Текст книги "Первая мировая. Брусиловский прорыв"
Автор книги: Сергей Сергеев-Ценский
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 48 страниц)
ПЕТРОГРАДСКОГО ОХРАННОГО ОТДЕЛЕНИЯ В ДЕПАРТАМЕНТ
ПОЛИЦИИ ОБ АРЕСТЕ БОЛЬШЕВИКОВ В ПЕТРОГРАДЕ
9-10 ДЕКАБРЯ 1916 ГОДА
19 декабря 1916 года
Ликвидация, произведённая 21 июля сего года, лишила социал-демократов большевиков их руководящего коллектива и целого ряда крупных партийных работников, а с арестом последних упали партийные стачки по фабрично-заводским предприятиям и совершенно прекратилось разросшееся до весьма солидных размеров печатание и распространение нелегальной литературы.
После указанной ликвидации некоторое время социал-демократы большевики совершенно прекратили свою работу, но затем понемногу был снова создан путём кооптации руководящий коллектив и восстановлены связи с периферией. По мере того как крепло партийное строительство, на очереди стал вопрос о снабжении организаций подпольными листками, для чего необходимы были люди, деньги и материальная часть техники.
Во избежание провала последних Исполнительная комиссия Петербургского Комитета постаралась настолько их законспирировать, что даже члены Петербургского Комитета не были осведомлены о технических средствах и месте их нахождения.
Людей, подходящих для технической работы, скоро удалось найти, денежные средства были пополнены путём процентного отчисления от заработка всех сорганизованных рабочих социал-демократов большевиков, а материальная часть техники была использована частью оставшаяся от прежних техник, а частью была пополнена вновь.
Как неоднократно указывала агентура, [кроме] печатания в подпольных техниках, для революционных целей были использованы и легальные типографии, в коих печатались различные бланки для всевозможных нелегальных документов на жительство и освобождающих От воинской повинности, а равно и прокламации.
Долгое время агентуре не удавалось установить места нахождения техники и лиц, причастных к ней, но в то же время поступили вполне определённые сведения о готовящихся к новому выпуску некоторых листовках, брошюре «Кому нужна война» и очередном номере большевистской газеты «Пролетарский голос».
Наконец, 9 декабря агентура вверенного мне отделения указала, что происходит печатание брошюры «Кому нужна война», и было указано несколько адресов, в коих должны были находиться техники, паспортное бюро, склады литературы и ряд нелегальных лиц, причастных к технической работе. Кроме того, агентурой было отмечено, что в типографии «Орбита» (Ижорская улица, д. № 11) служит много нелегальных лиц, связанных с нелегальной техникой и пользующихся типографией «Орбита» для изготовления нелегальных документов...
...Ввиду срочности полученных сведений была спешно в тот же день подготовлена и произведена ликвидация...
...Итогом ликвидации 9—10 декабря явилось обнаружение трёх нелегальных техник, нелегального паспортного бюро, целого ряда нелегальных лиц, а также была застигнута легальная типография, использованная социал-демократами большевиками для печатания подложных документов для партийных надобностей...
ИЗ ДОКЛАДА ЗА № 26101 НАЧАЛЬНИКА ПЕТРОГРАДСКОГООХРАННОГО ОТДЕЛЕНИЯ МИНИСТРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ
ОБ АРЕСТАХ ГРУППЫ БОЛЬШЕВИКОВ, ПЕЧАТАВШИХ № 4
«ПРОЛЕТАРСКОГО ГОЛОСА»
25 декабря 1916 года
В дополнение к докладу моему от 19 декабря сего года за № 25742 имею честь донести нижеследующее:
При ликвидации социал-демократов большевиков в городе Петрограде в ночь с 9 на 10 декабря сего года было обнаружено 3 нелегальных техники, нелегальное паспортное бюро, застигнуто печатание в легальной типографии нелегальных документов, освобождающих от воинской повинности, и был арестован ряд нелегальных лиц, являвшихся активнейшими работниками подполья.
Уже задолго до этой ликвидации от секретной агентуры вверенного мне отделения стали поступать сведения, что руководящий коллектив социал-демократов большевиков, именующий себя «Петербургским Комитетом Российской Социал-Демократической Рабочей Партии», решил выпустить № 4 подпольной газеты «Пролетарский голос», и фактическое исполнение задуманного было возложено на «Исполнительную комиссию», а эта последняя организовала «техническую группу».
Работы по изданию № 4 «Пролетарского голоса» были начаты, но ликвидация 9 декабря разрушила все планы, так как оказалась арестованной не только нелегальная техника, предназначавшаяся для печатания газеты, но и набор большей части статей «Пролетарского голоса»...
...Исполнительная Комиссия решила всё же выпустить «Пролетарский голос» и тем самым показать, что ликвидация не убила сил большевиков. Для исполнения задуманного, за неимением подпольной техники, решено было использовать одну из легальных типографий и отпечатать в ней газету захватным порядком.
Выбор пал на типографию Альтшуллера, помещающуюся по Фонтанке, в доме № 96.
Печатание газеты началось вечером 17 декабря и к утру работа должна была уже быть оконченной, и газету в 7 часов должны были доставить по транспортным квартирам.
В печатании газеты, как указала подведомственная мне агентура, должно было Припять участие несколько лиц, частью указанных мне агентурой. Ввиду того, что участники печатания были подобраны все из наиболее активных и старых партийных работников печатников, последние захватили с собою несколько револьверов и до 300 штук патронов, дабы при возможных столкновениях с чинами полиции выстрелами очистить себе дорогу и, таким образом, уйти от ареста.
Участники печатания «Пролетарского голоса» ворвались в типографию Альтшуллера с револьверами в руках, и, захватив и типографии двух рабочих, пришедших для выполнения срочных заказов, они, угрожая револьверами, заперли их в одну из комнат, где эти рабочие и просидели около 10 часов до прибытия полицейского наряда, который и освободил их из запертого помещения.
Ворвавшись в типографию около 9 часов вечера, было приступлено к работе, которая выразилась в следующем: был сделан набор «Пролетарского голоса», отпечатана газета на трёх страницах в количестве около 2 тысяч экземпляров, сделан набор резолюции большевиков по вопросу о желательности заключения мира, и последняя была тоже отпечатана. Бумага, краска, шрифт и станки (две большие печатные машины) были использованы принадлежащие типографии, а уходя из последней была написана записка с приложением партийной печати, в которой было принесено извинение владельцу типографии за захватное пользование его типографией и материалами и к этому было добавлено, что к такому способу они прибегли в силу ареста нелегальной техники.
К 6 часам утра были подведены полицейские наряды и установлено филёрское наблюдение с целью выяснения мест, куда будет отправлена литература, чтобы таким образом не только захватить участников печатания, самое печатание и всю приготовленную литературу, но и ликвидировать все транспортные квартиры...
Генерал-майор ГЛОБАЧЁВ
ИЗ СЕКРЕТНОЙ ДОКЛАДНОЙ ЗАПИСКИ ЗА № 3057
ПЕТРОГРАДСКОГО ОХРАННОГО ОТДЕЛЕНИЯ В ДЕПАРТАМЕНТ
ПОЛИЦИИ
2 января 1917 года
...После ряда весьма чувствительных ударов, нанесённых социал-демократам большевикам ликвидациями 9, 10, 18 и 19 декабря 1916 года, во время которых было отобрано у них 3 нелегальные типографии, 2 нелегальных паспортных бюро, застигнуты 2 легальные типографии во время печатания: одна – нелегальных документов, а другая – органа Петербургского Комитета Российской Социал-Демократической Рабочей Партии «Пролетарского голоса», – отобрано до 2 десятков пудов типографских наборов брошюры «Кому нужна война», «Пролетарского голоса» и т. д., и был арестован целый ряд крупнейших и активнейших партийных работников, – руководящий коллектив социал-демократов большевиков всё же остался цел и продолжал свою подпольную работу, имея твёрдое намерение показать правительственным властям свою живучесть и что меры розыскного органа для них мало чувствительны. Кроме того, перед руководящим коллективом стала новая задача: выяснить, кто виновник всех провалов, и подготовить выступление пролетариата города Петрограда к 9 января.
22 декабря 1916 года получены были агентурные сведения, что на Петроградской стороне, по Большому проспекту, д. № 21, кв. 51, должно состояться собрание Петербургского Комитета, на котором и предполагалось обсудить все намеченные вопросы. Установленным наружным наблюдением собрание было отмечено и часть его участников разведена по квартирам, но на этом собрании были сделаны только доклады с мест, а после этого участники собрания разбежались, заметив, что за квартирой наблюдают.
Так как розыскному органу необходимо было знать, каковы намерения Петербургского Комитета на ближайшее будущее, то допущено было ещё одно собрание коллектива 28 декабря, происшедшее в одном из пригородов столицы.
На этом последнем собрании коллектив, заслушав доклады с мест (районные) и избрав следственную комиссию для расследования источников провалов последних дней, постановил: выпустить листовку с призывом к однодневной стачке на 9 января, устроить демонстрации на улицах с пением революционных песен, доводя их в отдельных случаях даже до столкновения с чинами полиции и вообще своими действиями доказать, что минувшие ликвидации не сломили их сил. Так как нелегальных типографий в распоряжении социал-демократов большевиков не оказалось, то печатание прокламаций решено было выполнить частью в легальной типографии, а частью по районам, куда, по мере возможности, предполагали вручить стереотипы (всего от 8 до 12 экземпляров), и часть прокламаций должна была изготовиться уже по районам.
Наконец, было объявлено, что последние указания к 9 января будут переданы 2 января от 7 до 9 часов вечера на явке по Суворовской улице, д. № 31, кв. 6, где следовало спросить «Фёдора» (пароль).
Ввиду того, что окончательные решения должны были от Петербургского Комитета последовать именно на явке 2 января и на этом же собрании предполагалось разрешить и последние технические вопросы, мною было признано необходимым произвести 2 января ликвидацию Петербургского Комитета, для каковой цели и за 1 час до явки на Суворовскую улицу, д. № 31, кв. 6, был отправлен полицейский наряд и чины вверенного мне отделения, кои, накинув поверх форменного платья статские пальто, незаметно дошли до указанной квартиры и, войдя в такую и арестовав всех находившихся в квартире, устроили в ней засаду в ожидании прихода всех членов Петербургского Комитета и представителей его Исполнительной комиссии...
...Указанным способом было арестовано 10 человек, в числе коих оказался целиком весь состав Петербургского Комитета Российской Социал-Демократической Рабочей Партии с представителем от Исполнительной комиссии и при них отобран нижеследующий весьма солидный партийный материал...
...Таким образом, Петербургский Комитет не только не успел сделать своих последних распоряжений по поводу 9 января, но и сам в полном составе оказался арестованным...
Генерал-майор (подпись)
Г. С. Родин
ПО СЛЕДАМ МИНУВШЕГО [87]87
Г. С. РОДИН. ПО СЛЕДАМ МИНУВШЕГО. Тула, 1968, с. 74—76.
Генерал-лейтенант Советской Армии повествует о братании солдат на фронте с немцами в июне 1917 года.
[Закрыть]
Тогда же в мае [1917 г.] развернулась подготовка к братанию[88]88
Братание – форма протеста солдат воюющих держав против империалистической войны, на русско-германском фронте случаи братания имели место уже в октябре 1915 года. После февральской революции братание приобретает широкое распространение.
[Закрыть]. Солдатские комитеты раздобыли листовки на русском и немецком языках, подобрали переводчиков, наметили меры, обеспечивающие безопасность встречи наших и немецких солдат. Для братания выделили группу, насчитывавшую человек двадцать пять. В неё вошли солдаты – бывалые фронтовики, разбирающиеся в политике, настроенные по-революционному, остро ненавидевшие войну.
По рекомендации комитета группу возглавил подпоручик шестой роты, владевший немецким языком. От нашей восьмой роты был послан Галактионов, председатель ротного комитета, и ефрейтор моего взвода Альберт Шомка, латыш, умевший объясняться по-немецки.
Первую встречу наметили провести пятого июня. Чтобы не допустить открытия огня, члены комитетов прошли по всем подразделениям, предупредили солдат и особенно офицеров, некоторые из которых могли пойти на провокацию. Сомнение вызвала пулемётная команда, где сильно ощущалось влияние эсеров. Полковой комитет для контроля и обеспечения безопасности направил туда меня и младшего офицера пятой роты. Мы быстро нашли «общий язык» с пулемётчиками.
Командиру полка комитет предъявил ультимативное требование: если при братании будет открыт огонь и появятся человеческие жертвы хоть с нашей, хоть с той стороны, полк оставит свой участок фронта.
Офицеров, в которых мы не были уверены, взяли под особый контроль, для чего специально выделили проверенных людей. Солдат, которые могли не устоять под нажимом офицеров, решено было в день братания на огневые позиции не допускать, для чего следовало использовать любые предлоги. Под контроль взяли также батареи артиллерийского полка.
Ночью наши разведчики забросили в немецкие окопы листовки, в которых содержался призыв к братанию и рассказывалось, что немецким рабочим и крестьянам не следует воевать за интересы капиталистов и помещиков. Листовки звали объединить усилия для победы мировой революции, для установления народной власти как в России, так и в Германии.
Затем решили проверить противника. Солдаты стали показывать чучела. Немцы огня не открыли. Тогда смельчаки начали показываться из окопов и махать шапками. Через некоторое время появились немецкие солдаты и тоже начали махать своими головными уборами. Огня не открывали ни с той, ни с другой стороны.
Потом через самодельный рупор самый горластый солдат ещё раз сообщил немцам о том, что пятого июня в десять часов утра к ним пойдёт делегация русских солдат. Если они не возражают против братания, то пусть выбросят красный флаг, а белым флагом обозначат место встречи.
Утром пятого июня примерно в трёхстах метрах от немецких окопов мы увидели белый флаг, а к девяти часам над бруствером появился красный. Выброской нескольких флагов мы ответили, что у нас всё готово.
Наши посланцы оделись в приличное обмундирование, подстриглись и побрились, приготовили подарки – хорошие куски сала, специально выпеченный каравай хлеба и даже булки с кренделями. Они гордились тем, что им первым предстоит проложить путь к сердцам немецких солдат, таких же рабочих и крестьян, как и они сами, рассказать им о русской революции.
В то же время нас не покидало и волнение. Встреча с немцами таила в себе много неизвестного. Её инициаторами выступали мы. Значит, наша делегация должна первой подняться в полный рост и пойти на позиции противника. А там вооружённые солдаты, там пулемёты, артиллерия...
Кто даст гарантию, что они не откроют огня? Не станет ли этот путь последним в жизни наших ребят? Ведь они не смогут ответить, потому что оставляют оружие на своей стороне и идут с благородным намерением, с открытым сердцем. Найдут ли они взаимность или их сразят пулемётные очереди на виду у всех?
Едва один из наших солдат влез на бруствер окопа, как выскочила дикая коза и на бешеной скорости помчалась вдоль проволочного заграждения. Солдат тут же нырнул обратно в окоп. Обычно в таких случаях наши и немцы открывали огонь и стреляли до тех пор, пока животное (они на нашем участке фронта появлялись нередко, не оставалось лежать бездыханным на нейтральной полосе. Однако на этот раз никто не стрелял.
Наша делегация по команде старшего дружно вышла из окопов и с развёрнутым красным флагом пошла навстречу немцам. В ту же минуту из немецких окопов вышла большая группа солдат. Мы наблюдали с замиранием сердца. Наконец, между обеими группами осталось не больше одного шага.
На какое-то мгновение наши и немцы остановились, словно впервые увидели друг друга, а потом кинулись в объятия. Солдаты хлопали друг друга по плечам, обнимались, затеяли оживлённые беседы. Наши вручили им подарки, немцы, в свою очередь, дарили зажигалки, курительные трубки, губные гармошки и даже часы. Встреча продолжалась более трёх часов.
В тот же день и в то же самое время такая же встреча состоялась на участке 218-го Горбатовского полка.
О братании много говорилось на заседаниях солдатских комитетов, а потом во всех подразделениях. Солдаты пришли к выводу, что необходимо развернуть ещё более широкую работу в полках с тем расчётом, чтобы провести братание в масштабе всей дивизии. Об этом узнало командование. Оно отдало приказ занять позиции и находиться в полной боевой готовности.
В приказе говорилось, что братание запрещается и будет наказываться самым строжайшим образом, вплоть до расстрела перед строем. Если же солдатские делегации всё-таки осмелятся пойти на встречу с немцами, по ним будет открыт артиллерийский огонь.
Г. Н. Чемоданов
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В СТАРОЙ АРМИИ [89]89
Г. Н. ЧЕМОДАНОВ. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ СТАРОЙ АРМИИ. М.– Л., 1926, с. 3—7, 48—49, 51—52, 56—59, 80—84, 129—130, 133—136.
Офицер дореволюционной армии, участник войны рассказывает о разложении армии с конца 1916 по начало 1918 года.
[Закрыть]
Сыро, мокро, скользко.
Дождя нет, но влажный, насыщенный сыростью воздух сумел пробраться за непромокаемый плащ, шинель, суконную рубашку, и бельё, пропитанное им, кажется мокрым и неприятно липнет к телу.
Хорошо ещё, что осенние, грязные, низко несущиеся тучи окапались недостаточно плотными, чтобы бороться с полным диском луны. Бледным неподвижным молочным пятном она виднелась на небе среди быстро несущихся облаков, и иногда даже её улыбающаяся физиономия ненадолго выглядывала в редкие прорывы туч.
Небольшая группа людей, уже около часу лежавшая на пулемётной площадке массивного блиндажа, с нетерпением поджидала этих просветов: командир батареи капитан Михайлов, командир 12-й роты капитан Малкин и я с напряжением всматривались в впереди лежащую местность. Расположение пулемётной щели, тут же стоящий пулемёт заставляли нас принимать самые неудобные позы.
– Вот дьявольское положение, – выругался, не вытерпев, Михайлов: – ни сесть, ни лечь, ни встать; прямо загадка для детей младшего возраста. Нога отекла, рука онемела, проклятый пулемёт в бок впился.
– Нечего, брат, приучайся, – коротко бросил я ему, не прерывая своих наблюдений.
С Михайловым нас связывала старая дружба ещё по кадетскому корпусу. Не видались мы с ним со дня выпуска, и на днях он совершенно неожиданно явился ко мне в землянку; оказалось, что по переводу из тыла он был назначен как раз командиром той батареи, которая стояла на моём участке. С Малкиным, высоким курчавым блондином с пушкинскими бачками, нас сблизили годы войны и некоторая общность взглядов.
На пороге блиндажа сидели и тихо беседовали артиллерийский унтер-офицер, которого привёл с собой Михайлов, и наш дежурный наблюдатель-пулемётчик.
– Ваше высокоблагородие, – обратился ко мне пулемётчик, – закурить можно?
– Вали, только с огнём осторожно, – ответил я. – Да не покурить ли и нам, господа? – обратился я к компании. – Спичек против щели не зажигай, – предупредил я Михайлова, с готовностью принявшего моё предложение и зашумевшего в темноте коробком.
Предосторожность была не лишняя. Блиндаж, в котором мы находились, только небольшой речкой Мисса отделялся от немецких окопов. Шум многоводной в этот дождливый период реки, быстрые волны которой разбивались о сваи как раз против нас находившегося разрушенного моста, заглушал наши осторожные голоса; но яркая вспышка света сейчас же бы обратила на себя внимание невидимого, не слышного, но чувствующего противника. Блиндаж этот был у них на особом учёте, и репрессии в виде нескольких точно прицельных выстрелов не замедлили бы последовать.
Боевой участок, который в настоящее время занимал мой батальон, штабом армии признавался особенно серьёзным и даже носил специальное название «Плоканенского укреплённого узла».
На протяжении десятка вёрст река Мисса была естественной преградой между нашей и немецкой позицией; как наши, так и немецкие окопы ютились по опушке леса, имея между собой широкую, до версты, мокрую болотистую долину реки. У бывшего когда-то, теперь до основания разрушенного, хутора Плоканен, вследствие условий рельефа местности, наши окопы подошли вплотную к реке и только ею отделялись от немецких; мало того, в этом именно месте, не так давно перебравшись за реку, немцы занимали южную половину моего настоящего участка.
Ровно месяц тому назад стоявшие тут латыши, по распоряжению штаба армии, неожиданным, но грозным ударом выбили немцев из их позиции, прогнали за реку и разрушили мост, остатки которого были у нас перед глазами.
Естественно, что теперь этот участок, острым углом, как щупальцами, соприкасающийся с немцами, имел для нас исключительное значение и был бельмом на глазу у противника.
Утомлённых боем, ослабленных потерями латышей сменил наш Сибирский стрелковый полк, и на долю моего батальона выпал жребий запять, перестраивать и укреплять этот участок.
Однообразная позиционная жизнь последних месяцев сменилась кипучей деятельностью. Ждали реванша со стороны немцев. Ответственность и увеличенная опасность волновали годами войны утомлённые нервы. Штабы, начиная с полкового и кончая армейским, ежедневно требовали отчётов о ходе работ, представления схем и засыпали заглазными советами и указаниями. Работали без устали, а конца работ, казалось, и не предвидится.
Для ночных работ в помощь батальону ежедневно присылали из резерва роту. С наступлением темноты эта рота приходила в моё распоряжение и незадолго до рассвета уходила в тыл для дневного отдыха.
Солдаты и офицеры шли на эту работу неохотно: пора боевых увлечений, боевого азарта давно прошла, менять заслуженный отдых, относительную безопасность резерва на тяжёлый, зачастую под дождём, ночной труд, рисковать, быть, как говорится, зря убитым никому не хотелось, а риск этот был, были и жертвы.
Каждую ночь повторялась одна и та же история: осторожно, робко выходили люди за передовую линию, шёпотом передавались распоряжения, вполголоса срывались ругательства на товарища, неловко подхватившего бревно или железобетонную плиту, одёргивались смельчаки, порывавшиеся закурить папиросу. Но проходил час-другой, солдаты свыкались с обстановкой, пропадала её таинственность: рыли землю, таскали брёвна, вколачивали колья, всё так обычно, привычно и просто. Менялось настроение, а с ним пропадала и осторожность. Разговоры становились громче, то там, то тут вспыхивали огоньки папирос, сочная отборная ругань, властно вклинивалась в общий гул, стоявший над местом работы. Шум реки, обычное завывание осеннего ветра становились недостаточными: чуткий немец начинал слышать, определял место работ.
Та-та-та-та. Дробно и резко бил его пулемёт, и рой пуль летел в направлении работающих. Всё моментально стихало: рывшие землю припадали к сырым ямам, работавшие в окопах врастали во влажную земляную стену, работавшие впереди по установке проволочных заграждений, как ветром подхваченные, переносились к окопам, вскакивали на бруствер и камнями валились на их измешённое ногами грязное дно.
Глухой топот ног, усиленное дыхание массы – и всё как бы вымирало. Лишь иногда, где-то в темноте, слышался стон случайно раненого стрелка. А пулемёты, – их всегда работало два, – ещё долго монотонно и резко-чётко били свою дробь, осыпая пулями уже пустое, в смысле живых открытых целей, место бывших работ.
Не менее часу приходилось тратить, чтобы опять организовать работы, разыскать забившихся в щели стрелков, выругать их, успокоить, найти в темноте разбросанный инструмент.
Но вот работа опять закипела, опять тишина, осторожность и взаимное наблюдение за этой осторожностью.
Прошёл час – и тихо нарастающий шум входит в свою силу; забыты переживания, не помнятся и опасности. Таково свойство русского человека. Опять обиженный непочтением к себе немец заговорил пулемётом – та-та-та; картина повторяется: то же общее смятение, прыжки в грязь окопов, усиленное испуганное дыхание толпы; но уже кое-где слышатся смех и так присущие русскому солдату в тяжёлые минуты привычной опасности шутки и остроты.
Потери от этих пулемётов, как и вообще от ночного огня, были невероятно маленькие: за всё время почти месячных работ были убиты два стрелка и ранен один офицер и шесть стрелков, но производительность работ они мне понижали на 50%. Я горел против этих пулемётов бессильной злобой. Мои непосредственные просьбы к командиру батареи участка, степенному подполковнику, о помощи оказались тщетными.
– Я не могу гоняться за каждым пулемётом, – отвечал он мне по телефону, – у меня есть общие задачи.
Пробовал просить через командира полка, по тот по своей осторожности ничего не сделал.
Взаимоотношения пехотного начальства с батареями, входящими в их участок, были очень неясны; с одной стороны, они им будто бы подчинялись, но в то же время получали все директивы, распоряжения и слушались только своих командиров артиллерийских бригад. Затяжные споры, осложняемые дознаниями, расследованиями и другой волокитой, были зачастую результатами этих взаимоотношений. Но осторожный, чтобы не сказать больше, командир полка боялся и избегал всяких осложнений с участком высшего начальства, и мне оставалось только покориться неизбежному. Вдруг повезло: степенный подполковник получил бригаду, и его место занял Михайлов.
Выслушай мою грустную повесть о назойливых пулемётах и отказе его предшественника помочь мне, Михайлов горячо и крепко выругал как пулемёты, тик и степенного подполковника. Мы быстро с ним сговорились.
Место злополучных пулемётов мы уже давно определили, но Михайлов хотел лично убедиться в их расположении, чтобы наверняка и точно произвести пристрелку. Это его желание мы и приводили сейчас в исполнение, забившись в пулемётный блиндаж, расположенный в остром исходящем углу моего участка.
Работы сегодня шли по установке новой и усилению старой линии проволочных заграждений.
– Фу ты чорт, – ворчал Михайлов: – скоро ли этот немец затараторит? Да и на работах у тебя что-то тихо, – обратился он ко мне.
– Верно, – согласился я, – сегодня уже что-то ребята себя очень благоразумно ведут; по времени давно бы им пора разойтись.
– А это, ваше высокоблагородие, – заговорил с порога пулемётчик, и в темноте слышалась его улыбка, – сегодня 14-я рота на работах, а последний раз, помните, ей не повезло: двух стрелков ранило. Вот она сегодня и присмирела.
– Так что мы сегодня, может быть, зря время проводим? – спросил Михайлов разочарованным тоном.
– Никак нет, – успокоил его пулемётчик, – не выдержат, не может этого быть, разве это возможно, – и они с артиллеристом тихо засмеялись. – Да вот от нас-то с порога лучше слышно, уже пошумливают, – добавил он весело.
– Воображаю, как Редькин изводится, – раздался из темноты голос Малкина.
– Кто это Редькин? – спросил Михайлов.
– Да командир роты, – ответил Малкин, – старый служака, ещё перед японской войной из фельдфебелей выслужился.
– За боевые отличия? – полюбопытствовал Михайлов.
– В том-то и дело, что пет; на службу пришёл почти неграмотным, кончил учебную команду, а потом, как говорят стрелки, «губу разъело», взялся за науку, поступил в юнкерское училище; военному делу, как говорится, «без лести предан», но вот, представьте себе, нудный и тяжёлый человек для солдат.
– Бывает, – неопределённо протянул Михайлов.
– Знаешь, – обратился ко мне Малкин, – мне про него Солнцев рассказывал, – эти твои работы для Редькина проклятие какое-то: всю ночь на месте не посидит, носится в темноте, в ямах спотыкается, на колючую проволоку нарывается, всё добивается тишины.
– Странно, что у человека с такой школой распущена рота, – не поворачивая головы от цели, заметил Михайлов. – Да и как они, идиоты, сами не понимают своей пользы, уж я не буду требовать от них сознания важности общего дела...
* * *
Мороз сразу отпустил. Снег не скрипел под ногами, а упруго поддавался под их тяжестью. Облаков на небе почти не было, но откуда-то моросил мелкий реденький снежок. От луны было светло, но даль, скрытая какой-то мокрой изморозью, была не видна. Скучная и однообразная, болотистая, покрытая снегом кочковатая равнина надоедливо-однообразно торчала перед глазами. Шаги вяло идущих рот глухо и мертво стучали по деревянным настилам единственной дороги на позицию к лесу Лапе. Шли в порядке батальонных номеров.
Впереди, шагах в пятидесяти от меня, двигался первый батальон.
В туманной лунной мути он казался какой-то общей массой, каким-то одним диковинным чудовищем, лениво ползущим в неведомую и невидимую даль. Шагах в десяти от меня такой же целой массой полз и дышал мой второй батальон. Ни привычного смеха, ни даже одиночных возгласов не было слышно в обеих группах. Всё больше и больше охватывало чувство одиночества, несмотря на тысячи людей, среди которых я шёл. Да и все они были одиноки в эти минуты. Их не было на том месте, по которому стучали их ноги. Для них не было настоящего, а только далёкое милое прошлое и неизбежное роковое смертельное близкое будущее.
Я хорошо знал эти минуты, самые жуткие, нудные и тяжёлые минуты перед боем, когда при автоматической ходьбе у тебя нет возможности отвлечься, обмануть себя какой-нибудь, хотя бы ненужной работой, когда нервы ещё не перегорели от ужасов непосредственно в лицо смотрящей смерти. Быстро циркулирующая кровь ещё не затуманила мозги. А кажущаяся неизбежной смерть стоит всё так же близко. Кто знал и видел бои, когда потери доходят до восьмидесяти процентов, у того не может быть даже искры надежды пережить грядущий бой. Всё существо, весь здоровый организм протестует против насилия, против своего уничтожения. Казалось диковинным, что вся эта масса людей, объятая ужасом и протестом против непонятной смерти, смерти без понимания её значения и смысла, вся эта масса всё же безропотно идёт, чем-то руководимая, идёт и будет автоматически производить заученные приёмы, направленные к уничтожению таких же объятых ужасом и непонимающих людей.
Сегодня мне было легче. Мысль отвлекалась неожиданным инцидентом 1-го полка. Хотелось разобраться и выяснить его истинный смысл и значение в грядущей, в чём нельзя было сомневаться, революции.
Когда мы проходили мимо расположения 1-го полка, стрелки стояли группами около своих землянок. В полном обоюдном молчании прошли наши стрелки мимо них, ни с той ни с другой стороны не было брошено ни одного призыва, ни одного упрёка. А казалось бы таким естественным со стороны первого полка знать наш полк присоединиться к его требованиям, и с другой стороны можно было бы ждать от наших стрелков упрёков за будущие ужасы предстоящей атаки, которые мы должны были нести за остающийся в тылу 1-й полк.
Очевидно, каждому была своя судьба и своё место в истории.
– А, может быть, не убьют?.. [...]
* * *
Через полчаса, пройдя лес, мы вышли на его противоположную опушку. Тут находилась вторая линия окопов. Справа и слепа дороги в большом холмистом увале, покрытом вековыми соснами, были нарыты хороню приспособленные землянки. Крайним к дороге с двумя большими окнами оказалась перевязочным пунктом. Две лампы освещали её внутренность, и были видны наши врачи, успевшие уже там расположиться со своими инструментами и перевязочным материалом.
