Текст книги "Сашенька"
Автор книги: Саймон Джонатан Себаг-Монтефиоре
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)
20
Утреннее солнце, взошедшее на белесо-голубом небосводе, заливало своими лучами памятник Маяковскому на Тверской, мимо которого проходила Катенька, миновав с одной стороны князя Юрия Долгорукого, а с другой – Пушкина. Ее рано разбудил телефонный звонок Максима, потом она снова легла, очень болела затекшая шея. И сейчас шею и все тело продолжало ломить, как будто ее всю ночь избивали, взбодрил лишь двойной эспрессо в кафе на Тверской: хороший кофе – одно из преимуществ демократии, подумалось Катеньке.
С громоздкой сумкой в руках она миновала станцию метро «Маяковская», повернула налево под одну из тех красных гранитных арок, которые придают Москве мрачное, неприветливое великолепие. Улочка, на которую она вышла, казалась тупиком. Но, когда идти было вроде уже некуда, улочка сделала крутой поворот, потом еще, превратившись в совсем узенькую тропинку. Катеньку приводила в восторг эта извилистая улочка в самом сердце расчерченной на правильные квадраты гигантской Москвы. Повернув еще раз, она уперлась в желтую стену с белым верхом и черные стальные ворота, которые стояли открытыми. Внутри виднелась лестница.
Мотоцикл Максима был припаркован у мемориальной доски с барельефом Ленина.
– Выглядишь усталой – плохо спала? Ты принесла то, что я говорил? – спросил Максим.
Катенька кивнула на сверток.
– Я такого дорогого еще никогда не покупала. Пришлось даже позвонить Паше Гетману, чтобы он дал «добро».
– Для него триста долларов пустяк. Ты говорила, зачем нужны деньги?
– Думала, лучше ему не знать.
– Это наша единственная надежда. Она за это мать продаст. – Максим по-свойски взял ее за руку. – Я боюсь, ты становишься еще больше, чем я, одержима тайнами пятидесятилетней давности. Готова?
– Да, но как мы попадем внутрь? Ты говорил…
– Не беспокойся, я все продумал. Теперь запомни, – посерьезнев, продолжал он, – у тебя назначена встреча, чтобы ты могла обсудить возможность подачи заявления о предоставлении перечня документов, хранящихся в этом архиве, и могу тебя заверить, отклонят даже саму возможность подачи заявления. Вперед, Катенька, удачи.
– Мне как-то не по себе. Наш план сработает или меня арестуют?
– Одно из двух, – засмеялся он. – Только подумай, еще две недели назад ты бы никогда не решилась на такой трюк. Держись уверенно, как будто знаешь, куда направляешься, как будто всегда получаешь желаемое. Увидимся.
Она видела, как он завел мотоцикл и рогатый шлем исчез в боковых переулках. Катенька повернулась и вошла в серое высокое здание с колоннами, балконами, каменными изображениями знамен – в стиле сталинского ампира.
У деревянной стойки дремали на колченогих стульях два солдата внутренних войск МВД. Но при виде Катеньки они тут же оживились. Более проворный их этих двух недавних призывников подвинул журнал записи посетителей, изучил ее паспорт с ухмылкой, которая должна была показать, каким высоким доверием Российского государства он облечен. Затем сверился с целой россыпью инструкций и списков под стеклом, нашел в одном списке ее фамилию и выписал ей разовый талон. Напустив на себя вид, который ему самому казался донельзя мужественным, он передал эту бумагу Катеньке, оставив у себя ее паспорт, и величественным жестом указал на лифты: «Выдача разрешений на допуск в архивы – четвертый этаж».
Она даже оглянуться боялась, но уловила чье-то присутствие, потом заметила худощавого лысого молодого человека в мягких туфлях, который вешал в гардеробе пальто и пристально разглядывал Катеньку.
«Странные люди эти архивные крысы», – размышляла Катенька, спеша по лестнице к лифту.
Его двери уже закрывались, когда чья-то рука придержала их и в лифт вошел архивариус, та самая «архивная крыса», нервно, но молча ей кивнул. Он натягивал свой желтый, как у лаборанта, грязный халат.
Лифт был тесным, они находились довольно близко друг к другу, архивариус постоянно извинялся за неловкость, но все его извинения заканчивались невнятным бормотанием под нос. Катенька прижалась к стене лифта, неприятно близко к его одутловатому лицу с редкими рыжими волосинками, синеватобагровыми прыщами и каплями пота. Она нажала на кнопку пятого этажа, но он нажал на четвертый, а когда лифт, скрипя и шатаясь, остановился, архивариус вышел и придержал двери.
– Ваш этаж. – Он не спрашивал, он утверждал. – С заявлениями сюда.
Но Катенька дважды отрицательно покачала головой. Он удивился и остался стоять, озадаченный, когда двери лифта закрылись. Катенька съежилась, поняв, что ее «застукали». Максим же говорил: «Пришлых на пятый этаж не пускают».
Лифт остановился на площадке перед дверями с непрозрачными стеклами, тут же стояла какая-то линялая пластиковая пальма и висела большая портретная рама. Сам портрет отсутствовал. Табличка гласила: «Отдел изучения диалектического материализма, политэкономии и истории КПСС». К ней кто-то скотчем прилепил листок с надписью от руки: «Российский государственный архив секретных политико-административных документов».
– Лучше, если ты там никого не встретишь, – говорил Максим. Однако она ожидала, что в любой момент на нее прыгнет прыщавая «архивная крыса».
В длинном коридоре с закрытыми сосновыми дверями стояла тишина. Тут было намного жарче – еще не отключили отопление. Катенька сверялась с табличками на каждой двери. Она повернула направо, потом еще раз направо, пока не услышала музыку и характерный голос – исполняли известную арию из оперы Глинки «Жизнь за царя». Потом она повернула еще раз – музыка стала громче, когда она подошла к последней двери.
«Агриппина Константиновна Бекбулатова, завотделом рукописей», – гласила табличка. Вот так имечко! Катенька прислушалась: музыка не умолкала.
Может, ей назначить встречу? Нет, Максим сказал, это слишком опасно.
Она постучала. Никто не ответил. Она постучала еще раз. Тишина. Катенька, проклиная упрямых динозавров вроде Сатинова, непреклонных бюрократов и крушение надежд, просто толкнула дверь.
Огромная бледная женщина преклонного возраста спала на диване в одном белье, лицо она прикрыла маской с логотипом «Америкен эйруэйз».
В комнате было жарко, музыка гремела из современного проигрывателя компакт-дисков, от духов разболелась голова. Катенька лишь успела увидеть два вентилятора, горы пожелтевших рукописей и две громадные ляжки, как женщина стянула маску и набросилась на Катеньку.
– Как вы посмели сюда ворваться! Вы кто? Где ваши манеры? Или вы никогда не слышали о том, что нужно стучаться? – Женщина-гора смерила Катеньку взглядом, как будто никогда не видела молодую девушку в джинсовой юбке и сапогах в святая святых архива. – Кто позволил вам ко мне врываться?
– Никто. – Катенька тут же спасовала. Тогда уходите и не смейте возвращаться! – закричала женщина, чьи большие молочно-белые груди оттягивали и без того растянутый бюстгальтер.
– Простите, простите. – Катенька, заикаясь и краснея, начала извиняться. – Меня просто просили вам кое-что передать. Вот… это для вас…
Она подняла сверток.
Женщина сердито сняла сеточку для волос.
– Я ничего не жду, – заявила она, хитро косясь на сверток.
Терять Катеньке было нечего – ее терпению пришел конец.
– Это подарок… – Она оглядела коридор, предполагая, что «мадам» может не понравиться, если коллеги увидят, как ей делают презент. – Я бы предпочла поговорить у вас в кабинете.
Агриппина нахмурилась, наконец вспомнив, где она и что на ней надето.
– Одну минутку! – Она оттолкнула Катеньку от двери и закрыла ее. Музыка прекратилась. Дверь снова распахнулась.
– Я Агриппина Бекбулатова, – заявила женщина, протягивая крепкую руку. – Захотелось часок вздремнуть. Прошу! Присаживайтесь!
Катенька присела на красный диван, еще хранивший тепло от только что возлежавшего на нем могучего тела. Агриппина не скупилась на румяна и губную помаду. На ней было типичное советское синее платье с кружевным декольте и уймой блесток на бедрах. Причесана она была так, как это было принято среди женщин – руководящих работников брежневской эпохи: высоко взбитые волосы выкрашены в медно-каштановый цвет.
– Вы знаете, моя работа – собирать воспоминания членов партии, каталогизировать и хранить в этом спецархиве.
– Агриппина Константиновна, спасибо, что согласились меня принять, – сказала Катенька.
Раскрыв рот, она еще не знала, что будет врать, ведь любую ложь легко распознать, потому что вся коммунистическая верхушка знакома друг с другом, они вместе ходили в школы, потом в вузы, затем переженились, стали жить на соседних дачах и воспитывать новое поколение «золотой молодежи».
Но Катенька уже слышала свой ставший вдруг чужим голос.
– Товарищ Бекбулатова, – начала она, – я принесла вам подарок от… Марико Сатиновой. Вы, несомненно, с ней знакомы?
Катенька сжала зубы, стараясь унять внутренний трепет.
– От Марико? – повторила Агриппина, склонив набок голову. Да.
– Я, разумеется, знакома с товарищем Сатиновым, – с благоговением произнесла Агриппина. – Не слишком хорошо, встречались как-то на концерте в консерватории и, естественно, по службе.
– Естественно, – согласилась Катенька. – Но неужели вы не знаете Марико?
Агриппина покачала головой.
– А именно она прислала подарок?
– Да-да, и хотела представить меня вам. Она наслышана о вас благодаря вашей преданной и важной работе с ее отцом, товарищем маршалом.
Ноздри Агриппины затрепетали, она расправила плечи, выпятила грудь и, казалось, раздулась от гордости.
– Товарищ Сатинов упоминал мое имя?
– Разумеется! Я друг семьи, и он, естественно, упоминал вас, рассказывая о том, как вы ему помогли в написании мемуаров. Он сказал, что без вас книги бы не было.
– Да уж, легендарные товарищи Громыко и Микоян, над книгами которых мне посчастливилось работать, говаривали, что их воспоминания не были бы завершены без моего участия в качестве редактора.
– Это нисколько меня не удивляет, – заверила Катенька, чувствуя, что ложь, когда она удается, заразная штука, которая ведет к другой лжи. – Товарищ Сатинов так мне и сказал: «Мой юный друг, иди к Агриппине Константиновне, этому редактору от Бога, этой хранительнице святого огня, она научит тебя, как работать над мемуарами, она обучит тебя мастерству…»
– Ты коммунист, товарищ…
– Екатерина Винская. Да, я была пионеркой, потом комсомолкой, я историк, пишу о роли товарища Сатинова в штурме Берлина.
– Эх, нас так мало осталось… Какое удовольствие познакомиться с вами! – сказала Агриппина. Она осеклась, перестала улыбаться. – Но почему мне не позвонил сам товарищ Сатинов? Он знает, что…
– Он очень болен, – ответила Катенька. – Рак легких.
– Я слышала. Но я должна перезвонить его дочери, этой Марико, и проверить… – Она потянулась к телефону.
– Агриппина Константиновна, подождите, – немного поспешно воскликнула Катенька. – Марико сегодня у него в… кремлевской больнице. Поэтому я и пришла без звонка. Товарищ Сатинов в момент просветления велел Марико передать вам подарок – вы поймете, что от него. Катенька похлопала по свертку.
– Это мне?
– Вам.
– От Марико Сатиновой и маршала?
Агриппина подвинулась к краю кресла, чтобы быть ближе к свертку. Катенька со свертка руки не убирала.
– У вас здесь хранятся черновики воспоминаний маршала? – Катенька следовала наставлениям Максима.
– Да, в этой папке. – Палец, унизанный перстнями, указал на горы пожелтевших рукописей, которые занимали каждый свободный сантиметр кабинета. – Вы понимаете, наши знаменитые товарищи диктовали свои воспоминания помощникам или лично мне, а потом уж была моя работа – подготовить книгу к публикации, согласно указаниям Центрального комитета выпуская те подробности, которые могли сбить с толку читателя. Не все вошло в окончательный вариант мемуаров маршала Сатинова, как и в мемуары других наших лидеров.
– Маршал Сатинов хотел, чтобы я просмотрела именно эти отрывки… чтобы я могла оценить вашу редакторскую правку. До последнего дня перед болезнью он просил Марико передать вам этот сувенир как еще одно выражение его благодарности.
– Катенька взяла сверток в руку. – У вас остались записи?
– Я должна позвонить маршалу или поговорить с директором архива…
– Как пожелаете, – ответила Катенька, – в таком случае я передам этот подарок директору.
Это решило все дело. Агриппина встала на колени и склонилась над грудой бумаг – Катенька опять могла «наслаждаться» видом ее пояса с подвязками, пока та бормотала себе под нос, называя каждую рукопись.
Наконец она с победоносным видом достала воспоминания Сатинова. Тяжело дыша, с красным лицом, она опустилась назад в кресло и уставилась на сверток.
Катенька ждала, пока Агриппина передаст ей документы, которые лежали у женщины на коленях.
Но та не торопилась, а с ожиданием смотрела на Катеньку – выщипанные брови удивленно изогнулись.
Катенька оглянулась.
Атмосфера в комнате изменилась, запахло грозой.
– Ой, Агриппина Константиновна, чуть не забыла: подарок от Сатинова, – произнесла наконец Катенька, передавая ей увесистый сверток. Агриппина широко улыбнулась, схватила пакет и достала огромный флакон «Шанель № 5» за триста долларов.
– Мои любимые! – воскликнула она, прижимая к себе флакон.
– Как маршал вспомнил?
– Я могу посмотреть рукописи? – спросила Катенька.
– Только в моем кабинете, – ответила Агриппина.
– Тут не опубликованы только несколько фрагментов.
Их, кроме меня, никто не читал. – Катенька взяла в руки пачку листов, и ее кольнуло какое-то дурное предчувствие. – Кладите ноги на диван. Наслаждайтесь прохладным воздухом от вентилятора и музыкой Глинки. Можете делать записи.
Катенька быстро пролистала страницы. Многое из этого она читала в напыщенной книге Сатинова… Еще одна пустая трата времени. Но когда Агриппина побрызгала запястья, шею и даже за ушами бесценным нектаром мадам Шанель, Катенька наткнулась на коечто интересное.
21
Моя беседа с И. В. Сталиным Январь 1940 года
Воспоминания Ираклия Сатинова
Однажды в 2 часа ночи, когда я работал у себя в кабинете на Старой площади, зазвонил телефон и Поскребышев сообщил мне, что товарищ Сталин выслал за мной машину и приглашает на «ближнюю дачу».
Сталин меня любил. Я уже дважды был у него на даче с докладом о своей работе. Мы заключили пакт о ненападении с гитлеровской Германией, но все мы понимали, что война будет, и будет скоро. Партия доверила мне курировать вопросы создания новых образцов танков и артиллерийских орудий для Красной армии. Поэтому очередной вызов меня не встревожил, хотя, когда идешь докладывать Сталину, никогда не знаешь, чем это закончится.
Мороз был градусов 20, если не больше. Мы промчались по Можайскому шоссе, свернули на отходившую от него дорогу в лес, поросший дубами, соснами, елями, кленами и березами. На фоне снега резко выделялся караул.
Мы миновали два КПП и наконец оказались перед дачей, где Сталин жил постоянно, – это был простой двухэтажный дом, недавно выкрашенный в защитный цвет на случай близкой войны.
Сотрудник охраны встретил меня у входа и провел внутрь. Кабинет Сталина, всегда заваленный книгами и журналами, был слева по коридору, но Сталин неожиданно вышел из двери справа – там была библиотека, плотно заставленная книжными полками.
– Добрый вечер, бичо. – Он всегда называл меня «бичо», по-грузински это значит «мальчик», «малыш».
– Заходи, пей, закусывай. Ты ужинал? Товарищ Берия уже приехал, сейчас соберутся и остальные, – добавил Сталин.
Разумеется, я уже ужинал, но в те годы мы все работали по ночам, как привык работать Сталин.
Вслед за ним я прошел в большую комнату, украшенную плакатами с портретами киноартистов.
Рядом с огромным обеденным столом стоял небольшой столик, уставленный блюдами, – у Сталина было заведено самообслуживание. У стола с бокалом вина в руке стоял Л. П. Берия. Увидев меня, он поздоровался, тоже по-грузински – нас же было здесь трое грузин в заснеженной России!
Сталин налил вино в бокалы – сначала мне, потом себе – и сел за стол. Я устроился между ним и Берией.
– Ну что, – сказал Сталин, набивая трубку табаком из папирос «Герцеговина Флор», – что там по делу Палицыной?
Я мог только надеяться, что мое лицо не выдаст того волнения, какое я всегда испытывал при упоминании этого имени.
– Она казалась такой твердой большевичкой, настоящей советской женщиной, – продолжал Сталин.
– Помню, я видел ее в кабинете Владимира Ильича в Петрограде. – Он печально покачал головой. – К сожалению, некоторые способны десятилетиями скрывать свое истинное лицо.
Я бросил взгляд на Берию.
– Она во всем созналась, – сказал тот.
– И на суде никаких осложнений не возникло, – вставил я.
– Ты же был с ней близко знаком, правда, бичо? – обратился Сталин ко мне.
Я молча кивнул.
– Они разоружились? Раскаялись? – спросил Сталин, пуская кольца дыма из трубки.
– Иван Палицын разоружился, – хрипло расхохотался Берия.
– Он хорошо держался и в последнее мгновение выкрикнул: «Да здравствует товарищ Сталин!»
Сталин, полуприкрыв веки, посасывал трубку.
– Но Мендель Бармакид, вот старый дурак! – продолжал рассказывать Берия. – Он отказался разоружиться.
– Он всегда был ярым приверженцем партийной этики, – заметил Сталин с явной симпатией.
– Я обращался с Бармакидом так, как вы распорядились, – ответил Берия.
Мне он когда-то рассказывал, как «организовал» автокатастрофу одному товарищу, слишком известному, чтобы его арестовать и расстрелять.
– Бичо, а тебе интересно послушать про Менделя Бармакида? – обратился Сталин ко мне.
– Да, – ответил я, хотя, по совести говоря, мне было страшновато.
– Расскажи, Лаврентий, – приказал Сталин.
– Я ему говорил: «Признайся – и товарищ Сталин сохранит тебе жизнь», – стал объяснять Берия. – И что ж, ты думаешь, он сделал? Как заорет: «Ни за что! Я невиновен и до последнего вздоха останусь верным большевиком!» Да взял и плюнул в лицо – сначала мне, потом Кобулову!
– Вот тут он ошибся, – задумчиво проговорил Сталин.
– Кобулов вышел из себя – ну, и дал ему как следует, от души. Вот и все.
– Какая неуместная гордыня. – Сталин посмотрел на меня. – А курировал это дело ведь ты, бичо?
– Да, товарищ Сталин. Согласно вашему указанию. – При этом я невольно бросил на Берию угрюмый взгляд.
У Сталина была необыкновенно развитая интуиция, он мгновенно перехватил этот взгляд.
– И что же?
– Да ничего особенного, – промямлил Берия, пнув меня ногой под столом. Но, как бы ни был он изворотлив и коварен, скрыть что-либо от Сталина еще никому не удавалось.
– Имело место отступление от норм социалистической законности, товарищ Сталин, – сказал я, превозмогая себя.
– Конкретнее, – потребовал Сталин.
Берия снова пнул меня под столом, но было уже поздно.
– В НКВД работают люди преданные и знающие свое дело, – произнес я, покрываясь холодным потом, – но в данном случае мы столкнулись с редким случаем обывательского подхода и скудоумия.
– Вам, товарищ Берия, об этом известно?
– Я узнал об этом, товарищ Сталин, и провожу служебное расследование.
– А мне казалось, что вы очистили органы от окопавшихся там мерзавцев. Виновные понесут наказание! – Сталин повернулся к нам по очереди, пристально всматриваясь в глаза. – Та-ак! Товарищи Берия и Сатинов, создайте комиссию в составе товарищей Шкирятова, Маленкова и Меркулова. Я жду их выводов в кратчайший срок!
В этот самый момент мы услышали, как во дворе заурчали моторы и захлопали дверцы машин. Сталин поднялся из-за стола и пошел встречать прибывших на обед членов Политбюро. Мы с Берией остались одни.
– Мать твою так, баран безмозглый! – воскликнул он, с силой ударив меня под ребра. – На кой ляд ты при нем язык распускаешь?
Но тут в столовой появились Молотов, Ворошилов и другие высшие руководители страны.
Когда мы раскладывали по своим тарелкам закуски, Сталин подошел ко мне очень близко.
– Ах, какая она красавица, эта Сашенька! – сказал он вполголоса. – Нам приходится принимать нелегкие решения!
22
– Закончили, любезная? – спросила Агриппина. От спертого воздуха Катеньку подташнивало. Максим был прав: она помешалась на этих чужих людях – на семье, которая не имела к ней никакого отношения, хотя их история захватила девушку. Она хотела узнать, что же с ними произошло, но эти пропущенные страницы из мемуаров Сатинова лишь больше все запутали. И печальнее всего, теперь она была уверена, что Сашенька умерла. Придется позвонить Розе и сказать, что ее родителей, обоих, расстреляли.
Последними словами Сашенькиного мужа были: «Да здравствует Сталин!», и дядя Мендель умер не от сердечного приступа – его забили до смерти.
Но как именно погибла Сашенька? Ее до смерти насиловали охранники? Морили голодом? Забили сапогами? Лишь один человек мог дать на это ответ: она должна бежать к Сатинову. Как бы ни разозлил его Катенькин последний визит, она просто должна его увидеть, пока он не умер.
– Спасибо, – выдавила она Агриппине.
– Пожалуйста, передавайте привет товарищу маршалу и его дочери, поблагодарите за подарок, за то, что меня не забывают.
– Конечно, передам. – Катенька уже бежала к лифту.
Едва сдерживая слезы, она ждала несколько минут, но лифт не приехал. Внезапно она заметила, что не одна здесь. Возле нее стоял все тот же прыщавый архивариус, который вышел на четвертом этаже. Он облокотился на свою тележку и напевал. Наконец он откашлялся.
– Этот лифт не работает. Вы должны поехать на служебном.
Катенька заметила, что он сказал «должны», но она была так расстроена, что не придала этому значения.
Он что-то напевал, когда они шли по коридору, пока не достигли еще более грязного и ржавого лифта, который, скрипнув, стал опускаться. В кабинке на полу валялись опилки и куски картона.
Что скажет Роза? Катеньку охватило отчаяние.
Сатинов больше с ней не будет встречаться, Марико просто не пустит ее на порог. Она никогда не найдет Карло.
Наконец лифт резко дернулся, но они приехали не на первый этаж, а куда-то в подвал. Архивариус придержал створки дверей.
– Прошу.
– Но это не мой этаж, – возразила Катенька. Он оглянулся по сторонам.
– У меня есть для вас документ.
– Извините, – ответила Катенька, внезапно испугавшись, – я вас не знаю. Я должна…
Она надавила на кнопку первого этажа, но мужчина придерживал дверь.
– Я Аполлон Щеглов, – представился он, как будто она должна была знать его имя.
– Я опаздываю. Я спешу, – настаивала Катенька, снова и снова нажимая на кнопку. Лучше синица в руке… – процитировал он басню Крылова. Катенька уставилась на него.
Улыбку Щеглова украшали два золотых зуба.
– Помните, кто сказал? – улыбнулся он. – Давайте намекну вам. Цфасман и джазовые кошки.
Конечно же, это таинственные прощальные слова Кузьмы!
– Мы, архивариусы, знаем друг друга. Мы тайное братство. Пойдемте. – Он повел ее в ярко освещенный коридор. – Это одно из самых надежных мест на земле, Катенька, если позволите вас так называть. Здесь хранится наша национальная история.
Все еще нервничая, Катенька последовала за ним.
Они подошли к белой стальной двери – такие бывают на подводных лодках или в бомбоубежищах. Щеглов повернул хромированное колесо, открыл по очереди три замка, затем ввел код в электронное устройство.
Дверь медленно отворилась – толщиной она была более полуметра.
– Эта дверь может выдержать ядерный взрыв. Если на нас американцы сбросят водородную бомбу, в Москве останемся в живых мы с вами, президент в Кремле и генералы в Генштабе.
Еще одна дверь, точная копия первой. Продолжая напевать, Щеглов вошел в маленький кабинет. На его крошечном письменном столе царил порядок, лежали папки, но рядом весь широкий стол был накрыт красочной картой, где были отмечены долины, реки, дома, стояли игрушечные солдатики, пушки, знамена, лошади – все прорисовано до мельчайших деталей.
– Я все сделал и раскрасил сам. Хотите, покажу? Или вы спешите?
Катенька еще никогда в жизни так не спешила.
Сатинов умирал, забирая Сашенькин секрет с собою в могилу. Она обязана просто бежать к нему. Ну а если у «архивной крысы» есть нужные ей документы? Она знала: совершенно секретные, закрытые документы хранятся здесь, внизу, не случайно же он велел ей следовать за ним. Она решила его умаслить.
– Я с удовольствием посмотрю на ваших игрушечных солдатиков, – ответила она.
– Это не игрушки. Это восстановление исторических событий, – возразил он. – Тут совпадает все до мельчайших деталей, вплоть до пушечных снарядов и киверов драгун. Вы же историк – что это за битва?
Катенька обошла стол.
С одной стороны она увидела армию Наполеона, с другой – русские гвардейские полки.
– Конечно же, это 1812 год, – медленно проговорила она. – Это, должно быть, батарея Раевского, здесь войска Барклая де Толли, это корпус князя Багратиона, когда они сошлись лицом к лицу с французскими маршалами Мюратом и Неем. А вот и сам Наполеон. Это битва при Бородино!
– Ура! – ответил он. – Давайте я вам покажу, где лежат наши документы.
Он открыл еще одну стальную дверь, ведущую в огромное пространство, заставленное металлическими шкафами, где хранились сотни тысяч пронумерованных папок.
– Многие из этих документов будут засекречены и после нашей смерти. Это работа всей моей жизни, я бы ничего не показывал, если бы считал, что это как-то угрожает безопасности нашей Родины. А ваше исследование – всего лишь сноска, хотя и весьма интересная. Присаживайтесь за мой стол, сейчас я найду ваши материалы.
– Почему вы мне помогаете? – спросила она.
– Только в качестве одолжения уважаемому товарищу архивариусу, моему дяде. Да, Кузьма мой дядя. Мы потомственные архивариусы, мой отец работал в государственном архиве, там же работал мой дед.
– Великая династия архивариусов, – заметила Катенька.
– Между нами говоря, именно так я и считаю! – засиял от радости Щеглов, золотые зубы сверкнули в электрическом свете. – Вы не можете делать пометки даже в своей записной книжке. Не забывайте, девушка, ничего из этого не должно быть опубликовано. Согласны?
Катенька кивнула и села за стол. Он взял тоненькую бежевую папку с книжной полки, открыл ее, послюнил палец и перевернул несколько страниц.
– Сцена первая. Пронумерованный список из 123 фамилий, подписанный Сталиным и другими членами Политбюро 9 января 1940 года.
Катенькино сердце затрепетало. Список смертников.
Щеглов, что-то бормоча, вел пальцем вниз по списку.
«82. Палицын И. Н.
83. Цейтлина– Палицына А. С.
84. Бармакид Мендель».
Она увидела, что список, адресованный Сталину и членам Политбюро, был подписан зелеными чернилами, аккуратным мелким почерком:
«Л. П. Берия, наркомвнудел СССР».
Щеглов вел пальцем по небрежным пометкам возле напечатанных фамилий:
«Согласен. Молотов
Раздавить этих предателей, как гадюк. Я голосую за высшую меру! Каганович
Пристрелить этих шлюх и негодяев, как собак. Ворошилов
Всех расстрелять. И. Сталин».
– Значит, их приговорили к расстрелу, – сказала она. – Но их…
– Сцена вторая. – Щеглов с улыбкой бросил документ через стол, потом повернулся к книжным полкам, несколько секунд кое-что искал, прежде чем дать ей служебную записку, от которой веяло пронзительной тоской, грязными столами, жирными пальцами и горькой тюремной правдой.
«Коменданту спецобъекта № 110 Голышеву
От 21 января 1940 года
Сообщите майору В. С. Блохину, начальнику расстрельной команды, что нижеперечисленные заключенные приговорены к расстрелу…»
Внизу шел список из 123 фамилий. Сашенька с Ваней шли в самом начале. Толстыми красными нитками к документу были прикреплены более ста бумажных полосок с пометками о приведении приговора в исполнение, с именами и датами.
Ее руки задрожали: она нашла бумажку Вани Палицына.
«По приказу замнаркома тов. Кобулова мы, нижеподписавшиеся… 21 января 1940 года… в 04.41… привели приговор в исполнение…»
И дальше закорючка полупьяного непосредственного исполнителя приговора: « В. С. Блохин». Катенька слышала о нем от Максима: главный сталинский палач носил кожаный мясницкий фартук и кепку, чтобы защитить свою любимую форму НКВД от брызг крови.
Катенька почувствовала, что перед ней находится само зло и ничтожество. Она не плакала: была слишком потрясена, ощущала головокружение и слабость.
На остальных бумажках было то же самое. Катенька подумала, что каждый такой клочок бумаги – это конец чьей-то семьи. Она едва заставила себя поискать Сашеньку в этом списке, стала в спешке перелистывать страницы, почти вырывая их.
– Я не могу найти ее бумажку. – Катенькин голос дрожал. Щеглов взглянул на часы.
– У нас мало времени, скоро придет мой коллега. Вернемся на полгода назад, когда дело только открыли. Посмотрите на это. Сцена третья.
Он положил перед ней пожелтевший листок бумаги с грифом «Кабинет товарища Сталина». Всю его поверхность покрывали каракули, начертанные зеленым и красным карандашами: изображения волков, иногда встречались слова. Но секретарь Сталина проставил точную дату : «5 мая 1939 года. Отправлено в архив в 23.42».
Тем вечером Берия показал Сталину запись разговоров Сашеньки и Бени в номере «Метрополя».
Она знала, что Сталин, прочитав записи, возмутился, назвал Сашеньку «развратной… уличной девкой».
Она достала свой блокнот и сверилась со списком визитеров.
«21.00 Л. П. Берия
Ушел в 21.30
21.30 И. А. Сатинов Ушел в 21.45
21.40 Л. П. Берия Ушел в 21.52».
Когда Берия покинул кабинет Сталина в 21.30, Сатинов уже ожидал в приемной. Сталин вызвал Сатинова и спросил о Сашенькином романе.
Катенька вгляделась в сталинские рисунки и начала понимать, что происходило в кабинете.
«Вопросы к товарищу Сатинову: Сашенька в Петрограде», – написано посреди страницы, обведено кружками, квадратиками, нарисована лисья мордочка, подписано « товарищ Песец». Сатинов, должно быть, спокойно ответил на этот вопрос, поскольку дальше следовало: «старые друзья, преданная большевичка».
Потом Сталин опять вызвал Берию, и они устроили Сатинову перекрестный допрос.
Следующие каракули с трудом можно было разобрать.
– Я не понимаю, что здесь написано, – сказала Сашенька. Архивариус провел пальцем по тексту и прочел вслух: « Песец в Петрограде надежная/ненадежная? Л. П. Берия: Молотов и Мендель в Петрограде?»
Катенька поняла, что это были вопросы к Сатинову.
Она стала понимать, что ему довелось пережить за эти девять минут. Что он мог ответить? Должно быть, побледнел, вспотел, быстро соображая, что сказать. У него была очаровательная жена и маленький ребенок, но он был также преданным коммунистом и честолюбивым мужчиной. Его слова в эти девять минут могли либо стоить жизни ему, его жене и ребенку, либо спасти его жизнь и карьеру.
Когда Сталин спросил о надежности Сашеньки в петроградский период, Сатинову пришли на ум два слова: ротмистр Саган – он знал о нем лишь из краткого общения с Менделем в конце 1916 года.
Было ли Сталину известно о Сашенькиных попытках перевербовать Сагана и о том, что это делалось по заданию ЦК партии? Если же никто об этом не знал, то слова Сатинова бросали тень на Сашеньку – хотя Саган ведь умер 22 года назад!
