Текст книги "Первая мировая. Брусиловский прорыв"

Автор книги: Сергей Сергеев-Ценский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 48 страниц)

Али Ага Шихлинский
НА ЗАПАДНОМ ФРОНТЕ ЛЕТОМ 1916 ГОДА [83]83
  АЛИ АГА ШИХЛИНСКИЙ. МОИ ВОСПОМИНАНИЯ. Баку, 1944, с. 157—165.
  Автор воспоминаний, генерал-лейтенант русской армии, рассказывает о боях на Западном фронте летом 1916 года.


[Закрыть]

Главнокомандующий[84]84
  Имеется в виду главнокомандующий Западного фронта генерал от инфантерии А. Е. Эверт.


[Закрыть] приказал мне создать особую артиллерийскую группу под моим личным командованием для того, чтобы очистить путь обоим этим корпусам. Я собрал здесь крупнокалиберные орудия: батарею 11-дюймовых скорострельных гаубиц завода Шнейдер-Крезо, осадный дивизион из 6-дюймовых пушек образца 1904 года, тяжёлую артиллерийскую бригаду, сформированную по моему проекту из орудий 1877 года, и батарею из двух 6-дюймовых морских пушек системы Канэ. Все эти части получили определённые задачи как по обстреливанию главного фаса Богушинского леса, так и по разрушению сильных укреплений немцев на левом фланге Пепеличевского леса – недалеко от угла этого и Богушинского лесов. Батареи были расположены сообразно задачам и таким образом, что они могли обстреливать Богушинский лес во всю глубину и его левый крайний фас продольным огнём, а сильные укрепления немцев впереди стыков наших корпусов держать как под фронтальным, так и под косоприцельным огнём. Позиционные батареи из орудий Канэ могли бить эти укрепления почти во фланг.

Подготовка артиллерии шла по всему фронту, причём на стыках под моим личным командованием, а на остальных частях фронта под моим наблюдением. Но пока вся эта подготовка совершалась, по сведениям, полученным в штабе фронта, немцы подвинули к району 9 свежих дивизий. Главнокомандующий не рискнул атаковать противника в этом направлении и приказал быстро передвинуть все назначенные для атаки части на Барановическое направление. Части были двинуты пешим порядком. Пошли дожди, образовавшие на дорогах невылазную грязь. Передвижение было крайне тяжёлое и завершилось на два дня позже, чем было предположено.

В это время на Юго-Западном фронте генерал Брусилов вёл наступательные операции и требовал, чтобы Западный фронт тоже наступал, так как это могло бы повлиять на успех его действий; но Западный фронт запаздывал. Ставка тоже стала торопить Западный фронт. Я выехал в Ставку и доложил полевому инспектору артиллерии, что передвижение артиллерии на новый фронт атаки запоздало из-за бездорожья и её личный состав сильно утомился. Поэтому раньше 19-го июня начать артиллерийскую подготовку мы не сможем. На это он ответил:

– Брусилов и так недоволен. Я не могу взять на себя ответственность за новую задержку ваших действий.

Тогда я сам пошёл к начальнику Штаба верховного главнокомандующего и сделал ему обстоятельный доклад. Он согласился. Когда я вернулся в 4-ю армию, то начальник штаба этой армии генерал Буняков мне сказал:

   – Вы сделали большое дело.

Этот почётный генерал, профессор Академии генерального штаба по кафедре военной истории, в данном случае, невидимому, больше думал о том, как он после войны опишет действия своей армии, нежели о том, как выполнить данную операцию.

В штабе армии были собраны корпусные командиры, участвующие в этой операции. Кроме Данилова (чёрного) и Драгомирова были приглашены командир гренадерского корпуса генерал Парский и командир 10-го корпуса генерал Николай Александрович Данилов (рыжий). Генерал Рагоза просил меня присутствовать на совещании. Я присутствовал в качестве бессловесного свидетеля, так как к тому, что здесь говорилось, мне нечего было прибавить.

После совещания корпусные командиры разъехались. Генерал Рагоза попросил меня пройтись по парку. Среди этого парка возвышался замок князей Радзивилл, окружённый глубоким рвом, наполненным водой, через который был перекинут подъёмный мост. (Это тот самый замок, о котором так много говорится в первой книге трилогии Сенкевича «Огнём и мечом».)

Тут генерал Рагоза попросил дать ему совет, как провести эту операцию.

Я ему сказал:

   – Не поручайте всего дела Драгомирову, а берите всё в свои собственные руки, выезжайте вперёд вместе с оперативной частью вашего штаба и командуйте сами. Каким бы способным корпусной командир ни был, он не сможет пользоваться у других корпусных командиров таким авторитетом, как вы, и у него нет аппарата для управления чужими корпусами, а у вас есть.

Однако, генерал Рагоза не выехал на фронт, и первым лицом там оказался генерал Драгомиров. Это был человек чрезвычайно способный, хорошо знающий военное дело, но мне он казался несколько нервным, а эта нервность действовала иногда неблагоприятно на его волю.

После совещания с генералом Рагоза я поехал к генералу Драгомирову. Он меня пригласил в штаб 43-й дивизии, входящей в его корпус, где был и начальник 5-й дивизии генерал Никитин. Тут он предложил им доложить, указали ли они все цели, подлежащие разрушению, инспектору артиллерии корпуса. Генерал Елыпин доложил, что они показаны инспектору артиллерии и по карте и на местности. Генерал Никитин доложил, что он показал у себя в штабе на карте. Драгомиров вспылил и сказал, что по карте он может в один час показать цели артиллерии трёх корпусов:

   – Вы поленились выехать на фронт. Извольте завтра рано утром вместе с инспектором артиллерии выехать на фронт вашей дивизии и показать ему все цели на местности.

На другой день с инспектором артиллерии корпуса поехал и я, зная, что генерал Никитин, как тугодум, тяжёл на подъём и опять выкинет какой-нибудь номер. Для него был оборудован наблюдательный пункт на гребне высоты, где возвышался холмик. Под этим холмиком ему устроили прочный блиндаж. С нашей стороны в скате горы был выдолблен подземный путь для наблюдения за противником и за действиями наших войск.

В блиндаже была зрительная труба Цейса, дающая возможность видеть всё перед собою, но самому не быть видимым. Однако, генерал Никитин сел в белом кителе на вершину холмика, спицей к противнику, а мы все сидели в окопе, идущем внутрь блиндажа. Он стал роптать:

   – Какое мне дело показывать задачи тяжёлой артиллерии. Тяжёлая артиллерия мне не подчинена, она подчинена инспектору артиллерии корпуса, пусть он и показывает.

Инспектором артиллерии был один из доблестнейших защитников Порт-Артура, знаток своего дела, Николай Александрович Романовский, очень скромный человек. Он промолчал. Тогда я сказал генералу Никитину, что цели, которые подлежат разрушению до начала атаки и обстрелу во время самой атаки, может знать только он, направление, в котором будут атаковать дивизии и сколько нужно пробить проходов в заграждениях противника, также может знать только он.

После моих слов генерал приступил к показу целей. Одна за другой разрывались над его головой немецкие шрапнели. Начальник штаба доложил, что стреляют по нему. Он ответил:

   – Ну, что же, пусть убьют.

Я опять не выдержал и сказал.

   – Если убьют Вас, или меня, или кого-нибудь из нас, это правда особого значения не имеет, на то и война – многих убивают. Каждый из нас, выходя на поле сражения, ожидает смерти. Но Вы за несколько дней до атаки указываете немцам наблюдательный пункт начальника дивизии. Сегодня они по Вам пристреливаются, а в день атаки покроют это место дымом и пылью, и начальник дивизии будет ослеплён.

Он ни слова не возразил, но видимо с большим неудовольствием сполз и вошёл в свой блиндаж. Все мы там поместились, и он имел полную возможность ясно показать цели в трубу.

19-го июня в ясный весенний день началась артиллерийская подготовка атаки. Артиллеристы действовали прекрасно. Снаряды их ложились точно. Огромное убежище, построенное на длинной немецкой позиции, было отрыто до основания снарядами 11-дюймовых гаубиц. Попутно с этим были разрушены проволочные заграждения на большом участке фронта. Таким образом был создан широкий проход, не предусмотренный планом. Все артиллерийские части справились с поставленными заданиями, и после полудня они уже были решены. Мало того, в одном месте попутно с решением задач артиллерийским огнём очистило лесной участок, а за ним обнаружились новые сильные фортификационные постройки немцев, которых не было на нашем аэроснимке, произведённом до начала атаки. Артиллерия успела разрушить и эти укрепления.

Генерал Никитин донёс Драгомирову:

   – Артиллерия решила все данные ей задачи, но атака не подготовлена.

Драгомиров с сердцем сказал:

   – Это сам Никитин не готов.

Стоя около него, я заметил:

   – Абрам Михайлович, сделайте вид, что это донесение до Вас ещё не дошло и сейчас же по телефону скажите Никитину: «Поздравляю вас, ваша артиллерия выполнила задачу, а атака готова. Скатертью вам дорога». Это его подтолкнёт.

Но этого Драгомиров почему-то не сделал. Времени для атаки оставалось достаточно. Было светло. Я посоветовал сейчас же перейти в атаку, пока немцы не успели одуматься и привести себя в порядок, а то потом они перегруппируют свои части сообразно изменившейся обстановке, и тогда будет труднее.

Драгомиров на это не согласился, сказав, что впереди ночь, и на незнакомой местности нам будет трудно ночью устроиться. Собственно говоря, ничего незнакомого там для нас не было. Всё на карте ясно было видно. В июне ночь наступает очень поздно, и была полная возможность до ночи устроиться. Таким образом, оставили атаку до рассвета. Кроме того, я предложил перевести гаубичные батареи вниз, в долину реки Сервечь, так как с сегодняшней своей дистанции они стрелять по завтрашним целям не сумеют, а снизу через гребень того берега они могут стрелять свободно; пушечные же батареи спустить вниз нельзя, потому что они стреляют по очень отлогим траекториям. Этот мой совет тоже почему-то выполнен не был. Гаубичные батареи остались на прежнем месте.

На другой день рано утром 42-я дивизия корпуса Драгомирова под командой бравого генерала Елыпина начала атаку. 40-я дивизия генерала Никитина тоже пошла в атаку. Обе эти дивизии, пославшие каждая но два полка в атаку, атаковали противника очень рано. Полки двигались смело вперёд, несмотря на то, что всё поле их движения было покрыто немецкими шрапнелями. Никитин, которому Драгомиров подчинил ещё 55-ю дивизию, всю массу этих двух дивизий сбил в свои окопы и ни одного шага вперёд не сделал. Драгомиров терпел. Как полки 42-й дивизии, так и полки 46-й дивизии спустились вниз и под сильным артиллерийским огнём перешли вброд довольно широкую реку Сервечь, прорвали первую полосу немцев и залегли перед второй полосой. Никитин не двигался с места. Только перед закатом солнца, когда выяснилось, что перед Никитиным никого нет, он двинулся вперёд и занял всю площадь, которая была за день перед тем в руках немцев, а теперь очищена.

Атака была отложена на следующий день. Ночью немцы перегруппировали свои части и на рассвете взяли под перекрёстный огонь пулемётов и пушек вылезшие вперёд полки 42-й и 46-й дивизий. Они были отделены друг от друга широким пространством, на котором Никитин задержал полки своей и 55-й дивизий. Полки 42-й и 46-й дивизий понесли очень большие потери и вынуждены были отойти в исходное положение. Для замены полков 46-й дивизий пущены были вперёд два полка 3-го Кавказского корпуса. Эти полки под огнём противника спустились в долину, перешли вброд Сервечь и опять заняли все пункты, которые раньше были заняты полками 46_:й дивизии, но их постигла та же участь. Понеся огромные потери, они вынуждены были вернуться в исходное положение. Атака была сорвана.

Левее Драгомировской группы по обе стороны железной дороги, ведущей в Барановичи, расположен был гренадерский корпус генерала Парского, а ещё левее 10-й корпус генерала Данилова (рыжего). На эти корпуса была возложена пассивная задача сковать противника перед своим фронтом с тем, чтобы он не смог посылать части на помощь атакованным немецким войскам на других позициях.

Генерал Парский вёл только огневой бой, генерал же Данилов, активно действуя, решил ввести неприятеля в заблуждение, будто здесь тоже предполагается атака, и приказал своим частям наступать. Но части пошли вперёд, не дождавшись артиллерийской подготовки атаки, т. е. поступили обратно тому, что происходило в районе ударных корпусов. В связи с этим полки 10-го корпуса были принуждены остановиться, не дойдя до проволочных заграждений.

Итак, несмотря на прекрасную артиллерийскую подготовку, вся операция была сорвана[85]85
  Срыв наступления войск Западного фронта тяжело отразился на боевых действиях Юго-Западного фронта под командованием А. А. Брусилова. Германское командование смогло перебросить против Юго-Западного фронта крупные подкрепления.


[Закрыть]. Причины были следующие:

1) генерал Рагоза повторил свою ошибку, допущенную в Нарочской операции, переложив свои обязанности на плечи Драгомирова;

2) и генерал Рагоза, и генерал Драгомиров, давно знавшие генерала Никитина, как тугодума, тяжёлого на подъём, к тому же пессимиста, всё же возложили на него центральную задачу с подчинением ему 55-й дивизии. Он же замариновал все 8 полков и своевременно не пошёл в атаку;

3) после окончания артиллерийской подготовки оставалось не менее 5-ти часов до наступления темноты, но ни этим временем, ни ночью не воспользовались для перемены позиций артиллерийских частей с тем, чтобы с рассветом 20-го числа начать обстреливать немецкое расположение с новых позиций и в большую глубину.

Появилась необходимость выехать мне в район Особой и 2-й армий, штабы которых были расположены на станции Рожище. В этом районе я посетил одну из тяжёлых бригад, сформированных по моему проекту. Я был на позиции дивизиона, которым командовал подполковник Лазаркевич, рекомендованный мною на згу должность. Как расположение батарей, так и производившаяся в моём присутствии стрельба были найдены мною целесообразными. В 8-й армии предполагалась атака на реке Стоходе, но дело у них не шло вперёд, так как неприятель занимал лесное пространство и почти не представлялось возможности наблюдать за стрельбой его артиллерии.

Я уже собирался возвратиться в штаб фронта, как пришла голограмма от главнокомандующего: «Ожидайте приезда начальника штаба». Через день приехал начальник штаба. Оказалось, что в первом корпусе были нелады, и решили назначить командиром этого корпуса генерала Булатова, командовавшего 10-м корпусом. Об этом генерале я слышал ещё в мирное время, причём слухи о нём были очень неприятные. Я тогда относился к этим слухам недоверчиво, зная, что наше офицерство не любит строгих начальников, и его, вероятно, тоже не любят за строгость и требовательность. Но встреча с ним меня убедила в том, что это действительно неприятный человек.

Вместе с корпусным командиром мы поехали в 30-й корпус. В вёрстах пяти от штаба корпуса мы увидели выстроенный конвой командира корпуса. Нас прежде всего поразило то, что конвой состоял из кубанских казаков, а одеты они были в форму царского конвоя – в синих черкесках с позументами. Мы думали проехать мимо, не зная, для кого тут выстроен конвой, но генерал-квартирмейстер Особой армии генерал Герца (Борис) шепнул начальнику штаба: «Они вас встречают».

Начальник штаба остановил автомобиль, поздоровался с людьми, и мы поехали дальше. Эти люди сейчас же бросились врассыпную по всему полю, начали скакать возле автомобиля и проделывать всякие фокусы на коне. Начальник штаба, видя, что они присланы не только для встречи, но и для сопровождения, а также для устройства высоким гостям зрелища, остановил автомобиль и дал знать, чтобы они собрались. Затем он вызвал начальника конвоя и приказал свернуться в колонну и шагом проехать до штаба корпуса. Они так и сделали. Мы приехали в штаб корпуса. Генерал Булатов о нашем приезде был осведомлён и заранее пригласил к себе инспектора артиллерии корпуса генерала Пыжевского, очень доблестного артиллериста, награждённого Георгиевским крестом в японскую войну, и двух начальников дивизий, почтенных генерал-лейтенантов. Командир корпуса и эти генералы вышли из своей столовой-палатки и встретили нас. Начальники дивизий и инспектор артиллерии корпуса были нам представлены.

Мы вошли в палатку. С первых же слов генерал Булатов показал своё настоящее лицо. Он говорил елейным тоном, причём о расположении своих частей он докладывал следующим образом: «Теперь мои окопы, ваше превосходительство, находятся в 40 шагах от окопов немцев, но я это расстояние доведу до 20-ти шагов, до 12 шагов. Начальники дивизий говорят, что это невозможно. Но это возможно. Ого, правда, трудно – ведь для того, чтобы довести спои окопы к немцам на 12 шагов, тут мало одной храбрости, требуется и ум». И всё в том же роде.

Трое почтенных генерал-лейтенантов смущённо сидели при этих разглагольствованиях своего командира корпуса, который их постоянно третировал. Всё совещание заключалось именно в таком докладе командира корпуса. Ему сообщили, что он будет перемешен в первый армейский корпус. После этого нам предложили чай, полы палатки были подняты, и в неё влезли музыканты со своими инструментами. Таким образом, мы пили чай под музыку.

Один час наблюдения за Булатовым показал, что он тяжёлым камнем лежит на своих подчинённых, а перед начальством лебезит.

В штабе одного из гвардейских корпусов был собран высший командный состав всех корпусов Особой армии. На совещании возбудили вопрос о таком расположении артиллерии, чтобы по каждой сколько-нибудь важной в тактическом отношении цели можно было развить фланговый огонь. Один из присутствующих спросил – каково отношение флангового огня к фронтальному. Начальник штаба обратился ко мне и просил высказать своё авторитетное мнение.

– Одно орудие фланговым огнём сделает столько же, сколько два орудия фронтальным огнём. Поэтому надо артиллерию так располагать, чтобы каждая цель могла быть подвержена или фланговому, или косоприцельному огню. Фронтальный огонь применяется или тогда, когда можно развить перекрёстный огонь, или когда другой возможности стрелять по данной цели нет. А это значит, что артиллеристы были непредусмотрительны и свои батареи расположили нецелесообразно.

Этим наша поездка кончилась, и мы вернулись в штаб фронта.

М. Н. Герасимов
ПРОБУЖДЕНИЕ [86]86
  М. Н. ГЕРАСИМОВ. ПРОБУЖДЕНИЕ. М., 1965, с. 51—54, 114—118, 137—153.
  Генерал-лейтенант Советской Армии делится с читателями воспоминаниями о днях далёкой юности. События происходят в 1915 году.


[Закрыть]

Сегодня две педели, как мы находимся в команде вольноопределяющихся, в которую со всего Западного фронта собирают нижних чинов, имеющих образование, для назначения в школы прапорщиков. Кого-кого тут нет: кирасиры, гусары, артиллеристы, сапёры, автомобилисты, пехотинцы, ополченцы. Живём мы на окраине города в казармах артиллерийского мортирного дивизиона, рассчитанных на пятьсот человек, а нас собралось две с половиной тысячи. Располагаемся на двойных парах. Все мы, кроме Вани, отвоевали себе верхние нары. Ваня расположился внизу под Геннадием. Геннадий изводит Ваню, доверительно сообщая, что иногда по ночам страдает детской болезнью, предлагает Вано купить в аптеке клеёнку и обить свой потолок.

По утрам – очередь к умывальнику, за кипятком, супом и тому подобным. Все, конечно, ждут с нетерпением отправки в школы прапорщиков, но начальство почему-то не спешит с этим.

Жизнь вольноопределяющихся организована удивительно: мы только пьём, едим да спим. Занятий с нами никаких не проводят. Офицеров не видим, взводные, отделённые – все из нашего брата вольноопределяющихся. День разнообразится только чтением газет, журналов, играем на гитарах, мандолинах, балалайках – у кого что есть. Процветают карточные игры и не повинный преферанс, а «очко», «железка», «польский банчок» и ещё какие-то, которым я даже названия не знаю. Играют днём, играют и по ночам.

Правда, ежедневно бывают у нас так называемые «занятия». Это значит: выстроившись повзводно, мы идём в лес, там полежим, поболтаем от двадцати минут до сорока и снова идём в казармы. Да и от этих «занятий» ухитряется удирать не менее половины вольноопределяющихся, несмотря на строгий приказ начальника команды всем выходить на «занятия».

Возвращение из леса обычно сопровождается озорством. Во-первых, мы поем непристойные песни, особенно на тех улицах, где много молодых женщин. Непристойность обычно заключена в припеве. Если его написать и прочитать – ничего непристойного пет, а появляется она только при пении, когда слитно произносятся некоторые слова.

Во-вторых, издеваемся над военными чиновниками. Увидев идущего по тротуару чиновника, взводный подаёт команды «Отставить песню!», «В рядах равняйсь!», а затем «Смирно!» и подносит руку к козырьку, но тотчас же опускает её, командует: «Отставить!» и, обращаясь к чиновнику, говорит: «Извините, господин военный чиновник, мне показалось – вы офицер». А тот бедняга, только что приосанившийся, никнет и как побитый идёт дальше.

А что делать молодым, полным силы людям, волею начальства обречённым на полное бездействие? Куда было девать переполнявшую нас энергию? Кто не играл в карты – шёл гулять в город. Но ведь каждый день гулять не будешь? Вот и лежим на своих нарах, как медведи в берлоге. Лень постепенно затягивает нас своей клейкой паутиной, бывает, что идти пить чай и то никак не подымешься, хотя давно уже чувствуешь жажду.

На почве ничегонеделания кроме азартных игр процветают пьянство и связанные с ним кражи. Воруют не только деньги, но и вещи. Дело дошло до того, что начальник команды полковник князь Микеладзе собирал команду и долго уговаривал «господ вольноопределяющихся» бросить карты, не воровать и не пить денатурат. Князь был очень милый и славный старик. Его любили за кротость и простоту, поэтому слушали внимательно, сочувственно вздыхали. Но вот князь кончил поучение, команда распущена. Мой сосед по нарам гусар Мрачнов, вопреки своей фамилии весёлый парень, обращается ко мне и к своему соседу приземистому кирасиру, солидному и непьющему:

   – А не выпить ли нам, братцы, «средне», как пишет великий возлиятель Скиталец? А? Я знаю уголок, где чашка денатурата с квасом стоит только двадцать пять копеек. Идёмте, невинные вы души!

   – Отстань, Степан! Знаешь ведь, что не пойду, – отвечал кирасир.

Но Мрачнова трудно было угомонить, да и делать нам было нечего.

– Ты, пойми, Рома! Дёрнешь чашку, тебя, правда, спервоначалу всего перевернёт. Но отрыгнёшь раза три керосином с сырой кожей – и тогда благодать на тебя нисходит. Всех обнять готов: «И в небесах я вижу бога, и счастье я могу постигнуть на земле».

   – Это у тебя природное, или специально уроки брал? – серьёзно спрашивает Роман.

   – Ты о чём? – недоумевает сбитый с толку Степан.

   – А вот паясничанье, – невозмутимо поясняет кирасир.

   – Презренный червь, – вопит гусар, – я раскрываю перед тобой богатства моей необъятной прекрасной души, а ты в ответ жуёшь свою бычью жвачку да сплёвываешь.

Такие перепалки, конечно, происходили тоже только ради развлечения.

Было у нас в команде немало талантливых ребят музыкантов, рассказчиков, певцов. Импровизированные концерты проходили с исключительным успехом. Обалдевшие от ничегонеделания вольноопределяющиеся жадно слушали выступавших товарищей. Народ скучал и тянулся всей душой ко всему светлому.

17 июля

Вильна. Население Двинского военного округа призвано на окопные работы. Значит, опасность велика.

Распространяются разные слухи: нами оставлена Митава, население Варшавы покинуло город, мосты через Вислу взорваны. И не слух – все пленные немцы из Вильны отправлены в Витебск.

Слухи носятся и такие: в школу прапорщиков будут назначать только в августе, а пока нашу команду переведут не то в Витебск, не то в Смоленск.

Слухи действуют на нервы, но никуда от них не денешься.

24 июля

«Солдатский вестник» сообщил, что вчера, в 9 часов вечера, Варшава оставлена нами. Не хочется верить.

А если оставлена Варшава, то и Новогеоргиевск или в осаде, или тоже оставлен. Неужели попали в плен наши товарищи? В плену и Чурсанов Алексей Яковлевич, наш взводный, мечтавший о том, чтобы скорее замирились, и строгий, но знающий и умный подпрапорщик Федоровский? Может быть, в плену и мой учитель кузнец Неклюдов Александр Никифорович, учивший меня быть ближе к народу, солдатам, рассказывавший мне о горькой жизни крестьянина и рабочего, сомневавшийся в необходимости войны для рабочих и мужиков. Так он мне и недоговорил чего-то! Что это могло быть?

26 июля

Получили газеты: Варшава действительно оставлена нами.

Сегодня предпринял очередную прогулку по городу. Несмотря на то что Вильна очень стара, особенно интересных памятников старины здесь нет, кроме Замковой горы да дворца Гедимина. Зато замечателен собор из красного кирпича. Многочисленные кружевные башенки и шпили делают его похожим на знаменитый Миланский собор, который я неоднократно видел на картинках.

Вторая достопримечательность Вильны, по-моему, дом скульптора Антокольского. В доме и палисаднике выставлено большинство его творений, только, к сожалению, все копии скульптур окрашены в жёлтый цвет: возможно, что они из глины и окрашены масляной краской для предохранения от дождя, снега. Но жёлтая краска расхолаживает. [...]

Я шёл к себе в батальон, раздумывая о происшествиях дня и всего больше о Муромцеве: мне очень пришёлся по сердцу мой новый начальник, работать с ним, казалось мне, будет легко.

Со следующего дня я включился во все занятия команды, стал присматриваться ко всему для меня новому. В сотне я сам постоянно занимался с солдатами. Большей частью это было изучение оружия и приёмов пользования им, действия штыком, перебежки, строевая подготовка и внутренняя служба. Стреляли мы редко и всегда на коротких стрельбищах. Много занятий проводилось в составе взвода и отделения. Главной фигурой в обучении был унтер-офицер. Многие из них в своём масштабе были неплохими методистами, занятия проводили уверенно, интересно и поучительно. Мы, молодые офицеры, окончившие трёх– четырёхмесячный курс в военном училище или школе прапорщиков, особенно если раньше не служили в армии, были в сравнении с ними младенцами и учились у них искусству обучать. Я полагал, что в команде разведчиков содержание занятий будет похоже на то, к чему привык в сотне, и ошибся. Здесь обучение в составе взвода почти не проводилось, а упор делался на тщательную выучку отдельного солдата и небольшой группы применительно к тем задачам, которые предстояло решать команде разведчиков.

Здесь впервые я увидел настоящую маскировку: местность была очень удачно замаскирована, естественно выглядели пни, кучи коряг, скрываясь за которыми, вёл наблюдение разведчик. Иногда солдат по ходу занятий и сам превращался в куст. Несколько раз я был немало смущён, наталкиваясь или наступая на замаскировавшихся разведчиков.

Отдельные солдаты и группы тренировались в передвижении в рост, на четвереньках и ползком, добиваясь полной беззвучности движения. А двигаться приходилось по полю, болотцу, опушке леса, кустарнику. Некоторые разведчики действительно достигли в этом деле большого искусства и бесшумно скользили, как змеи. Я ничего не слышал, когда умелый солдат шёл гибким шагом или полз. Он скрывался в кустарнике, и ни одна ветка не шелохнулась за ним.

Особое внимание уделялось умению проникать сквозь проволочные заграждения. Обычно проволочные поля немцев были глубиной в тридцать и более кольев, конечно на ответственных участках. По имевшимся сведениям, немцы, опасаясь нашего прорыва, построили под Барановичами проволочные поля глубиной в сто с лишним кольев. Во всяком случае, проволочные заграждения были нашими злейшими врагами, преодоление их представляло собой трудное дело, требовавшее умения, хладнокровия и времени. Задача тренировок состояла в том, чтобы преодолеть проволочные заграждения заданной глубины в наименьшее время независимо от числа разрезов. По сделанному проходу группа разведчиков должна была быстро пройти или проползти вперёд и возвратиться с пленным.

Упражнения в захвате пленного также привлекли моё внимание. Эту задачу обычно выполняли три разведчика: двое обходили с флангов пункт, где располагался неприятельский наблюдательный пост, а третий подкрадывался к нему с тыла. Фланговые разведчики прикрывали захватывающего и преграждали наблюдателю путь к бегству, если захват сразу не удавался. По знаку командира отделения разведчики бесшумно продвигались вперёд, и через несколько минут один из них, прыгнув как кошка на чучело, охватывал его за горло и опрокидывал на землю. Фланговые разведчики немедленно приходили на помощь: чучело мгновенно оказывалось с забитым кляпом ртом и связанными руками. После изучения нескольких других вариантов проводилось нечто вроде зачётного занятия, в котором неприятельского наблюдателя изображал один из солдат, правда с небольшой охотой.

Большое впечатление произвели на меня быстрота, чёткость и решительность действий разведчиков, а также сила и стремительность, с которыми они, возвращаясь с поиска, вели упиравшегося пленного. Подобные занятия проводились сперва днём, а после того как разведчики осваивались со своими обязанностями, тренировки шли ночью, что, кстати сказать, я видел впервые.

Метод обучения был для меня новым и очень интересным. Так, например, занятие по захвату пленного разбивалось на три части. Сперва изучались движение к месту расположения неприятельского поста и способы прикрытия движения. В эту часть занятия входили все виды передвижения: преодоление проволок, прикрытие огнём, занятие исходного положения для захвата пленного. Затем изучался самый захват неприятельского наблюдателя. Когда разведчики в достаточной степени овладевали всем этим, отрабатывалось возвращение с пленным: проход проволочных заграждений, прикрытие отхода, движение к своему расположению, вынос раненых.

Каждая часть занятия разучивалась отдельно, а затем всё занятие несколько раз выполнялось целиком. Нужно сказать, что на тренировку и подробное усвоение изучаемого времени не жалели, не торопились, работали основательно и осмысленно. В результате все исполнители не только отлично знали свои задачи, но и уверенно выполняли их. Разведчикам, подготовленным таким методом, конечно, были не страшны любые случайности. Командиры отделений, на мой взгляд, хорошо владели своим делом, занятия вели толково, не горячась, без ругани, терпеливо повторяя упражнение, особенно с теми, кому оно не совсем удавалось.

Прошло несколько дней моего пребывания в команде. Я познакомился с содержанием и методикой подготовки, бытом и задачами разведчиков. Штабс-ротмистр Муромцев пригласил меня к с обо.

   – Вам, конечно, известно, – начал он, – расположение противника на участке, который наш полк занимал перед выходом в корпусной резерв. Насколько я помню, ваша рота стояла против Большого Обзира. Скажите, вы ясно представляете себе, ну, скажем, систему огня противника, пункты расположения его наблюдателей в первой траншее?

Я должен был признаться, что эти вопросы для меня не совсем ясны. Тогда Муромцев достал из своего чемодана большую нанку и вынул оттуда карту:

   – Вот посмотрите, как выглядит противник с нашей точки зрения.

Это была такая же карта, какими пользовались все офицеры полка, и я в том числе. Но какая огромная разница между моей картой, не имеющей никаких знаков, кроме участков окопов противника да нескольких ориентиров, и картой Муромцева, представляющей тщательную разработку большого материала. Чем дольше я её рассматривал, тем больше вырастало моё уважение к составителям карты. Позиции противника, его система огня, охранение, расположение крупных подразделений, блиндажи солдат, артиллерийские наблюдательные пункты, местные предметы до колодцев включительно – всё было нанесено на карту, всё ясно предстало перед моими глазами. Карта жила, и противник выглядел на ней не туманно, как на моей карте, а был понятен и прост. Я видел на карте немцев в их деятельности и понимал, что может грозить нам с их стороны.