Текст книги "Александр Невский"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)

III
ВО ВЛАДЫЧНЫХ ПОКОЯХ

Архиепископу Спиридону неможилось. И он знал, с чего. Вчера по случаю воскресенья сам обедню служил в Софии и, увидев в церкви всю семью князя, Ярослава с Александром и княгиню с юным Андреем, старался в поте лица своего. А после службы нет чтоб остыть, разоблачившись от риз, в легкой рясе через подворье к терему пошел. Ветерок-то хоть и не силен был, но зол: прохватил владыку.

Уже к вечеру в воскресенье жар поднялся. Видать, и от вестей худых.

Уж почивать сбирался Спиридон, молитву творил, как привели к нему монаха, прибежавшего только что из Москвы.

– Прости, владыка, – молвил служка его, Станила, – он с вестями безотлагательными и лишь тебе их поведать хочет.

– Веди его.

Станила ввел маленького монаха в заиндевевшем клобуке, а сам по знаку владыки вышел и дверь притворил. Душа Станилы страдала, ухо само просилось к двери прильнуть, послушать, о чем там речь пойдет. Но Станила переборол себя, отошел от двери, сел на лавку.

С тех пор как изгнали его с княжеского двора, душевных позывов своих Станила слушать не стал. Понял: желания свои сколь ни пои, все жаждут. А от этого не жди добра. Хорошо, сам княжич тогда в гневе распорядился: огрел пару раз плетью да и прогнал со двора. А если б узнал князь про все? Плетью б не кончилось, загудел бы Станила на торг с цепью на шее. А там бы кто купил, еще неведомо.

Монах московский, оказавшись в покоях владыки, пал на колени.

– Прости, владыка, Москву сожгли. Татары сожгли. Людей посекли. Ни единой души не оставили.

– Так! – вскочил Спиридон с ложа. – За что ж тогда прощение просишь?

– За весть худую, владыка.

– А что князь московский, дружина?

– Князь Владимир Юрьевич пленен, дружина вся полегла.

Весть и впрямь худа была. Спиридон, насупя седые косматые брови, прошел туда-сюда по покоям. Монашек так и не подымался с колен, не смел. Более того, когда владыка проходил у самого лица его, задевая широким подрясником, падал ниц, касаясь челом мягкого ковра. От ковра веяло теплом и покоем, и закоченевший чернец готов был растянуться на нем и уснуть. В пути длинном и опасном наголодался, нахолодался, бедняга.

– А церкви, монастыри? – спросил Спиридон.

– Все, все пограблено, порушено, владыка. И священных служителей не щадили поганые, алтари все их кровью залиты, трупиями церкви устланы.

– Куда ж от Москвы потекли поганые?

– Не ведаю, владыка. Но зрел сам, несть числа им, на всю землю нашу достанет. Прости, но и до Новгорода дотечь им ничего не стоит, все на конях.

Владыка встревожился не на шутку и почувствовал, как зазнобило его. «Неужто от вести худой?» – подумал он и позвал:

– Станила-а!

Станила явился неслышно, встал в дверях.

– Вели этого монаха отправить на Городище. Да немедля, слышь? А ты, – обратился к чернецу, – ты все сие перескажешь князю Ярославу. Все, без утайки. Слышь?

– Слышу, владыка.

– Ступай. – Спиридон сунул монаху под нос руку для поцелуя. Почувствовав прикосновение ледяных губ к ней, подумал: «Однако и впрямь жар у меня».

Оставшись один, Спиридон разделся до нижней сорочки, влез на ложе под пуховое одеяло. Скрючился, чтобы согреться быстрее. Долго лежал в тишине. Наконец, заслышав какой-то шорох за дверью, окликнул:

– Станила-а!

– Я здесь, владыка, – тихо явился в дверях служка.

– Вели взвару медового мне изготовить на липовом цвету. Кажись, застудился я. Немочно мне.

Услышав жалобу владыки, Станила подошел к самому ложу, заботливо поправил подушку, подоткнул одеяло. Что-то приятное шевельнулось в сердце Спиридона, сердечность служки тронула старика.

– Скажи аки на духу, сын мой, искренне предан мне али долгу рвение являешь?

– Аки отцу родному, владыка, – неожиданно пал на колени Станила и поцеловал руку старика. Спиридон перекрестил служку.

– Ступай, сын мой, за взваром.

Станила вышел бесшумно, исчез ровно дух. «Искренен отрок, – подумал умиротворенно владыка. – Вот что значит из праха поднять человека».

Архиепископ вспомнил, как в прошлую зиму поехал он в Юрьевский монастырь по церковным делам. Шибко хотелось Спиридону явиться в высоком сане в родной свой монастырь, где много лет дьяконом служил. Велел возчику в монастырский двор вихрем влететь, чтобы собратьев бывших оторопь взяла и, признав владыку, падали бы все носами в снег.

Ан наоборот приключилось. На раскате ударились высокие сани и перевернулись. И сам владыка у мира на глазах головой в сугроб угодил. Тяжеленек Спиридон, широконек, согласно сану своему. Один бы долго барахтался. Монахи-то, увидев этот срам, хихикнули было, но, признав седока, разбежались, как тараканы по углам. Возчик никак не вылезет – санями придавлен. Владыке хоть помирай ногами в небо. Да на счастье случился тут служка, дрова рубил. Бросил топор да на выручку. Вытащил владыку из сугроба, отряхнул от снега.

– Как звать? – спросил его Спиридон.

– Станила, владыка.

– Едешь со мной.

Так и оказался Станила хотя и не в великом чине, зато в близком положении к самой высокой церковной особе Великого Новгорода.

Спиридону, поднявшемуся по капризу случая на такую высоту, было лестно самому осчастливить мизинного человека. Понимал хитрый старец, что это было не только приятно, но и полезно. Как еще обрести подле себя преданного пса?

Мысли его прервал приход Станилы, он принес медового взвару на липовом цвету. Спиридон долго пил малыми глотками горячую пахучую жидкость.

– Фу-у, лепо в нутре, – вздохнул наконец владыка, опорожнив посудину. – Приготовь мне, сын мой, свежую сорочку да и почивай.

Спиридону долго не спалось, одолевали думы всякие. Весть о разорении Москвы была и неприятна, и страшна. Представив такое с Новгородом, с Софией, владыка даже вскакивал на ложе. Как оборонить град дорогой и сердце его – святую Софию? Ведь со дня на день поганые могут сюда притечь. Поди, уж скачут. А что ж князь-то думает? Давно уж прибежал из Переяславля, что-то медлит, выжидает. Правда, взялся укреплять город, чего отродясь не делывал. Мог бы посаднику повелеть или сыну, князю Александру, препоручить. Ведь, бывало, где-то набегут враги, князь Ярослав немедля в угон за ними, соколом на них падал. А теперь?

Ох, что-то неладное умыслил. А что, ежели он…

И Спиридона словно молнией осенила догадка. Страшная, почти нелепая. Он даже себе боялся признаться.

«Что, если князь Ярослав нарочно выжидает, когда стол великого князя освободится? Чтоб потом, поплакав о гибели брата старшего, столом Владимирским завладеть? А? Ай-ай-ай!»

Спиридон истово крестился, отгоняя мысль крамольную. «Нет, нет, нет, сие и мыслить нельзя. Грех так думать. Ведь князь град укрепляет, войско сбирает не на потеху же».

Вдруг по всему телу владыки пот обильный выступил, рубаха вмиг мокрая стала. «Липовый цвет погнал», – догадался Спиридон и сел на ложе. Начал снимать мокрую сорочку. Не ладилось. Кряхтел, кряхтел, переваливаясь, не выдержал.

– Станила-а, – позвал почти жалобно. – Станила-а.

Служка появился скоро. В полумраке лампадки подошел к ложу.

– Подсоби, сын мой. Никак не управлюсь.

Станила помог благодетелю снять мокрую сорочку и надеть сухую. Владыка лег опять.

– Утресь раненько, сын мой, добеги до посадника Твердиславича и купца Житного, скажи, я зову. Да чтоб, окромя тебя и их, никто о том не проведал. На Городище чтоб ни одна душа не знала.

– Хорошо, владыка, исполню, как велишь.

Такое поручение, о котором и князю знать нельзя, очень приятно Станиле. Что ни говори, а обижен он, крепко обижен, хотя никому никогда не посмеет признаться в этом.

Посадник Степан Твердиславич и богатый купец Житный явились в покои к владыке чуть свет. За окном едва брезжило.

Спиридон, не вставая с ложа, благословил гостей ранних, велев садиться на лавку к нему поближе. Отослав Станилу и приказав никого к нему не пускать, владыка долго и внимательно разглядывал посадника с купцом. Так долго, что тем и сидеть как-то неловко стало. Наконец не выдержал посадник.

– Что, отец святой, чай, не в гляделки звал бавиться. А?

– А ты не спеши, Твердиславич, разговор впереди. Не слыхал, татарове Коломну и Москву на щит взяли. А?

– Нет, – насторожился посадник. – Неужели?

– Ужели, Твердиславич, ужели. Все порушено, пограблено, опоганено. Не сегодня-завтра к нам могут пожаловать.

– Но князь же готовит полки, город укрепляет.

– Князь-то готовит, – вздохнул владыка. – На то он и князь, дабы к рати всегда готовиться. Да будет ли смысл в том?

– Ты о чем, владыка? – удивился посадник и на купца Житного взглянул, словно в свидетели его призывая. – Уж не хочешь ли ты сказать, что нам к битве не надо готовиться?

– Э-э, какой ты прыткой, – замотал головой Спиридон.

Степан Твердиславич смущенно заерзал на лавке: такой высокий муж, а повел себя как отрок, владыке не дал до конца сказать. Даже купец вон сидит и молчит. И опять долго молчал Спиридон. Поглядывая на гостей, кряхтел, жевал дряблыми губами.

– Аки мнишь, Твердиславич, выстоит наш град против поганых?

– Должен, владыка, ежели бог попустит.

– Бог-то бог, да не будь сам плох, – жестко перебил Спиридон. – Рязань, скажешь, не думала устоять?

– Вестимо, думала.

– А Москва? А Коломна? Не приведи бог, конечно, но мнится мне, и славному граду Владимиру то же станет, ежели не стало уже.

«Что ж теперь, град без рати сдавать?» – хотел спросить посадник, но смолчал. А Спиридон как будто подслушал его мысли.

– Без боя город врагу отдавать тоже не след. Не по-нашему, не по-русски.

Тут уж Степан Твердиславич и вовсе в мыслях смешался. «Чего он хочет? И драться нельзя – побьют, и сдаваться не след – позор».

– Так вот, – насупился того более архиепископ. – Допрежь о деле говорить, вы присягнете сейчас о сохранении всего здесь услышанного и говоренного в глубочайшей тайне. Никто, кроме вас, не должен ведать об этом. Ни сегодня, ни завтра, никогда.

Услышав это, посадник побледнел, привстал с лавки.

– Ежели это предательство…

– Нет! – почти зло перебил Спиридон. – Как ты смел своего духовного отца заподозрить в таком?!

Архиепископ потянул за цепочку свой крест с распятием. Взял его в правую руку, поднял перед собой.

– Иди и целуй, – повелел посаднику. – Да с молитвой, да с верой великой.

Степан Твердиславич поцеловал крест трижды. То же проделал купец Житный. После этого владыка помягчел.

– Ну вот и слава богу. Теперь я с вами, аки с собой, говорить могу. Вы помните, что предлагали татары рязанцам?

– Слышал я – дань, – отозвался посадник.

– Десятую от всего, – уточнил Житный.

– Верно, – улыбнулся вдруг владыка. – Рязанцы, как вы знаете, отказались и… потеряли все, и даже головы свои.

– Уж не хочешь ли ты, владыка, откупиться от поганых? – спросил посадник.

Спиридон повернул к нему лицо, глаза блеснули почти весело из-под косматых бровей.

– Ай молодец, Степан Твердиславич. Я всю ночь головушку ломал, а ты вмиг сообразил.

– А согласится ли князь?

– Князь? – вскинул высоко брови Спиридон. – То не его дело златом бряцать, его дело – меч…

– Но он же должен ведать, чай?

– Нет, – опять нахмурился владыка. – Коли б должен был, я б не тебя и купца, а его б призвал. Запомни, Степан Твердиславич, я сим хочу спасти не токмо град наш, а и души и честь князей наших. Слышь, честь их. Ибо без нее они не князья, а грязь. Я хочу, чтобы они побеждали, а не откупались. Слышь, посадник, по-бе-жда-ли. И чести их пятнать не хочу и никому не позволю. На то вы здесь и крест целовали. Помните о сем!

IV
ТАТАРЫ ПЕРЕД ВЛАДИМИРОМ

Раным-рано в понедельник второго февраля выступил великий князь Юрий Всеволодич с полками из Владимира.

Сердце-вещун ныло, тоской исходя. Поэтому, едва выехав за Золотые ворота, свернул князь с дороги, стал на обочине, якобы дружины мимо пропускать и осматривать. А на самом деле напоследок еще на город родной посмотреть, на княгиню свою, Агафью Мстиславовну, взбежавшую на Золотые ворота с невестками.

Вперед великий князь послал сыновцов своих, Василька с Владимиром, и воеводу Дорофея Семеновича. При себе оставил лишь дюжину воинов самых надежных да воеводу Жирослава.

Жирослав Михайлович, встав стремя в стремя с великим князем, косился на него черными глазами, осуждал и жалел молча. Понимал старый воин – с таким князем добра не жди.

Мимо в конном строю шли полки с легким вооружением, пригодным более для загона, нежели для настоящей рати. Надо было делиться с оставляемым городом и людьми, и оружием.

Прошли полки, совсем уж рассвело. Юрий Всеволодич тронул коня, оглянулся напоследок, помахал рукой: прощай, родная!

Тяжко отъезжать! Великий князь был уверен: город свой, жену и детей видит в последний раз.

– Эх, – вздохнул Юрий Всеволодич, – распяли длань перстами врозь, а нет чтоб все в кулак.

И, ударив коня плетью, поскакал за полками, уже не оглядываясь. Жирослав едва поспевал за ним.

С высоты стен, взметнувшихся на взгорье, долго виднелись уходившие дружины, темными ниточками плескались прапоры.

Княгиня Агафья Мстиславовна, кутаясь в шубку, смотрела вслед, забывая отирать набегавшие слезы. Рядом с ней беременная невестка Мстислава – жена Владимира Юрьевича. Недавно приехала она из Москвы к свекрови рожать. Прискакавший из-под Коломны деверь Всеволод избегал Мстиславы, свекор, великий князь, при виде ее лишь вздыхал тихо.

Понимала молодая княгиня: беда с мужем – от Коломны до Москвы рукой подать.

Недалеко от них у бойницы стоял крепкий и статный князь Мстислав. Хмурясь, смотрел он вслед уходившим полкам отца, понимая, что теперь оборона города ложится на его плечи да на воеводу Петра. Великий князь, чтя боевые заслуги воеводы и его преклонные лета, наказал сынам своим ничего не предпринимать без совета Петра Ослядюковича, без его согласия.

Князь Всеволод после возвращения из-под Коломны все еще оправиться не мог, отлеживался в своей светлице. Да и от дружины его почти ничего не осталось – полегла в бою.

Воевода подошел к Мстиславу, стал рядом. Поверх бахтерца одет он был в добротный кожух. Наклонясь к Мстиславу, молвил негромко:

– Ничего, князь, не горюй. Даст бог, отсидимся за стенами-то.

Мстислав, не оборачиваясь, процедил сквозь зубы:

– Драться надо, воевода. Драться, а не отсиживаться.

– Так мы и драться не упираемся. Коли надо, и мечом потрудимся.

– Вот-вот. А от сидения нашего поганых не убудет.

Исчезли за лесом полки великого князя, спустились с ворот и ушли в город княгини, а Мстислав с воеводой долго еще стояли, прикидывая, откуда могут полезть татары и как их встречать надлежит. Лишь когда ударили к обедне колокола на Дмитровском соборе, они спустились со стены, строго наказав сторожам поглядывать.

Явились татары на следующий день, во вторник. Когда большая группа конных вынырнула из-за леска, за которым вчера лишь скрылись полки Юрия Всеволодича, сторожам помстилось, что это великий князь возвращается. Но когда конные подскакали ближе, поняли владимирцы: татары.

– Закрывай ворота! – гаркнуло сразу несколько глоток.

Заскрипели дубовые ворота, обитые медью, загремели засовы.

Над отрядом, стремительно приближающимся, конный хвост развевается. С лета едва не выскочили татары на мост перед Золотыми воротами, но со стен ударил град стрел.

– Ку-у-да, нечестивцы!

Отскочил отряд на расстояние полета стрелы. А из-за леса, словно река черная, хлынули татарские полчища, все более и более заполняя пространство перед городом, все более и более охватывая его в кольцо. Тревожно запел рожок на стене, предупреждая город об опасности.

От дворца прискакали к Золотым воротам князья Мстислав и Всеволод. Оба в бахтерцах, в боевых шлемах, при мечах.

– Отчего не разобрали мост? – крикнул Всеволод брату.

– А нам нападать как?

– Ты что, с ума спятил? Зри, сколь их.

– Нечего их зреть, их бить надо.

Прибежал воевода. Заслышав спор князей, взял сторону Всеволода.

– Даже если их тысячу перебьешь, а своих сто потеряешь, у них убыли не заметишь, Мстислав Юрьевич. И станешь более над своими потерями плакать, чем ихним радоваться.

В это время несколько татар приблизилось к мосту, и один из них закричал по-русски:

– Эй, где великий князь? Кажи великий князь.

– Я те покажу великого, – разозлился Мстислав и, выхватив у кого-то из воинов лук, пустил почти не целясь стрелу в татарина.

Стрела попала в круп вертевшемуся коню, тот прянул в сторону, но татарин сидел на нем как влитой.

– Эй! – закричал он. – Стреляй не надо. Ты нам не хочешь князя казать, мы тебе покажем князя. Угадай какой?

Татарин оскалился в улыбке, махнул рукой своему отряду. Там началось движение.

Кого-то спешили, повели заарканенным к мосту. Среди владимирцев пронесся вздох изумления: в пленнике они признали князя московского, Владимира Юрьевича.

Узнав брата, Мстислав и Всеволод ужаснулись его виду.

– Ну как?! – кричал татарин. – Узнавай князя? А?

Мстислав рванулся было:

– Надо налететь и освободить.

Воевода крепко схватил юного князя за плечо.

– Стой, Мстислав Юрьевич! Хошь, чтоб у тебя на хвосте татары в город ворвались?

А татарин меж тем продолжал кричать:

– Эй, давай меняйся. Вы нам город, мы вам князя. Давай мирно кончать. Никого убивать не будем, всем живота дарить будем. Эй, давай скорей думай.

На стену, заслышав сигнал тревоги, уже набежало много народу. Все слушали, что кричит татарин. Судили-рядили меж собой.

– Надо течца к великому князю слать. Може, замиримся с погаными.

– Не можем мы из-за одного человека город сдавать.

– Так это ж князь, а не чадь какая.

– Ну и что? Ты мнишь, они живота нам подарят? Жди, как же. Им только в город войти, всех перережут.

– Може, выкупить князя-то, – подсказал боярин Тучка.

Воевода взглянул на него.

– А ведь право слово. – И, повернувшись, закричал татарину: – Эй, нехристь, сколь просишь за князя? Мы выкупим. Сказывай.

Татарин-толмач [79]79
  Толмач – переводчик.


[Закрыть]обернулся к своим, что-то сказал им, те засмеялись. Тогда он привстал в стременах и крикнул:

– Мы сказали, весь город давай. Весь! Дешевле не уступим.

– А-а, – махнул рукой воевода. – Сулицу те в бок.

А меж тем татар вкруг города все прибывало и прибывало. Видя это, более и более мрачнели владимирцы.

– Ох, господи помилуй, и отколь их столько, – вздыхал кто-то.

Не миновать сечи великой, не миновать.

И вдруг на стене все смолкли, кинулись к бойницам. Внизу перед мостом татары начали снимать с Владимира веревки. Когда наконец его освободили от пут, два татарина подъехали к нему с боков, встали так, чтоб русским со стены все видно было, и рванули на нем свитку каждый к себе. Разом сорвали и нижнюю сорочку. Князь понял, к чему это, закричал срывающимся голосом:

– Передайте Мстиславе, что я…

Он не кончил. Татарин-толмач выхватил нож, крикнул зло и весело:

– Вот ваша князя!

И ударил Владимира в обнаженную грудь. Русские оцепенели от ужаса. Князь Владимир, обливаясь кровью, упал замертво перед мостом.

– Бей поганых! – бешено закричал Мстислав и первым пустил стрелу. Около сотни стрел сыпануло в сторону татар. Они же, хлестнув коней, помчались прочь. Если кого и догнала стрела, то была она уже на излете и убить не могла.

Всеволод Юрьевич молча плакал, видя страшную и позорную смерть брата. Лишь он, прошедший Коломну, понимал, что всех их ждет та же участь.

Мстислав, подскочив к воеводе, рыдая, умолял его:

– Петр Ослядюкович, дай мне дружину. Слышь, дай!

Воевода хмурился, кряхтел. Он понимал юного князя, более того, сочувствовал ему, но рисковать не хотел.

– Остынь, Мстислав Юрьевич, остынь, дорогой, – уговаривал он. – Гнев худой советчик разуму.

– Ты что, воевода, аль не зришь, что сотворили поганые с русским князем? – бушевал Мстислав. – Разве сие можно спускать?

Но воевода упорен был.

– Спускать не след, верно. Буде сеча не сегодня-завтра, отведешь душу.

К вечеру татары обложили город со всех сторон. Ржали кони, кричали, колготились люди, до города доносился запах вареного мяса.

Когда стемнело, по предложению князя Мстислава, решено было тайно послать течца к великому князю с просьбой ударить по татарам, когда они начнут приступать к городу.

Привели воина Добромысла из дружины Мстислава. Высок, строен, длинноног – такому и коня обойти невелик труд. Мстислав подошел к нему, взял за плечи, пронзительно снизу вверх глянул в глаза:

– Побежишь к великому князю. Главное, пройти лагерь татарский. А там держи полуночную звезду у правого виска и беги, беги. Передашь великому князю, что мы просим его ударить по татарам. В этом спасение не токмо Владимира, но, может, и Руси всей. Ежели мы узрим его полки позади татар, то пособим из города, выйдем из ворот. Я так говорю, Петр Ослядюкович?

Мстислав обернулся к воеводе. Согласие воеводы не ему требовалось, а течцу, которого великий князь мог спросить: «Кто послал?» – и течец мог бы ответить: «Князья и воевода».

– Истинно так, Мстислав Юрьевич, – сказал воевода.

Ночью почти разом вспыхнули мосты у всех ворот, подожгли их по приказу Всеволода Юрьевича. Оставлен был лишь мост у Золотых ворот в надежде на скорую вылазку в стан татар. По задумке князя, горящие мосты отвлекут внимание татар настолько, что не заметят они русича, пробирающегося через их лагерь.

Но едва рассвело, как от татар прискакали три воина к Золотому мосту и швырнули голову бедного Добромысла. И так же быстро ускакали. Русские не успели и обстрелять их.

Смерть течца внесла уныние в лагерь осажденных. «Всем нам то же будет», – шептались воины, истово крестясь при этом. Князь Всеволод настаивал на уничтожении моста и у Золотых ворот, но князь Мстислав не соглашался, твердо веря в возможность вылазки против татар.

Воевода Петр на этот раз не брал ничью сторону и, если кто из молодых князей просил его поддержки, отвечал уклончиво: «С братом, с братом, князь, надо о сем сговориться». Ох, худо двум головам с одним туловом, а тулову с ними и того тошней.