Текст книги "Александр Невский"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 41 страниц)

IX
ЖЕЛЕЗНЫЕ КОГТИ БЕРКУТА

– Пускай, – скомандовал Сартак.

И татарин, державший на руке беркута, снял с головы его кожаный колпачок. Беркут сразу вытянул шею, медленно повернул голову туда-сюда, обозревая своими желтыми злыми глазами окрестность, потом широко расправил мощные крылья, ловя чуткими перьями ветерок с захода. И сорвался с луки, падая вниз, к земле. Но над самой травой сделал взмах, один-другой, и поплыл, поплыл дальше, медленно набирая высоту.

– Сейчас заметит, – сказал Сартак, не спуская глаз с беркута, и тронул коня. – Едем за ним.

Они поскакали хлынью [101]101
  Хлынь – тихая рысь.


[Закрыть]стремя в стремя с князем Александром. Татары-ловчие ехали следом, не смея обгонять и даже разговаривать громко, дабы не перебить нечаянно беседу ханыча и его высокого гостя.

Далеко впереди в побуревшей траве золотистой ниткой мелькал хвост убегавшей лисы.

А беркут поднимался все выше и выше, он уже видел лису и теперь тянул за ней, готовясь к нападению.

– Сейчас ударит! – крикнул Сартак и подстегнул коня, тот перешел в елань. – Надо не упустить самого главного.

Кони их уже неслись, пластаясь над травой. Они нагоняли лису.

Беркут словно ждал этого, начал быстро снижаться и через несколько мгновений вцепился в спину бегущего зверя.

– Оседлал! – азартно вскричал Сартак.

Обреченная лиса в отчаянье обернулась, оскалилась на своего крылатого врага, и в тот же миг беркут крепкими, словно железными когтями впился ей в морду.

Потом он стал сводить широко расставленные ноги, изгибая на перелом спину несчастному зверю. И повалил лису набок.

Когда ханыч и князь подскакали, они увидели уже ослепленную лису, прижатую накрепко к земле, но еще дышавшую. Беркут, распуская крылья, смотрел победоносно и зло на людей, словно и их вызывая на единоборство.

Татарин-ловчий спрыгнул с седла, наклонился к лисе, переломил ей шейные позвонки и стал осторожно отцеплять когти беркута.

– Ну как? – спрашивал Сартак, улыбаясь и заглядывая в глаза высокому гостю.

Александру, не однажды самому убивавшему разных зверей, отчего-то сегодняшний лов не принес радости, скорее беспричинно встревожил его. Но было бы невежливо выказывать свои чувства сейчас, ведь ханыч от чистого сердца хотел показать ему свою, татарскую, охоту.

– Птица добрая, – ответил Александр Сартаку.

– За такого беркута у нас двести баранов дают, – сказал ханыч. – Но я этого и за тысячу не отдам. Ты видел, какие у него когти? Железные!

– Верно, из таких когтей зверю трудно вырваться, – согласился князь и вдруг почувствовал какую-то тоску, словно это его самого закогтил беркут.

«С чего бы это? Уж не случилось ли какой беды с женой, с детьми?»

Мертвую лису приторочили к задней луке седла ханыча, беркута усадили опять на плечо ловчему, надев на голову колпак. И поехали к городу, далеко на окоеме дымившему сотнями очагов.

Из Сарая навстречу им прискакал татарин, сказал Сартаку:

– Хан велел торопиться. Есть вести.

«Ну вот, – подумал с тревогой Александр, – не обмануло меня ретивое».

Он почти месяц прожил в Сарае, ожидая вестей. Ждал с нетерпением, а дождавшись, не радовался и даже не спешил узнать их. Какой-то страх перед вестями вдруг начал холодить сердце.

В ханском шатре, куда они вошли вместе с Сартаком, Батый кивнул им на ковер у трона.

– Садитесь, дети.

За время пребывания в Орде Александр уже не раз удостаивался этой чести – сидеть у трона на ковре, что позволялось лишь родственникам хана да темникам иногда. Чем объяснялось сие благорасположение к нему Батыя, бог весть. Дружбой ли с сыном, а может быть, неподдельной любознательностью князя, пробудившей в хане талант наставника. В самом деле, коль этот русский темник назвался прилежным учеником хана, почему бы не поучить его уму-разуму.

Как правило, во всех этих сидениях на ковре у трона Александру едва пару слов удавалось сказать. Говорил больше хан, а князю полагалось слушать. И он слушал, да столь усердно, что невольно пробуждал в высоком наставнике добрые чувства к себе.

– Позовите Угнея, – сказал Батый.

И Александр вздрогнул, поняв, что вести пришли из Каракорума. Воротился Батыев гонец.

Угней, еще более высохший от долгой дороги, почерневший лицом, вошел, поклонился хану.

– Говори все, – приказал Батый, совсем прикрывая глаза. – Мы все слушаем.

– Прости, хан, но я не смог исполнить твоего веления… – начал Угней.

Батый раздраженно шевельнул ладонью, что, видимо, означало одно: не болтай лишнего. Судя по всему, хан уже знал вести, привезенные Угнеем, и требовал повторить их для сына и князя.

– Русский князь Ярослав Всеволодич отравлен, хан. И, как мне сказали, отравлен великой ханшей Туракиной.

«Вот оно! Не обмануло меня, – подумал Александр, почувствовав ледяной холод в груди. – Вот отчего я пожалел ныне обреченного зверя. Ибо точно так отца закогтили поганые».

– Старая колдунья, – зло прошипел рядом Сартак и ударил ладонью по колену. – И это во время курултая!

– Помолчи, Сартак, – сказал Батый, не открывая глаз. – Говори, Угней, все говори.

– Еще сказали мне, – продолжал Угней, – что у русского князя накануне был посланец папы римского и что-де он склонял князя к их вере. Что ответил князь, никто не знает, но после этого римлянина видели у Туракины, и русские думают, что именно он оговорил Ярослава перед ханшей.

– Кто бы ни оговорил, – открыл Батый глаза и зло сжал конец шелкового пояса, – а нашего мирника великого князя Руси нет. И мы не видим достойного преемника ему.

Наступило долгое молчание, лишь ветер, поднявшийся после полудня, с тонким подвывом хлопал верхним скатом шатра. Наконец Батый посмотрел на Александра, спросил:

– Ты можешь взять великое княженье, Александр?

Князь поднялся с ковра: сидя нельзя говорить с ханом – либо стоя, либо лежа ниц.

– По нашему обычаю, хан, отцу должен наследовать его брат Святослав Всеволодич. Ему и передай великое княженье.

– А ты не хочешь?

– На всякое хотенье есть терпенье, говорится у нас, хан. Я не великого княженья не хочу, а великой свары на Руси. А она начнется сразу, стоит мне занять стол отца.

– Ну что ж, может, ты и прав, Александр, – сказал Батый и задумался. Все молчали, не смея прервать думы его. Наконец он вновь заговорил: – Езжай домой, Александр. Схорони отца, пришли ко мне Святослава, а сам ступай в Новгород. И шли десятину нам. Слышишь, о десятине не забывай, Александр. Не ссорься с Ордой.

Через неделю после отъезда Александра Невского примчался в Золотую Орду гонец Туракины Агач с приказом: князю Александру Ярославичу явиться в Каракорум, дабы получить право на землю отца своего.

Выслушав великоханского гонца, Батый пожал плечами:

– Рад бы исполнить веление несравненной Туракины, но князь с неделю тому отбыл во Владимир хоронить отца. Скачи туда за ним. Бери лучших коней и скачи.

– Благодарю, хан, за милости твои, – отвечал Агач и, поклонившись, удалился.

Оставшись наедине с Сартаком, Батый, зло щурясь, заметил:

– Этой старой сове мало крови Ярослава, взалкала Александровой. Нет, пусть погодит. Слышь, Сартак? Агачу нечего делать во Владимире, да и в Каракоруме тоже.

– Я понял, отец, – отвечал Сартак, поднимаясь с ковра.

Той же ночью гонца Туракины нагнали в глухой степи пятеро верховых. Убили его ударом копья в спину, затащили к одной из волжских проток и, раздев донага, закинули в камыши. Считалось, что голого человека скорее съедят дикие звери и птицы, да и рыбы не побрезгуют.

Сартак исполнил волю отца своего, тем паче что она совпадала с его желанием. И подвигла его к этому не только приязнь к князю Александру, но и ненависть с Каракорумскому двору, унаследованная от отца.

Железные когти беркута добычу не выпускают. А ныне главной добычей Сартака было время, время, время.

Пока в великоханском Каракоруме поймут, что Агач не смог исполнить волю Туракины, поскольку где-то сгинул в пути, пройдет время. А там, возможно, и сама старая ведьма протянет ноги.

X
ПАПСКИЕ ЛЕГАТЫ

Ярослава Всеволодича с великой печалью и слезами похоронили в отчине его, во Владимире, в Успенском соборе. Печалились не одни дети и братья, но и мизинные люди, видевшие в великом князе защитника своего и устроителя. На поминках – тризне – захмелевший Андрей вдруг расчувствовался и, всхлипывая, нашептывал Александру:

– Отомстить надо за отца! Душа его отмщенья алкает.

С пьяным спорить – время терять; Александр кивнул слугам, те подхватили Андрея под руки, увели почивать.

Вскоре, проводив Святослава Всеволодича в Сарай, отъехал Александр в Новгород к своему столу, не дождавшись и сороковин.

После похорон отца почувствовал вдруг Александр какую-то пустоту в жизни и в душе своей. Словно на зыби – хляби бездонной – ушла из-под ног, затонула лодья верная. И надо плыть теперь к тверди земной, полагаясь лишь на себя, на свою силу, умение и жизнелюбие. Гирей пудовой висела десятина татарская. Сбирать ее по весям тиунам все трудней и трудней становилось. Черный народишко роптал, копя ненависть. На боярском совете не легче было: никто не хотел татарам, кои черт-те где на краю света ноне, мзду платить. Да и было б за что? С чего ради? Что рылами не вышли, в бога не веруют, в баню сроду не ходят. Ну и что ж, что грозятся? Пусть придут, поиспробуют калача новгородского, угостим ай да лю-ли. Али впервой нам поганых бить?

И тошно становилось на сей пре [102]102
  Пря (распря) – споры, раздоры, разногласия.


[Закрыть]Александру и от храбрости боярской запечной, и от своей роли, князю несвойственной. Даже посадник новый Сбыслав Якунович, тот самый, прошедший с ним и Неву и Ледовое побоище, даже он в сомнения впадал. Спасибо, хоть не принародно, а наедине высказывал:

– А може, отобьемся от Батыя, Ярославич? А? Ты ж вельми на рати удачлив был.

– Нет, Сбыслав Якунович, от них нам пока не отбиться. Поверь слову моему.

Пожалуй, из всех старых его сподвижников стоял крепко за него лишь Миша Стояныч. После рати Ледовой, с которой вынесли его чуть теплого и едва выходили, стал Миша головой трясти и заикаться, лишь говорить начинал.

– Я-я Яр-рославичу в-верю. Хо-ть р-раз к ху-уду он в-вел в-вас, д-дурак-ков?

Но Мишу всерьез не принимали из-за трясучки и заиканья его: «Что с него взять, коли он рыцарем по башке треснутый», на что Миша не только обижался, но отчаянно злился и начинал кричать совсем внеразумное:

– Щ-щенки с-слеп-пые! С-суч-чье п-племя-я!

За оскорбление бояр высоких полагалась бы с Миши пеня, но и она прощалась ему ради увечья и заслуг былых, да и заступки княжей.

Александр Невский ценил своих бывших сподвижников, в обиду не давал. И даже колебания нынешние прощал им, потому как знал – случись рать, все они под его стяги пойдут. А что касаемо десятины татарской, так и ему, князю, она поперек горла стояла, да вот сказать об этом вслух никому нельзя. Выколачивать надо, любыми средствами изымать да в Орду отправлять. Терпению Батыя конец есть, а слово его лучше не испытывать. Сыта Русь по горло его ратью, сыта.

Явились вдруг поспешители супротив татар с той стороны, откуда Александр вовек не ждал и помыслить не мог. С захода, от папы римского Иннокентия IV послы – легаты так называемые, кардиналы Галд и Гемонт.

Кардиналы просили принять их, дабы вручить князю Новгородскому – «герцогу суздальскому» – папскую буллу.

Князь велел Светозару сыскать русичей, ведающих язык римский. Нашлись и такие искусники – Михайло Пинещинич да Елевферий Сбыславич. Узнав, что Пинещинич ведает и немецкий, и свейский, и татарский, и другие многие языки, Александр шутейно упрекнул искусника:

– Где же ты доси хоронился, окаянный?

– На полатях сидел, – отшутился Михайло. – Свово часу ждал.

– Вот он и приспел. Потрудись хорошо, не забыт будешь.

Легаты папские не каждый день бывают, принять их решил князь торжественно, пышно, дабы польстить самолюбию кардинальскому и свою честь не уронить пред чужеземцами.

На встречу были приглашены посадник с тысяцким Микитой Петриловичем, бояре наиболее уважаемые – Клим и Жирослав. Зван был и владыка Спиридон, но из-за хвори не смог прибыть и прислал за себя отца Далмата, попа умного и в единомыслии с архиепископом пребывающего. Андрею Ярославичу князь тоже велел быть. У мужа ус уж закручиваться начал, пора и ум натаривать, не все же за спиной братней отсиживаться. Велено было и кормильцу Ставру привести княжича Василия и сидеть с ним тихо вблизи стольца, а ежели уйти, то лишь по знаку самого князя. Отроку восемь лет, пусть обвыкается, не с того ли сам Александр начинал когда-то сидючи рядом с отцом своим Ярославом.

В сенях князь разрешил только ковер персидский постелить пред стольцом, на окна завесок не позволил навешивать: «Не девичья светелка, воинские хоромы». Лишь на стенах, да и то не густо, было оружие повешено – с левой стороны от стольца русское, справа – рыцарское, трофейное, вместе с несколькими боевыми шлемами тевтонов, щерившимися на хоромы пустыми глазницами. Пусть заступники Ордена – кардиналы папские с ними поперемигиваются. В том, что они явились в Новгород заступниками рыцарей, Александр не сомневался.

И вот настал день приема легатов папских. Князь сидел на стольце в бахтерце своем лучшем, в алом корзне, в сапогах высоких козловой кожи. Рядом, о правую руку, толмач Михайло Пинещинич, который будет с римского языка прямо в ухо князю на русском сказывать. Он в новеньком кафтане, только что от швеца взятом.

Бояре все по лавкам сидят, на самом почетном месте отец Далмат в белой митре. Он ближе всех к князю, дабы в нужный момент дать совет, веры касаемый. За столом, придвинутым к стене, Светозар и Елевферий Сбыславич, оба с писалами над пергаментными листами замерли. Если понадобится писать что – они готовы.

По знаку князя легатов пригласили в сени. Они вошли неспешно, как и подобает кардиналам. Впрочем, по русским понятиям, они мало походили на священников. Оба в темных дорожных плащах, в черных шляпах широкополых. Сразу видно – иноземцы. Этаким «вороньим гнездом» кто ж из русичей главу накроет?

Остановившись в нескольких шагах от стольца, легаты отвесили поклоны, спин не сгибая, и один из них торжественно начал:

– Мы посланцы наместника бога на земле папы Иннокентия IV, рабы божьи Галд и Гемонт, посвященные его высокопреосвященством в кардиналы, приветствуем тебя, славный князь новгородский Александр Ярославич. Его высокопреосвященство доверило нам передать тебе буллу с печатью апостольского престола. А также и ответ получить на нее…

Легат вынул свиток пергамента с тяжелой печатью, сделал два шага по направлению к стольцу. Князь кивнул Пинещиничу: возьми. Михайло спустился со стольца вниз, принял свиток, вернулся, подал князю.

Александр внимательно осмотрел печать и, развернув свиток, протянул Пинещиничу.

– Читай.

– Отец грядущего века, искупитель наш господь Иисус Христос, – начал медленно читать Михайло, – окропил росою своего благословения дух родителя твоего, светлой памяти Ярослава, и, с дивной щедростью явив ему милость познать господа, уготовил ему дорогу в пустыню, которая привела его к яслям господним…

Пинещинич перевел дух, проглотил слюну. Александр подумал: «Что-то папа издали заезжает, с отца начал, неспроста сие. Уж не к своим ли яслям меня звать вознамерился?»

– … Как стало нам известно из сообщения брата нашего Иоанна де Плано Карпини, отправленного к народу татарскому, отец твой страстно возжелал обратиться в нового человека…

«Не тот ли это римлянин, о котором Угней сказывал?»

– … благочестиво отдал себя послушанию римской церкви, и вскоре бы о том проведали все люди, если б смерть столь неожиданно и злосчастно не вырвала его из жизни…

«Уж не за то ли смерть его вырвала, что он не поддался уговорам вашего Карпини? Что-то не похоже на отца – вере своей так легко изменить. Не похоже».

– … Желая, чтобы ты, будучи наследником отца своего, обрел блаженство, как и он, мы разведываем путь, чтобы мудро привести тебя к тому же, чтобы ты смог последовать спасительной стезей по стопам отца своего…

При сих словах Александр прикрыл рот ладонью, ровно бы усы поправляя, а на самом деле – чтобы усмешку злую скрыть: «Эк куда метнул слуга апостольский».

– … оставив бездорожье, обрекающее на вечную смерть, смиренно возъединился бы с той церковью, которая ведет к спасению прямой стезей своих наставлений…

«Гляди, какие сети заметывает папа римский. Нет, ваше высокопреосвященство, меня медоточивой грамотой не взять, скорее напротив, насторожить можно».

Александр покосился на бояр своих. Слушают все с великим вниманием, а Клим даже с благоговением. А брат Андрей и рот приоткрыл, уж больно красно грамота составлена. Чего только не обещает папа за переход в католичество.

Поп Далмат хмурится, уж он-то, поди, догадывается, чем грозит это церкви православной. Не одну сотню лет язычество огнем выжигали, а что проку? До сих пор по весям волхвы шастают, людей смущают. А ну-ка перекинься в католичество, что начнется? Война промеж братьев вечная.

Александр Ярославич знает – Далмат будет его твердым поспепштелем в пре с легатами. Надо будет и других на свою сторону перетянуть. Хоть бы Андрей не ляпнул чего.

– … Да не будет тобою разом отвергнута просьба наша. Но не останется сокрытым, что ты смысла здравого лишен, коль откажешь в повиновении нам.

Кончил читать Михайло, зашуршал пергаментом, свиток сворачивая. Свернул, воротил князю.

– Ну что ж, – заговорил неспешно Александр, – славная булла. Слов нет, красноречив ваш римский владыка, честь и хвала ему. Но позвольте, господа кардиналы, кое о чем попытать вас.

– Пожалуйста, князь, спрашивай все-все, – с готовностью сказал Галд. – Мы на то и посланы, дабы просветить тебя в нашей вере. Спрашивай.

– Вот в булле его высокопреосвященство обещает нам союз против татар. Под союзом таким какую силу от вас мы ожидать могли б?

– Силу всех государей католических, князь, орденов Тевтонского и Ливонского. А разве мала сила у короля свейского?

Александр едва усмешку подавил, взглянув на бояр, у тех рожи-те повытянулись. Сразу смекнули, что за «союзников» им папа сватает, не от них ли вот уж сколь годов ни мечом, ни крестом отмахаться не можем. Князь понял: и боярам прояснило по вере католической.

Поп Далмат глазами князя сверлит, ясно – слово дать просит.

– Что, отец Далмат, и ты спросить хочешь высоких гостей наших?

– Да, князь. Позволь по вере попытать кардиналов?

– Пытай, отец, пытай.

– Вот скажите, отцы кардиналы, по вере вашей от кого дух святой исходит? – спросил Далмат, грозно очами посверкивая, ибо догмат о духе святом для него, попа, на первом месте стоит.

– Дух святой исходит и от бога-отца, и от бога-сына, – ответил убежденно Галд и даже на спутника своего взглянул удивленно: о чем, мол, спрашивает поп православный, о пустяке таком.

– Да, – поддержал его Гемонт, – сие известно всякому истинно верующему.

– Всякому истинно верующему, – возразил с нескрываемым злым торжеством Далмат, – известно, что дух святый исходит лишь от бога-отца и ни от кого более. А все остальное есть ересь.

– Но почему же?!

«О-о, сцепились, – подумал удовлетворенно князь. – Пусть пощиплет их Далмат, пусть, дабы ведали, что не в одном князе дело. Нет, все ложь в грамоте папской. Приписать покойному отцу принятие католичества? Что может быть кощунственнее! И с татарами стравить хочет нас престол апостольский, сие ясно как божий день. Мы пойдем с Батыем копья ломать, а в этот час тевтоны будут псковские, новгородские волости под себя брать. Шалишь, слуга апостольский, ныне русичей на мякине не проведешь, разумны стали».

– … А ваш папа носит крест на ногах! – гневно возвышал голос Далмат. – Разве сие не поносно для святыни?!

– Но разве тебе неведомо, отец святой, что с самого начала народы припадали к стопам апостольским. А крест на ногах папы не для проявления к самому почитания, но чтобы припадающие почитали символ Христа. И папа сим показывает, что следует этому ради страданий Иисуса Христа. Не более.

– А мы считаем сие позором. У нас позорно даже, ежели крест свисает на чрево. А вы его на ноги кладете! Нет, нет, – гремел Далмат. – Вы не символ веры почитаете, но папу лишь…

Уловив паузу в пре, разгоревшейся между священнослужителями, князь сказал, пристукнув ладонью о подлокотник стольца:

– Так вот, господа кардиналы, спасибо вам и папе Иннокентию IV за честь высокую и предложение, столь для нас лестное…

Легаты насторожились, замерли, еще не ведая, куда клонит «герцог суздальский».

– … Но веру вашу мы не приемлем.

Михайло слова сии перевел с великим удовольствием.

– Но почему, князь?! – воскликнул Галд.

Александр Невский продолжал, ровно и не слышал сего восклицания, а Пинещинич не счел нужным и переводить.

– … Я сам никому никогда не прощал измены отчине и вере нашей. И себе бы не простил, если б польстился на посулы папские. А с татарами у нас мир, так и передайте пославшему вас. И, пока я жив, на мире с ними и стоять буду.

Князь знал, что рано или поздно слова его дойдут до Орды и именно такие будут по душе Батыю и заставят хана более доверять Александру.

Так и уехали легаты ни с чем из Новгорода. Впрочем, каждого князь одарил щедро, мехами, деньгами и даже сапогами новыми, крепкими, чтоб до Рима хватило дойти.