Текст книги "Александр Невский"
Автор книги: Сергей Мосияш
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)
Все скакали за князем, посадник нагнал гонца, крикнул ему:
– А Домаша ты видел?
– Нет. Я сразу назад поворотил.
– Так он жив или нет?
– Не ведаю, Степан Твердиславич. Дружина его по лесам рассеяна, може, и уцелел где сам.
Посадник нахмурился, он-то знал своего младшего брата. Ежели дружина рассеяна, то, значит, худо дело. Будь Домаш живым да здоровым – он бы не допустил этого. Может, где раненый затаился, дай-то бог.
Едва воротился князь с озера, как заиграли трубы, зашевелился, зашумел лагерь. Туда-сюда носились сотские, скликая своих людей, ржали кони, чуя дорогу Ярославич разрешил лишь пообедать, наказав кормить воинов досыта.
После обеда дружины двинулись к озеру. Потянулись нескончаемой лентой пешцы, конные, сани. Князь, ожидая Кербета, решил уходить последним. С ним была и его младшая дружина под командой Якова Полочанина.
Опустел лагерь, вестей не было.
– Надо ехать, Александр Ярославич, – посоветовал Яков. – Али гонцу ума недостает за нами по следу пойти? Эвон проторили как.
– Что ж, ты прав, Яков. Едем.
Едва спустились на озеро, как от войска прискакал воин, крикнул:
– Князь, там Домаша привезли!
Александр пустил коня в слань. Увидел: сбоку от проходившего войска стоят сани – и понял: в них Домаш. Подскакал, резко осадил коня, спрыгнул на лед.
У саней уже стоял, опустив голову, посадник Степан Твердиславич.
– Ну что? – спросил князь, подойдя, и осекся.
В санях лежал убитый воевода Домаш. Видимо, сильный удар пришелся ему в голову, все волосы слиплись в загустевшей, смерзшейся крови. Князь постоял, потом, вздохнув, сказал:
– Славный был воин. Тяжело лишаться таких, тяжело.
Степан Твердиславич пожевал губами, собираясь что-то сказать, но не сказал, лишь кашлянул глухо.
– Кого ж мне теперь заместо его тебе на «крыло» ставить? – молвил князь. – Не ведаю.
Посадник поднял голову, взглянул Александру в глаза, сказал, почти не разжимая рта:
– Никого не надо. Я один и за себя и за брата стоять буду.
XXXIЛЕДОВОЕ ПОБОИЩЕ
Наступающее утро сулило солнечный теплый день. В чистом воздухе, напоенном сыростью и синевой, чувствовалось наступление настоящей весны – долгожданной и желанной поры.
Взошедшее солнце застало русские дружины уже исполчившимися к бою на льду Узменя. «Чело» войска, выдававшееся далеко вперед, состояло из пеших воинов, над ними густо щетинились копья и рогатины. Левое крыло строя, суздальцы, приведенные Андреем, и тверичи под командой Кербета, было на конях. Правое крыло, тоже в конном строю, состояло из новгородцев. Впереди его на тяжелом вороном коне сидел сам посадник Степан Твердиславич. Конь его был не столь резв, но крепок в ногах; это считал посадник самым важным в предстоящей сече: устоять, не попятиться.
В душе Степан Твердиславич был не согласен с князем. Издревле на Руси считалось главным «чело» строя, и именно оно всегда укреплялось более всего.
А ныне? Место, которое по праву должен занять он, посадник со своей дружиной, отдано этому насмешнику Мише. Разве не ясно, что пешцы его покатятся по льду колобками при первом же ударе ливонцев? А что делать? Не затевать же спор с князем прилюдно. Он хоть и молод, а крутенек: вмиг лишит посадничества, отправит в Новгород на печи бока греть. Опозорит на старости лет.
Да и не до спору ныне Степану Твердиславичу, сердце закаменело от горя, душа горит отмстить за смерть младшего брата, рука к мечу просится.
Он чувствует, что в это ясное апрельское утро будет драться подобно храброму туру, не одну голову рассечет его тяжелый меч.
На левом крыле впереди двое – тысяцкий Яневич и воевода Кербет с остатками своей дружины. Кербет этой ночью вырвался из сечи, потеряв почти половину дружины. Он устал, сильно устал во время отхода, мечтал об отдыхе, хотя бы кратком, но угодил из огня да в полымя.
Правда, князь, выслушав его сообщение, разрешил соснуть часок прямо там, на Вороньем камне. И Кербет, расстелив на снегу шубу, уснул мгновенно.
Проспал часа два, но показалось – одно мгновенье. Не успел веки сомкнуть, как уже будит Светозар:
– Воевода! Пора. Крыло уже стало.
Князь, супя брови, наставлял Кербета, отправляя к войску:
– До моего знака стоять, хоть сам магистр Герман Балк на голову сядет. Слышь? Не двигаться!
– Да уж знаю. Постараюсь выстоять.
– А что недоспал, не горюй, воевода. После сечи заваливайся хоть на неделю.
Миша Стояныч, возглавивший «чело» и тем самым удостоенный высокой чести, с удовольствием уступил бы ее другому. И не потому, что трусил, а потому, что понимал: его «челу» не быть целу, ибо ливонская «свинья» тяжела, стремительна и почти неуязвима для его копий и тем более стрел. А какой же интерес драться, зная заранее неуязвимость врага для твоего оружия? И все же, в силу своего легкого характера, Миша быстро утешился: «Бог не выдаст, свинья не съест, даже если она железная».
Миша вышел перед своим пешим воинством, придирчиво осмотрел его, решил проверить, как оно будет выглядеть, изготовясь к бою. Помахал рукой, привлекая внимание:
– А ну, братья, попробуем. По моему знаку все разом… – И скомандовал отрывисто и громко: – На-а щит!
Мгновенно стоявший впереди ряд воинов закрылся щитами. Тут же через них густой щетиной выбросились вперед длинные копья. Получилось красиво и внушительно. Миша не удержался от улыбки.
– Молодцы! А ну еще разок… – И, дождавшись, когда ряд принял обычное положение, скомандовал: – На-а щит!
И опять получилось дружно и красиво.
– Молодцы, задери вас волк! А ну еще разок…
Но тут какой-то воин крикнул:
– Стояныч, оборотись-ка! Эвон уж и гости на пир пожаловали.
Миша оглянулся и увидел далеко у горизонта темную ленточку – это двигалась ливонская «свинья».
С Вороньего камня Александр давно ее заметил, и поэтому упражнения на «челе» изготовившегося войска ему не нравились.
– Нашел время, – проворчал князь.
Александр считал, что перед ударом должно быть изготовлено не только оружие, но и тело и душа. И поэтому, когда княжичу Андрею наскучило стояние и он начал вдруг сапожком пинать снег, князь цыкнул на брата:
– А ну перестань! Сеча на носу, а ты бавишься.
Покосился на Зосиму, сердито двинул бровью. Что княжич не преисполнился торжественностью и серьезностью предстоящего, в том и кормилец виноват: не убедил, не настроил.
Зосима потихоньку ухватил Андрея за рукав, отвел назад, шепнул на ухо:
– Андрей Ярославич, нехорошо так-то, отрок уж. Вот-вот рать грянет, а ты… Смотри лучше, эвон «свинья» надвигается.
Все ближе, ближе рыцарский клин, окрещенный русичами попросту «свиньей», вот уже видны белые одежды, развевающиеся от скачки, хоругви с красными крестами, копья, выставленные вперед. Все нарастает топот сотен тяжелых копыт, все слышнее лязг железа, в которое облачены не только рыцари, но и кони их.
Приближается железная «свинья». Замер, не шелохнется русский полк.
– Пора, – говорит в напряженном безмолвии Александр и, не оборачиваясь, делает рукой знак Светозару.
И сразу же взмыла над Вороньим камнем узкая лента княжьего прапора, затрепетала на легком ветерке. Вмиг ощетинилось «чело» копьями. А «свинья» вот она – в ста шагах… в полусотне… в тридцати. Темным облачком метнулись каленые стрелы. Но «свинья» даже не вздрогнула. Что железу крохотные стрелы? Капли дождевые…
С Вороньего камня видно, как клин врезается в «чело». Смята первая линия воинов, сломаны копья, поднялись над головами рыцарей тяжелые мечи, замелькали, рубя направо-налево.
Сеча началась. Все глубже и глубже вдается белый клин в русское «чело», все шире и шире раздвигается прорыв. И все же заметно падает скорость продвижения «свиньи». Трудно Мишиным пешцам, ой трудно! Не у всех у них доброе оружие, а брони – так на пятерых одна. А четверым другим вся бронь – кожух бараний, а то и просто сорочка домотканая.
– Ой скоро идет свинья, – вздыхает кто-то за спиной князя. – Ой скоро.
Князь догадывается: Светозар волнуется. Отвечает, не оборачиваясь:
– Ничего, ничего. Пусть втягивается, пусть лопатки покажет.
А на льду крики, ржанье коней, скрежет железа, звон мечей, стоны, брань, тяжелое дыхание сотен людей – все это слилось в сплошной рев и шум.
Идет сеча, злая сеча.
Хорошо рыцарю в латах – копьем его не проймешь, разве что угодишь в сочленение. Да и то проку мало – царапнешь только, а скорее свое копье сломаешь.
Мечом бы его, а еще лучше – топором по железной башке, но для этого спешить пса надо. Коня бы убить, но и он в железах. Да и при всем остервенении в бою не подымается у русичей рука на коня, жалко тварь бессловесную убивать.
Сами мужи что лоза весенняя валятся под тяжелыми рыцарскими мечами, алой кровью заливают лед. И все же кто-то изловчился, зацепил пса-рыцаря крюком и… Ах, как славно кувырнулся с коня ливонец! Тут-то тяжел и неуклюж он. Не спасает его и шлем железный с турьими рогами. Хряп со всего маху топором по рогам, и, господи помилуй, нетути одного!
– Браты-ы-ы! – кричит воин, опьяненный удачей. – Бей псов! Язви их в душу!
И тут же падает под копыта, срубленный другим рыцарем. Но замелькали уже крючья, багры, закувыркались рыцари с коней, с грохотом ударяясь о лед: один, другой, третий…
Путь «свиньи» залит кровью, да так, что падают кони. И трупы, трупы, трупы…
Кто убит – счастливчик, кто ранен – горе тому: жутко умирать под копытами, сознавая свое бессилие, теряя разум от боли.
Князь на Вороньем камне переступил с ноги на ногу, шагнул вправо, влево, хрустнул пальцами рук в нетерпении. Вчера думалось: врежется «свинья» в Мишину дружину, растолкает ее, раскидает и выскочит на берег. Втянется вся в русские порядки. Вот тогда-то и даст князь знак «крыльям» своим: «Вперед! Р-руби!»
А что вышло? Уперлись Мишины пешцы, того гляди, совсем «свинью» остановят. Но какой ценой!
– Откатывайтесь, Откатывайтесь, – шепчет князь, сжимая кулаки, и жалеет, что не предусмотрел для Миши еще одного знака – на отход. Он понимает, каково сейчас конным дружинам стоять и не трогаться с места. Видеть, как избивают чужеземцы твоих братьев и не спешить на помощь…
Тут самому-то впору прыгнуть в седло, поднять меч да туда, в эту кашу кровавую. Но нельзя! Нельзя, нельзя!
Все точно взвешено, сговорено. Дружины ждут его знака, одного знака. Но он видит – рано. Только отсюда, с Вороньего камня, и видно это.
– Господи, да отходите вы, – умоляет он обезумевших от ярости пешцов, дерущихся с таким отчаяньем, словно, кроме них, нет у Руси никого, – отходите, ради бога.
И там на льду словно услышали шепот своего князя, начали подаваться, пятиться назад. А у «свиньи» ливонской уже нет ни рыла, ни головы, но напирает она по-прежнему. Рвутся железные рыцари к берегу, вот он, рукой подать. Еще немного, еще чуть-чуть… И все. Будет рассечен русский полк, и тогда останется лишь добить уцелевших. Но это так только рыцарям кажется, а на самом деле лишь тогда и начнется главная сеча.
Вот наконец-то прорвались рыцари к берегу. Князь коротко засмеялся, увидев, как забарахтались их кони в глубоком снегу. Все это вчера еще предвидел.
– Светозар! – крикнул, не оборачиваясь. – Спасителя ввысь!
Едва поднялась на Вороньем камне хоругвь, как над озером грянул тысячеголосый клич и оба «крыла» навалились на рыцарей. Теперь рубка была на равных, схлестнулись верховые. Ливонцам пришлось отбиваться на две стороны.
Более того, Степан Твердиславич, памятуя о Сиговице, большую часть дружины пустил в охват рыцарей сзади и этим отрезал им пути отхода.
– Молодец, посадник! – похвалил князь, увидев, что ливонцы оказались как бы в мешке, который открыт был лишь в сторону берега. – В Сиговицу их, в Сиговицу, окаянных!
Уцелевшие пешцы выбирались на берег. Лишь там можно было уберечься от копыт или случайного меча. Ливонцы уже не лезли на берег, они добывали победу на льду.
Красивые, глухие шлемы ливонцев великолепно защищали их от копий и мечей, нередко внушая страх свои видом: когтями орла, рогами тура, головой филина, украшавшими их сверху. Все это из крепкого железа и мечу почти неподвластно. Но был у ливонского шлема большой недостаток – крохотный обзор. Рыцарь в нем видел лишь то, что было перед глазами. А то, что творилось рядом, прямо у его локтя, у стремени, он не видел.
Опьяненный успехом, ликующий Орден торжественно влез в ловушку, расставленную князем Александром Ярославичем.
Рыцари поняли это слишком поздно. Более того, первыми почувствовали беду не ливонцы, а их союзники – дружина чуди. Она вдруг, словно по какому-то знаку, повернула назад и стала вырываться из мешка. Но если чудь рванулась на запад, туда, откуда появилась, то рыцари стали пробиваться в сторону, менее всего защищенную русскими. Им удалось быстро смять слабый заслон и вырваться наконец-то на чистый лед. Но под первыми же рыцарями, устремившимися туда, лед затрещал и провалился. Несколько рыцарей почти мгновенно исчезли в темной воде вместе с конями. Остальные в ужасе бросились назад, некоторые прыгали с коней, бросали оружие.
В это время над Вороньим камнем поднялась вторая хоругвь – с богородицей. С гиканьем и свистом из-за леса вылетела на лед свежая дружина Якова Полочанина.
И Орден побежал… На Вороньем камне, откуда все это было хорошо видно, шумно ликовал княжич Андрей.
– Бегут, бегут, псы! – орал он, приплясывая от восторга. – Гляди, гляди, эвон с себя брони скидывают. Ха-ха-ха! – Андрей бегал возле брата, не спускавшего глаз с озера, дергал его за рукав и говорил, говорил захлебываясь: – Ай как славно, князь! Ай как красно все сотворилося! Теперь навеки забудут псы, как соваться к нам. Не вели, не вели полон брать. Вели рубить всех, всех до единого!
Александр слышал болтовню брата, но не слушал ее, не вникал в смысл. Он пронзительно смотрел на озеро, на бегущего к дальнему берегу врага, и сердце его билось гулко и радостно. Но радость угасала сразу, едва переводил он взор на поле брани. Горечь подкатывала к горлу, сжимая тисками.
Там, где только что гремела жестокая сеча, все было завалено трупами, залито кровью. Ни одного белого пятнышка не виделось, хотя кругом ослепительно сиял снег под весенним солнцем.
«Господи, приими души убиенных», – шепчет князь в тихо крестится.
– Александр Ярославич! Посадник притек, – прервал его мысли Светозар.
Князь обернулся и увидел, как на Вороний камень тяжело поднимается Степан Твердиславич. Лицо его осунулось, потемнело, в движениях чувствовалась смертельная усталость. Александр Невский быстро пошел ему навстречу. Обнял, поцеловал трижды.
– Спасибо, Степан Твердославич, – сказал дрогнувшим голосом и спросил озабоченно: – Почему без шубы? Простынешь ведь в бахтерце.
– Жарко было, Ярославич. Скинул где-то.
– Светозар, шубу, – приказал Александр.
Князь заботливо накинул шубу на плечи посаднику.
Догадливый Светозар приволок откуда-то снизу короб из-под рыбы, перевернул его.
– Садись, Степан Твердиславич.
Посадник, кряхтя, опустился на короб. Александр ждал, когда отойдет, отдышится посадник, заговорит.
– Фу-у-ух, – вздохнул наконец Степан Твердиславич и, взглянув вверх в лицо князю, сказал тихо: – Ты уж прости старика, Александр Ярославич.
– За что? О чем ты? – удавился князь.
– Да что перечил я тебе вечор, звал на сечу в лес. Видит бог, не мыслил я худого, лучше хотел… А вышло по-твоему, да каково вышло-то! Эх, видно, я дряхлеть начал.
– Не кори себя, Степан Твердиславич. Ратоборствовал ты славно, я все зрел отсель.
– Что я, – покачал головой посадник, – ни раны, ни царапины. Вот Миша… Вот кому досталось.
– Что Миша?
– Его сразу же стоптали. Я сам, своими очами зрел, князь. Сам.
И тут князь вспомнил, что накануне он велел всем им после битвы прибыть к Вороньему камню.
Так вот почему не пришел Миша… Но нет и воеводы с тысяцким.
– Светозар!
– Я здесь, князь!
– Пошли слуг найти Кербета с Яневичем… и Мишу, хоть мертвого.
В наступившей тишине звонко кричали трубы, сзывая уцелевших. Вдали, у Суболицкого берега, крохотными муравьями метались кони, люди. Там Яков Полочанин с засадным полком довершал дело.
Воеводу с тысяцким вынесли на берег лишь к вечеру, когда загорались на небе звезды. У Кербета мечом было раздроблено лицо, и опознали его лишь по алому плащу. Яневич был убит копьем, обломок которого торчал между бляхами бахтерца.
Князь подошел к телам своих боевых товарищей, низко склонил голову. Долго молчал, потом негромко спросил Светозара:
– А Миша?
– Его нашли чуть теплым. Лечец с ним возится, может, еще выходит.
Александр Ярославич отвернулся, ничего не ответил и еще долго молча стоял над воеводой и тысяцким.
На озере то там, то тут замигали огни: воины искали раненых.
КНИГА
ТРЕТЬЯ
УСТРОИТЕЛЬ
(1242–1263)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«БОРОНИТЕ, БРОНИ, СЕРДЦЕ…»
IСУДНОЙ ГРАМОТЫ НАЧАЛО
Отзвенели хмельные чаши за славную победу на льду Чудского озера, отыграли гудцы [89]89
Гудец – музыкант, играющий на гудке – род старинной скрипки.
[Закрыть], отзвенели тимпаны, отплясали на радостях псковитяне на утолоченных улицах в честь освобождения от чужеземной неволи. Еще томились в порубах немецкие рыцари, которых пригнали босыми от Вороньего камня дружины Александровы. Уже отпели в церквах молебны за «живота свои положивших за землю Русскую», схоронили героев, наплакались.
Пора было к мирной жизни прилепиться, ибо не рать кормит, а труд и пот соленый.
Александр Ярославич, умевший в веселии пребывать, в душе недолюбливал праздники за их легкомысленное бездумье и потерю невозвратного времени.
Уже на третий день собрал он в сени Детинца всю господу псковскую – бояр, купцов и священников, даже отца Дамиана позвал как старого знакомого. При встрече, получив благословение, спросил серьезно настоятеля:
– Ну что, отец святой, сладко ль под немцем было?
– Полыни горше, сын мой, – признался Дамиан.
– Вот то-то, – сказал князь, словно кончая разговор их затянувшийся, и пошел на княжеское место в передний угол сеней.
Сел, внимательным взглядом окинул господу, рассевшуюся вдоль стен по лавкам. Про себя отметил, что почти все оружные – и купцы и бояре. Оно и понятно, город порубежный, в любой час жди набега неприятельского. Жаль, никого из его бывших сторонников не видать, всех Твердила-изменник головой выдал рыцарям. Впрочем, вон у второго окна вроде лицо знакомое, с седой головой и бородой.
– Селила Микулич, ты ли это?
– Я, Александр Ярославич, я, – отозвался боярин, довольный, что признал его князь. – Вишь, как засеребрился я, что снегом присыпался.
– Уцелел, значит. Ну, молодец, Микулич.
– Уцелеть-то уцелел, князь, да захудал больно, того гляди в убогие подамся.
– Что так-то?
– Да все ему, злыдню, все имение спустил.
– Откупался?
– Откупался, Ярославич. Он ведь, Твердила-то, как во власть вошел, так и давай меня трясти. Позовет к себе да и речет: шепну, мол, тевтонам, что ты за князя стоял, смекаешь? Ну я и смекал. Всю как есть ему калиту свою повытряс.
Князь нахмурился, повернулся к Светозару, сидевшему около с писалом и пергаментом.
– Описал имение Твердилы?
– Только начал, князь.
– Чтоб за седмицу управился, и не мешкая вот ему, моему поспешителю Селиле Микуличу, вороти все им потерянное. Слышь? Все до последней ногаты [90]90
Ногата – древняя серебряная монета, составлявшая двадцатую часть гривны.
[Закрыть].
– Слушаю, князь.
– А ты, Микулич, ныне ж составь опись, что у тебя тем переветчиком взято было – кунами, хлебом, портами [91]91
Порты – одежды.
[Закрыть]. И вот представь моему милостнику. Воротим все, для того и фогтов [92]92
Фогты – немецкие судьи-наместники.
[Закрыть]прогнали.
– Спасибо тебе, Александр Ярославич, – дрогнувшим голосом сказал Селила и, поднявшись с лавки, поклонился князю. – Я завсе говорил, что ты широк душой и справедлив.
Присутствующие, внимательно слушавшие разговор князя с Селилой, оживились, запереглядывались, закивали друг другу: вот, мол, что значит наш-то, русский, все рассудил как полагается.
Да, отвыкли псковичи от справедливости за два года, сидючи под тевтонами, отвыкли.
– Ну что ж, господа, – начал князь, – собрал я вас, дабы подумать вместе, как далее жить граду вашему, как более не онемечиваться ему, как нести нелегкую сторожу заходних рубежей земли русской. Нелегко было вам под Орденом, но еще неведомо, легче ль Суздалыцине под Ордой быти. То тоже наказание нам господне позорное. Но, прежде чем думать о грядущем, давайте воротимся в прошлое, узнаем, с чего напасть учинилась.
Князь обвел всех вопросительным взглядом, долее на Микуличе задержался, и тот понял: говорить надо.
– С предательства Твердилы, Ярославич.
– Верно. Но почему ж вы ему позволили до сего дойти, вы – господа псковская? Али у вас силы недоставало? А? Как думаешь, Рагуил?
Александр Невский обратился к молодому крепкому боярину, сидевшему почти у двери, в бахтерце, с мечом меж колен.
Рагуил выпрямился на лавке, заколебавшись: не встать ли ему, – но князь движением руки осадил: говори сидя.
– Я думаю, Александр Ярославич, оттого, что он всю власть себе забрал. А совет боярский лишь уведомлял, что там деять сбирался.
– Да и то все выдумывал, – заметил Селила Микулич.
– Верно. Обманывал, – согласился Рагуил. – Даже ино говаривал, что-де лучше под немцем живу быти, чем под татарами живота и имения лишаться. Немец, мол, и обличьем на нас смахивает, и красным петухом зря не балует, бережливый. А татары обличьем черта страшнее, все огню предают, а в храмы, алтари прямо на конях лезут, души христианские без счета губят.
– М-да, – вздохнул князь, – тут, пожалуй, Твердила не врал вам. Не врал. А токмо выбирать, под кем лучше из них, русичам не пристало. Раз Орден бьем, значит, сильнее мы. Зачем же под него идти? Татары – другое дело, на тех пока у нас управы нет. Терпеть надо, откупаться да силы копить. Поднакопим, поднатужимся, вот тогда и потягаемся с ханом.
– Когда ж сие будет-то? – спросил кто-то из бояр.
– Не ведаю, братья, – признался князь. – Верно, тогда, когда поумнеем мы. Впрочем, может статься, что нам с вами не дождаться того дня красного. Дай бог, при внуках наших если свершится сие дело святое. Дай бог.
Зашевелились, завздыхали псковичи на лавках, закачали головами: ой, долгонько ждать. Князь помолчал, пока приутихла госп о да, и продолжал:
– Вот то-то и оно, господа псковичи, что думаем мы все врозь, оттого и бьют нас поганые и подминают. И будут бить, пока каждый из нас лишь о себе радеть будет, о своей корысти. Вот когда все единой мыслью заживем, о единой матери озаботимся – Руси великой, – тогда нас никто не сломит.
– Уж не о едином ли княжестве речь ведешь, сын мой? – спросил Дамиан не без лукавства.
– А что? – тряхнул Александр головой. – Ты славную мысль молвил, отец Дамиан. Может, к тому и прибьемся когда-нито.
И тут сразу загалдели бояре, заспорили:
– Это ж опять, значит, под кого-то!
– Так ведь под Русью ж, не под неметчиной.
– А ежели злодей вокняжется, тогда как?
– Нет, мы издревле вольны были…
– Это выходит, вече побоку?
– А что вече? Не вече ли Твердилу вопило?
– Надо грамоту святую, чтоб все ее блюли, чтоб каждый…
– Фогты явятся, они, знаешь, куды твою грамоту…
Князь не звал к тишине, молчал, то на одного, то на другого взглядывая. Пусть повыговорятся бояре, обиды повыпустят, души потешат в суесловии. Потом слушать внимательней станут.
– … Смерд не знает, что творить наперво – поле орать али меч вынать.
– Так ты борони его, пока он тебе хлеб ростит.
– На кажин загон не наборонишься. Их в лето-то сколь набегает?
– Вот я и говорю, надо сторожи дале ставить.
– Что сторожи, надо своих подсылов иметь.
– Подсылу язык их ведать надо поганый.
– Язык что, вот как в веру их перекрещиваться?
– Перекрестишься. Чай, другого живота не укупишь.
Неведомо, сколь бы еще спорили бояре и до чего бы договорились, если б князь не склонился к Светозару, не шепнул ему что-то. Милостник тут же подал князю какой-то свиток, Александр развернул его, и сразу стих говорок. Насторожились бояре, притихли.
– Ну вот оно и ладно, – поднял князь голову от грамоты. – Почесали языки, за дело пора. При немецких судьях-фогтах «Русская Правда» попрана была. Не так ли, господа?
– Верно, Александр Ярославич, – отозвался Селила. – О ней и поминать нельзя было.
– Так вот, ноне я собрал вас, дабы на совете столь представительном утвердить нашу русскую правду, утвердить навечно. И уж отныне судить ли, рядить ли – вы по ней должны. Все, что фогтами было осужено и присужено, я с сего дня отменяю.
– А как же долги? – вскочил высокий стройный купец Нежата. – Чай, торговлишка какая ни на есть и при фогтах шла.
– Верно, Нежата, – согласился князь. – Торговля всегда миру служила, и я был и буду ее первым оборонителем. Ежели должник твой с совестью – воротит, а коли отпираться почнет, давай его на княжий суд. Взыщем.
– Да оно я так, наприклад, спросил, – отвечал Нежата, опускаясь на лавку. Купцу не очень-то на суд хотелось, хотя бы и княжий. Он знал, это недешево обойдется. Князь хоть и мягко стелет, да жестко спать потом.
– И еще, – продолжал князь, – отныне и напрочь отменяю вечевой суд. Он слишком скор и неправеден часто.
– Верно, Александр Ярославич. Там у кого горло шире, тот и законник, а мизинным только крикни: «на поток», – они на самого апостола кинутся.
Князь взглянул на поддержавшего его, признал старосту братчины [93]93
Братчина – артель, товарищество.
[Закрыть]кожемяк псковских Сысоя, подмигнул весело:
– На тебя, Сысой Мишинич, не то что мизинные, а и медведь побоится кинуться.
Все засмеялись: медвежья сила Сысоя каждому ведома была.
– Отныне законным будет лишь суд княжой. Особенно за головщину.
– Александр Ярославич, – опять встрял Сысой, видимо, ободренный шуткой князя, – дозволь нам в братчине самим своих судити.
– Нет. За головщину суд мой будет. Только я могу лишать живота убивца.
– Так я не за головщину прошу, Александр Ярославич. Я за мирские дела, за наши, кожемякинские.
Александр поморщился. Притихли бояре. Каждый знал: князь от суда добрую пошлину имеет. Неужто уступит свой доход братчине?
А Сысой хлопает глазами добродушно, словно и не догадывается, что у князя из калиты куны тянет.
Александр Ярославич понимает это, но отвечать не спешит, в уме взвешивает. И хотя ответ нужен Сысою, князь думает не только о кожемяках. Разве мечевщики, сапожники, шапошники, кузнецы, – все те, кто одевает, обувает, вооружает народ и имеет свои братчины, – разве они не достойны тех же привилегий, которых добивается Сысой своим кожемякам? А ежели все братчины сторону князя держать станут, это какая же сила объявится!
– Ну что ж, – заговорил наконец Александр в полной тишине, – Сысой Мишинич добрый совет дал. И я его принимаю, – князь покосился на Светозара, и тот понял желание господина, сразу умакнул писало в чернила. – Впиши-ка: отныне всем братчинам – кожемякам, сапожникам, шапошникам, швецам и прочим, кои пируют вместе, свой суд иметь разрешаю.
– Ай, славно! – крякнул Сысой, и лавка под ним жалобно скрипнула. – За такое уважение к нам, Александр Ярославич, мы все твои слуги верные.
– Как будто окромя кожемяк никого нет во Пскове, – ревниво заметил Селила. – Найдутся и еще князю поспешители.
«Ну вот и ладно, – подумал удовлетворенно Александр. – Не пожадничал, вместо воробья сокола взял. Надо будет Микулича в посадники приговорить».
Так начал «думати» Александр Ярославич с вятшими [94]94
Вятшие (вящие) – знатные, сановные, богатые.
[Закрыть]людьми Пскова над судной грамотой земли порубежной, закон и порядок в ней обустраивая, ибо знал, что в грядущее лихолетье лишь в этом будет ее крепость и спасение.
