Текст книги "Александр Невский"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц)

Напор русских был так неожидан и стремителен, что рыцари не могли развернуться и дать отпор. Да и не было у них места для маневра и атаки. Все войско сгрудилось на крохотном пространстве у реки. Русские напирали. У немцев началась давка. Часть рыцарей, увидев свободное пространство за рекой, ринулась туда. Но едва первая группа спустилась на реку, как лед провалился и рыцари стали тонуть вместе с конями. Тяжелые латы сослужили им теперь страшную службу.

Ни один человек не смог достичь другого берега.

Ужас охватил рыцарей, видевших все это с берега. И вместо того чтоб, собравшись с духом, попробовать пробиться назад, они стали спешиваться, бросать оружие, сбрасывать латы, шлемы и разбегаться вдоль берега реки.

Но русские дружины, ожесточившиеся в сече, никому не давали уходить. По рядам пронесся клич: «Крестить их!» – что означало только одно – всех рыцарей в реку.

Спасали дружинники лишь коней, и не только из жалости к ним, но и из своей корысти. Уж очень добрые были у рыцарей кони.

Когда рыцари были опрокинуты в реку, княжич одним из первых оказался у берега. Он остановил коня у самого обрыва и наблюдал «крещение», не чувствуя в сердце ни жалости, ни сострадания к погибающим рыцарям.

Слишком свежа была пред мысленным взором его картина гибели Савы. Он никак не мог избавиться от страшного видения: Сава с распростертыми руками умоляет повернуть коня – и копье, вдруг выскочившее из груди несчастного.

Княжич понимал, что жизнью своей обязан этому тщедушному на вид воину с сильными руками кожемяки, и было горько ему от мысли, что благодарить за это было уже некого.

– Александр Ярославич! – раздался сзади душераздирающий крик.

Княжич обернулся и увидел мчащегося к нему Ратмира с прапором в руке. Ратмир подскакал, кинул прапор своему спутнику, спрыгнул с коня, подбежал к княжичу и, схватив за стремя, прижался щекой к сапогу и зарыдал.

– Ярославич… Живой! Господи! Живой! – лепетал Ратмир. – А я боялся, а я… Прости, что я, Ярославич…

– Ну чего ты? – неожиданно растрогался и княжич. – Тебе я прапор велел беречь. Ты уберег. А где ж твои поспешители?

– Погибли, Ярославич. Погибли, меня и прапор бороня. Господи, – крестился Ратмир, – благодарю тебя, что оберег княжича.

Он плакал, не скрывая слез, и смотрел на княжича преданными, любящими глазами.

– Ярославич, Христом богом молю тебя, не ставь боле меня к прапору, ставь к стремени своему. Тебя боронить хочу, токмо тебя.

– Хорошо, Ратмир, хорошо. Будь по-твоему, – согласился сразу княжич, убедившийся на первой рати своей, что значит иметь рядом милостника. Преданного милостника. А что Ратмир именно такой, Александр никогда не сомневался.

XXX
«Я ЗА КНЯЗЯ…»

Немногие спасшиеся рыцари бежали в Юрьев, заперлись там и стали готовиться к осаде. Но Ярослав по-иному решил: града этого не брать, а распустить все войско в зажитье, дабы как можно сильней разорить и пожечь земли Ордена. Он чувствовал, что немцы вот-вот мира запросят, и потому спешил нанести им больше урона. А чтобы послы немецкие подольше князя найти не смогли, Ярослав вместе с сыном и малою дружиной долго на одном месте не задерживался.

Немцы, увидев великие беды, свалившиеся на их земли, когда все в округе запылало пожарами, поняли – мир, нужен мир. Более того, его немедля надо искать, и на любых условиях. А чтобы была вера в их искренность и серьезные намерения, отрядили рыцари послами к князю самых знатных и богатых людей. Послы, не мешкая, поехали к князю. Ан не тут-то было! Куда послы ни явятся, одно слышат: был да днесь уехал. Почитай, целую неделю гонялись послы за князем. И уж сомневаться начали: полноте, да здесь ли он, может, давно уже в свой Новгород отправился?

Неведомо, сколько бы еще им бегать за князем пришлось, не прихворни Ярослав. По случаю нездоровья князя решено было на месте постоять дня три-четыре, чтобы мог больной полежать вволю, зарывшись в шатре в шубы медвежьи. Сильно знобило князя, и тепла, и покоя хотелось.

На другой день прибежали к лагерю послы немецкие. Князь о них узнал в самый разгар обеда. Он ел полулежа, прикрывшись шубой до самой груди, княжич сидел тут же на седле.

– Ну что, сыне, творить станем? – посмотрел князь на сына. – Догнали-таки нас мироносцы тевтонские. Приспичило.

– Принимать надо, батюшка.

– Это в таком-то виде, – ткнул князь костью обглоданной в шубу, которой прикрыт был. – Пристало ли победителю пред побежденными немочным являться? Еще подумают, что скоро аминь мне, возрадуются, а там, глядь, и мира расхотят.

– Может, сказать им, что почиваешь ты?

– Нет, и это не подходит, – поморщился Ярослав, и вдруг его осенило. – Послушай, сыне, прими-ка ты их.

– А как же ты? – заколебался княжич.

– Я-то? Меня вон занавеской задерните. Оно и ладно.

Князь обрадовался собственной выдумке. Можно было не только послов подурачить, но и послушать, как княжич станет с ними переговоры вести.

– Скажи им, – наставлял он сына, – что я в один из полков побежал, что скоро ворочусь, что в мое отсутствие ты за князя.

Александр с сомнением качал головой.

– А ну я не так что скажу?

– А ты думай, допрежь молвить, не забывай, что за спиной у тебя рать счастливая и сила великая. Многого не сули, более о нашей корысти пекись. А наша корысть одна – как можно более долгий мир. Мир, мир и мир. Но об этом токмо ты ведаешь, а они и догадываться не должны. Они ведь как думают: кто, мол, к миру лепится, тот и слаб. Сие от спеси великой исходит. Помни одно: они у тебя во длани, сожмешь – и аки из творога сыворотка добежит.

Воин задернул занавеску, отделявшую ложе князя. Княжич, поднявшись с седла, оправил платье, пристегнул меч, кивнул милостнику:

– Зови послов.

Когда воин вышел, князь сказал из-за занавески:

– Ежели случится, что послы меня обнаружат, – живыми их не выпускать. Посему вели шатер оцепить близкими людьми, которые должны по знаку твоему войти и умертвить их.

– Но они ж, наверно, безоружные, отец, – возразил Александр. – Пристойно ли будет забивать таких?

– А пристойно ли будет, ежели завтра в Ордене узнают, что немочен я? А?

Александр не успел ответить, послышались голоса людей, приближающихся к шатру. Но князь громко шепнул напоследок:

– Виду не являй, что язык их ведаешь. Пусть балаболят меж собой.

Послы вошли один за другим степенно и с достоинством, и все же на лицах их княжич заметил следы страха. Послов было пятеро, судя по богатым платьям, занимали все они высокое положение. Видимо, так никто и не сказал им, здесь ли князь, ибо, войдя в шатер, они не смогли скрыть замешательства, увидев перед собой юношу.

– Но нам нужен князь, – сказал один из них с сильным акцентом.

– Я за князя, – холодно ответил Александр, опуская левую руку на рукоять меча. – И коли у вас есть дело к князю, я слушаю вас, господа.

Послы переглянулись меж собой, не зная, как быть им. А княжич меж тем кивнул выглядывавшему из-за них воину, подозвал к себе. Тот подошел, и Александр шепнул ему на ухо приказ князя. Воин бесшумно удалился. Все это неожиданно произвело на послов сильное впечатление, старые лисы – они почуяли что-то неладное.

– Мы имеем шесть зреть слафный Александр Ярослафич, – сказал старший посол. – Это феликий шесть для нас, но наш дел мошет решить лишь сам князь.

– Я и решу, – недобро прищурился княжич. – Сказывайте дело.

– Но… – разинул было рот посол.

– …Или выметайтесь вон из шатра.

Послы опешили: такого крутого обращения со стороны княжича они никак не ожидали. Им и невдомек было, что княжич за их жизни беспокоится: ему почудилось, что князь за занавеской вот-вот закашляет. А раз такое случится – послам не миновать смерти.

– О-о, прости дорогой Александр Ярослафич, мы не хотель тьебя обидеть. Если ты за князь, так мы готоф гофориль с топой.

У княжича отлегло от сердца: за занавеской было тихо. И он отвечал уже спокойно:

– Сказывайте ваше дело.

– Мы пришли строить мир, Александр Ярослафич. Дофольно лить крофь, дофольно огня и слез наших матка.

– Ага, теперь узрели, аки страшен огонь в своем-то доме, на своей-то земле?

– Истина молфишь, Александр Ярослафич, сфятой истина, – согласился посол. – Дафай забыфать наши обиды, дафай мириться.

– Коли вы послы, – сказал княжич, – чьим велением вы здесь?

Старший посол расстегнул шубу и, откинув полу, полез в калиту. Достал оттуда свернутую грамоту, скрепленную печатью, и, коснувшись ею лба своего, подал с поклоном княжичу.

– Полномочены мы, Александр Ярославич, градом нашим многострадальным просить милости у тебя и феликодуший.

Александр взглянул на печать, узнал крест орденский, вязь букв латинских по краю.

– Ведомо нам, – начал он, – что в порубе у вас с лета томится славный муж наш тысяцкий Кирилл Синкинич со всеми людьми.

– Но то не ф Юрьеф, ф Медфежий Голофе, – поспешил оправдаться старший посол.

– Медвежья Голова ныне тоже ваш град. И пока русичи у вас в оковах, нет вашей земле мира от нас.

– Но, Александр Ярослафич, сие огофорено ф догофоре, кой мы заготофил.

– Что оговорено?

– И фы и мы осфобождайт фесь полон.

– Где договор? – спросил быстро Александр.

– Фот, фот, пожалуйст, – засуетился посол, доставая из калиты еще один пергаментный свиток. – Тут фсе по-русски писан.

Княжич взял свиток, развернул его, быстро пробежал глазами.

– Позвольте, господа, а пошто это мира вы просите лишь на два года? А? Али мните за два года Орден оперить свой?

Послы переглянулись, пожали плечами, словно впервые слышали об этом.

– Мы считайт сие не глафным, – отвечал старший посол. – Сие приблизителен.

– Коли срок мира для вас не главный, то позвольте мне, господа послы, изменить двойку на пятерку, ибо длань о пяти перстах должна быть. Верно?

Послы при всем старании не могли скрыть неудовольствия этим предложением княжича.

– Но, Александр Ярослафич, мы же… – начал было выкручиваться старший посол, но в это время другой дернул его за рукав и шепнул что-то на ухо. – Но позфоль нам меж собой пару слоф молфить?

– Говорите, советуйтесь, – согласился Александр. – Чай, для того вас пятерых и отрядили, дабы было с кем посоветоваться.

Послы сразу же заговорили меж собой по-немецки. Княжич, сделав вид, что ничего не понимает, скучающе барабанил пальцами по бляхе бахтерца.

– Мы не имеем права менять срок без согласия Ордена, – горячился молодой посол.

– О чем вы говорите? Какой Орден? От него только рожки остались.

– Все равно надо посоветоваться.

– Мы будем советоваться, а они очистят весь край.

– Не надо было начинать переговоры с этим юношей. Надо было ждать князя. Где же эта старая лиса?

– Будьте покойны, с ним было бы не легче. Этот хоть может забыть о дани.

– Но князь не может согласиться на то, о чем договоримся с сыном.

– Если он оставил его за себя – согласится. Они ревнивы к чести своего гнезда.

– Давайте попробуем предложить три года, может быть, на четырех и сойдемся.

– Господа, мы не на торге, а на приеме у князя-победителя. Ежели упремся, он может еще прибавить срок. Вы забываете, что мы положены на лопатки, и он это хорошо понимает.

– Ладно, черт с ним. Пусть пять. Говорите ему, что мы согласны.

Немцы наконец умолкли, и старший посол, выступив вперед, начал по-русски:

– Мы софетовались, Александр Ярослафич, и решиль согласиться на пять лет полный мир между нами.

– Вот и добро, – сказал Александр, радуясь, что послы, сами того не ведая, подсказали ему то, что он мог упустить по неопытности. – А теперь к дани перейдем, господа.

У старшего посла от этих слов и челюсть отвисла.

– Какой дань, Александр Ярослафич?! Фсе феси тфои полки разорил.

– Полкам кормиться надо, – холодно отвечал княжич. – А ваши рыцари что творят, когда наши веси берут? А? Аль не ведаешь?

На это отвечать было нечего. Орден давно снискал себе славу жестокого и беспощадного завоевателя.

– Дань не столь велика, господа послы, и берем мы ее лишь с городов Юрьева и Медвежьей Головы. – Александр помолчал, словно примеряясь к размеру дани, и в полной тишине уронил весомо: – Десять тысяч гривен.

Для послов это был уже второй удар, намного ощутимее первого. Казна была пуста, и десять тысяч собирать надо с купцов и богатых граждан. А это дело нелегкое, ох нелегкое, чай, послы-то сами из этого сословия, и их калиты вытрясут в первую голову.

– Александр Ярослафич, смилуйся, – взмолился старший посол.

– Господа, мы не в храме и не на торге. Ныне наш верх и наше слово, так будьте достойны своих высоких званий и долга. Мы не лишаем вас живота, не полоним жен и детей, хотя сотворить сие и в силах и вправе. Мы накладываем дань. Платите. Аминь!

Александр сказал это быстро и твердо, дав понять, что на этом разговор окончен.

– Посфоль хоть чуть подумать, – молвил обескураженно посол.

– Нет! – вскинул подбородок княжич. – Могу лишь позволить переписать набело договор, внеся в него то, о чем было здесь сговорено. Вы свободны.

Александр кивнул, и послы поняли: пора уходить.

– Эй, кто там! – позвал княжич, и за спиной послов сразу же возник воин-милостник. Он смотрел на княжича, ожидая веления (казнить или миловать?), готовый исполнить его тут же.

– Вели поставить господам послам шатер у леса. Им надо переписать ряд к утру.

Александр, дождавшись, когда вышли за дружинником послы и говор их заглох, шагнул к занавеске, отдернул ее. Отдернул и отпрянул в изумлении. Ярослав в одной сорочке стоял во весь рост на откинутой шубе и пронзительно смотрел на сына.

– Сын мой, дай обнять тебя, – сказал сдавленным голосом.

Александр шагнул к отцу, тот обхватил его за шею горячими руками, прижал к груди.

– Ты муж, ты настоящий муж! – шептал он жарко где-то возле уха княжича. – Господи, благодарю тебя за милости твои ко мне. Господи!

XXXI
ЗА РАТЬЮ РАТЬ

Течец был пропылен настолько, что на лице одни глаза видны. От самой Старой Русы скакал он без передышки, сменив в пути двух коней. И рассказывал он торопливо, словно этим мог ускорить помощь своему родному городу.

– Литва набежала, князь, нежданно-негаданно. Мы и очей не успели протереть, как они уж на посад ворвались, на торжище.

– Засада спала, что ль? – перебил Ярослав.

– Где там! Они, как на грех, банились. Не то что не оружные, а голые выскочили.

– Тьфу! Прости господи, – сплюнул князь. А княжич засмеялся.

– Одно пособило нам, – продолжал течец. – Литва-то не ратоборствовать взялась, а грабить. Но тут огнищане [72]72
  Огнищане – землепашцы, мужики.


[Закрыть], гости, вооружась чем попадя, грянули на них из садов. Выгнали мы их из посада, до поля гнали, но они сильно монастырь пограбили, все иконы ободрали.

– Стало быть, город вы оборонили?

– Оборонили, князь, да разграбленное воротить не смогли.

– Куда они потекли?

– В сторону Торопца подались вроде, веси жгут, храмы грабят.

– Сколько их?

– Сотни три, не менее.

– Так. – Князь пожевал ус. – Стало быть, загон. А в загоне они быстры, поймай поди.

Княжич, сидевший на лавке у окна, подал голос:

– Но они ж с награбленным, а тороки скорости помеха.

– Ну-ка, подай чертеж, – попросил князь сына.

Александр соскочил с лавки, прошел к полке, взял с нее один из пергаментов и расстелил на столе. Ярослав склонился над чертежом.

– Сказываешь, на Торопец потекли? – не оборачиваясь, спросил он течца.

– Туда, князь, туда их путь, прямо на полдень.

– Ну, – взглянул князь на сына. – Как думаешь сотворить лучше?

– Триста человек не игла в стоге сена. След будет. Нагоним. А идти надо вперерез, вот сюда, дабы упредить их. – Княжич провел ногтем на чертеже линию предполагаемого движения.

– У них сто путей, в любой миг свернуть могут, – усомнился князь.

– Надо послать два отряда. Один вот так, а другой до Ловати. На кого-нибудь да наскочат.

Ярослав полез в калиту, вынул горсть серебра, кинул на стол.

– Что весть худа, не твоя вина. Возьми куны за старание. Коня, чай, загнал?

– Загнал, князь, – отвечал течец.

– Купишь другого.

Получив известие о литовском загоне, князь действовал быстро и решительно. Тысяцкого Яневича с отрядом тут же направил к Старой Русе вокруг Ильменя. Его дозорам было вменено хорошо смотреть, чтобы не могла литва обратно проскользнуть. Яневичу велено было при встрече с врагом не мешкая в бой вступать, отбить награбленное, а если бог поможет, то и ополониться. И каков бы ни был исход, незамедлительно о том уведомить князя. Сам Ярослав с княжичем и небольшим отрядом пойдут прямым путем на насадах [73]73
  Насад – лодья с надстроенными бортами.


[Закрыть]через озеро Ильмень, а потом вверх по Ловати к Торопцу. И тоже дозоры разошлют, и тоже, коли нужда станет, рать примут, о чем не мешкая Яневича уведомят.

Дружинники спешно грузили на насады коней и запасы. Лодейщики проверяли паруса, снасти, ладили весла. Шум, гам на берегу Волхова. Всем этим заправляет Яким, милостник княжеский.

С ним вместе и княжич Александр на берегу. Он в дела Якима не вмешивается, все больше молчит, присматривается. И даже какой непорядок заметит – помалкивает. А вдруг так и должно быть? Скажешь – прослывешь дураком. Главное – смотреть, запоминать, учиться.

– Ну, кажись, все, – сказал наконец Яким, отирая лоб. – Можно и князя звать. А, Ярославич? Зовем князя?

– Зови, ты дружину снаряжал.

Послали за князем. Ярослав появился на берегу в сопровождении ближних воинов, соскочил с коня, бросил повод подбежавшему стремянному и направился к своей лодье-насаду, где ожидал его княжич. Князь остановился у сходен насада, окинул взором все другие.

– Ну, Яким, ничего не забыл?

– Вроде все, Ярослав Всеволодич. На десять рядов проверял.

– Ну гляди. Чего в походе хвачусь, да не окажется, не обессудь, ворочусь – накажу.

Но князь не успел на сходни ступить, как на берегу показался верховой и помчался прямо к головной лодье.

– Ярослав Всеволодич! Ярослав Всеволодич!

Князь нахмурился, готовясь к худой вести. Верховой подскакал, резко осадил коня, спрыгнул на песок, поклонился князю:

– Ярослав Всеволодич, возьми на рать, – попросил с мольбой.

– И только-то? – спросил князь, недобро покривив губы.

Так спешить, так кричать, словно татары набежали, а сказать князю этакую безделицу: «Возьми на рать». Как будто нет для того тысяцких, сотских.

– Ярослав Всеволодич, ай не признаешь меня? Я же Яневич. Федор Яневич, к тебе еще в Переяславль с грамотой прибегал.

– А-а, – сразу подобрел лицом князь. – Помню, помню. И услуг таких не забываю. Забородел ты, вот и не узнал. Так что ж ты хотел, славный муж?

– Токмо на рать взять прошу, князь.

– А почему с отцом не пошел?

– Опоздал я. Был в веске нашей, медолаз начался, так я там. А воротился, отец уже ушел с дружиной. Ну, я к тебе. Возьми, князь.

– Ну что ж. Грех не уважить такую просьбу. Передай коня конюшим и в мой насад ступай.

– Спаси бог тебя, князь, – сказал растроганно Федор. – Век не забуду твоей милости.

Даже слеза Федора прошибла от такого великодушия княжеского. Еще бы, ведь он слукавил перед ним, сказав, что отстал от отца. Тысяцкий Яневич сам не взял сына в поход, велев ему с хозяйством управляться да молодую жену с дитем беречь. Но, видно, нашла коса на камень. Сынок в отца пошел, переупрямил, перехитрил.

Ровно белые лебеди, поплыли по Волхову насады с княжеской дружиной. Народ берег усыпал, провожая на рать славных мужей. Колокола вдогон ударили торжественно и величаво: «Доброго пути вам, счастливой рати!»

На переднем насаде весело реет прапор Ярослава Всеволодича.

Вскоре вышли на простор Ильменя. Ветер здесь – покрепче, паруса напружинил. Не зевай, лодейщик, управляйся!

И побежали насады, буровя и вспенивая голубые воды озера, скоро побежали к другому берегу.

От шири необъятной, от яркого солнца, от ветра бодрого веселеет сердце русича. И вот уже на одном из насадов грянули песню добрые молодцы:

 
Ты, лодеюшка моя, крутогрудая,
Ты неси меня, лодья, в море сине-я-я…
 

Щурится от яркого солнца князь, зорко смотрит вперед, где синей полоской видится земля. И хорошо ему: то ли оттого, что опять в поход побежал, то ли от песни разудалой. А скорее, от всего вместе взятого.

 
Вы не зарьтесь на меня, хляби темные.
Уноси меня, лодья, к дому родному-у…
 

Выводят звонко да ладно голоса поющих. И сладостно на душе у русичей от грусти непонятной, от радости светлой, от своего умения песней все окрест завораживать.

 
Ты, лодеюшка моя, крутогрудая,
Ты спаси меня с конем от поганого…
 

Лодейщик на головном насаде зорко всматривается вперед, чтобы войти в устье Ловати. Вот лесок приметный, а вот дерево, разбитое молнией, – тут рядом и Ловать.

Вошли в реку. Смолкли песни, опали паруса. Надо веслами грести против течения. Кинули с насадов веревки на берег, по пяти человек с каждой лодьи подхватили веревки, потянули. Где веслом, где шестом, где бечевой – все вперед да вперед.

Князь велел передать по всем лодьям: остановки не будет, а посему есть, пить и отдыхать по очереди на ходу.

Поравнялись с Русой. Народ выбежал к берегу, приветствуют князя с дружиной. А лодьи и не думают чалиться, идут одна за другой мимо города. Только крикнули с головной: «Старшого с засады к князю-ю!» Старшой догнал насад князя уже за городом. Он был не один, с двумя воинами. Подъехав к берегу, не слезая с коня, крикнул:

– Здравствуй, Ярослав Всеволодич! Зачем звал меня?

– Здравствуй, здравствуй, – отвечал князь. – Да глотку-то не дери шибко, в Литве слыхать. Давай-ка в мой насад.

Старшой забеспокоился.

– Дык как я, Ярослав Всеволодич, я, чай, в бронях.

– Литву ты без броней и даже без порток встречал, а своего князя чтой-то засовестился, – съязвил Ярослав.

Поняв, что князю уже донесли о сраме, случившемся с засадой, старшой того более смутился.

– Дык утопну ж я в бронях-то.

Вышутив старшого засады, князь смиловался, велел приткнуть насад к берегу. Передав коня дружинникам, старшой залез в лодью князя. Ее тут же оттолкнули от берега, и она опять поплыла вперед.

– Здравствуй, Александр Ярославич, – кланялся старшой, увидев в насаде княжича. – Здравствуйте, христиане православные.

– Ну полно, полно, – осадил его князь. – Садись-ка подле да рассказывай.

Старшой опустился рядом с князем на лаву, вздохнул:

– Чего рассказывать-то? Тебе, чаю, все уж обсказали.

– А ты сызнова да подробней.

– Дык суббота ж была, князь, кажин христианин должен в баню…

– Тьфу ты! – осерчал князь. – На кой ляд мне твоя баня. Ты о деле сказывай. Как было? Сколько их? Сколь народу забили? Ну!

Старшой обрадовался, что о сраме молчать можно, взглянул с благодарностью на князя.

– А убитых у нас, Ярослав Всеволодич, четверо всего, в том числе поп Петрила.

– Поп? – удивился князь. – А он-то как случился?

– Они церковь грабить кинулись, ризы, иконы. А Петрила-то на них со крестом медным. Троих наповал уложил крестом, а тут его сулицей и достали. Был бы в бронях, уцелел бы, а то в рясе.

– А твои, из засады, живы?

– Ни одного не убило, Ярослав Всеволодич, – сообщил радостно старшой.

– Вот вишь, ни одного. Дабы уцелеть, не в бронях надо быть, а в чем мать родила, так?

Старшой опять смутился от злой шутки князя. Ярослав весело хлопнул его по плечу.

– Ништо. Опростоволосился, муже, терпи. Что я посмеюсь – не беда, худо, коли в притчу попадешь. Тогда уже до самой смерти не отмоешься. Сколь литвы-то побили?

– Десятка два.

– Вооружение у них?

– Сулицы, луки, мечи короткие. Все легкое. Даже брони не на всех.

– Ведомо, в загон сбирались. От нас тяжелеть хотят. Ну да ничего, явились по шерсть – воротятся стрижеными. Догнать бы.

– Догонишь, князь. Они уже затяжелели. Каждый успел по второму коню добыть и понаторочить – сумы трещат. Догонишь.

– Кабы не своротили к себе.

– Не своротят. Жадны. От дарового разум теряют.

– Дай-то бог, – вздохнул князь, скользнув взором по темнеющему берегу. – Вот ссажу тебя – пошлю дозоры. Яневич-то был в Русе?

– Нет.

– Стало, не добежал еще. Вишь, как на насадах да по прямой ладно вышло. И кони свежие, и, считай, день выиграли.

По велению князя насады ткнулись опять к берегу. Были уже сумерки. Старшой выпрыгнул на берег, куда уже подъехали дружинники с его конем. Со второго насада стали спускать коней, готовясь скакать в дозор. К Ярославу подошел княжич, помолчав, попросил негромко:

– Отец, пошли меня в дозор.

– Не проси, сыне, не пошлю. Наперво запомни: ты – князь, должен с основным войском быть.

Александр, видя непреклонность князя, воротился с носа на середину лодьи, где сидели на лаве Ратмир с Федором Яневичем.

– Ну что? – спросил Федор.

– Не пускает.

– Вот и мой такой же. Сам ратоборствует, а я дома сиди. Был бы млад, а то уж дите родил.

А князь попросту боялся теперь за княжича, хотя вида никому не показывал и даже себе не признавался. Тогда, зимой, после рати с Орденом, дознался он о самовольстве княжича в заслоне, которое едва жизни ему не стоило. Князь был так напуган, что заказал благодарственный молебен за чудесное спасение сына и отвалил Софийскому собору пятьсот гривен. Не забыл Ярослав и о милостнике княжича Саве-летуне, погибшем у стремени господина. Князь отослал вдове его и детям от щедрот своих десять гривен. Обо всем этом княжич даже не догадывался.

Ярослав отправил дозоры по левому и правому берегу реки, строго наказав при встрече с литовцами в бой с ними не вступать, а действовать скрытно, немедля уведомив о том князя. Он знал: если дозоры обнаружат себя, могут спугнуть врага.

А насады и ночью продолжали двигаться по реке. Шли почти без шума. Тихо журчала вода, рассекаемая лодьями, всплескивали весла. А говора людского не было слышно. Князь предупредил: за разговоры наказывать будет. Сам он сидел на носу переднего насада, чутко прислушиваясь к ночным звукам.

Посреди насада на сене спал княжич со своим милостником Ратмиром. Около них, откинувшись спиной на борт, посапывал сын тысяцкого, Федор.

Коротка летняя ночь. Вскоре светать начало, но сон не шел к князю. Продрог он к утру – впору шубу надевать. Но шубы в насаде не было, и Ярослав накинул и плотно запахнул корзно.

Утро предвещало хорошую, ясную погоду. Но и с наступлением дня никаких вестей о литовцах не было. Застоявшиеся кони, видя тучные зеленя по берегам, беспокоились, копытили настилы, ржали в нетерпении, мало считаясь с велением князя плыть в тишине.

Ввечеру к реке выскочил дозор Яневича, а вскоре явился и он сам. Князь велел приткнуть насад к берегу, чтобы поговорить с тысяцким, а заодно размять ноги.

Федор Яневич со страхом наблюдал за встречей отца с князем. А вдруг князь, желая порадовать тысяцкого, сообщит ему о Федоре, и тогда все откроется. Все узнают, как Федор обманул и родителя, и самого князя.

– Что делать? – шептал он княжичу, посвященному в его тайну.

– Я пойду к ним и в случае чего придумаю что-нибудь, – поднялся Александр. Он спрыгнул с насада на берег и направился к полянке, где стояли князь с тысяцким.

– Мои дозоры воротились, – рассказывал Яневич, – и точно установили – литвы на левом берегу нет. Следы их ведут на правый, в сторону Клина.

– Давай-ка переправляй свою дружину на правый берег, – сказал князь. – Скачи вдогон, да чтоб впереди сторожа бежали. А я пройду еще до ночи и тоже высажусь.

– Нам надо дозоры свои дождать, – подал голос Александр. – Неведомо, что они сообщат.

Князь покосился на сына, усмехнулся.

– Верно, сыне. Дождем их. Они нас по реке искать станут.

– Светлая голова у княжича, – желая польстить, молвил Яневич.

– Надо сына-то у стремени держать, вот и натореет, – отвечал Ярослав, намекая тысяцкому на его Федора.

Александр, поняв, что тайна Федора вот-вот раскроется, потихоньку стал отходить к берегу, чтобы предупредить беглеца. В лодье он увидел лишь Ратмира, встретившего его вопросительно-тревожным взглядом.

– Где Федька? – спросил княжич.

– Федька? – как-то странно переспросил Ратмир, словно впервые слышал это имя. – Федька-то… он это… исчез.

Потом Ратмир что-то мыкнул, кивая в сторону берега. Александр оглянулся: князь и тысяцкий шли к насаду.

– Где этот плутень? – спросил князь, взбираясь на нос лодьи.

– Он сбежал, батюшка, – отвечал Александр.

За князем, пыхтя, взобрался на насад Яневич.

– Если сбежал, то по берегу, – сказал князь. – На нем брони, в воде бы потоп.

– Явится ко двору, шкуру спущу, – погрозил плетью тысяцкий.

Князя это развеселило.

– Эге, Яневич, гляди, – погрозил он, улыбаясь, тысяцкому. – Ежели он в суд на тебя за сором подаст, я в послухи пойду.

Яневич, возмущаясь, поднялся на угорье, грузно сел на поданного коня и поехал вдоль берега, высматривая в насадах свое непослушное чадо.

Князь подал команду двигаться, и насады стали отходить от берега, чтобы плыть дальше.

И опять вечерело. Князь, соснувший днем, опять сидел на носу. Он ждал дозорных, чтобы начать высадку.

Александр стоял у борта и, вытягивая шею, внимательно разглядывал плывшие следом насады.

– Чего высматриваешь, Ярославич? – поинтересовался Ратмир.

– Федьку смотрю. Куда делся, ума не приложу.

– Да Федька с нами, – сказал просто Ратмир.

– Как «с нами»? – удивился княжич. – Он же сбежал.

– Ты уж прости, Ярославич. Это я для тысяцкого измыслил. А Федька эвон, – Ратмир указал на ворох сена, на котором они спали ночью. Он обхватил сено, поднял. Под ним и в самом деле лежал Федька. Он сразу сел, покрутил головой, фыркнул, как конь, отряхивая траву.

– Фу-у! Слава те господи, пронесло.

При виде этого чудища, явившегося из-под сена, княжича смех разобрал. Он засмеялся весело и звонко, чем и привлек внимание князя. Ярослав оглянулся.

– Федька, сукин сын! Ты откель?! Ах ты, пес! И отца, и меня надул!

В голосе князя не угроза, а веселый упрек. Но Федор все равно испугался, пал на колени.

– Прости, князь, – взмолился он. – На рать вельми хотелось.

Ярослав благодушно засмеялся, махнул рукой.

Дозор явился к полуночи и весть привез добрую: литва на Дубровне.

Князь велел дружине выгружаться с поспешностью, но, как и прежде, блюдя тишину. И люди молчали, лишь кони весело храпели и ржали, взбрыкивая на берегу.

Отпустив лодейщиков, князь сел на своего коня и в сопровождении княжича направился к дружине, выстроившейся невдалеке. Подъехав, Ярослав подождал, пока смолкнут голоса, и заговорил:

– Други мои верные! Христиане православные! Литва на Дубровне лагерем стала и в сей час седьмой сон смотрит. Мы же очей не сомкнем, пока они на земле нашей в благополучии обретаются. Посему выступаем туда немедля с должным поспешанием и скрытностью. Заутре там будем. Помните, чем внезапней падем на них, тем менее урона понесем. Да будет с нами крест честной и Мать Пресвятая Богородица!

Ох и красна же Русская земля в летнюю ночь, когда едешь по ней на борзом коне. Едва угадываешь впереди лес темный, тучные травы стелются под копыта, и мнится, что конь твой бежит, земли не касаясь, будто сам он радуется легкости бега своего, свежей струе, наносимой с ближнего болота, пышной траве, изукрашенной предутренней росой. Звезды мерцают вверху, заря летняя за спиной угасать не хочет.