Текст книги "Сашенька"
Автор книги: Саймон Джонатан Себаг-Монтефиоре
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)
16
Не прошло и пяти минут, как Сашенька появилась в дверях гостиной.
– Входи, – пригласил отец, который грелся, сидя спиной к камину, и курил сигарету. Над ним висело полотно одного из мастеров старой школы – «Основание Рима» – в огромной золоченой раме.
Сбоку от него сидели краснолицые господа в сюртуках.
К ее удивлению, в комнате собралось много людей.
По русскому обычаю дворянин всегда держал двери своего дома открытыми, а Цейтлину нравилось изображать из себя русского дворянина. Но Сашенька ожидала, что хотя бы сегодня ее родители не станут строить из себя аристократов. Когда она оглядела комнату, то чуть не расплакалась, – вспомнила то время, когда была еще маленькой девочкой, а ее родители давали обед в честь военного министра, великого князя и разных вельмож. В тот вечер ей так необходимо было родительское внимание, но когда она спустилась к отцу в кабинет, то услышала: «Я же просил не беспокоить, уведите, пожалуйста, ребенка», а ее мать в расшитом бисером бархатном платье с орнаментом из золотых листьев рассаживала гостей: «Быстро! Уведите ее наверх!» Когда она ушла, Сашенька тайком схватила хрустальный бокал с вином, а когда услышала, какая поднялась суета из-за приезда кузена государя, на третьем этаже разбила его о перила и наблюдала за тем, как он разлетелся на кусочки внизу на плитах. В пылу последовавшего скандала мать отвесила ей оплеуху, хотя отец и запретил ее наказывать; и в очередной раз только в объятиях Лалы Сашенька нашла утешение.
Войдя в комнату, Сашенька заметила вездесущую Мисси Лорис (в парчовом платье цвета слоновой кости, отороченном собольим мехом), которая беседовала со своим мужем, глупым, но добрым графом Лорисом. Гидеон подставил свой бокал, чтобы ему еще плеснули коньяку, и обратился к адвокату Флеку, чей огромный живот упирался прямо в круглый стол.
Был тут и английский банкир – приятель давно покинувшего страну брата Ариадны и Менделя, Артура.
Кроме того, присутствовали два депутата Государственной Думы, несколько закадычных друзей барона по покеру, генерал в аксельбантах и с эполетами, французский полковник, заводчик Путилов, один из крупнейших фабрикантов оружия. Этому последнему Сашенька улыбнулась с особым удовольствием, поскольку не один час провела, науськивая его рабочих уничтожить этот завод-кровопийцу.
– Бокал шампанского, Сашенька? – предложил отец.
– Лимонный ликер, – ответила она. Леонид принес ликер.
– Что на обед? – спросила она у лакея.
– Любимые блюда барона, мадемуазель Сашенька: сухарики «мелба», паштет, блины с икрой, пожарские котлеты в сметане, английский пудинг и клюквенный кисель. Все как обычно.
«Нет, все изменилось, – подумала Сашенька. – Неужели никто не видит?»
– Сначала прошу на пару слов в мой кабинет, – сказал отец. «Я так устала, – подумала Сашенька, – а придется болтать ни о чем с этими болванами».
Цейтлины направились в кабинет.
Сашенька вспомнила: когда мамы не было дома, отец позволял ей лежать свернувшись калачиком в уютном местечке под столом. Ей нравилось быть рядом с отцом.
– А мне можно послушать? – спросил Гидеон, усаживаясь с бокалом в руках на диван и откидываясь на подушки. Сашенька обрадовалась его приходу: он поможет нейтрализовать ее мать, которая сидела как раз напротив, в отцовском кресле.
– Леонид, закрой дверь. Спасибо, – поблагодарил Цейтлин, усаживаясь в кресло-качалку. – Сядь.
Сашенька послушно села напротив матери.
– Мы очень рады, что ты снова дома, малышка, но ты нас здорово напугала. Вызволить тебя было делом не из легких. Скажи спасибо Флеку.
Сашенька заверила, что обязательно скажет.
– Ты сейчас могла бы уже быть на пути в Сибирь. Плохо то, что тебе нельзя будет вернуться в Смольный…
«Не беда, это институт для тупиц!» – подумала Сашенька.
– …но мы договорились с учителями. Что ж, ты уже показала нам свою независимость. Ты читаешь Маркса и Плеханова. И ты легко отделалась. Я когда-то тоже был молод…
– Неужели? – ядовито заметила Ариадна.
– Что-то не припомню, – поддакнул ей Гидеон.
– Что ж, может, вы и правы, но когда-то я ходил на собрания народников и социалистов в Одессе – точнее, один раз, когда был совсем юным. Но твое дело намного серьезнее, Сашенька. Необходимо прекратить общаться с этими опасными нигилистами.
– Отец подошел и поцеловал ее в макушку. – Я так рад, что ты дома!
– Я тоже рада, папенька.
Она протянула руку, он пожал ее, но Сашенька была уверена, что ее матушка не сможет промолчать при виде этой сентиментальной сцены. Конечно же, Ариадна откашлялась и сказала:
– Ну-ну, ты выглядишь совершенно целой и невредимой. Ты долго надоедала нам своими взглядами на «рабочих» и «эксплуататоров», а сейчас заставила нас сильно поволноваться. Мне даже пришлось рассказать о тебе Старцу Григорию.
В душе у Сашеньки кипело негодование, хотелось закричать, что ей стыдно, что такой человек, как Распутин, правит Россией, стыдно за собственную мать, которая раньше заводила интрижки с карточными шулерами и шарлатанами, а теперь ублажает полоумного монаха. Но вместо этого за нее ответила девочка-школьница, которой, по сути, Сашенька все еще оставалась. Она коснулась платья.
– Мама, я ненавижу матросский костюм. Я надела его в последний раз.
– Браво! – воскликнул Гидеон. – С твоей фигурой ты просто напрасно…
– Довольно, Гидеон. Оставь нас, – попросила Ариадна. Гидеон встал, чтобы уйти. Подмигнул Сашеньке.
– Ты будешь носить то, что я тебе велю, – отрезала мать, наряженная в ниспадающее платье из крепдешина, расшитое кружевами. – Ты будешь ходить в матроске до тех пор, пока ведешь себя как глупое дитя.
– Замолчите обе, – спокойно оборвал Цейтлин. – Что тебе носить, будет решать твоя мать.
– Спасибо, Самуил.
– Но я предлагаю компромисс, малышка. Если ты обещаешь, что никогда больше не будешь исповедовать нигилизм, анархизм, марксизм, никогда не будешь говорить с Менделем о политике, мама купит тебе настоящее взрослое платье у Чернышева, я плачý. Она сделает тебе прическу у месье Труайе. А визитные карточки и почтовые принадлежности можешь заказать у Трейманна. И вы с мамой возьмете машину и нанесете несколько визитов. И ты больше никогда не наденешь матроску.
«Отец проявил невиданную щедрость, – подумала Сашенька, – будто разрубил гордиев узел или разгадал тайну дельфийского оракула». Ей совсем не нужны платья от Чернышева, и уж точно они не к месту там, куда она собиралась. Ее любимый, наивный папочка так хотел, чтобы она оставила свою революцию и засела за любовные послания скудоумным князьям и гвардейцам. У нее уже было все необходимое: простая блуза с высоким воротом, удобная юбка, шерстяные чулки и практичная обувь.
– Согласна, Ариадна?
Ариадна кивнула и закурила. Родители повернулись к Сашеньке.
– Сашенька, посмотри мне в глаза и торжественно поклянись. Сашенька задумчиво посмотрела в голубые глаза отца, взглянула на мать.
– Спасибо, папенька. Обещаю, что никогда не буду говорить с Менделем о политике и никогда больше не стану интересоваться нигилизмом.
Цейтлин потянул за парчовый шнур.
– Да, господин барон, – отозвался Леонид, распахивая дверь.
– Кушать подано.
17
Невысокий мужчина в пенсне, не по размеру большом тулупе и кожаной фуражке с наушниками стоял на Невском и наблюдал, как к нему с грохотом приближается трамвай. Уже стемнело, колючий, холодный ветер кусал его уже покрасневшее незащищенное лицо. Слева высилась громада Главного штаба.
Мендель Бармакид обернулся. Усатый шпик с военной выправкой, в гороховом пальто, продолжал следить за ним. Обычно шпики работают парами, но второго нигде не было видно. Мендель стоял у освещенных витрин ателье Чернышева. В витрине, заставленной манекенами в модных в этом сезоне бархате и тюле, он видел собственное отражение: горбун с деревянной ногой, толстыми губами и маленькой бородкой. Отражение не радовало глаз, но Менделю было не до сентиментальных капризов.
Невский почти пустовал. Мороз крепчал – сегодня уже градусов двадцать, и шпики снова вышли на него, когда Петроградский комитет заседал на явочной квартире в Выборге. Прошло лишь десять дней, как он бежал из ссылки, и теперь полицейские болваны гадали: то ли снова арестовать его, то ли не трогать, чтобы он вывел на остальных товарищей.
Зазвонил колокольчик, трамвай остановился, от электрического кабеля посыпался град искр. Вышла женщина. Шпик хлопал рукавицами, стараясь согреть руки; в свете уличных фонарей блеснула в ухе казацкая серьга.
Трамвай погрохотал дальше. Внезапно Мендель подбежал к трамваю – если можно так выразиться, поскольку он сильно хромал. Его тело извивалось, но для инвалида он бежал довольно быстро. Трамвай уже набирал ход. По снегу было трудно бежать, но, даже не оглядываясь, Мендель знал, что «хвост» заметил его маневр и пытается догнать. Мендель вцепился в поручни. Кондуктор с криком: «Прыткий ты, однако, старик!» – схватил его за обе руки и втянул на подножку.
Мендель, вспотевший от бега в тулупе, оглянулся: «хвост» отставал. Коснувшись козырька фуражки, Мендель насмешливо отдал ему честь.
Он проехал две остановки, потом спрыгнул с трамвая возле розового дворца Строгановых и вновь проверил, нет ли «хвоста». «Хвоста» не было, хотя они неизменно его находили. Он миновал колоннаду Казанского собора, где иногда встречался с товарищами после побега из ссылки. Валил густой снег, Менделю постоянно приходилось протирать стекла пенсне. Улица с этими оранжевыми фонариками, освещающими шикарные магазины, с желто-коричневыми фасадами и кривыми сосульками, свисающими с водосточных труб и крыш домов, казалась нарисованной на открытке, но Менделю было не до подобных сравнений. Он видел лишь магазины, принадлежащие кровопийцам: Пассаж с его дорогими костюмами и украшениями; гастроном «Елисеевский», где продавали ветчину, осетрину, торты, устриц, моллюсков, вкусный чай и печенье; лабиринт Гостиного двора, где бородатые купцы в кафтанах продавали антикварные иконы и самовары; канцтовары Трейманна, который выгравировал на писчей бумаге шурина новый баронский герб.
Мендель услышал цокот копыт – двое конных жандармов патрулировали улицу, но они были заняты разговором и его не заметили. Он подождал у окон «Елисеевского», пока они уедут. Потом мимо проехал «роллс-ройс», а навстречу ему двигался «делоне»: возможно, это Цейтлин?
Он добрался до «Европы», где в дверях стояли швейцары в бордовых шинелях и цилиндрах: тут в фойе и ресторане было шпиков на одну квадратную сажень больше, чем в любом другом месте в Европе, – именно поэтому Мендель чувствовал себя в безопасности. Никому и в голову не могло прийти, что беглый ссыльный будет околачиваться в подобном месте. Но на нем было потрепанное, штопаное пальто и шапка, а народ вокруг выхаживал в соболях, сюртуках и гвардейской форме. На него уже косился швейцар – полицейский осведомитель.
Мендель услышал, как по снегу прошуршали сани. Он похромал к двери, выискивая глазами шпиков и филеров. Ничего подозрительного, один сгорбившийся извозчик. Мендель окликнул его и вскарабкался в сани.
– Куда прикажете, барин?
– К Таврическому дворцу.
– Пятьдесят копеек.
– Двадцать.
– Цены на овес снова выросли. Едва свожу концы с концами… Овес, опять овес. Цены растут, война приносит одни беды. Но чем хуже, тем лучше – вот его девиз.
Мендель решил, что извозчик мелкий буржуа, за которым нет будущего, однако в России так мало настоящих пролетариев. Девять из десяти – упрямые, отсталые, жадные и жестокие простолюдины. Ленин, с которым Мендель делил кусок хлеба в Кракове до войны, размышлял над тем, что, если крестьяне не поддержат историческое развитие, им придется ломать хребты.
Мендель был совсем серым от недоедания и недосыпания. Когда ты в бегах, уже не до сна и еды – однако такое существование его полностью устраивало. Нет семьи – но дети его утомляли.
Жениться – ладно, но только на якутке Наташе, таком же преданном товарище, с которой он время от времени встречался.
Привыкнув постоянно перебираться с места на место, он с легкостью мог заснуть на скамье в парке, на полу, на любом диване.
Ленин находился в Швейцарии, почти весь Центральный комитет – Свердлов, Сталин, Каменев – в Сибири, сам Мендель был практически последним из видных деятелей 1905 года, оставшимся на свободе. Но Ленин приказал: «Ты нужен в Петрограде. Беги!» Он выслал Менделю сто рублей на фальшивые документы.
Лишь партия и правое дело имели значение. «Я рыцарь священного Грааля с большим мечом в одной руке и книгой в другой, вооруженный поборник Идеи», – думал Мендель, когда сани подъехали к шикарному желтому фасаду Таврического дворца, где когда-то князь Потемкин давал свои экстравагантные балы в честь Екатерины Великой, а теперь заседала Государственная Дума – сборище болванов – и велись нелепые дебаты. Но пока сани не проехали мимо, Мендель наклонился и похлопал извозчика по плечу.
– Приехали! – Мендель вложил несколько монет извозчику в рукавицу и спрыгнул с саней. Возле ворот Государственной Думы стояли машины с включенными моторами, но Мендель не пошел к дворцу. Он похромал к сторожке у караульного помещения Конногвардейского полка. Старый лимузин с гербом великого князя остановился у ворот и загудел клаксоном. В авто сидели гвардейский офицер и лакей в ливрее.
Выбежал сторож, одновременно кланяясь, застегивая портки и придерживая картуз, и попытался открыть ворота. Мендель огляделся, постучал в грязную дверь сторожки.
Дверь открылась. Румяный швейцар в крестьянской рубахе и пожелтевших подштанниках впустил его в мрачную комнатушку с печью, самоваром и тем спертым воздухом, который царит в помещении, где спит много людей и варятся овощи.
– Ты? – удивился Игорь Верезин. – Я думал, ты на Камчатке.
– В Енисейском крае. Я бежал. – Мендель заметил, что у швейцара лысая, вытянутая голова, похожая на раскаленную докрасна пулю. – Верезин, я умираю с голоду.
– Щи, бородинский хлеб и колбаса. Самовар уже кипит, товарищ.
– Для меня есть сообщения?
– Да, кто-то просунул под дверь газету.
– Значит, сегодня ждем гостей.
Верезин пожал плечами.
– Где газета? Дай взглянуть. Отлично. – Мендель сбросил тулуп, проверил, заперты ли окна и двери. – Можно я посплю?
– Будь как дома, товарищ.
Диван в твоем распоряжении, я и сам тут иногда дремлю, когда выдается минутка. – В этой темной комнатке не было другой кровати, сторожа спали по очереди. – Как тебе удалось бежать?
Но Мендель, как был в шапке, сапогах и в пенсне, уже вытянулся на диване.
* * *
Кто-то тихонько постучал в дверь. Мендель увидел юную девушку в красивой шубе, явно собольей, в белой песцовой накидке. Она нерешительно вошла в комнату. Она была стройной, с большим ртом и необыкновенными светло-серыми глазами.
– Везет мне сегодня! – пошутил Верезин. – Прошу прощения за мой вид!
Она бросила на него испепеляющий взгляд.
– Барамян? – спросила она.
– Входите, ваша милость, – продолжал веселиться Верезин, низко кланяясь, – ни дать ни взять придворный лакей. – В такой шубе вам бы через парадный входить, вместе с фельдмаршалами и князьями.
Мендель не спеша встал.
– А, это ты, – произнес он; при невзрачной внешности у него был замечательный голос – глубокий и звучный, как иерихонская труба, и Мендель умел им пользоваться. Он повернулся к Верезину.
– Верезин, можешь пойти прогуляться.
– Что? В такую погоду? Ты, наверное, шутишь… – Но Мендель никогда не шутил, разве что о виселице. Вместо этого он многозначительно посмотрел на печь, за которой лежал завернутый в тряпицу «бульдог». Верезин тут же передумал. Натянул шинель и со словами «Пойду куплю селедочки» выбежал наружу.
Когда сторож ушел, Сашенька села за плетеный стол у печи.
– Вы ему не доверяете? – Она предложила Менделю одну из своих ароматизированных сигареток с золотистым обрезом.
– Он привратник.
– Мендель закурил.
– Большинство привратников связано с охранкой. Но если они сочувствуют нам, то прикрывают самые надежные и безопасные явки. Пока он с нами, никому и в голову не придет искать большевиков в казармах Конногвардейского полка. Он из сочувствующих и, возможно, вступит в партию. За домом твоего отца следят: ждут меня. А тебе как удалось уйти?
– Дождалась, пока все заснут. Мама и так каждую ночь уезжает. Потом я вышла черным ходом, а дальше – через гараж. Ехала на трамваях, шла через черные ходы, магазины с дверями, ведущими во двор, через проходные дворы. Я была прилежной ученицей. Обучилась всем хитростям. Я совершенствуюсь в искусстве уходить от слежки. Как привидение. Я бегаю как горная козочка.
Менделя охватило странное чувство – он вдруг понял, что рад видеть Сашеньку. Она так и лучилась жизнью. Но он сдержался, не стал обнимать ее, хотя очень хотел. Девочку и так уже слишком разбаловали.
– Не будь слишком самонадеянной, – угрюмо произнес он. – Товарищ Песец, ты доставила сообщение на явку?
– Да.
– Ты забрала листовки?
– Да.
– И где они сейчас?
– В квартире на Петроградской стороне, на Широкой улице.
– Завтра их необходимо передать товарищам на Путиловском заводе.
– Я передам. Все как обычно?
– Ты хорошо работаешь, товарищ, – кивнул Мендель.
Она казалась такой юной, когда улыбалась. В неярком свете убогой комнатушки Мендель заметил несколько веснушек на крыльях ее носа. По ее односложным ответам он понял, что она хочет ему что-то сказать.
Он решил охладить ее пыл. Под ее напором он почувствовал себя стариком – рябая морщинистая кожа со вздувшимися венами, седые пряди в засаленных волосах, артрит. Таким боком выходят ссылка и тюрьма.
– Дорогой товарищ, – начала она. – Не могу передать, как я вам благодарна за учебу. Теперь все встало на свои места. Никогда не думала, что меня станут так волновать слова «товарищ» и «комитет». Но теперь я от них в восторге!
– Слишком много болтаешь, – одернул он ее. – И будь поосторожней с товарищами. Им известно, из какой ты семьи, они высматривают признаки мещанства. Перестань носить соболей. Надень каракуль.
– Вы правы. Я чувствую себя мелкой сошкой подполья, винтиком в колесе мировой истории.
– Мы все – мелкие сошки, но в Питере на настоящий момент ты более весомая фигура, чем думаешь. Нас слишком мало, – признался Мендель, полуприкрыв свои покрасневшие глаза и затягиваясь.
– Продолжай читать, девочка. Невозможно прочесть все. Самосовершенствование – вот путь большевика.
– Хлебные пайки все урезаются. Вы видели очереди? Все жалуются, начиная от капиталистов, которые приходят обедать у папá, и заканчивая товарищами на заводах. Что-то должно произойти?
Мендель покачал головой.
– Однажды – да, произойдет, но не сейчас. В России до сих пор не сформирован настоящий рабочий класс, без которого революция невозможна. Сомневаюсь, что мы станем этому свидетелями. Как можно перепрыгнуть стадии развития по Марксу?
Такого не может быть, Сашенька. Невозможно.
– Конечно, но…
– Даже сам Ленин не уверен.
– Вы получаете от него письма? Мендель кивнул.
– Я рассказал ему о воспитаннице Смольного по кличке Песец. Как родители?
Она собралась с духом. «Вот оно», – подумал Мендель.
– Товарищ Мендель, – проговорила Сашенька. – Вчера меня арестовали, и я всю ночь провела в «Крестах».
Мендель похромал к плите, взял грязную ложку и, не вынув сигарету изо рта, склонился над щами.
– Мой первый арест, дядя Мендель!
Он вспомнил, как его впервые арестовали двадцать лет назад, вспомнил ужас своего отца, вспомнил, как сам был горд, завоевав такую честь.
– Поздравляю, – ответил он. – Ты становишься настоящей революционеркой. О тебе в камере позаботились наши товарищи?
– Мне помогла товарищ Наташа. Не знала, что вы женаты.
«Временами, – размышлял он, глотая колбасу, которую нашел на сковородке, – Сашенька ведет себя как обычная гимназистка».
– Я женат на партии. Товарищей арестовывают каждый день, но редко кого выпускают на следующее утро.
– Тут вот какое дело…
– Продолжай, – велел он, прислонившись к печи – фокус старого ссыльного, чтобы не так ощущать полярную зиму.
– Меня несколько часов допрашивал ротмистр Петр Саган.
– Саган? – Мендель знал, что Саган – офицер охранки, цель которого – уничтожение партии. Он вернулся к маленькому столику, волоча тяжелый сапог.
Когда он сел, стол скрипнул. Он сосредоточился и не сводил с Сашеньки взгляда. – Кажется, я слышал эту фамилию. И что Саган?
– Он старался завербовать меня, но, дядя Мендель, – произнесла она, присаживаясь к нему за стол и беря за руку, вновь становясь девочкой из Смольного института, – он гордится своей гуманностью. Он, скорее, буржуазный либерал. Я знаю, что я новичок, просто хочу сообщить вам и Петроградскому комитету, что он, кажется, стремится быть моим другом. Я, естественно, не делала ему никаких авансов. Но в конце разговора он сказал, что хотел бы со мною встретиться и продолжить нашу беседу…
– … беседу о чем?
– О поэзии. Почему вы улыбаетесь, дядя Мендель?
– Ты правильно поступила, товарищ, – ответил Мендель, обдумывая новый поворот дела. Саган ловкий сыщик, молодой дворянин без гроша в кармане, который специализируется на вербовке девушек-революционерок. Но он мог с тем же успехом сочувствовать левым, потому что никто так не ощущает, как прогнил режим, как тайная полиция. Может, это сигнал, может, хитрость, может, приманка, может, измена или всего лишь надменный полицейский.
Существует сотня вариантов развития событий, но Сашенька понятия не имеет, чем это может обернуться.
– А если он все же попытается встретиться со мной? – спросила она.
– Почему ты так думаешь? – удивился Мендель.
– Если он подойдет ко мне на улице, я велю ему больше со мною не заговаривать, побраню его. Так мне следует поступить?
Слышалось лишь потрескивание керосиновой лампы. Мендель внимательно вгляделся в ее глаза, как священник в нечистую силу. Девочка, которую он знал с детства, была еще не расцветшим, но уже удивительным созданием. Он понимал, что Саган пытался ее завербовать, чтобы выйти на самого Менделя. Но планами ротмистра можно было воспользоваться в собственных целях – он не мог упустить шанс уничтожить Сагана, чего бы это ни стоило.
– Нет, не так, – медленно проговорил Мендель.
– Если комитет прикажет, я убью его из папиного браунинга или из маузера, который спрятан на Широкой. Позвольте мне!
– В конечном счете мы всех их поставим к стенке, – сказал Мендель. – А сейчас послушай меня. Может, ты никогда больше и не услышишь о Сагане. Но если он покажется на горизонте, поговори с ним, узнай, что ему известно. Он может принести пользу партии и мне лично.
– А если он попытается меня завербовать?
– Обязательно попытается. Сделай вид, что согласна.
– А если меня с ним увидит кто-либо из товарищей? – встревожилась Сашенька.
– Я проинформирую об этой операции Русское бюро ЦК. Будут знать лишь трое: я и еще двое товарищей. Боишься?
Сашенька покачала головой. В темноте ее глаза так и сияли. Он видел, что ее пугает и одновременно вдохновляет такое задание.
– А меня не убьют собственные товарищи – как предателя?
– Мы оба в опасности каждую минуту, – ответил он.
– В ту самую секунду, когда ты стал большевиком, ты покончил с обычной жизнью. Ты ходишь по горящим углям. Это как кинуться головой в омут. Мы – солдаты тайной войны, ты и я. Участники величайшей игры. Партия против охранки. Сделаешь так, как я сказал, – никакой самодеятельности; будешь докладывать мне о каждом слове. Ты знаешь наши законы. Будь бдительной. Бдительность – качество, присущее большевику. Ты вступишь в партию даже скорее, чем я полагал. Поняла?
Мендель старался, чтобы его слова звучали убедительно. Он протянул руку. Они скрепили договоренность рукопожатием. Ее нежная, тонкая, сильная рука напоминала маленькую птичку, которую легко раздавить. Спокойной ночи, товарищ.
Сашенька встала и надела шубу, накидку, сапоги, шапку и обернула голову шарфом. У двери она оглянулась, очень бледная и серьезная.
– Я бы не хотела, чтобы вы оберегали меня, потому что я ваша племянница.
– Этого и не будет, товарищ.