Куна – шкурка куницы – денежный знак Древней Руси; здесь: куны – деньги.


[Закрыть]немалых стоит.

– А сколько? – поинтересовался Федор.

– Две, а то и три гривны [30]30
  Гривна – крупная серебряная монета.


[Закрыть]. На эти куны коня можно купить. Эх вы!

– А он нас соромить начал.

– За сором было бы спрошено, а ты едва не убил его.

– А в кое место стрела угодила?

– Хорошо, что уклюнула в мягкое место, а чуть выше бы…

Федор Данилович помог княжичам собрать стрелы, сам их в тули вложил и затворил.

– Эхе-хе, – вздохнул он. – Холоп не смерд, а мужик не зверь. Идемте в светлицу, время кириллицей [31]31
  Кириллица – древнеболгарская и древнерусская азбука.


[Закрыть]заняться.

IV
ДАРЫ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ

Утром рано из Владимира прискакал течец, посланный Ярославом Всеволодичем за сыновьями, которых великий князь видеть пожелал. А тут беда – еще с вечера занеможилось Федору. Всю ночь он в жару метался, и кормилец не уходил никуда от него. Потом в покои к детям прибежала встревоженная Феодосья Игоревна.

– Лечца звал? – спросила княгиня.

– Послал за ним конюших, унесло окаянного на ловы [32]32
  Ловы – охота; отсюда и ловчий – охотник.


[Закрыть].

Княгиня отправила Прасковью за горячей водой и сытой. Присела на ложе к сыну, рукой лоб горячий гладила, выговаривала кормильцу:

– Ах, Данилыч, Данилыч, как же ты недоглядел.

Федор Данилович переминался, кряхтел виновато, сам себя более корил:

– Старый дурак. Вчера так-то они упарились с сулицей [33]33
  Сулица – короткое копье.


[Закрыть], а тут баба с водой ключевой. Принесла ее нечистая сила.

– А он пил? – кивнула княгиня на младшего.

– Пил.

Феодосья Игоревна притянула Александра, еще толком не проснувшегося, пощупала лоб. Вздохнула облегченно.

Прасковья притащила в корчаге воды, тряпки и кувшин с сытой.

Вдвоем с княгиней силком напоили они Федора, тряпку мокрую на лоб положили.

– Так как быть-то, Феодосья Игоревна? – спросил кормилец. – Князь велел во Владимире быть с ними. Великому князю показать отроков хотел.

– С Александром и бегите.

Кормилец потоптался, повздыхал, кивнул Александру: одевайся. Позавтракав наспех, выехали они в сопровождении двадцати вооруженных отроков [34]34
  Отрок – княжич со дня пострижения; молодой воин, дружинник.


[Закрыть]. День выдался тихий и солнечный. Стремя в стремя с Александром скакал кормилец.

Княжич радовался и яркому дню и поездке – давно мечтал Владимир посмотреть. Хмурое лицо Федора Даниловича отчего-то смешило его.

– Что за туга, Данилыч?

– Эхе-хе, – вздыхал Данилыч. – Ума – два гумна да баня без верху.

– У кого? – смеялся княжич.

– Вестимо, у кормильца вашего.

Александр долго смеялся и этим вскоре и Федору Даниловичу настроение поднял.

Ехали узкой лесной дорогой, то переходя вброд речушки, то объезжая заболоченные места, то подымаясь в гору, то спускаясь вниз. В чащобе разноголосо пели птицы. На ветках сосны, нависших над тропой, мелькнуло что-то рыжее.

– Кто это, Данилыч?

– Веверица.

– Эх, лук бы.

– Ни к чему. Летом скора [35]35
  Скора – шкура.


[Закрыть]у нее худая.

Белка, словно нарочно, дождалась передних всадников и, подняв хвост, запрыгала вверх по стволу и скрылась.

Ехали долго. Александр уже уставать начал, затих, не смеялся. Но виду не показывал. Да только кормильца не обманешь: все заметил, схитрил немножко.

– Чтой-то притомился я, – сказал он. – Вот к речке подъедем, надо на ночевку становиться.

– А далеко еще до Владимира? – спросил Александр.

– Да уж меньше, чем пробежали. Покормим коней, а завтра утречком по холодку быстро добежим.

Федор Данилович выбрал лужайку у самого берега. Все спешились. Коней расседлали, спутали и пустили пастись, поручив заботам двух отроков.

И опять скачет княжич рядом с кормильцем, радуется всему увиденному, спрашивает бесперечь:

– А скоро ли Владимир?

– Скоро, скоро, Ярославич. Потерпи.

Легко сказать: потерпи. Мальчик торопит коня. Ведь его позвал сам великий князь. Какой он? Строгий или добрый? Зачем вдруг понадобился ему княжич Александр?

Федор Данилович улыбается, отвечает терпеливо:

– Стало быть, надо, раз зовет. Поди, уж и Золотые ворота велел для тебя растворить.

– А мы поедем через Золотые ворота?

– Конечно. Князья и все гости высокие через них только и ездят.

– А еще какие есть ворота?

– Есть еще Серебряные, Медные, Оринины, Волжские, Ивановские.

Так за разговором и время быстро протекло.

Как ни ждал мальчик появления города, а первым увидел его кормилец.

– Гляди-ка, Ярославич, эвон и Владимир.

Посмотрел Александр и увидел: впереди в легкой дымке сияют золотые луковицы куполов. Колеблются в легком мареве.

– Как в сказке, – засмеялся княжич.

– Верно, – согласился Федор Данилович и, обернувшись, дал знак дружинникам подтянуться, держаться кучнее.

Перед высокими каменными воротами с золотой маковкой копыта коней громко застучали по деревянному настилу моста.

Едва въехали на улицу, как впереди уже побежали, мелькая пятками, мальчишки, вопя восторженно:

– Княжич из Переяславля! Переяславский княжич!

Детям было особенно лестно, что с почетом в город въезжает хотя и не ровня им, но их ровесник.

– Княжич!.. Княжича смотрите!

Выходили из ворот мизинные – простого звания люди, стояли обочь дороги, кланялись, приветствуя княжича, рассматривали с любопытством и приязнью.

И вдруг в ватаге бежавших впереди детей появился мальчишка лет восьми-девяти с сорочонком. Сорочонок садился к нему на плечо или на голову, когда мальчик останавливался. Но когда он бросался в бег за другими, сорочонок сваливался и летел, часто махая крыльями и не упуская из виду хозяина.

– Гляди, гляди, Данилыч, – не выдержал княжич.

– Ничего такого, – пожал плечами кормилец, – смальства тварь приучена.

– Забери ее мне, – попросил Александр.

– А зачем это тебе, князю?

– Надо, Данилыч. Ну, купи, если что. А?

Федор Данилович поерзал в седле, молвил негромко:

– Помилуй, Ярославич. Соромно мне, старику, с мальцом торговаться. Подожди. Я потом пошлю Сбыслава.

Кормилец втайне надеялся, что княжич забудет о сорочонке. Впереди столько впечатлений. Так и есть!

– У-у, вот лепота! – воскликнул Александр, увидев пять золотых куполов. – Что это?

– Это Успенский собор, – отвечал кормилец с готовностью. – А вон еще далее зри, зри, Ярославич.

Смотреть во Владимире было что. Сколько церквей, и одна другой лучше. Что и говорить, не зря здесь сам великий князь Юрий Всеволодич сидит.

– А эвон твой дед родной, – толкнул в бок кормилец княжича.

– Где, где? – удивился Александр.

– Да вон же, подвысь храма зри.

Александр обежал взором резьбу по фасаду храма, который они проезжали. И увидел вверху изображение человека в княжеском одеянии и около него фигурки резвящихся детей.

– Это, что ли?

– А средь детей и отец твой.

– Отец? – еще больше удивился княжич, считавший, что отец всегда был взрослым. – А который?

– А тот, который помене всех будет.

Княжич даже коня придержал, чтобы лучше рассмотреть своего деда знаменитого и отца.

– Лепо! Ай лепо, – шептал он восхищенно. – А как же храм зовется?

– Дмитриевский собор это, – отвечал кормилец. – Он, пожалуй, краше Успенского. А?

– Краше, конечно, краше, – согласился Александр, все еще продолжая любоваться фигурами.

Двор князя оказался за Дмитриевским собором и был даже связан с ним двухэтажными палатами с изукрашенной вышкой.

На просторном дворе челядь туда-сюда снует: то из медвениц [36]36
  Медвеница – кладовая для хранения вареных медов.


[Закрыть]корчаги с медом в сени несут, то из сеней посуду грязную, то в котлах мясо вареное тащат.

А из сеней гомон веселый несется, звуки гудца скоморошьего, звон гуслей. Пир у князя великого, гостей полны сени.

Спешились княжич с кормильцем, коней стремянным передали.

– Ну, Ярославич, попали мы в самый раз. Слышь, гульба какая?

Кормилец поправил на княжиче платье, шапку, взял его за руку и повел к высокому крыльцу. Но когда они стали подниматься в сени, Александр освободил свою руку. Федор Данилович усмехнулся, не стал настаивать. Ему нравились эти порывы к самостоятельности.

Когда вошли в сени, где пир шел, княжич остановился, дивясь увиденному. За столами, тянувшимися вдоль стен и ломившимися от питья и яств, густо сидели бояре, дружинники, гости князя. Стол же самого великого князя был в глубине сеней, и вместе с ним сидели его братья и князья-союзники. Там же перед самым столом княжеским сидел гусляр с длинными, едва ли не до пояса, седыми волосами.

Всюду сновала челядь, подносившая питье и брашно.

Выждав немного, пока княжич осмотрится, кормилец сказал:

– Ну, идем, Ярославич.

Ярослав Всеволодович увидел сына с кормильцем еще издали, поднялся из-за стола, пошел им навстречу, встревоженно спросил:

– А где Федор?

– Занемог княжич, – отвечал кормилец. – Горло застудил.

Князь промолчал, но столь выразительно посмотрел на кормильца, что тот смутился. Ярослав решительно взял за руку сына и повел к великому князю.

– Вот, брате, младший мой сын Александр, – представил он сына. – Федор занемог, дома остался.

– О-о, – повернулся на стольце [37]37
  Столец – кресло для князя.


[Закрыть]Юрий Всеволодич. – Да он и впрямь в матушку нашу обличьем. А?

– Есть, есть немного, – согласился Ярослав.

– Где «немного»? Вылитый. Ну здравствуй, сыновец ты мой дорогой.

Юрий обнял за плечи мальчика, ласково заглянул в темные глаза. Княжич сразу отметил про себя, что хоть Юрий и брат отцу, но совсем не похож не него. Волосы светлые, глаза серые, черты лица закругленные. И несмотря на то, что Юрий старше Ярослава, а седых волос ни в бороде, ни на голове не видно.

– Чем одарить тебя, дорогой? – спросил, улыбаясь, Юрий Всеволодич.

Александр молчал, и хотя дядя ему сразу понравился, он стеснялся открыть ему свое тайное желание.

– A-а, знаю, что мужу настоящему надобно, – сказал Юрий и, хлопнув в ладони, подозвал к себе слугу. Сказал ему что-то на ухо. Тот кивнул головой и исчез.

Александра посадили между отцом и дядей, налили ему чашу сладкой сыты, пододвинули мясо зажаренное, пирог с рыбой.

Юрий Всеволодич, встав, призвал всех выпить во здравие гостя дорогого, надежды отцов Владимиро-Суздальских – княжича Александра Ярославича. После этого великий князь махнул рукой гусляру:

– Хвалу ему!

Хвалы пелись обычно в честь воинов заслуженных. И поэтому гусляр удивленно поднял белые брови и хоть ничего не спросил, но князь, поняв все, повторил уже с оттенком нетерпения:

– Да, да. Ему. Александру Ярославичу.

Гусляр склонил голову смиренно, тонкие темные пальцы опустил на струны. И с первыми же звуками гуслей стали стихать голоса за столами. Все тише, тише. Гусляр ждал этого. Сделав проигрыш, запел:

 
Ах ты, славный княже, Александр Ярославич, —
Внук великого Всеволода Юрьевича,
Мономахова кровь в твоих жилах тече.
Будь достойным их славы наследником,
От поганых храни землю Русскую.
Буде храбрым на рати, яко тур и орел,
На поганых стремись, яко лев, яко рысь,
И тоже честь и славу споем тебе.
 

Мудрый старец исполнил веление князя и против обычая не покривил. Все тише звучали струны, и голос певца, следуя за ними, угасал незаметно. Так и не уловил никто, когда они замерли и воцарилась в сенях тишина. Глаза гусляра были прикрыты, и только легкое дрожание век выдавало его волнение: по нраву ли песня великому князю?

Все смотрели на великого князя, не смея ни хвалить, ни хулить без его знака.

Юрий Всеволодич тряхнул головой, словно наваждение сбрасывая, поднялся за столом и, указав на гусляра, сказал в полной тишине:

– Лучшего скакуна ему из моих табунов.

И сразу же зашумели, закричали за столами, застучали чаши заздравные, а гусляр, привстав, низко поклонился князю.

– Спаси бог тебя, великий князь, за щедрость твою.

Тут из-за спины Юрия Всеволодича показался слуга, склонился к уху, шепнул словечко.

– Давай сюда, – сказал князь и принял из рук слуги невеликий сверток, тихо позванивающий.

– Ну, сыновец, – обратился Юрий Всеволодич к сидящему рядом Александру. – Вот тебе подарок от меня, мужу пристойный и надобный.

Александр встал, принял сверток, уже догадываясь, но боясь верить.

– Что это? – прошептал побелевшими губами.

– Это бахтерец, по моему велению для тебя изготовленный. И для Федора тож есть.

Александр развернул бахтерец и едва не зажмурился от великолепия блях, так искусно изготовленных и пригнанных друг к другу, что не виден был за ними и бархатный кафтан, на котором крепились они.

– Спаси бог… спасибо, – шептал взволнованный княжич, оглаживая ладонью холодные пластины. Поспешно сбросив на лавку кафтанчик и оставшись в сорочке, Александр начал надевать бахтерец.

– Э-э, сыне, не так, – шепнул наблюдавший за ним Ярослав Всеволодич. – Видишь нагрудные бляхи – они крупнее. Стало, это перед.

Бахтерец – сорочка не легкая, и Александр сразу почувствовал его вес, едва надел. Но казалось это ему таким пустяком, что не заслуживало внимания, скорее, наоборот, тяжесть, ощущавшаяся плечами, наполняла его душу гордостью за принадлежность к настоящим мужам. Поверх бахтерца подбежавший тут же кормилец пособил княжичу надеть кафтан.

Юрий Всеволодич, поймав на себе благодарный взгляд мальчика, охватил его за плечи и спросил негромко, по-отечески:

– Ну, брате, проси еще, что хочешь.

Он заглянул ему близко-близко в лицо, выдохнул почти нежно у самого уха:

– Ну?

– Сорочонка, – прошептал Александр.

Юрий Всеволодович подумал, что ослышался.

– Кого, кого?

– Сорочонка. Наторенного сорочонка, – пояснил княжич. – У тебя тут во Владимире есть.

Юрий Всеволодович стиснул зубы, чтобы не засмеяться над детской причудой сыновца, спросил, сохраняя внешне серьезность:

– Где ты его видел?

– А как въехали мы, так один мальчишка бежал с сорочонком впереди нас.

Великий князь обернулся, поманил пальцем дружинника – слугу своего и Федора Даниловича. Когда они приблизились и стали почтительно у князя сбоку, он повелел им:

– Езжайте оба, найдите мальчишку с сорочонком. Я дарю ему их.

– Сорочонка? – спросил настороженно Федор Данилыч.

Юрий Всеволодич посмотрел на кормильца с укоризной.

– Обоих. Мальчишку и тварь эту.

Тогда слуга спросил тихо и учтиво:

– А ежели мальчишка из вольных, великий князь?

– Тогда купите, – бросил князь и отвернулся к застолью.

V
ЦЕНА ЧЕЛОВЕКА

Здоровенная девка шла вдоль тына и, перестукивая палкой колья, приговаривала весело:

– Богатый, бедный, вдовец, холостец… Богатый, бедный, вдовец…

Увлеченная этим немудреным гаданием, не заметила, как подъехал и едва не стоптал ее княжий дружинник.

– Ах! – вскрикнула с перепугу и убежать хотела, да куда там – пятеро конных окружили ее.

– Здравствуй, красавица!

– Здравствуй, да не засти.

– Ну, отроковица, кого нагадала? – спросил весело дружинник.

– Кого нагадала, про то мне знать, – огрызнулась девка.

– Ай, языкаста. Мало порота.

– А скажи нам, дева, – спросил седобородый. – Где тут горшеня живет?

– А который вам? Их тут целый край.

– А тот, у которого сынишка с сорочонком бегает.

– A-а, Петрила, – девка стукнула палкой по тыну. – Вот здесь и есть.

Конные подъехали к воротам, двое спешились и, передав поводья спутникам, вошли во двор. Девка осталась у тына. Людей княжеских она признала и теперь доведаться хотела, зачем они в этот захудалый край явились.

Петрила вместе с сынишкой Ратмиром хлебали из горшка чечевичную похлебку, когда на пороге явился боярин с княжеским дружинником. Вскочил Петрила. Не чаял не гадал чести такой для себя. Сынишку в бок толкнул: встань, дурень.

– Здравствуй, Петрила, – сказал Федор Данилович, хмурясь отчего-то и этим еще более пугая бедного хозяина.

– Здравствуй, светлый боярин! – отозвался поспешно Петрила и опять толкнул в бок сынишку: здоровайся, кланяйся.

Ратмир поклонился гостям низко. Боярин долго и внимательно смотрел на мальчика и, когда уже смутил его окончательно, сказал:

– Пусть отрок выйдет.

– Ступай в гончарню, – подтолкнул сынишку Петрила. – Меси пока глину.

Пришедшие проводили взглядами мальчика, прошмыгнувшего между ними, и это не ускользнуло от Петрилы. Тревога его возросла.

А меж тем Федор Данилович переглянулся с дружинником, но милостник и так понимал, что главный ответственный за это дело он – слуга великого князя. Кормильцу что: его дело – «подарок» принять.

Дружинник прошелся по избе, потом присел к столу, кашлянул. Видно было – не знал, как к разговору приступить.

«Молодо-зелено, – подумал Федор Данилович с неудовольствием. – Пока мужик напуган, надо начинать, а он тянет».

– Послушай, – вдруг заговорил дружинник, присмотревшись к Петриле. – Я где-то тебя видел. Где?

– Я тоже тебя сразу признал, господине, – отозвался Петрила. – Из-под Липицы мы вместе бежали.

– Так это ты тогда коня своего князю отдал?

– Я, – улыбнулся как-то криво и неохотно Петрила.

– А сам как же?

– Я что – мужик. Кому я нужен. Да и мне не привыкать. Камышами, камышами, так и убег.

– Не догнали, стало?

– Где там. Без коня-то оно сподручней хорониться.

Федор Данилович, поняв, что дружинник повел разговор совсем не в ту сторону, начал покашливать, покрякивать. Но милостник ровно оглох – никакого внимания на эти знаки.

– Ну а коня-то у великого князя спросил после? – допытывался он у Петрилы.

– Где там. До того ль ему тогда было, едва стола не лишился, в одной сорочке во Владимир прискакал. А тут еще бы я со своей клячей.

– Так, так, – многозначительно сказал дружинник и потрогал на поясе кожаную калигу [38]38
  Калита – мошна, сума, кошель с деньгами.


[Закрыть]. Расстегнул ее, вынул две серебряные гривны.

– За богом да князем, Петрила, ничего не пропадет. Вот тебе за твоего коня.

Бросил серебро на стол, любуясь впечатлением, которое произвел на мужика, и красуясь своей щедростью. А Петрила и впрямь онемел от богатства, неожиданно свалившегося на него.

– Это… Это князь… сам велел? – спросил он, заикаясь от волнения, охватившего его.

– Сам, сам великий князь, – подтвердил не сморгнув милостник.

– Господи, – закрестился Петрила, – пошли ты ему, нашему благодетелю, многие лета. Я уж и забыл про то… – лепетал он растроганно. – А он помнит. А?

– Ладно, ладно. Бери, не бойся. Все без обману. Вон и свидетель есть, что куны за коня ты получил, – кивнул милостник на Федора Даниловича.

Петрила сгреб гривны, поискал на пояске калиту, никогда там не бывавшую, жалко засмеялся над собственной бестолковостью и кинул их в горшок, стоявший на печи.

– А где же жена твоя? – спросил дружинник.

– Царствие ей небесное, – закрестился Петрила. – В прошлом году померла.

– Трудно без жены-то?

– Э-э, господине, куда как худо.

– А что ж во второй раз не женишься?

– Да оно бы ничего, оно бы… да мальчонка…

– Мешает, – подсказал милостник.

– Мешает, оно так, – поддакнул Петрила.

Кормилец с милостником быстро переглянулись, и Федор Данилович подумал уже с удовлетворением: «А не глуп милостник Юрия».

– Мешает, – повторил Петрила и вдруг, поймав эти взгляды, понял, что попался в ловушку. И тут сразу все их переглядывания, все их покашливания стали ясны ему как божий день. Сердце оборвалось от страшной догадки: «За Ратмиркой! Господи, пособи!»

– …Мешает глину с песком, – в отчаянье выкручивался Петрила. – Помогает… Я бы без него…

– Ну вот что, Петрила, – оборвал его дружинник, – твоего мальчонку мы берем на службу к князю.

Петрила испуганно замахал перед лицом руками, словно отгоняя страшное видение.

– Нет, господине… Не губи за-ради Христа. Помилуй. Какая с него служба.

Он упал на колени, пополз униженно к ногам дружинника, пытаясь ухватить его за полу кафтана.

– Ой, что ж я буду делать оди-ин…

– Пошто один? Женишься. Эвон девка у тына на тебя ворожит. Коня купишь, куны есть теперь.

Услыхав о кунах, Петрила вскочил, бросился к печке, вытряхнул гривны из горшка.

– Возьми их, возьми. Только не отымай Ратмирку.

– Отойди, дурило, – осердился дружинник, отводя его руку. – Это тебя за коня. И Ратмирку твоего не за так берем.

Он опять открыл калиту, отсчитал шесть гривен, бросил на стол. Поднялся, хмуря брови, приказал:

– Зови мальчишку.

Обезумевший от свалившегося на него несчастья, Петрила не видел денег на столе, не понимал толком, что говорят ему.

– Ой, не губи, господине! Не отымай дите!

– Кто у тебя, дурака, отымает? Тебе куны за него дают, – сердился все более дружинник. Выхватил еще гривну, бросил на стол.

– Семь гривен за мальчишку! Ты слышишь, семь гривен! – кричал он возмущенно.

Федор Данилович понял, что Петриле сейчас и пятьдесят гривен не в радость будут, надо по-другому с ним. Он подошел к Петриле, взял его за плечи почти ласково, кивнул милостнику, чтоб тот помолчал, а сам заговорил негромко и даже сочувственно:

– Сколько лет сынишке-то?

– Восемь, господине, восемь всего.

– Это не мало. А вот у княгини, чуешь, у княгини сынишку в три-четыре года отымают.

– Так у меня, окромя его, никого нет, – всхлипнул Петрила, почувствовав в тоне боярина участье. – Я ж как перст останусь.

– Что делать, Петрила, – вздохнул Федор Данилович, – такова воля князя. А кто ж против ее пойдет? А? Вот ты пойдешь?

Довод этот сломал Петрилу, он даже мыслить супротив князя не смел, не то что воле его противиться. Кормилец это сразу заметил и продолжал утешать:

– Ты ж не супостат дитю своему? Нет. Что он у тебя увидит тут? Горшки? А при князе, если служить хорошо станет, в милостники может выйти. Тебе ж еще и радость будет за сына.

Петрила, потерянный и оглушенный, стоял посреди избы. Теперь можно было ему и приказывать, но Федор Данилович опять же попросил тихо и сочувственно:

– Ты уж приведи отрока. Да не пугай, сам ему вели с нами ехать. Пусть и сорочонка захватит.

Когда мужик ушел, дружинник сказал сердито:

– Возимся с ним, аки с епископом. Закрыли б в избе, волчонка в мешок да и на конь.

– Эхе-хе, – покачал головой Федор Данилович. – Чай, не поганый он, христианин. Да и не волчонка мне надо княжичу, а товарища.

Петрила привел сынишку, который держал в руках ивовую клетку со злополучным сорочонком.

– Вот, – подтолкнул Петрила мальчика, – я уже ему все сказал. Он не верит, что у князя каждый день сладкой сытой угощают.

Петрила пытался улыбаться, и кормилец решил поддержать его:

– Да. Сыты у князя море разливанное.

– Да и боярин то ж молвит, – шепнул Петрила сынишке. – Хошь раз в жизни досыта напьешься меду-те.

Несмотря на сладкие речи взрослых, мальчик чувствовал что-то неладное и поэтому держался настороженно. Он пытался вникнуть в скрытый смысл происходящего, но не мог предполагать меру несчастья, свалившегося на него и отца.

Все вышли за ворота на улицу. Один из верховых принял клетку с сорочонком и приказал Петриле:

– А мальчонку сзади. Подсади.

Петрила схватил сынишку под мышки, поднял на уровень лица, задержал перед глазами, мысленно прощаясь с ним. И тут мальчик, увидев бледное, жалкое лицо отца с трясущимися губами, понял, что происходит. Он прошептал жарко и взволнованно.

– Тятя, я сбегу. Слышишь, сбегу.

Но от этих слов лицо Петрилы сделалось страшным, он выпучил свирепо глаза, сжал мальчика и, тряхнув как куклу, прохрипел не своим голосом:

– Не смей! Слышишь, не смей! Обельным [39]39
  Обель, обельный – полный холоп, раб.


[Закрыть]хочешь стать?! Убью!

С непонятной для окружающих злостью Петрила швырнул мальчика на круп коня и отвернулся к воротам.

– Ну, поехали, – скомандовал Федор Данилович, заворачивая коня.

Топот копыт, удаляясь, становился все тише и тише, а Петрила так и не повернулся. Стоял все так же, тупо глядя в ворота. Девка, видевшая все это, не выдержала, закричала срывающимся голосом:

– Да погляди ты на дите-е, пень стоеросовый! Увозют ведь!

Петрила не шевельнулся.

Лишь когда замер топот и конные исчезли из виду, он посмотрел на девку тяжелым взглядом и прохрипел:

– Что? Наворожила! Теперь я и богат, и вдовец, и холостец!