Текст книги "Александр Невский"

Пред тем как идти к хану, Александр внимательно прослушал советы крещеного половчанина Сонгура, жившего в русской колонии Сарая и знавшего назубок все обычаи ханской ставки. И как надо кланяться тени Чингисхана, как идти промеж огней, и чтобы, упаси бог, не наступить на порог-веревку при входе в ханский шатер, и как преклонить колена пред ханом, и когда подняться, и как говорить, и как брать чашу с кумысом, если хан таковую предложит…

– Ну что ж, – сказал Александр, отстегивая меч (с оружием к хану идти нельзя). – Как говорится, бог не выдаст, свинья не съест.

Сонгур угодливо хихикнул, князь сунул ему в руку гривну, и половчанин, кланяясь и благодаря, попятился из шатра.

Но прежде чем князь подвластных земель мог ступить в шатер хана, он должен был выложить подарки, привезенные хану, и не перед ним, а перед шатром его, рядом с пылающими кострами. Огонь очищал подарки от всего дурного, что могло передаться с ними хану, – ворожба ли, яд ли, дурной наговор.

Слуги князя, несшие впереди его вороха мехов, драгоценности, украшения, сложили все перед огнем и, как велено было татарином-распорядителем, удалились, согнувшись в поклоне в сторону ханского шатра.

Слуги хана подхватили подарки и понесли их меж костров, щедро бросая многое в огонь. Трещали в пламени серебристые шкурки соболей, куниц, бобров, росинками рассыпались жемчужные низки.

Князь Александр понял: «Жертва своим богам-идолам. Точно как наши пращуры Перуна дарили».

Шатер хана в городе выделялся не только величиной своей, но и внешним видом, мало походя на кибитку. Оно и понятно, жилище сие походное было когда-то шатром короля венгерского и досталось Батыю в бою вместе с полоном. Впрочем, и все, что было в шатре, являлось его воинской добычей или было изготовлено пленными рабами.

Александр перешагнул порог-веревку и ступил внутрь шатра. Впереди на возвышении он увидел силуэт восседавшего на троне хана, лица сразу не мог рассмотреть – глаза не обвыклись после яркого солнечного света и пламени костров.

Он сделал несколько шагов по направлению к трону, по сторонам которого сидели приближенные, и, склонив голову, опустился на левое колено.

– Славный хан, прими скромные подарки и дружеский привет от князя новгородского Александра Ярославича.

– Молодец, что сам притек, – перевел толмач слова хана. – Можешь встать. Не пристало лучшему русскому князю на коленях стоять. Для меня все храбрые воины – братья, всех у сердца держать готов.

Александр встал, сдержанно поблагодарил за такую честь и добавил:

– Учиться ныне счастливому ратоборству есть у кого, хан. И если мне на рати везло доныне, то лишь как ученику твоему.

Батый тихо засмеялся, вполне оценив лестную оценку русского князя.

– Ой, лукавишь, князь Александр. Где ж тебе учиться у меня было, коли мы копий с тобой не переломили.

– Мне доставало получать ведомости о твоих счастливых ратях. Из них я все видел. Видел и понимал, сколь искусен ты в ратоборстве.

– И этого хватило для учения?

– Хватило, хан.

– Ну, спасибо, Александр. Вижу, искренен ты. Выпей со мной кумысу, стань тоже татарином.

Слуга бесшумно наполнил две серебряные чаши шипучим кумысом, подал с поклоном хану. Он взял их в руки и ту, что была в левой, протянул гостю.

– Возьми, князь, от чистого сердца. Пей.

Александр подошел, взял чашу, поблагодарил поклоном и, отступив на шаг, стал пить. Теперь одним глазом из-за края чаши он близко видел лицо хана Батыя. Оно было несколько одутловатым, с красными пятнами, проступавшими на щеках и даже на высоком, убегающем назад челе. Цвет глаз трудно было определить, так как из-за припухших век едва угадывались лишь зрачки, поблескивавшие хитро и мудро.

Быстро и незаметно слуга принял у князя опустошенную чашу.

Батый с любопытством и несколько бесцеремонно разглядывал гостя, оказавшегося из-за кумыса вблизи трона. Ему нравилось, что князь не отводил глаз и почему-то не пятился на прежнее место, как это обычно делали другие, испив пожалованный ханом кумыс.

– Я знаю, ты приехал с просьбой, князь Александр. Говори, и я исполню ее. Ибо хвалы, которые я слышал о тебе, ниже того, что я увидел ныне. Я полюбил тебя как сына. Говори же.

– У меня просьба одна, хан. Верни с дороги отца моего князя Ярослава Всеволодича.

– Верну, – сразу сказал Батый, но, подумав, уточнил: – Если успею. Он, наверно, уже под Каракорумом.

– Все равно прошу тебя, хан, пошли вслед гонца. Вороти князя.

– Эй, – хлопнул в ладони Батый. – Позовите Угнея.

Бесшумно кто-то из слуг выскользнул из шатра.

– А ведь князь Ярослав поехал утверждаться великим князем, – заговорил опять Батый. – Скажи, зачем ты хочешь воротить его?

– Затем, – сказал Александр, впиваясь взором в лицо хана, дабы не упустить ничего. – Затем, что его вызвали, чтоб убить.

– Убить? – У Батыя даже приоткрылись глаза, и Александр подумал: «Хан не знает».

В следующее мгновение хан взглянул в сторону на сидевшего на лавке татарина и проворчал раздраженно: «Старая ведьма! Опять коня за хвост тянет».

Толмач не перевел эти слова, поскольку они не гостю предназначались, а сыну хана Сартаку, но Александр понял, что сказал Батый.

– Пошли скорее гонца, – отвечал Сартак отцу. – Может, для этого она станет дожидаться конца курултая [98]98
  Курултай – съезд татарской знати, обычно приуроченный к выборам великого хана, и праздники, связанные с этим.


[Закрыть]. Тогда он успеет.

И это понял Александр, а главное, он понял, что хан искренне хочет помочь ему, и не только из личной приязни, но и из-за тайного соперничества с каракорумским двором. Он теперь сам убедился, что Сарай и Каракорум действительно враждуют, и это обязательно следует использовать хоть для малого блага Русской земли.

Князь Александр поймал себя на мысли, что и этому надо учиться у врага. Ведь не будь на Руси междоусобиц, возможно, никогда б не подпала она под копыта татарских коней.

«Пусть ругаются татары, пусть грызутся меж собой».

– Ты что-то хотел сказать, князь Александр? – спросил Батый, ощупывая лицо его цепким, проницательным взором.

– Я подумал, хан, – мгновенно нашелся Александр, – позволят ли там твоему гонцу исполнить твое веление?

– Мое исполнят, – жестко сказал Батый. – Лишь бы успеть. Эй, где Угней?

– Он здесь, хан.

Вошел невысокий крепкий татарин, поклонился хану.

– Угней, возьми мою пайцзу и скачи в Каракорум. Днем и ночью не слезай с седла. Вороти русского князя Ярослава.

– Повинуюсь, хан, – отвечал с поклоном Угней. – Что я должен сказать великой ханше Туракине?

– Она не должна видеть тебя. Слышишь? Ты мой раб, а не Туракины.

– Да, хан, – опять поклонился Угней. – Я только твой раб. Но что мне сказать тогда Ярославу?

– Князю скажешь – его там хотят убить, и я велю ему немедленно вернуться в Сарай. Ступай.

Получив золотую дощечку-пайцзу – ханский пропуск, Угней вышел из шатра.

– Ну вот, – улыбнулся Александру Батый, – теперь пусть помогает ваш бог. Я свое сделал.

– Спасибо, хан. Я никогда не забуду твоей услуги.

– Это не услуга, князь. Хан никому не служит. Он лишь исполняет свое слово.

Батый поднялся, и гость понял: пора уходить.

В шатре у Батыя князь Александр, следуя обычаю, внимал только хану и ни с кем более не то что словом, даже взглядом не обменялся. Но догадался, что о старой Туракине Батый перекинулся словцом с сыном Сартаком. Кто ж, кроме сына, столь вольно мог советовать хану, как надо поступать?

Александру, конечно, очень хотелось поговорить с Сартаком, о котором много порассказал ему отец, но в шатре у хана об этом и думать было нечего. Надо было напрячь весь ум и волю на разговор только с Батыем, дабы не поддаться на какую-нибудь хитрую уловку, на которые великим мастером был хозяин Золотой Орды.

Выйдя от Батыя и воротившись в свой шатер, князь припомнил весь разговор от слова до слова и решил, что не сделал ни одной промашки. Даже польстил в меру, а главное – искренне. Его действительно поражали успехи татар при взятии городов. Ведь ни один не устоял пред ними. Значит, воины татары отменные. И учиться у них есть чему. Размышления его прервал татарин, вошедший в шатер. Он сказал по-русски:

– Князя Александра зовет в свой кибитка ханыч Сартак.

Ну что ж, этой встречи он давно желал и подарок Сартаку приготовил особый – воинский: железную рубашку – брони и меч, откованный полоцким мечевщиком Радимом, с рукоятью, изукрашенной драгоценными каменьями. Александр знал по себе – для воина нет желанней подарка.

Они так и шли гуськом по городу к кибитке Сартака: впереди татарин, затем князь, за князем Светозар, несший подарок – брони и меч.

Кибитка ханского сына, сделанная из белого войлока, громоздилась на широкой, в несколько сажен, телеге; вкруг нее, как цыплята к наседке, жались кибитки поменьше и даже совсем маленькие, крытые войлоком темным, некоторые – почти черным. В них жили слуги Сартака, не имевшие права использовать белый войлок не только для крыши, но и внутри жилища. Если б такое случилось, то расценивалось бы как оскорбление ханыча и поползновение на его права, за что полагалось жестокое наказание, вплоть до лишения жизни.

Погода была теплая, и вход в кибитку был открыт настежь, а по верху крыши войлок был завернут, обнажая обрешетку кибитки, и таким образом внутрь проникал не только свет, но и свежий воздух.

Сартак был не один, рядом с ним на роскошном персидском ковре сидел какой-то знатный татарин в зеленом кафтане, расшитом золотом. «Не иначе, темник [99]99
  Темник – военачальник, командовавший тьмой (туменом) – десятью тысячами воинов.


[Закрыть]», – подумал Александр и, как потом оказалось, не ошибся.

Подарок Сартаку понравился. И хотя он – сын хана, повидал и понабрал многое в захваченных городах и получше, он с удовольствием полуобнажил меч, полюбовался лезвием его и, вогнав опять в ножны, сказал:

– Как говорят на Руси, спаси бог тебя, князь Александр, за подарок, столь милый сердцу воина. Из твоих рук он особенно ценен. Садись с нами, будь гостем дорогим.

Александр опустился на ковер, поджав под себя по-татарски ноги. Несвычно, но надо привыкать. Заметив, как Сартак, тая усмешку, наблюдает за его мучениями, Александр засмеялся:

– Не учась, и блоху не поймаешь.

Засмеялись и Сартак с темником:

– Ничего, князь. Хочешь быть другом нашим, всему научишься татарскому.

По знаку хозяина слуги принесли и поставили меж ними большой бронзовый таз, наполненный дымящимся вареным мясом, узкогорлый серебряный сосуд с вином и три серебряных кубка. Слуга наполнил кубки вином, Сартак первым взял свой.

– У русских всегда принято пить за что-то. Я, следуя обычаю твоей земли, князь, пью за то, чтобы этот меч, подаренный мне, никогда не обратился против тебя, так же как и твой не скрестился с моим. Ибо нет ничего грешнее, как убивать человека, близкого сердцу твоему.

– Спасибо, Сартак. Быть у твоего сердца высокая честь для меня. Я всегда отплачиваю тем же.

Они выпили все трое, взяли руками по куску мяса, стали есть. Сартаку попалась мозговая кость, он со свистом и шумом высасывал вкусное содержимое, не забывая слизывать прямо с рук текущий жир и мозг. Александр, глядя на его засаленные, никогда не мывшиеся руки, думал: «И вот этими же дланями он, наверное, изрубил сотни русичей, а взявши Новгород, мог бы казнить и меня. Поистине дивны дела твои, господи, что даешь мне испытание сие – пить и дружить с врагом земли русской. Надейся, господи, все снесу, все выдержу, что ниспошлешь ты мне во спасение».

Но, несмотря на думы, столь противоречивые, Сартак ему нравился. Он мало походил на отца. В глазах, почти полностью открытых, Александр не видел ничего, кроме дружелюбия и какого-то обостренного любопытства к себе.

Все это никак не вязалось с образом кровожадного татарина, который давно и прочно нарисовался князю из рассказов самовидцев.

После второго кубка вина, выпитого за здоровье хозяина кибитки, князь наконец решился:

– Скажи мне, Сартак, для чего, взяв какой-нибудь город, вы вырезаете всех без изъятья, и старых и малых?

– Все очень просто, князь, – улыбнулся добродушно Сартак. – Если оставлять в городе живых, то ими надо управлять, их сторожить. Значит, надо оставлять воинов. А ну посчитай, сколько мы взяли городов, да если б в каждом оставляли людей… Что б стало с войском хана?

– Но ведь так можно обезлюдить всю страну, Сартак. Кто же тогда будет кормить войско?

Сартак засмеялся и, видимо опьянев, сам взялся наполнять кубки.

– Ты, вижу, дивишься, Александр, моим словам. И напрасно. Вот скажи мне, сколько раз немцы лезли на твою землю?

– Ну, ежели при мне, то раза три-четыре.

– Вот видишь, только при тебе четыре раза. И вот увидишь, еще явятся не однажды. А почему? А потому, что ты убиваешь только сегодняшних рыцарей. А надо всех под корень, вот так… – Сартак махнул ладонью как саблей и сбил свой кубок, разлив вино на ковер. Засмеялся.

– Если б ты раз, слышишь, один только раз вырубил их всех, то с чего б тогда новые воины наросли? А? Вот пращур мой Чингисхан занял страну тангутов [100]100
  Тангуты – народ тибето-бирманской группы. После разгрома монголо-татарами их государства ассимилированы.


[Закрыть]и вырубил всех до единого. И что? В той стороне тихо стало, мирно стало. А то ведь, что ни год, войной шли, грозили все время. Вот как надо, Александр.

– Нет, Сартак, это не по-христиански. Бог не простит того, если еще и детей убивать.

– Это ваш, а наш все прощает, – захохотал Сартак, откинув голову. Посмеивался и темник, отирая полой жир с бородки.

Александр был серьезен: слишком страшную картину нарисовал ему потомок Чингисхана. И именно его серьезность более всего веселила татар.

– Ладно, князь, – сказал Сартак, снова наполнив свой кубок. – За то и люб ты мне, что вере своей крепко привержен. И еще за это, что умеешь малым добиваться большого, а для этого искусником надо быть. Но чтоб, добившись большого, потерять мало, для сего надо быть угодным богу своему. Ты угоден. И богу своему, и мне – татарину.

Сартак выпил единым духом, так и не сказав на этот раз, за что. Опять выбрал кусок с хорошей костью и стал рвать его зубами с таким вожделением, словно не ел три дня. Обглодав кость начисто и высосав мозг, Сартак опять заговорил:

– А скажи, Александр, кем доводятся тебе князья ростовские Борис и Глеб?

– Они сыновья моего сродного брата Василька.

– А как ты к ним относишься и они к тебе?

– Я их люблю как братьев своих меньших. После рати вашей вместе с отцом садил их на стол ростовский. И меня, надеюсь, они любят тоже.

– Ну так вот… – Сартак, прищурившись совсем по-батыевски, взглянул на темника и даже, кажется, подмигнул ему, улыбнулся. – Наверное, скоро, князь Александр, мы еще и породнимся. Братья твои меньшие Борис и Глеб были как-то в гостях вот у него – темника Неврюя. И что ж? Глеб, как сокол, впился глазами в Неврюеву дочь и про еду забыл. Но и это не все. И девчонке он по душе пришелся. Теперь она так и шныряет у ваших шатров, увидеть его желая.

«Господи, что ж это будет? Татары убили его деда, отца, а он возьмет татарку. Как же душе Василька перенесть это?»

– Князь, слышь? – окликнул Сартак, пытаясь и рукой дотянуться. – Что ж ты молчишь?

– А что скажешь, Сартак. Веры они разной. Не рассердится ли ваш бог?

Татары опять захохотали, видно, весело им было видеть русского князя в некоем затруднении.

– Наш бог не обидится, Александр, – заговорил, просмеявшись, Сартак. – А с вашим они сами сладят, девку перекрестят, обвенчаются да и заживут. Зато крепости потом Глебу не понадобятся. А? Как думаешь?

«А ведь верно, – подумал князь, – прав он. У Глеба же союз кровный завяжется с погаными».

– Что ж думать, Сартак, – заговорил Александр. – Дойдет до сговора, сам благословлю молодых, за отца его Василька Константиновича. А коль невеста креститься возжелает, русичи никому в том никогда не отказывали. Велю самому епископу и крестить и венчать.

– Ай, умница! – вскричал Сартак и хлопнул в ладони, требуя еще вина.

Вина принесли, налили еще. Выпили. И Сартак опять заговорил, заговорил уже коснеющим языком, но гость сразу понял: опьяневший ханыч болтает о главном в сегодняшней беседе, о самом важном, по крайней мере, для него, новгородского князя.

– Мы Новгород твой не брали на щит. Может, оно и к лучшему… Ты вот уцелел. – Сартак оскалился при сих словах. – Может статься, и в будущем не станем, хотя бы ради дружбы. Но зависеть это будет от тебя, Александр. – Сартак покачал перед носом указательным пальцем, потом, слизнув с него жир, продолжал: – Ты понимаешь? От тебя. Пока ты будешь слушать нас, а тебя – новгородцы, им будет мир. Если ж ты забудешь о нашей дружбе или новгородцы станут неверны тебе, знай – я сам или вот хотя бы Неврюй сожжем город дотла. И вырубим всех подчистую. Ты понял, князь?

– Понял, Сартак, – отвечал Александр, чувствуя, как хмель улетучивается из головы.

Сартак был настоящим наследником отца своего Батыя не только по имени, но и по ратному умению, и в том, что он сотворит с новгородцами в случае чего, сомневаться нельзя было.

Сотворит и глазом не моргнет.